лезвие под языком

Серый падает абсолютно бездарно: вот он, выделываясь на подгибающихся коленях, пытается разогнаться, размахивает руками, нога его уходит в сторону, сточенное лезвие конька шваркает по льду, из-под него вырывается россыпь льдинок-снежинок, и Серый с выражением вселенской обиды на лице летит носом вниз. Лишь тогда Олег решается отлепиться от края коробки. Отталкивается и пытается плавно, но быстро приблизиться к Серому. Злится: бесит лед, бесят коньки, бесят люди. С чего Серый взял, что они прекрасно проведут время на катке? Они на коньки вставали всего дважды в жизни: в четвертом классе и, кажется, в седьмом, и оба раза под эгидой “Спасибо нашему благодетелю губернатору”. Вскоре подаренные им коньки изымались воспиталками и пропадали — очевидно, предприимчивые дамочки продавали их перекупам в соседней хрущевке, и если приютские и жалели об утраченных подарках губера, то лишь потому, что хотели навариться на его подачках сами. И вот теперь Серый решил, что они достаточно взрослые, чтобы суметь получить удовольствие от новогоднего катания среди разодетых парочек. Наблюдая за пируэтами некоторых девушек, за бешеными догонялками троих парней, Олег оперативно самоустранился со льда и прилип к стенке коробки, его более чем устраивал вариант просто постоять, замерзая в тонкой куртке; Серый же… о, разве можно остановить его, когда он вознамерился блистать? Еще утром он патетично говорил, цитируя кого-то: ибо что наша жизнь, как не зигзаги на льду?.. Впрочем, забудь, Олег, мне его творчество никогда не нравилось, мерзость такая... Олег подкатывается к нему и, с трудом балансируя на коньках, протягивает руку. Серый, сидя на льду, поднимает голову, и по его лицу расползается бледность — пусть даже кончик носа и щеки горят. У Олега екает сердце. Серый протягивает ему дрожащую руку, Олег хватает его за пальцы, и вдруг Серый вскрикивает. Олег тут же рушится на колени. — Сереж, что? — взволнованно спрашивает он. Их огибают, какой-то пацан даже спрашивает: “Братан, помочь?”, но Олег отмахивается. Он смотрит лишь на Серого, тот круглыми глазами глядит в ответ и пытается прижать руку к груди, но она словно слушается плохо. По щеке Серого вдруг скатывается слеза. — Больно? — сердце Олега ухает вниз. — Обидно, — огрызается Серый. Одной рукой он опирается о лед, пытается встать. Олег на полусогнутых тут же подставляет ему плечо, придерживает его за талию и впервые в жизни молится: господи, лишь бы не грохнуться. Вот когда угодно урони меня, хоть молнией порази, только не сейчас, сейчас надо довести Серого до края коробки, усадить, снять с него эти тупые коньки… Олегу везет: он чудом балансирует на узких лезвиях, ощущается это так, словно он на ходулях. Но он все-таки ухитряется довести Серого, непривычно тихого, напуганного, до скамеек, сажает на одну. Опускается перед ним на колено и, начав развязывать плотно затянутые шнурки, спрашивает: — Где болит? Ты же вроде не сильно упал… Серый, не молчи. — На руку приземлился неудачно, — сквозь зубы произносит тот. — Кажется, вывихнул. Нормально катался ведь… Почти научился. — Ты просто устал, — тут же оправдывает его Олег. — Час на коньках рассекал… Пока я благоразумно стоял у стеночки, добавляет он про себя. Тяжело вздыхает. Лодыжки Серого в плотно зашнурованных белых коньках смотрелись восхитительно. Сам он, взмахивающий руками, чтобы не упасть, осторожно перебирающий ногами, а потом осмелевший, отдавался в груди Олега учащенным сердцебиением. Может быть, Олег даже пошел бы с ним на каток еще раз. Если бы он не грохнулся так неудачно… Олег стягивает с его ног коньки. Машинально сжимает стопу, как всегда любил делать, даже в детстве, безо всякого повода, вела лишь жажда прикоснуться, — толстый носок влажный от пота. Олег поднимает глаза на Серого, тот все такой же бледный до синевы и несчастный. — Сейчас поедем в травмпункт, — решает Олег. — Нет, это просто вывих. — Сиди здесь, я принесу твои кроссовки. Серый на миг хмурится, но Олег идет на принцип. Не хватало еще проворонить перелом. Он ковыляет на дурацких лезвиях до пункта аренды, обменивает коньки на нормальную обувь. Переобувается сам, а потом возвращается к Серому — в родных говнодавах он словно летит по прорезиненной дорожке, так легко на полноценной подошве после коньков. Привычно опускается на мокрое от слякотной грязи колено, Серый дежурно пытается возразить: — И я сам могу… — Береги руку, — строго произносит Олег. Жаль, что носки сухие не догадались взять. Он засовывает ногу Серого в разношенный кроссовок. На автомате гладит по колену, обувает вторую стопу. И, глядя снизу вверх в потемневшие печальные глаза, говорит: — Я просто волнуюсь за тебя. Хочу убедиться, что все в порядке. А на обратном пути зайдем в Макдак. Хорошо? Он произносит все это не задумываясь, заботиться о Сером для него так же естественно, как и дышать. А тот до сих пор удивляется, брови его чуть взлетают, словно он недостоин внимания Олега. Наконец Серый вздыхает: — Ладно. Поехали в травму. Только для того, чтобы ты успокоился. Олег идет с ним рядом со стороны ушибленной руки, придерживает за плечо и думает: если кто-нибудь посмеет Серого толкнуть, то в кровавую кашу изобью. Но толпа медленно движется на выход, выстраивается в подобие очереди, и никто их не трогает. Пока Олег судорожно пытается сообразить, в каком они вообще районе, надо ли искать травму рядом с общагой МГУ или его собственной шарагой, Серый уже здоровой рукой открывает дубльгис в телефоне. — До ближайшего травмпункта три остановки, — объявляет он. — Отлично. Едем. В травмпункте очередь из людей с синими лицами, чересчур бледная женщина сидит, низко опустив голову, в углу рыдает ребенок, хвастается родителям подросток с рукой, замотанной в замызганное белое полотенце, как круто взрывались петарды. Олег подталкивает Серого к подоконнику, подальше от толпы, и занимает очередь. Серый мрачно обводит толпу взглядом, вздыхает, посматривает на Олега, но тот непреклонен: нет, не сбежим, надо пройти все круги ада, раз уж доехали. Спустя пару часов Серый заходит в кабинет врача; Олег остается ждать снаружи. Сунув руку в карман, он поглаживает пачку сигарет, рот аж слюной наполняется от желания закурить. Серый появляется из кабинета через пять минут, Олег подскакивает было, но оказывается — еще не все, просто вышел на рентген. Олег опускается обратно на холодную лавку. Вспоминает, как сияли волосы Серого под электрическими фонарями, как сверкала его улыбка. Он, наверное, очень хорошо катался для практически первого раза. Не падал. Балансировал с трудом, несколько раз едва не грохнулся, но удержался. И вот только под конец… Олег вздыхает. Серый, вернувшись в кабинет врача уже без куртки и с закатанным по локоть свитером, остается там еще ненадолго, а потом — в новый кабинет… Да что же с ним такое делают? Изведясь, Олег хочет уже заглянуть внутрь, спросить, что происходит, но наконец дверь распахивается, и Серый появляется: нахмуренный и с загипсованным предплечьем — от запястья почти до локтя. — Трещина, — торжественно объявляет он. — Ерунда… Он пытается надеть куртку, Олег придерживает рукав, но гипс не пролезает в манжету. — Блин… — Давай мою, — решает Олег. Он бросает ярко-фиолетовую тонкую курточку Серого на лавку, быстро стаскивает свою. В широкий черный рукав загипсованная рука влетает запросто, Олег помогает Серому одеться, а тот шипит, что он не тяжелобольной, но помочь разрешает. Олег застегивает молнию на нем под горло и улыбается: — Тебе идет. Взгляд Серого теплеет. — Ага. А ты мою натянешь? Грудная клетка у Серого уже, чем у Олега, да и фасоны он предпочитает другие; Олег надевает его куртку, расправляет плечи, и ему кажется, что ткань трещит по швам. Он машинально хлопает себя по карманам — по карманам Серого — и лезет в карман своей куртки. — Поехали ко мне до конца праздников, — говорит он. — Сосед домой свалил на каникулы. Улыбка у Серого вроде светится, но яркости ей не хватает. Поначалу Олег думает, что у него болит ушибленная рука, а потом вспоминает, как Серый упорно отказывался даже на неделю переехать в шарагу и каждый раз неизменно заговаривал о том, что Олегу стоит пересдать сессию. Ага, пересдать, как будто ему разрешит кто остаться с его подходом к учебе, даже на то, что он детдомовский, скидку не сделают… Нет, его ждет только весенний призыв. Они выходят на улицу. Уже стемнело. Олег подкуривает сигарету, короткий всполох зажигалки на миг выхватывает погрустневшее лицо Серого. Вдруг он хихикает. — Чего? — спрашивает Олег и затягивается. — Тебе яркие цвета идут. — Ой, отстань, — закатывает глаза Олег и одергивает короткую курточку. Он приобнимает одной рукой Серого за плечи, и они идут к остановке. Проходя мимо магазина, Олег бросает взгляд в зеркальные окна. Серый — как воробушек, в громоздкой черной куртке, ладонь — в кармане; и Олег — в нелепой короткой куртчонке. Ничего. До конца праздников обзаведется новой. А в его старой пусть Серый рассекает, пока гипс не снимут. — Как же ты будешь на учебу ходить? — беспокоится Олег. — Как всегда. Правая же не пострадала. Даже конспекты смогу писать. А самое главное, знаешь, что? Мне больше отжиматься нельзя, — улыбается Серый. — Я специально узнавал у врача. Так что физрук может со своими нормативами пойти куда подальше. Они спускаются в метро. Едут молча. И лишь проходя через вертушку с вечно спящим охранником в общагу Олега, Серый произносит: — Гипс, наверное, к твоему отъезду как раз снимут. Может, даже раньше. Буду разрабатывать руку. Обидно все-таки грохнулся… — Да ладно. Красиво упал. В комнатушке, которую Олег делил с соседом до новогодних каникул, он помогает Серому снять куртку, усаживает на свою кровать, приносит чай, режет бутерброды… Видит, как Серому неуютно в чужой комнате, но сделать ничего не может, только попытаться отвлечь. Так влегкую пройти в общежитие МГУ не выйдет, и если Серый все-таки хочет побыть вместе хоть немного, то придется здесь… Олег наблюдает, как Серый откладывает бутерброд, чтобы сделать глоток чая, а потом снова берет вместо кружки хлеб с колбасой поверх, и прикусывает губу. Опускает взгляд на гипс — такой белый, что кажется, светится в полумраке комнаты. Олег берет маркер с половины стола соседа и, склонившись к Серому, рисует на гипсе у запястья кривое сердечко. — И зачем испортил? — с укоризной спрашивает Серый, а глаза у него все равно искрятся. Олег тянется к нему, мажет губами по щеке, и Серый сам целует в губы. Олег касается его лица, гладит по скулам кончиками пальцев, гладит по волосам. Вечером им еще придумывать, как принять душ, не замочив гипс; искать пакет, чтобы обернуть руку; вечером у них много забот. Но пока что Олег целует Серого и старается не думать о будущем. Ведь самое важное происходит сейчас.