лезвие под языком

— А еще, Серый, знаешь, как он сказал? — Не верти головой. Закрой глаза. — Господин стокгольмский синдром, — говорит Олег с коротким смешком. Приоткрывает глаз и морщится: Серый склонился над ним, сидящим на табурете посреди ванной в одних трусах, и тычет смоченной в спирте ваткой в ссадину над бровью. — Где только слов таких умных нахватался, — шипит Серый. Олег в последний раз его таким злым видел, когда он новость прочитал о казино на месте детского дома. Нет, сейчас он даже злее. Олег кладет ладонь ему на предплечье. Было и прошло, Серый, хочет сказать он. Главное, что с тобой все в порядке. Они ведь хотели тебя уничтожить. Но когда Олег по простоте душевной заикнулся об этом по пути домой, Серый завопил, что даже слышать подобного не хочет, он вообще до сих пор в бешенстве, что этот кретин так легко отделался и помер с пулей во лбу вместо того, чтобы вечными страданиями искупить все, что сделал; покраснел так, что почти сравнялся по цвету с кровью на их руках и одежде; поэтому сейчас Олег молчит. Зато Серый заговаривает тихо, словно его душат: — Олег… ты же не считаешь, что ты действительно… Я ведь не держу тебя силой. Не похитил тебя. Ты волен уйти. Если хочешь. — Смеешься? — изумляется Олег. — Я почти оскорблен. — Прости. Мне тяжело тебя таким видеть. Я ведь очень… — он осекается — они уже не одни. В ванную заходит Лера — без костюма, в спортивных штанах и футболке Серого. Кажется, она была в пижаме, когда Серый заехал за ней, и переодеваться ей пришлось в машине — так она скороговоркой сказала, приподняв маску, пока развязывала руки Олегу и круглыми глазами смотрела на его кровоподтеки: в тишине наедине с его ранами ей явно оставаться было страшно. Теперь она бросает взгляд на Олега и быстро отворачивается. Произносит: — На этот раз без жучков. Олег, прости. Я даже не догадалась проверить… — Брось, — отвечает Олег. — Я должен был присмотреть за тобой. Я не доглядел. — А случилось все из-за меня, — нервно перебивает Серый. — Это я должен был оказаться в том подвале. — Ну хватит, — говорит ему Олег. — У нас тут не конкурс, кто самый виноватый. Лера подходит ближе, принюхивается. Отбирает у Серого, нацелившегося на рану под глазом, ватку и возмущается: — Это что, водка? Хлоргексидин водный — не слышал про такое? Отойди, — велит она Серому. — Не водка, а спирт, — сердится Серый. — Девяносто шесть с половиной процентов. Не лезь, Лер. — Я здесь врач! Спирт! Тем более! Ты только мучаешь его! — О да, ма шери, расскажи, как он из-за меня страдает, ведь я сам не вижу, мне нужен офтальмолог, чтобы рассмотреть! — Так я здесь специально за этим, чтобы глаза тебе пошире открыть… Олегу смешно от того, как они толкаются перед ним, соревнуясь за право обработать ему раны. Не так уж это и необходимо. Он мог бы просто смыть кровь теплой водой с мылом, заклеить то, что кровит, пластырями, принять обезболивающее — ром с двумя кубиками льда — и лечь спать. Этого было бы достаточно. Но вот они, Серый и Лера, нуждаются в заботе о нем. Лера спрашивает, больно ли ему дышать, обследуя нежными ладонями синяки на ребрах и боках, пальпирует, приложив два пальчика, живот. Серый трещит, что сейчас же закажет сюда рентген-аппарат. Они кружат вокруг него, Лера умело подцепляет края ран и заклеивает антисептическими повязками, Серый гладит по затылку и огорченно смотрит. Потом, с позволения Леры, дует ему на спину и стирает водой кровь. Немного щиплет. — Татуха сильно пострадала? — спрашивает Олег. По большому счету ему плевать; он так, поддерживает разговор. Устал. От кровопотери клонит в сон. — Ерунда. Когда заживет — найдем мастера, чтобы сделал еще лучше, чем было. Олег не видит Серого, но по голосу запросто представляет, как упали уголки его губ вниз, как он рассматривает глубокие длинные порезы с замершим сердцем. — Хирурга найди пластического, чтобы края аккуратно сшил, — говорит Лера. — Шрам незаметный будет. — Точно. Точно… Серый хватает смартфон со стиральной машины, Олег стонет: — Ну не прямо сейчас же! Можно я уже лягу поспать? Две ночи не спал. — Прости, — тут же произносит Серый. Он опускается сбоку на одно колено, кладет ладонь Олега себе на плечо, чтобы помочь подняться. Лера отступает на шаг назад, выбрасывает окровавленную вату в раковину. Олег, повернувшись к Серому, улыбается, растягивая лопнувшую от удара нижнюю губу: — Дойти я и сам могу. Простыни твои кровью запачкаю. Серый смотрит на него с горечью, взгляд его мечется от разбитых губ к опухшему носу, к щелочке левого глаза. Он вдруг приподнимается и быстро целует в щеку — невесомо, чтобы не причинить даже малейшей боли. Надо же. При Лере. Впервые. Олегу становится неловко. Оттолкнувшись ладонью от плеча Серого, он бредет из ванной прочь. Все, хватит. Залечили. — Олег, укол, — напоминает Лера. — Не надо… Она останавливает его в проеме двери, положив руку на плечо, и мягко произносит: — Иначе ты не заснешь. Расслабь левую ногу, обопрись на правую. Его затапливает смущение. Он слышит, как надламывается тонкое стекло ампулы кетонала, как Лера набирает лекарство в шприц. Серый, встав сбоку от него, почти прижавшись грудью к плечу, пытается пошутить: — Я тоже не в восторге от того, что она трусы с тебя снять хочет. А казалась такой скромницей… — Замолчи, — беззлобно кидает Лера. Серый, не отрывая взгляда от лица Олега, чуть приспускает резинку его трусов, оставляет пониже ягодиц. Касается холодная вата кожи, жалит шприц. Олег стоически терпит — уж лучше в морду получить пару раз, чем уколы… Лера прижимает остро пахнущую спиртом вату, Серый тут же перехватывает ее, Олег теряет терпение — будто он беспомощный! Он натягивает трусы обратно и отправляется по коридору. Они идут за ним, он чувствует их присутствие спиной, словно они — два крыла, словно на миг они стали частью его тела. Прикосновение ладони к лопатке — это Лера дотронулась до гематомы, проверила; пальцы на загривке — это Серый, не выдержав, позволил себе короткое проявление чувств. Боль — да, она есть, без нее никуда, она в целом частый спутник, если твоя жизнь — одна непрерывная схватка; к ней Олег привычен. А вот то, что его пытаются починить в четыре руки два совсем не чужих человека — что-то новенькое. Раньше он рассчитывал на фельдшера, сопровождавшего их отряд в горячих точках, однажды — на врачей итальянской больницы; ни разу — на тех, кого знал близко. С ними даже не так больно. Он, сдерживая стон, ложится на двуспальную кровать посередине, окруженный подушками. Устраивается на спине. Гадает, сломаны три ребра или больше. Придется притормозить Лерины тренировки… Стоит ему опустить голову — и глаза закрываются. Все, он выдержал, ему только и надо было, что дотерпеть до дома, до постели, которая пахнет Серым. Организм, работавший на пределе возможностей, плавно погружается в сон. Он все еще слышит, как шепотом переговариваются Серый с Лерой, и она заявляет, что останется спать в кресле, потому что лучше понимает, как вести пациента, но раз в этом доме законы гостеприимства не действуют и ее гонят прочь, то так и быть, кресло она уступает Разумовскому, а сама ляжет на пол… Серый называет ее дорогушей и душечкой, доводя до белого каления, а потом их голоса смолкают, и Олег засыпает без сновидений, без тревоги — знает, что за ним присмотрят.