лезвие под языком

Волк пахнет терпким сигаретным дымом. Ты бьешься в его руках Красной Шапочкой, только не просишь отпустить, нет, наоборот — искусай, сожри хоть целиком, только не отпускай, не отпускай. Все лицо сожжено его щетиной, подбородок пылает, а тебе надо больше. Ерзаешь на его коленях, пока он крупными ладонями держит тебя за талию, тискает задницу, прищипывает бедра через ткань брюк. Еле дышишь — так выпивают тебя поцелуи. Втягиваешь воздух глубже, а в горло — лишь запах сигарет, въевшийся в его кожу, в его волосы за последние дни. Словно безостановочно курил, чтобы только не думать, как ты просишь его — прости-прости-прости, и дым этот проникал через приоткрытую дверь в твою камеру, а ты все равно оставался внутри: Олег же не разрешал выходить. Потом он хмуро посмотрел и сипло спросил: не планируешь выбираться? Ты и не сразу понял, что голос у него теперь всегда такой, охрипший, поврежденный. Хотел ли он, щелкая каналы бормотавшего на сербском телевизора, чтобы ты по-прежнему сидел в другом углу дивана, неприкаянный, почти испуганный? Зато — с чистыми, еще мокрыми волосами, в его одежде, все футболки велики в плечах, за последнее время ты исхудал. Ты старался сжаться в точку, не зная, рад ли он, что из ванной ты выскользнул в его футболке, его штанах на голое тело, в его рубашке — холодно с обнаженными руками. Ты следил за каждым его движением, мельчайшим изгибом бровей, смотрел, дернутся ли его губы, если ты попытаешься подсесть ближе на миллиметр. Засек только, как он задержал дыхание на миг, когда ты вновь тихо позвал: Олег… Волк — животное на инстинктах рядом с тобой. Может только, озверев, жадно втянуть воздух, голодным взглядом ощупать, приоткрыть рот — а слов нет, слова он рядом с тобой забывает. Так ты и оказываешься на его коленях, в один миг перелезаешь из угла дивана к нему, сжимаешь ладонями его лицо. И он притягивает ближе, стонет, даже еще не коснувшись губами, жмурится и вдыхает воздух, сорвавшийся с твоих губ. Целует ненасытно, держит руками почти до боли, кусает, словно проверяя, настоящий ты или морок. А ты сам — не можешь никак заново привыкнуть к нему, ощупываешь его всего, волосы, лицо, уши, шея, ключицы через слой тонкой водолазки, грудь, живот, пряжка ремня, он стонет, он рычит, ширинка, холодный язычок молнии на ней, бедра, заводишь руки назад — колени, обратно — плечи, локти, опять — волосы… Искусав губы, исколов щетиной, он вылизывает тебе шею, и ты дрожишь, всхлипываешь — забыл, как чувствительно тут, как может горячий язык так гладко скользить по тонкой коже. Ладони его — уже под футболкой, широко лежат на твоей талии, ныряют ниже, под резинку светлых спортивных штанов, которые тебе велики… — О… Олег, — судорожно выдыхаешь, просишь, сам не зная чего. — Волч… Он запросто перебрасывает тебя спиной на диван, наваливается сверху, вклиниваясь между ног, и у тебя воздух из груди выбивает от его веса. Он сует ладонь под резинку штанов и сжимает тебя почти грубо, а все равно — стонешь, хватаясь за него, обнимаешь его широкую спину, прикусываешь его плечо. И он пропадает, все его тепло, тяжесть его тела, — все пропадает. На миг кажется, что все привиделось. Но он — вот, сидит перед тобой, снимает водолазку, расстегивает ремень, и ты торопливо тоже избавляешься от одежды, по коже — мурашки от холода. Он вытряхивает тебя из брюк, оставляя нагим, выругивается себе под нос, яростно сдирая штанину со своей ноги. Ты приник взглядом к его телу. Холодеешь. Он тут же рушится сверху, огромный, горячий, губами — к губам, член его, обжигающий, тычется между ног, под яйца, скользит по животу, и ты ни о чем больше думать не можешь, только о нем, смешанным с терпким куревом, с горечью пота, только о нем — колючем, тихом, только о нем — жаждущем тебя так сильно, что он стонет тебе в плечо, едва коснувшись твердым членом твоего тела. Скрещиваешь ноги на его талии, выгибаешься, чтобы прижаться ближе, и он протискивает одну руку тебе под спину, пальцами тянется меж ягодиц, другой рукой волосы в кулак берет. И целует, глубоко целует, язык его в твоем рту, ты еле дышишь, тебя бросает в жар от того, как он поводит бедрами, скользя членом по твоему телу, а палец его трет сжатую дырочку давно забытым жестом. И под ним тебе так хорошо. Под ним ты забываешь обо всем, отдаешься ему, дышишь им, вылизываешь его шею и лицо, плечи, ключицы, языком очерчиваешь гладкий круглый шрам, опять одними губами — прости, Олег, прости, он кусает тебя за мочку уха, лезет рукой между вами, сжимает твой член. Гладит тебя, облокотившись другой на диван, и смотрит тебе в глаза. Ты хочешь его — страшно, даже не знал, что можно так сильно желать человека. Касаешься его в ответ, задевая его ладонь ребром своей. Не отрываешь от него глаз. И он, с приоткрытыми губами, с нежным смазанным взглядом, раскрывает твою грудь, вынимает из нее трепещущее сердце. Он — все тот же, которого ты любил, пока не сошел с ума; он — совсем иной для тебя, и ты влюбляешься в него заново. Он все ласкает тебя, и ты уже не можешь контролировать свои движения, обнимаешь его за плечи обеими руками, цепляешься за него, всхлипываешь, а он целует в висок, в щеку так нежно, что почти плачешь. Кулак крепко ходит по твоему члену, прикусываешь губу, танцуя на самом краю, возбуждение такое сильное, словно вечность никто тебя не касался, а что важнее — не касался именно он. Надсадно выстанываешь его имя, раз за разом: — Олег… Олеж, Волч, да, Олеж! И вскрикиваешь, когда он зажимает тебя на мгновение, а потом отпускает, ты выплескиваешься себе на живот, ему на грудь, пара капель — на лице даже. Он широко проводит ладонью по твоему телу, размазывая сперму, скользит шелково, ты едва дышишь. Он выпрямляется, садится между твоих коленей. Подрагивающей рукой тянешься к нему, а он той же рукой, что гладил тебя, обхватывает свой член и, пристально глядя на тебя, сам себя ласкает. Торопливо, шумно дыша, прожигая тебя взглядом, твое тело, твое лицо, твои волосы. Ты шепчешь его имя. Щуришься, глядя на розовые шрамы, хочешь облизать каждый, вымаливая прощение, хочешь взять его член, но он, склонив голову набок, все быстрее ласкает себя и чуть слышно говорит: — Хочу смотреть на тебя. Такой красивый… И резко наклоняется, срывая поцелуй, выпрямляется снова, ты тянешься за ним, но бессильно падаешь на спину. Разводишь шире ноги. Раз он хочет смотреть. Скользишь кончиками пальцев по его животу. Он прикусывает губу, сводит брови в напряжении, коротко выдыхает — и содрогается, ты снова в каплях горячей спермы, на этот раз — его, он скручивается, кончая, дрожит, и ты рывком поднимаешься, обнимаешь его. Сплетясь телами, падаете на диван. Член его так обжигает. Он лежит на тебе, касаясь губами плеча, и ты водишь ладонями по его взмокшей спине. Сидя у двери, ты тысячу раз успел ему объяснить про дыры в памяти, про то, что сам бы никогда его не тронул, но теперь опять пытаешься сбивчиво рассказать, попросить прощения. — Серый, — прерывает он тебя. — Я понял. Я знаю. Он приподнимается на локте. Шарит рукой по полу, находит свои джинсы, в их кармане — пачку сигарет. — Дай мне тоже, — просишь. Он носом открывает пачку, заглядывает внутрь. — Последняя. Не дам. Он вытягивает сигарету зубами. Только после этого отлипает от тебя, садится и зябко поеживается. Ты присаживаешься рядом, подцепляешь с пола рубашку и набрасываешь ему на плечи. Впервые за долгое время робко улыбаешься — потому что действительно хочется улыбаться. И он, взглянув на тебя, тянет уголки губ вверх в ответ.