Someone to hear your prayers

1995, декабрь, преддверие Рождества

— Не скучай без нас, Поттер, — в последний раз лениво пнув носком ботинка дрожащее тело, выплюнул Симус. — Надеюсь, Рождественский подарок тебе понравился, — поддакнул Дин, хлопнув своей раскрытой пятернёй по ладони друга. Звук их триумфа на несколько секунд оглушил, зазвенев в ушах неприятно. Гарри скривился, с тихим межзубным скулежом приподнимаясь с пола, холодного до трясучки костей. Отбитые органы протестующе ныли, сломанная в предплечье рука жалостливо жалась к изорванной пыльной мантии, ища защиты. — Да, Симус, Дин, спасибо, отличный презент, — зло улыбнулся Поттер, и из носа снова потекло на подбородок, — Рону тоже мой низкий поклон. Жаль, что не смог вручить дорогому другу сам. Ниче, я прощаю. Гарри вымученно рассмеялся вперемешку с кашлем — весь воздух, изгнанный экзорцизмом кулаков, отказывался возвращаться назад. Честно, гриффиндорец даже бы не гнал свой дух обратно в бледное щуплое нечто, если бы тот, вроде как, не являлся потребностью безусловного рефлекса. Когда-то он, сидя на маггловском уроке биологии, слышал, что младенецев бьют по спине, чтобы те задышали. Поттер вылез из утробы матери пятнадцать лет назад, однако этот лайфхак проверял на себе изо дня в день и мог сказать, что тот вполне рабочий. Только бейте посильнее, косточки-то уже окрепли. Щеку прожгло резкой тянущей болью, отшвырнувшей слабую голову парня в сторону. В правом ухе противно запищало — отличный хук, Симус. Очки щёлкнули. Разбились. Гарри пошатнулся, следуя законам физики, но не наградил грозно тявкающего Финнигана новым падением на пол. Только глянул исподлобья на сокурсников своими пронзительными зелёными глазами и слизал попавшую на губы кровь. Кисло. Поттер всегда знал точно: без боя не сдастся. Как бы ни было плохо, гриффиндорец улыбнётся — счастливо, криво, наигранно, лицемерно — и проедется сарказмом по хрупкому самолюбию. Но не сдастся. Зря уламывал шляпу на первом курсе? Хотя, наверное, лучше б послушался потрёпанную старушку. Слизеринцы, по крайней мере, его не трогают. Может, считают себя выше этого, может, им просто противно трогать Золотого мальчика Хогвартса — кто ж их, чертей, разберёт? Гарри им был, однако, благодарен: едкие комментарии держали в тонусе, на остроты всегда было, что ответить. Это перебрасывание макаками дерьма хотя бы даёт понять: Поттер всё ещё не сломлен. Накренён Пизанской башней, шатается хрупким деревцем при каждом порыве ветра, но не ломается. Стоит, упрямец, держится.

Сколько ещё сможет?

Плечо потрепала тонкая кисть с длинными пальцами, в лицо ткнулся кончик палочки, слабо светящийся заклинанием. Твёрдое «Окулус репаро» отозвалось тихим шуршанием зарастающих трещин на линзах. Дин и Симус, видимо, быстренько ретировались с сей торжественного момента вручения — как невежливо, — услышав шаги в коридоре. Не стали бы они склеивать разбитое. Гарри вздохнул, пытаясь сфокусировать взгляд на спасителе. Получилось плохо. Веки медленно закрыли зелень. — Эй, Поттер, не отключайся, я не собираюсь тебя тащить на себе, — до боли знакомый голос встряхнул получше руки на плече. Гарри раскрыл глаза, во всю таращась на слизеринца. Помогающего ему слизеринца. Не абы какого слизеринца, а Драко моё-второе-имя-ненавижу-Поттера Малфоя. И не стал скрывать удивления: — Малфой? — Я, — кивнул юноша, — а ты кого ждал, Поттер? Принца на единороге? — Ну да, — гриффиндорец хихикнул, — просто думал, что мой принц посимпатичнее будет. — Забини подойдёт? — Драко вернул едкую улыбку, хозяйственными чарами латая мантию. Гарри сделал вид, что задумывается над предложением. Прикидывает, блять, варианты. Пожал плечом: — Вполне. Малфой только скривился, нахмурив белёсые брови. Ревнует, что ли? А вдруг? Как говорят: от ненависти до любви один шаг, один побитый гриффиндорец со сломанной рукой и один случай помощи. Может, конечно, без продолжения, но это лишь фривольность Поттера, позвольте ему. В голове трещит. — Передам ему твои вкусы на принцев, когда он с мадам Помфри вернётся. Вороные растрёпанные волосы, будто шерсть у кошки, вздыбились, откликнувшись на пробежавшиеся по коже мурашки. В прошлый раз, когда Гарри отлёживался после очередного проклятия кого-то из старших курсов Хаффлпафа, колдоведьма весьма доходчиво объяснила, что парню в лазарет ход заказан: снова попадётся — сообщит в Мунго. Поттер только протестующе застонал, отводя голову к плечу, когда Малфой тронул последний полученный удар. — Не надо к Помфри, Драко. Малфой вздохнул. Досчитал до десяти. Как можно спокойнее выдал: — Слушай, гриффиндорец потомственный, я кости силой мысли не сращиваю и синяки сдувать не умею. — Странно, ты ж, вроде, волшебник. Всё равно у Гарри Поттера нашёлся ответ. Уж на сковороде собственных эмоций и состояний вертится, выворачивается — опять всё хорошо, опять шутки. Беспросветный. — Заткнись, Поттер. Гриффиндорец хрипло рассмеялся. Возможно, Драко слегка завидовал этому.

***

Почему вспомнилось именно это? Гарри трясся в купе поезда, ведущего его в новый учебный год, на шестой курс. Рядом сидел Невилл, напротив Луна. Оба молчали: Лонгботтом читал книгу по гербологии, что подарила ему бабушка, Лавгуд — газету отца вверх тормашками. Поттер в разговор тоже не вступал, бездумно глядя в окно на проносящиеся смазанным пятном поля. Гермионы с ними не было: она обнялась поочередно с каждым ещё на платформе и ускакала в вагон старост, попутно ругаясь с Роном. А жаль, Грейнджер бы заставила его прогнать всю программу ЗоТИ за все года — не то чтобы хороших годов для ЗоТИ было много — и зельеварению, раз упрямец-Поттер ни в какую более не соглашался появляться в лазарете, обходя его стороной. Чего им стоило уговорить Помфри не доносить в Мунго? Гарри улыбнулся. Лучше не вспоминать. Всё же, почему именно это воспоминание? Потому, что после этого они с Драко начали безмолвно приветствовать друг друга кивком в коридорах и на уроках? Потому, что компания Малфой-Забини-Нотт-Паркинсон после этого ещё несколько раз вытаскивала отбитую задницу Поттера из драк — избиений, скорее? Потому, что Гарри возвращался в свой личный ад Хогвартса, в который он радостный и наивный сбежал от Дурслей в одиннадцать? Или потому, что теперь его можно было звать мальчик-который-пережил-год-насилия? Может, всё сразу. Пятый курс для Гарри Поттера стал курсом страха. Он никогда в жизни так не боялся. Хвалёное гриффиндорское «Плевать на всех, я ебашу сквозь стены» больше не работало. Шепотки за спиной, кулаки по углам, проклятия в спину, от тех, кто поблагороднее, — сразу в лицо; «убийца, тварь, психованный, новый Тёмный Лорд» — клички; «Гарри, тебе нужно к мадам Помфри» — девиз; «ты убил Седрика» — правда; сарказм — панцирь. Вспомнишь — покончишь с собой. Но вот он, Поттер. Едет обратно. Едет к кличкам, девизу, правде, сарказму. Обрастает слоями треснувшей брони. Морально готовится. — Гарри, мы скоро приедем. Нужно переодеться. Времени на подготовку нет. — Спасибо, Нев. Луна? Девушка кивнула, убрав газету. Встала, открыла дверь купе. — Твои мозгошмыги дрожат, Гарри. — Всё в порядке, Луна, спасибо, я их успокою, — кривая улыбка. Лавгуд не верит.

Что ж, Хогвартс, встречай! Гарри Поттер всё ещё жив!