лезвие под языком

Сергей надевает толстовку Олега поверх разношенной футболки. Олег оставил ее, уходя в армию, со словами: тебе, Серый, нужнее, ты же мерзнешь постоянно. И Сергей не стал отнекиваться, впихивать теплую толстую кофту ему обратно в руки, нет, он прижал черную толстовку к груди и молча кивнул. Хорошо, Олег, буду согреваться ею долгими зимними вечерами без тебя. Весенний призыв, чтоб ему пусто было… Едва наступили первые дни октября, а он кутается в эту толстовку, обхватывает себя руками, прикрыв глаза; можно представить, что это Олег его обнимает, от него тонко тянет табаком и дешевым одеколоном. А можно представить, что это он обнял Олега, касается пальцами мягкой плотной ткани. Сергей глубоко вдыхает. Запах от толстовки еле чувствуется. Но этого достаточно, чтобы забыться. Иногда, надев эту толстовку, вспоминает, как они трахались в одежде, только немного приспустив штаны, потому что в котельной произошла авария, и в общаге было аномально холодно, аж зубы стучали. Спали тоже в одежде. Сейчас — жарко, батареи работают как в печи, но снять толстовку — нет, никак. Не открывая глаз, Сергей скользит рукой под резинку штанов, дотрагивается до обжигающей плоти, глубже вдыхает — словно бы Олег обнимает со спины и подбадривает: ага, давай, коснись себя, мне так нравится смотреть, как ты себя трогаешь. Прикусив губу, Сергей сосредоточенно двигает кулаком, пытается обмануть себя, цепляет зубами воротник толстовки, думает лишь об Олеге, о его тихом голосе, о его широких ладонях, о его дурацкой щетине на бледном лице, которую он почти никогда не мог сбрить начисто. И кажется, будто он рядом. * Олег не хочет ничего такого, нет, он не извращенец, просто так получается. Видит валяющуюся футболку на полу в комнате Серого, машинально ее поднимает; смотрит, как Серый спит, только волосы рыжие и видны из-под одеяла, и заставляет себя уйти. Завтра уже вылетать в Питер, нужно немного поспать. И не глядеть на него, пока он видит сны, хватит и одной ночной сцены, когда он прогнал. Олег возвращается к себе в комнату по длинному коридору и лишь тогда понимает, что футболка Серого все еще в руках. Не задумываясь, подносит ее к лицу и глубоко втягивает воздух. Какой-то дорогущий парфюм. Ему подходит. Для кого он душится в этом гулком тихом замке — неизвестно. Не для Олега — точно. Под напускным весельем Серого Олег запросто считывает холод, леденящее равнодушие, а как заставить потеплеть — не знает. Может, оттает, если все его приказы выполнить… Олег, жмурясь, все дышит запахом его футболки, и вспоминается разом всякое. В основном — хорошее. О том, как грубо и некрасиво они расстались, старается не думать. Молодые были, глупые. Теперь все по-другому станет. Олег прикусывает светлую ткань футболки, зубами бы ее разорвать, по-собачьи вцепиться и рвать, рвать, рвать. Но вместо этого он ложится на кровать боком, уткнувшись лицом в футболку, и касается члена. Дышит запахом Серого, сухой рукой ласкает себя четко и быстро. Жизнь бы отдал, чтобы сейчас Серый его ласкал. Как же хочется его. До сих пор. До боли нужен. * Олег так и не простил. Почти не разговаривает. Шарахается в сторону, если подойти к нему слишком близко. Не злится, не кричит, уж тем более — не замахивается кулаком. Просто бросает короткий взгляд и занимает положение в четырех стенах так, чтобы постоянно держать в поле зрения. Сергей не знает больше, как приручить его. Извелся весь. В груди так жмет, что хочется скрючиться, свернуться в комок и уткнуться лицом в угол. Так он обычно и делает каждый вечер. Слишком много спит. Мало ест. Порывается уйти, но замки заперты, и Олег каждый раз, стоит коснуться дверной ручки, оказывается за плечом и вкрадчиво спрашивает: куда собрался? Да отпусти ты уже, отвечает ему в очередной раз Сергей. Отпусти. Раз я тебе так противен. Не надо было спасать, приводить в чувство, заставлять всхлипывать и молить о прощении. Ладно. Это не он заставлял. Это была инициатива Сергея. Искренняя. И все же он не понимает, зачем Олег держит его здесь, поглядывает в окно, уходит иногда в ванную говорить по телефону, чтобы за шумом воды не было слышно ни слова. Они спят в одной комнате, но в разных постелях, и все равно между ними — нить Ариадны, между ними плотно натянутый канат, и стоит Олегу во сне дернуть плечом, как Сергей тоже просыпается, а если сам он с криком вырывается из кошмара, то Олег утыкает в него взгляд и закрывает глаза, лишь когда Сергей бормочет, что все в порядке, просто показалось, будто падает с обрыва. Пока Олег в душе, Сергей обшаривает шкаф. Оружие, столовые ножи, документы, телефон — все в сейфе. Пароль он даже не пытается подобрать. Вещей Олега на полках — по пальцам одной руки можно пересчитать. Сергей проводит по ровной стопочке одежды ладонью, задерживается на черной водолазке. Красивая. Ему нравится, когда Олег ее надевает. Зачем-то вытягивает ее из стопки, прижимает к груди. А знаешь что, Олег. Пошел бы ты. Сергей, обнимая водолазку, ложится с нею в постель, лицом к стене, прижимается к черной ткани щекой. Спит без кошмаров в эту ночь. * Олег надевает поверх рубашки желтый свитер — Серый в нем двенадцать часов в самолете просидел, его едкий парфюм аж в шерсть въелся, кайф. А главное — тепло. Когда они выходят из аэропорта, Серый еще и пиджак ему отдает. Пока они ждут такси, Олегу страшно хочется курить, но жаль терять этот запах, окутавший его вместе с одеждой Серого. Тот, зоркий, читающий с полувзгляда, негромко спрашивает: — Что, сигареты кончились? — Не. Тобой пахнет, — отвечает Олег и, наклонив голову, кончиком носа касается плеча, обтянутого зеленой тканью пиджака. Серый чуть улыбается. — Все равно в стирку отправим скоро. Покури, машину еще десять минут ждать. И знаешь, — игриво стреляет он взглядом, — мне нравится запах твоих сигарет. Особенно от твоих пальцев. Особенно когда они на моем лице… Олег усмехается. Все равно ведется, как мальчишка, и всю дорогу до квартиры думает лишь о том, как распластать пальцы на его лице, притянуть за подбородок к себе, обжечь щетиной, вцепиться в губы. О том, как вылизать его шею. Как его язык будет в ухе. Как его руки полезут между ног. Как между ними не останется никакой одежды, никаких запахов, ничего, кроме кристально-чистой близости.