Grand Pas

песня к главе: Земфира - Абъюз

«Васют ты где у меня не могу дозвониться», — Нина Георгиевна была не лыком шита и после нескольких неудачных звонков отправила сообщение в WhatsApp. Хотя знаки препинания пока оставались непокоренной крепостью, бабушкина прогрессивность не могла не вызывать восхищения и гордости. «Ба, у меня все в порядке. Извини, что не сразу написал. Ночевал у друга. Все спят, так что позвоню попозже», — улетело сообщение. Ответ Нины Георгиевны не заставил себя ждать: «Только не звони во время урока расписание ты знаешь» «Да, хорошо», — Филипп со вздохом сполз на подушке вниз. Так, вроде прокатило. Проверив краем глаза Василя, который дрых без задних ног у него под боком, Филипп зевнул и вышел из диалога с Ниной Георгиевной в список контактов. Второй строчкой после бабушки значилась «Муза». Филипп усмехнулся. Разве не иронично переписываться с музой в WhatsApp? А дальше были Трушный, Толстый, Синий, Жека Конченый — даже если бы Филипп собрался читать переписки Василя, от всех этих имен любопытство угасло бы само собой. Особенно Филиппу понравилась Оля Дыра, но, судя по количеству «Дыр» у Василя в контактах, все они обозначали либо огромную семью, которой не повезло с фамилией, либо название клуба. На этом фоне снобистски выделялся своей адекватностью хорошо знакомый «Макс Барабанщик». Руки так и чесались заглянуть в диалог, но Филипп сдержался. Ладно уж, храните свои секреты. Филипп пошарил по меню, все больше убеждаясь, что у Василя самый скучный и вдобавок самый раздолбанный телефон на свете. Да как он вообще смотрит на этот экран? Ну ни хрена ж не видно, одни трещины. Ого, Инстаграм. А что ж он им не пользуется? Где там у него фотки? В Галерее шаром покати. Ни селфи, ни хоть какого-то кадра с хозяином телефона. Жуткого качества смазанные полуподвальные снимки с хардкор-концертов перемежаются с фотографиями, на которых запечатлен Филипп. Далеко не лучшими фотографиями, надо сказать. Когда он успел их сделать? Везде Филипп какой-то несуразный, со странного ракурса, то лохматый, то в движении, то с куском пиццы, то в самой убогой своей домашней майке, то спящий. Ну Вась. Пролистывая однотипные фотографии пару минут, Филипп вдруг заметил, что промотал пару лет. Щелканье затвором явно не входило в увлечения Василя. Концерты, гитары, дворы-колодцы, нарядная бабушка то с одним, то с другим букетом. На этом безрыбье Филипп решил тогда уж спуститься к началу ленты. Исключительно из спортивного интереса. И не зря. С одного из первых снимков на него уставился обнаженный парень лет семнадцати с бешеной копной волос соломенного цвета. Ладно, он не то чтобы был совсем обнаженный. Он невинно и соблазнительно изгибался под белым одеялом, точно девица в рекламе духов, оголив плечи и бедро. Судя по тому, как он прищурился в камеру и закусил губу, у него или только что был, или прямо сейчас будет секс с фотографом. Какого хрена?! Филипп с силой ткнул в экранную трещину, чтобы открыть параметры снимка. Сделан пять лет назад. И если бы это уняло сердце, которое раскурочивало грудную клетку, — но нет. Филипп смотрел на слащавого купидона и самым кретинским образом ревновал. Ревновал так, что хотел растолкать безмятежно сопящего Василя, а лучше пинком спихнуть его на пол, и потребовать объяснений. Почему он не удалил фотку бывшего?! Какая разница, что это было пять лет назад?! Почему он до сих пор ничего не рассказывал о бывших?! Где все эти суки?! Тут на прикроватном столике крякнул айфон, и это слегка привело Филиппа в чувства. В общий чат квартиры на Гривцова под названием «Подружки =*» пришло сообщение от Артема: «Ребят, я какое-то время поживу у себя на Крестовском. Не теряйте» Филипп приподнял брови. Это что еще за поворот? «С чего вдруг?» — спросил он в чате, но Артем отмахнулся: «Долго объяснять» «Запиши голосовое» «Никаких голосовых с похмелья, — вклинился Паша. — Завтра в театре увидимся и все расскажешь» «Вы где вообще с Ромой?» — пользуясь случаем, поинтересовался Филипп. «У меня на Коменде, я же сказал у караоке» «А Ксюха где?» — не отставал Филипп. «Без понятия. Видел, что она уехала с каким-то парнем» «Она не объявлялась??? Полдень уже! — забеспокоился Артем. — Я ей щас позвоню» «А можно не истерить? — Филипп отправил смайл, закатывающий глаза. — Я только что проснулся, попозже проверю, дома ли она» «Сейчас проверь» «Сейчас не могу, у меня проблема», — Филипп покосился на свою беспробудно спящую проблему и поправил на ней одеяло. «Короче, я звоню, ­­— отрезал Артем. — Сиди там дальше со своими проблемами» «Полегче», — осадил друга Филипп. «Тём, а ты чего такой борзый в последнее время? — вступился за Филиппа Паша. — Ничем не хочешь с нами поделиться? Претензиями какими-нибудь? Нет?» «Давайте без разборок с утра пораньше, пожалуйста, — в чат вошел Рома, извечный модератор всей балетной компании. — Ксюша мне только что написала, что едет домой» Артем отозвался на это стикером со ждуном, который хмуро тычет в свои наручные часы. Филипп недовольно застрочил: «Слабо было нас здесь предупредить?» «Я предупредил», — ответил Рома. «Не ты, а Ксюха» «Я предупредил за нее. Предлагаю закрыть тему. У нее все ок. Ты сам как, Фил?» «?» ­­­— смена объекта внимания сбила Филиппа с толку. «Отвел Василя домой?» Ах вот они про что. Да неужели. «Никуда я его не отвел, он со мной, — Филипп решил не распространяться о событиях, которые произошли между прощанием у караоке и этой перепиской, однако, повременив, все-таки добавил: — Спасибо, что наконец озаботились, как я все разрулил в одиночку» «Что за наезды? — заслонил Рому Паша. — Он вроде твой парень. Ты и разбирайся» «Ага, ну да. Пьем вместе, откачиваем по отдельности, я понял» «В смысле откачиваем? — переспросил Артем. — У вас там точно все в порядке?» «Уже да» Хорошо вот так беспокоиться, изображая участие, когда просто смотришь со стороны и не несешь ответственности. После караоке все разъехались: Артема забрал Марат, Максим укатил в Девяткино, Ксюша отправилась к случайному знакомому, что, кстати, было совсем на нее не похоже, Ромаша уединились в квартире на Комендантском. Танцы на столах, хоровое скандирование «Лабутенов» и дрыгающиеся съемки на айфон закончились, и Филипп неожиданно осознал, что друзья свалили, а он остался один на один с абсолютно невменяемым Василем. К такому жизнь Филиппа не готовила. Он никогда не был нянькой для своих перебравших любовников. Если он видел, что парень не в себе, продолжения у них не следовало. Филипп делал ручкой и отправлялся по своим делам. Его не заботило, где и как алкаш проведет остаток ночи. Очевидно, что это были проблемы алкаша, но никак не Филиппа. Поэтому он бы без зазрения совести оставил такого спутника возле караоке и вернулся от греха подальше домой. Вот только рядом был не первый встречный из «Центральной станции», а Василь, и бросать его Филипп не хотел. Он знал его адрес на Пятой Советской и запросто мог переложить проблему на бабушку. Ничто не мешало ему этого сделать. С другим он бы сделал. И глазом бы не моргнул. Но с Василем он такой вариант даже не рассматривал. Разве можно втягивать бабушку? Да и как он его оставит? В итоге Филипп притащил Василя на Гривцова. Вряд ли тот понимал, где находится. Он вообще ничего не понимал. Переступив порог квартиры, вернее перевалившись через него с поддержкой Филиппа, Василь качнулся вперед и со всего размаху шлепнулся на пол, свалив за собой этажерку для обуви и вешалку с верхней одеждой. — Ой… — виновато брякнул он, выбираясь из-под кучи плащей и кожаных курток. Ситуация осложнялась тем, что Филипп и сам был далеко не стеклышко, однако настырная потребность помочь Василю действовала на него благотворно и даже отрезвляла. Именно потому, инстинктивно ринувшись помогать лежачему и едва не потеряв равновесие следом за ним, Филипп вдруг вспомнил совершенно постороннюю, но уместную в их положении фразу: «Маска надевается сначала на себя, затем на ребенка». Пока Василь пытался сориентироваться в плоскости пола, Филипп разделся по пояс, зашел в ванную и сунул голову под ледяной душ. После этого залпом выпил на кухне два стакана воды и принес из комнаты Ромаши коробку с лекарствами. Василь что-то был совсем плох. Сидел в прихожей у косяка кухонной арки, пепельно-белый, весь в бисеринах пота, и не подавал признаков жизни. — Вась, — Филипп плюхнулся возле него и потрепал по щекам. Никакой реакции. — Вася… Тот не откликался. Испугавшись до чертиков, Филипп вытряхнул на пол Ромашину коробку и схватил пузырек нашатыря. Ваты у Ромаши не оказалось, так что Филипп использовал вместо нее собственную валявшуюся рядом футболку. Нашатырь подействовал. Ресницы Василя дрогнули, он зашевелился, кашлянул, сморщился от неприятного запаха. Кажется, Филипп никогда еще не был так пронзительно счастлив, как в тот момент. — Я щас вернусь, не умирай пока, — Филипп кое-как поднялся на ноги и приволок Василю кухонный графин с водой. — Спасибо, — просипел Василь. В следующие полтора часа Филипп несколько раз хватался за айфон вызывать «Скорую». Понемногу возвращаясь в сознание, Василь исполнял такие концерты, от которых их с Филиппом отношения однозначно выходили на новый уровень. Филипп даже не знал, чего хочет больше: чтобы кто-нибудь вернулся домой и помог им или чтобы о произошедшем не узнала ни одна живая душа. Он молился всем богам, чтобы Васю отпустило и чтобы кошмар наконец закончился. Обошлось без «Скорой», но к тому моменту, когда Василь достаточно оклемался, принял душ и преодолел путь из ванной до постели в комнате Филиппа, тот был настолько выжат, что едва ли мог ему сочувствовать. Злость вскипела в одночасье, щедро сдобренная усталостью и безнадегой. Накрывая измученного Василя одеялом, Филипп был в бешенстве. Он брезговал находиться с ним рядом. Самое трудное позади, Василю нужно отоспаться, помощь больше не потребуется, так что Филипп оставил его одного, а сам ушел к Артему, где со стоном облегчения рухнул плашмя поперек кровати. «Ненавижу», — это все, о чем он мог думать. Он был уверен, что, проснувшись, Василь вместо пожеланий доброго утра услышит от него: «Мы расстаемся». Тут даже нечего объяснять. Голова раскалывалась, но Филипп был настолько изможден, что не мог заснуть. Немного покатавшись с боку на бок в тщетных попытках забыться, он все же сдался, подтянул к себе айфон и открыл ленту в «Контакте». Воспринимать что-то сложнее мемов у него бы сейчас все равно не получилось. «Контакт» показывал уведомление о сообщении. Филипп бездумно ткнул в значок и увидел, что сообщение это от Василя. Он там еле дышит, какие нахуй соцсети?! А, это он прислал еще в караоке. Подавив новый приступ неприязни, Филипп открыл сообщение. Около половины четвертого утра Василь репостнул ему картинку из неизвестной группы. На бежевом фоне маячили слова: «Если бы дьявол потребовал что-то вместо моей души, я бы отдал ему фото, где ты улыбаешься». Пока заторможенный мозг обрабатывал информацию, сердце уже все поняло и, трепыхнувшись, больно стукнулось о ребра. После репоста Василь прислал две фотографии, которые сделал все в том же многострадальном караоке. На одном снимке Филипп хохотал вместе с сидевшим рядом Ромой. На другом ткнулся лбом ему в плечо. Пристально вглядываясь в нечеткие кадры, Филипп развернул их по очереди и растянул пальцами, чтобы приблизить. Он в самом деле умеет вот так смеяться? Так озорно и по-детски беспечно? О чем они говорили с Ромой? Вспомнить не удавалось, но даже от попыток Филипп чувствовал, как его грузное тело наполняется нежностью, словно воздушный шар готовят к взлету. В голове напевно похрустывал обволакивающий Васин голос: «Если бы дьявол потребовал что-то вместо моей души, я бы отдал ему фото, где ты улыбаешься» Филипп соскользнул с кровати Артема и вернулся в свою комнату. Шаги не потревожили Василя. Он спал глубоким тяжелым сном. Волосы у него всклокочились, с виду все еще влажные после душа, а под глазами пролегли синюшные тени. Он был очень бледен и как будто даже разом похудел. Отложив айфон на прикроватный столик возле благовоний, Филипп осторожно присел на край постели. Василь дернулся и приоткрыл глаза. — Это я, все хорошо, — шепнул Филипп, погладив его по плечу поверх мягкого одеяла. Взгляд Василя замело дремой, но, к счастью, где-то там на глубине лучилась осознанность. — Филипп… — он потянулся к нему, совсем без сил, и, чтобы лишний раз его не утомлять, Филипп сам забрался под нагретое одеяло. Разнеженный ото сна, Волчонок был сейчас такой милый и беззащитный, что Филипп без раздумий обнял его и привлек поближе к себе. — Где ты был? — чуть слышно спросил Василь. — Да так, воды попил, — отмахнулся Филипп. — Засыпай. Он почувствовал, как Васина ладонь скользит за его обнаженную спину, легонько, приятно царапает кожу подушечками пальцев и раскрывается, доверчиво ложась на лопатки. Василь ткнулся носом ему в шею, защекотал дыханием на выдохе и шепнул с благодарностью, стыдливо и немножко украдкой: — Я так тебя люблю… Филиппа будто под дых ударили. Горло сдавило, сердце крутанулось в сальто, дрожь прошлась хлыстами по спине. Ему признались в любви впервые в жизни. Он не раз представлял, как это случится, с кем и где. Особенно активно воображение трудилось после неудачных ночных рандеву или агрессивных партнеров. Филипп ехал домой в такси или брел по сонным петербуржским проулкам и подбадривал себя тем, что это сейчас все так мерзко, но однажды он обязательно встретится с тем, другим… В итоге мысли уводили к чему-то слащавому до безобразия, так что и самому становилось приторно, но в душе Филипп хотел банальной слащавости. Он хотел любить и быть любимым. С Волчонком ему очень нравилось. Так нравилось, что это напрочь затмевало идиотские страшилки про особенности характера. Василь окружал Филиппа отнимающей волю нежностью. Он заботился о нем. Оберегал. Ценил. Переживал о его загонах, какими бы пустыми они ни были. Рядом с Василем Филипп чувствовал себя нужным, значимым и как-то особенно красивым. Дело было не в любовании. Просто Василь восхищался им не поверхностно, как восхищались другие. Филипп был его Музой, а это значило внимание к самой сути, вдохновение, почерпнутое из крохотных тайников души, и неподдельную заинтересованность. Василь что-то находил для себя в том, как Филипп ест йогурт по утрам, как пришивает резинки к балеткам, как хмурится, вникая в сюжет фильма, как теребит между пальцев травинку, лежа под солнцем на Марсовом поле, и еще в сотне других подобных мелочей. Поначалу Филиппа панически трясло от понимания того, что он больше не одинок и у него на самом деле есть настоящий, живой, из плоти и крови, весь целиком парень. Он уже облажался с ним однажды, так что сейчас, получив второй шанс, должен был показать серьезность настроя. Филипп всю голову сломал над тем, как себя вести, чтобы Василь не разочаровался, и чуть не рехнулся, пытаясь выстроить приемлемое для отношений поведение. Нельзя же в конце концов просто быть собой и с бухты-барахты вывалить на человека всю свою подноготную. Тяжелый характер нужно дозировать, выжидая, пока Василь привыкнет, иначе он махнет рукой и третьего шанса уж точно не даст. Но чем больше времени Филипп проводил с Волчонком, тем реже вспоминал, что должен постоянно за собой следить. Василь принимал его любым: утомленным после репетиции, орущим в окно «Рено Каптура» на барана в правом ряду, голодным, мятым спросонья, небритым, как бомж, и даже не в настроении для секса. И если поначалу Филипп пугался, когда, не сдержавшись, вдруг представал перед Василем в подобном неидеальном виде, то постепенно его начало отпускать. Волчонок не отвергал его недостатки. Он мог пререкаться, мог обидеться, мог рыкнуть в ответ и поставить на место, но он его не бросал, а преданность в его фантастических черных глазах, ненадолго притухнув, вдруг разгоралась с новой силой. Филипп никогда не знал ничего подобного. Василь открыл для него настоящий оазис, терпеливо убеждая, что ценность человека не зависит от близости к идеалу. Филипп испытывал благодарность к Василю и дорожил им, но до сих пор не понимал, как распознать любовь. На что она похожа? Как отличить ее от сильной симпатии и другого небезразличия к человеку? Любовь — это когда припрыгиваешь от радости перед встречей? Когда выжимаешь газ и летишь на желтый, потому что он уже стоит у арки и ждет тебя? Когда пропускаешь банкет с труппой ради его выступления, хотя терпеть не можешь уличных музыкантов? Когда чувствуешь себя паршиво, если он уходит домой посреди ночи? Однако сейчас в постели, парализованный от бешеной тяги осыпать Василя поцелуями с головы до ног, Филипп искал ответ лишь на один вопрос: что делать, когда диагноз уже подтвердился. Он боялся озвучить свои чувства, но знал наверняка: если в комнату ворвутся бандиты, приставят к его голове пистолет и заставят выкладывать все как на духу или привяжут его к стулу и вколют в вену сыворотку правды, он тут же расколется, что любит Василя. Без участия бандитов со странной мотивацией своих поступков сознаться пока не получалось. Тело впало в ступор, язык одеревенел, дыхание замерло — от признания Волчонка и своей реакции Филипп пережил нечто близкое к панической атаке. Не в состоянии выжать из себя три заветных слова, Филипп стиснул Василя и со всей возможной заботой укутал в одеяло. Вымотанный ночными приключениями, Василь заснул мгновенно. Он не успел обработать молчание Филиппа и уж тем более обидеться. А вот сам Филипп едва ли сомкнул глаза, разрываясь от счастья, что Волчонок его любит, и смертного ужаса, что он, похоже, любит Волчонка в ответ. В общем чате начали обсуждать грядущую постановку «Ромео и Джульетты» и завтрашнее знакомство с именитым французским балетмейстером Леоном Ифре, а еще загадывать, кто какие партии получит. Паше пророчили Тибальта, Артему Меркуцио, Рому с Филиппом и Ксюшей отправляли в кордебалетных гостей на балу Капулетти. Насчет самих Ромео и Джульетты мнения разделились, но, когда Филипп собирался ввернуть в дискуссию свои пять копеек, одеяло вдруг зашевелилось и плеча коснулся горячий спросонья выдох, так что, не дождавшись, пока Паша домучает очередное сообщение, Филипп кинул айфон на прикроватный столик и повернулся к Василю: — Эй… — он очертил кончиками пальцев контур его бесцветного лица, — привет. — Привет, — шепотом отозвался Василь. — Ну ты как? — с расслабленной улыбкой спросил Филипп. — Полегче? Василь по-прежнему обнимал его под одеялом, но на вопрос не отозвался, только дышал поверхностно и мелко, будто сканировал себя изнутри, проверяя, все ли цело. Хоть он и поспал, выглядел безжизненно: щеки ввалились, под глазами синяки. Филипп одновременно хотел и отчитать его, и пожалеть. Наконец Василь прохрипел: — Я такой урод. И ткнулся лбом Филиппу в грудь, опасно близко к тому месту, которое могло в два счета выдать смятение и растроганность своим предательским стуком. — Да забей, у всех бывает, — неуклюже отмахнулся Филипп. — Главное, что в себя пришел. — Ты меня бросишь? — едва ли не утвердительно спросил Василь. Растерявшись от такой прямолинейности, Филипп с большим трудом подавил вину за свои недавние намерения и отшутился: — Я слишком привык к регулярному сексу. — Бабушка права, мне надо закодироваться, — вздохнул Василь. — Ага, ну да, сегодня сходим, — засмеялся Филипп, касаясь губами кончиков его волос. — Это ужасно, что ты видел меня таким. Прости, — Василь безутешно жался в комок и бодался под одеялом, пытаясь прильнуть к Филиппу еще тесней и в то же время скрыться внутри невидимой ракушки. Можно было долго его утешать и переубеждать, но Филипп уже составил какое-никакое представление о лабиринтах в его голове, а потому лишь коротко заверил: — Прощаю. Это сработало. Василь перестал стыдливо прятаться и наконец поглядел на Филиппа, чтобы проверить, издевается тот или всерьез. — Я всерьез, — подтвердил Филипп. Выдохнув со вселенским облегчением, Василь переполз повыше и устроился у Филиппа на плече. Они впервые лежали так, а не наоборот, но Василя это не смущало, так что и Филипп не стал заострять внимание на неожиданной смене ролей. Ему нравилось быть сейчас для Волчонка заботливым и сильным. — А где мой телефон? Нужно бабушке позвонить, — полежав с прикрытыми глазами, заволновался Василь. Он почему-то продолжал шептать вместо того, чтобы говорить в полный голос. Наверное, еще не совсем оправился. Филипп поспешил его успокоить: — Я ей написал, все нормально. — Ты написал?! — оторопел Василь. — С твоего телефона. — И она поверила?! — Ну я же не дебил вроде, старался правдоподобно, — в своем стиле заворчал Филипп. — Я тебя прикрыл, бабушка спокойна. Не слышу благодарностей. — Спасибо, — Василь клюнул его носом в щеку, но тут же отстранился и уставился так, как только он умел: с порабощающим обожанием. — У тебя щетина. — Да, со мной такое случается, — хмыкнул Филипп. Он с ума сходил, когда Василь начинал его рассматривать. Зачарованный трепет этого внимания был выше его сил. — У тебя, кстати, тоже. Он успел пробежаться кончиками пальцев по колючему подбородку, прежде чем Волчонок смутился и отвернулся. — Ты мне нравишься таким, — Филипп наклонился к его уху, слегка понизив голос. — Даже больше, чем нравишься… А можно было придумать еще более тупой заход, чтобы намекнуть на его недавнее признание и свои ответные чувства? Филипп едва не треснул себе по лбу. Но Василь все пропустил мимо ушей. Его озаботило другое: — Я, кажется, охрип после вчерашнего. — Да ну? — Филипп изобразил удивление, позорно радуясь в душе, что Василь затушил предыдущую неловкую тему. — Саднит, — Василь провел рукой себе по горлу, откашлялся и попробовал сказать что-то в полный голос. Не получилось. Вместо слов раздались скрежет и сипение, как при хорошей такой ангине. Филипп ощутил приближение бесконтрольного торнадо и пискнул что-то вроде: — Вот блин… А в следующий миг Василь рывком сел в кровати, сжимая горло обеими руками так, будто собрался сам себя придушить. — Так, Вась, спокойно, не психуй, — Филипп принял сидячее положение вслед за ним. — Сейчас разберемся. Но Василь утратил способность мыслить здраво. По-рыбьи хватая ртом воздух, он натужно хрипел, сопел, булькал, клокотал, скрипел, шуршал — в общем, издавал любые возможные звуки, кроме человеческих. Чем больше он старался разговориться, стучал ладонью себе по груди и мучительно кашлял, словно пытаясь выплюнуть легкие, тем больше сам себя пугал. Голос сел. Других вариантов не оставалось. Теперь нужно было усмирить больного, пока он не сделал себе еще хуже. — Вась! — Филипп схватил его за плечи и ощутимо встряхнул. Летавшее в мертвых петлях сознание взяло курс на землю. Василь бросил попытки говорить и остановил перепуганный взгляд на Филиппе. — Ты со мной? — проверил связь Филипп. Василь кивнул и крайне настойчиво указал себе на горло, как бы объясняя и оправдываясь, что не может ответить словами. Филипп вздохнул. Волчонок... — Это не конец света, — как можно убедительнее заверил Филипп. Такого утешения Василю не хватило, так что Филипп развернулся: — Я сам не раз терял голос, когда болел. Это хреново, конечно, но поправимо. У тебя это впервые, что ли? — Нет, — внезапно объявил Василь да еще и назидательно добавил шепотом: — Этим всегда кончается, если неправильно и сильно нагружаю связки. — Ну так и к чему тогда вся истерика?! — всплеснул руками Филипп. Василь понурился: — Запаниковал. Распекать его дальше у Филиппа не получилось. Он вообще чересчур легко поддавался его обаянию. Опомниться не успеешь, как вместо чтения нотаций уже обнимаешь его, умиляешься его простодушию и утихомириваешь вихри в его буйной голове. — Как ты обычно лечишься? — спросил Филипп, окончательно убеждаясь, что он сегодня за главного. — Нужны вот эти таблетки, — Василь вбил название в гугл-поиск. — А еще теплое молоко с медом и сливочным маслом. — Молоко и мед у нас точно есть. — А масло? Филипп скептически сощурился: — Мы артисты балета. Откуда у нас, блин, масло?! Василю вспышка эмоций не понравилась. Рассерженный и смущенный тем, что заикнулся о своих нуждах, он прикусил язык, нахмурился, горделиво передернул плечами и отвернулся вполоборота. Филипп бы даже умилился этой его театральности, если бы он затем болезненно не сморщился, сглотнув. — Ну все, прости, — Филиппа кольнула совесть. Потянувшись навстречу, он примирительно чмокнул Василя в щеку. — Давай я схожу в продуктовый и аптеку. Но Волчонок решил заартачиться. Филипп увидел, как заклубились грозовые тучи в его магнетических глазах. Сейчас заявит, что помощь ему не нужна, что он сам со всем разберется и вообще пошел домой. — Мне пора, наверное. Зайду везде по дороге, — как по заказу, прошуршал Василь. — Никуда тебе не пора, перестань, — Филипп бережно обнял ворона у него на груди и сильно постарался остановить на этом движения своих рук. — Сейчас сгоняю тебе за маслом и таблетками. Посидишь недолго один? Василь пропыхтел в ответ что-то на недовольном. Если бы он был настроен серьезно, а не придуривался ради внимания, то терпеть объятия бы не стал, поэтому Филипп без опаски коснулся губами мочки его уха: — Ты сегодня мой. — Ладно, — со вздохом смирился Василь. Остановить руки у Филиппа не очень получилось. Блуждая пальцами по мурашкам на Васиных предплечьях, он с довольным видом промурлыкал: — Может, еще что-нибудь купить? — Не надо. — Точно? — Точно. — Уверен? — Филипп потер предплечья, так чутко отзывавшиеся на звук его голоса. На этот раз Василь повременил с отказом и, когда Филипп уже хотел отстраниться, шепнул: — Купишь мне «Чокопай»? Просьба была еле слышной и до ужаса виноватой, как если бы Василь упомянул что-то запретное, непристойное или противное. Лишь титаническим усилием воли Филипп не повалил своего Волчонка навзничь и не затискал до одури. — Куплю, — он поцеловал его в остро выпяченное плечо и все-таки подтрунил: — Вместе с «Киндер сюрпризом». — Они мне разонравились. Шоколада мало, а игрушки стали глупые. Ну и куда вот деваться, когда он сам напрашивается? Филипп рывком опрокинул Василя на подушку. Он понимал, что бедный осипший Волчонок вряд ли готов к большему, чем безвинные поцелуи, поэтому не стал напирать и скоро отпустил его на волю. Оставаться в комнате Василю не хотелось, поэтому он вызвался проводить Филиппа до прихожей, предварительно закутавшись с головы до ног в его теплые домашние вещи. — Лето на дворе, — забавлялся Филипп, пока Василь, вздыхая и охая, натягивал на себя его флисовые штаны и подростковую толстовку с круглой эмблемой на спине «Академия русского балета им. А.Я. Вагановой». Хмуро покосившись на смеющегося Филиппа, Василь в завершение композиции накинул на голову капюшон. После того, как Муза хрупкой бабочкой упорхнула по невзрачным делам, совершенно ее недостойным, Василь собрал разбросанные по прихожей лекарства в валявшуюся здесь же коробку, умылся в ванной ледяной водой и потащился на кухню. Чувствовал он себя преотвратно что физически, что морально. На месте Филиппа он бы с собой не нежничал. Он бы выставил себя из квартиры. Он бы проклял себя на чем свет стоит. Он бы бросил себя, чтобы никогда не вспоминать о своем существовании. В груди обжигалась пряная горечь. Он подвел свою Музу, а она все равно осталась ему верна. События минувшей ночи, а особенно утра, проведенного здесь на Гривцова, всплывали в сознании непоследовательно, будто обрывки срамного письма на поверхность озера. Какое же он ничтожество. Как можно дойти до столь омерзительного состояния? Что с ним не так? В этом глупом караоке он вдруг обрел такую свободу, стал так без оглядки счастлив рядом с Филиппом, что в кои-то веки ослабил у себя на шее поводок — и покатился с горки. Закрыв глаза, Василь с тяжким выдохом прижался лбом к оконному стеклу. Ничтожество. Июньский день был тревожным и пасмурным. Сквозь щели в рассохшемся дереве тянуло прохладной печалью. Собирался дождь. Дымное небо висело низко, и пепел опадал с него на землю рассеянной в воздухе серостью. Достав телефон из кармана толстовки, Василь написал сообщение Филиппу: «Сейчас, похоже, польет. Возвращайся скорей» Ему стало вдвойне совестно, что Муза рискует промокнуть из-за его бестолковости. Нельзя вот так драть горло. Это и дураку ясно. Он сам во всем виноват. «У меня есть зонт, — ответил Филипп, а после игриво добавил: — Соскучился? ;)» «Очень», — без Музы Василь и правда чувствовал себя хуже. Слабость подкашивала ноги. В голове прессовался туман. Хотелось обратно с Филиппом в постель, обнять его, прислушаться к его дыханию и полежать немного под метроном его сердца. Иначе уверенность в том, что он не злится, пропадала напрочь. «Я успею до дождя, — прислал Филипп. — Взять тебе кофе?» «Я сварю, если скажешь, где что», — Василь обрадовался возможности набрать хоть какие-то очки после своего позорного провала. Пока Филипп записывал голосовую инструкцию, в каком шкафу банка с молотым кофе, где найти турку, а где у Ромы заначка корицы, Василь заглянул в переписку с бабушкой и, все еще удивляясь сообразительности Музы, продолжил диалог, объяснив, что не может позвонить из-за сорванного голоса, побудет у друга и уже экстренно лечится. Бабушка прогрессивно отреагировала грустящим смайликом, а затем прислала сообщение: «Вечером жду тебя дома лечить молоком с маслом ты стал много гулять совсем голову потерял дружба дружбой но себя не забывай» Василь и не знал, что может быть милее. Помимо бабушки он должен был сообщить о своем состоянии еще одному человеку. «Макс», — ему казалось, что хандра, подавленность и стыд кричат даже через это простое обращение. Он подвел не только Музу. Он и барабанщика своего подвел. Максим ответил незамедлительно, будто сидел начеку с телефоном в руках. Наверное, работал. «Привет! Ты как, живой после вчерашнего?» «Голос пропал», — оттого, что не пришлось подводить к признанию, Василю даже полегчало. Максим отреагировал без лишней сдержанности: «Ну пиздец. Сегодня точно не мой день» «Это так, херня, — Василя бросило в жар, и пальцы как шальные забегали по крошечной телефонной клавиатуре. — Я быстро вылечусь и вернусь на вокал» Он тут же представил, как Максим, сидя в офисном кресле в костюме-тройке, бликующих остроносых туфлях и массивных наручных часах, бесится, разочарованно качает головой, поджимает губы и материт своего идиота солиста. Василь ждал, что Максим его пошлет. Все барабанщики посылали его и с меньшими поводами. «Играть можешь?» ­— только и спросил Максим. «Да, без проблем», ­— несколько удивленный оборотом дела, настрочил Василь. «Тогда будем пока без вокала. Все ок, лечись спокойно» Василь перечитал сообщение несколько раз. И это все? Его не будут отчитывать? Не будут напоминать, какой он проблемный? Ночью возле караоке Василь сам наседал на серьезность будущей группы, а утром вот так дебильно вышел из строя. И его даже не назовут долбоебом? Хотя бы для галочки? «Точно все ок?» — с подозрением уточнил Василь. «Конечно», — запросто отозвался Максим и, чтобы подбодрить пострадавшего, добавил: «Ты вчера кавер на Меркьюри спел. После такого не страшно и охрипнуть)» «Я мало что помню ближе к концу, — честно сознался Василь. — Show must go on?» «Ага» Василь обреченно провел рукой по лицу. Он любил эту песню и периодически репетировал дома, но исполнить на людях так и не отважился. Такие вещи поешь или идеально, или никак. А идеал, всем известно, недостижим. «Мда… ну и как это было?» — скептически поинтересовался Василь. «Охуенно» «Хах, — Василь порадовался, что Максим не видит сейчас его нелепую улыбку. — Спасибо)» «У меня тут заказчик на проводе. Давай вечером спишемся насчет репетиции. Сегодня отдыхай», — распорядился Максим. В абсолютном большинстве случаев Василь не терпел, когда им вот так командовали. Сразу возникало желание перечить и делать все назло. Ты кто вообще такой, чтобы раздавать приказы? Но с Максимом внутренний подросток чувствовал себя в безопасности и расслаблялся, а не бунтовал во имя независимости. Таких знакомых в музыкальной тусовке, как Максим, у Василя еще не было. Он привык к повальной безалаберности, как окрестила бы распиздяйство бабушка. Привык, что сам должен обо всем позаботиться, если хочет выступить у метро с барабанщиком. Привык, что попытки углубиться в теорию считают задротством. И конечно, привык, что в ответ на адекватную критику обученного музыканта называют выскочкой. У Максима мозги работали по-другому. Василь даже нарочно провоцировал его придирками, чтобы он наконец раскололся и тоже, как все, обвинил его в дотошности, заносчивости и занудстве. Но Макс был как громоотвод: заземлял любые удары молний. Хотя общались они на равных, Василь чувствовал, что Макс взрослее и мудрее. И конфликты он сглаживал не просто умеючи, а как-то по-особому, профессионально. Короткая переписка с ним усмиряла тлевшую в груди агрессию не хуже, чем получасовая пробежка. С Максимом Василь впервые узнал, что значит возможность положиться на другого музыканта. Он был уверен в нем и дорожил им, а значит ни в коем случае не мог его потерять, особенно из-за такой ерунды, как севший голос. «Я еблан, ­— виновато написал Василь. — До вечера» Максим ответил смайлом, который посылает воздушный поцелуй. Но Василь даже не успел растеряться, как Максим застрочил автоматной очередью: «Блин» «Промахнулся» «Хахах» «Извини» «Щас» После этого прилетел правильный смайл с оттопыренным большим пальцем. Отложив наконец телефон, Василь пошел варить кофе для Музы. Как же страшно было повредить по глупости хрупкие, точно из рисовой бумаги, перышки прекрасной птицы, что больше не стремилась упорхнуть, а доверчиво сидела у него в ладонях. Раньше Василь не сомневался, что чувства к Якубу, какой бы болью они ни обернулись, навсегда останутся сильнейшими, ведь они были первыми. Первая любовь самая крепкая. С Якубом Василь понял, что страдания подобны вселенной в способности бесконечно расширяться, но счастья он в той любви не испытал. То, что в семнадцать лет звалось счастьем, оказалось лишь его репетицией. Это Филипп показал Василю, что такое счастье и как оно должно звучать. С Филиппом Василь забыл о подспудно зудящих ощущениях тревоги, подвоха, неопределенности и ненатуральности, что сопровождали его отношения с Якубом. Филипп был не отдельным островком, и Василь не сбегал к нему от серых будней, соглашаясь, что рано или поздно наступит время изгнания из рая. Филипп сам стал частью его повседневности и расцветил ее так ярко, что Василь едва не ослеп. После их воссоединения Василь, памятуя брезгливое фырчанье Музы, впервые за пару месяцев устроил в своей комнате генеральную уборку: выбросил весь мусор, разложил по местам вещи, перебрал шкаф с одеждой, протер пыль, вымыл пол и окно. Ему это было в радость. Он чувствовал, будто Филипп одновременно побудил его навести порядок еще и в мыслях, и в душе. Прочь нависшая над вдохновением паутина. Долой застоявшуюся желчь. Василю стало легче дышать и творить. Присутствие Филиппа и предвкушение очередной встречи с ним подпитывали его. Ему снова хотелось бросаться в бой, он начинал верить в себя, надежда разгоралась в нем ярким пламенем — особенно когда Филипп приходил послушать его к метро. Василь знал, что он недолюбливает уличные выступления, что ему не нравится стоять столбом, пока мимо шныряют прохожие, и что рок-музыка не в его стиле, а потому не звал его сам. Отношение Филиппа Василя не обижало. О вкусах же не спорят. Достаточно было и того, что Филипп его поддерживает. Но когда Муза все-таки решалась прийти к метро и Василь замечал, как она светится от гордости и бросает горячие взгляды на других слушателей, контролируя степень их восхищения, Василь забывал про арпеджио. Целых четыре года он искал в себе ответные чувства к Кате, убеждал себя, что любит ее, что ее внимание, нежность, терпение и деликатность подтопляют оледеневшее из-за Якуба сердце и однажды наконец вернут его к жизни, но после всех стараний он так и не испытал даже малой толики того, что сразу же вызвал в нем Филипп. Неизбалованному взаимностью Василю было нужно совсем немного, чтобы влюбиться: ласковый взгляд украдкой посреди шума большой компании, пожелание доброй ночи, осторожный наводящий вопрос, когда самому не хватает слов. Казалось, Филипп всегда рядом, даже хотя львиную долю времени он проводил в Театре. Филиппа не отталкивала нелюдимость, он не насмехался над странностями, он хотел не переделать Василя, как Якуб и Катя, а понять. Разве мог Василь в него не влюбиться? Однако признание, спелое, словно августовский плод, из раза в раз таяло на языке, так и не озвученное. Тогда в апреле они поспешили: переспали через пару часов после знакомства, не разлучались три дня подряд, а в последнюю ночь уже обменивались смешными романными пылкостями. Василь боялся, что признание в любви окончится так же плачевно, как прошлая несдержанность. Филипп пока вряд ли готов к столь серьезному шагу. Если забыть о мае разлуки, они встречаются около месяца. Удивительно. Они вместе будто тысячу лет. Но как бы то ни было, торопиться ни к чему. Нужно знать наверняка, что Муза не растеряется от признаний. А для этого стоит хотя бы не косячить так позорно, как в этом блядском караоке. Пока турка нагревалась на газу, Василь закурил и присел отдохнуть за обеденный стол. Сигарета была из пачки Филиппа с подоконника, тонкая и бессмысленная, но с похмелья Василю хватило. От запаха кофе подташнивало. Горло саднило. Голова продолжала гудеть. Проворачиваясь в замке входной двери, ключ одновременно забрался паразитом и к Василю в мозг. Он был уверен, что Филипп вернулся из магазина, а потому оцепенел от неожиданности, услышав риторически недовольный женский тембр: — Блин, ну я же просила не курить на кухне! Дышать нечем. Балетные шаги сквозняком пролетели через прихожую. Василь даже не успел выдохнуть очередную затяжку. — Ты где раскопал эту кофту? — от души удивилась Ксюша. Голос ее при этом потеплел, заискрился, и губы вдруг прижались к макушке Василя прямо через капюшон. — Привет. Василь поперхнулся дымом и глухо закашлялся. В этот момент Ксюша наконец заподозрила неладное, и, обойдя его, заглянула в лицо. Веселье тут же съехало с нее лавиной. Она вскинула руки к груди театральным жестом и ахнула: — Я думала, ты Филипп! — Привет, — хрипнул в ответ Василь. — А где… где все? — Ксюша поправила волосы и суетливо огляделась, будто друзья нарочно попрятались по шкафам, чтобы она угодила в неловкое положение. — Филипп в магазине. Про остальных не знаю, — Василь поднялся с табуретки, прогнал взметнувшихся перед глазами мух и с зажатой в зубах сигаретой подошел к турке, вынуждая Ксюшу подвинуться. — Ладно, пофиг, — отмахнулась она. — Что у тебя с голосом? — Сорвал в караоке. — Вот блин! — искренне посочувствовала Ксюша. — Давай лечись. Ты обалденно спел «Квин», кстати. — Спасибо, — Василь хмыкнул и резко выключил газ, не дав кофе убежать на плиту. Пока он возился дальше с фильтром, молоком и специями, Ксюша наблюдала за ним безмолвно, но пристально. Василь тоже не заговаривал. В конце концов Ксюша не вытерпела и осторожно поинтересовалась: — Ты теперь с нами живешь? — Нет. Кивнув с плохо скрытым облегчением, Ксюша извинилась, что поначалу не узнала Василя со спины, и наконец шмыгнула с кухни куда-то в глубину квартиры. Можно было перевести дух. Вряд ли она вернется. Мало кому нравилось оставаться с Василем один на один. Но Ксюша вернулась. Да еще и притащила початую бутылку Jack Daniels с пачкой таблеток. — Вискарь или «Алка-Зельтцер»? — она остановилась напротив Василя, держа их в руках, как на чашах весов. — Не надо ничего, — нахмурился Василь. — Но я же вижу, что тебе хреново. — Ладно, давай таблетки, — сдался Василь и, едва успев сориентироваться, налету поймал брошенную ему пачку. — Можешь унести бухло обратно? А то подташнивает. — Ого, настолько хреново? — Ксюша сунула бутылку в шкаф над раковиной и как бы невзначай обронила: — А кому ты кофе варишь?.. — Филиппу. — У тебя тут больше, чем на кружку... — Хочешь? — напрямик предложил Василь. Ксюша просияла в улыбке. Филипп пока не возвращался, так что Василь сначала закончил со стаканом для Ксюши. Подвернув под себя ноги, она уселась за обеденный стол, отпила немножко и сразу рассыпалась в комплиментах, которые Василь поспешил остановить новостью о том, что работал в кофейнях. Сам он плюхнулся напротив с растворенным в кружке воды «Алка-Зельтцером». — Короче, его зовут Богдан, — ни с того ни с сего выпалила Ксюша, аж заерзав от оживления. — Кого? — хлопнул глазами Василь. — Ну парня, у которого я была, — небрежно пояснила Ксюша. — Он такой классный! С ним так интересно общаться! Он весь из себя галантный джентльмен, руку мне подавал, угощал дорогим вином, отвез сегодня домой. У него квартира в Шушарах, а сам он из Пушкина. — У меня бывшая девушка из Пушкина, — пробубнил Василь в надежде хоть как-то поддержать этот странный диалог. Но Ксюша соскочила с повествования об идеальном Богдане: — В смысле бывшая девушка? — Я встречался с девушкой до Филиппа, — пришлось добавить Василю. — Погоди, то есть ты бисексуал? — Ксюша не на шутку переполошилась. — Я с тобой вообще-то взасос целовалась вон там в прихожей! В очередной раз разжевывать историю принятия своей ориентации Василь очень не хотел. Поэтому вместо пояснений он решил успокоить Ксюшу и закрыть тему: — Ты мне не нравишься, не волнуйся. Но Ксюша почему-то не успокоилась. — Ну офигеть теперь, спасибо, — она отпихнула от себя стакан. Василь растерялся: — Но ты же… — Сам пей свой кофе. К великому облегчению Василя, не прошло и минуты, как в замке входной двери вторично загрохотал ключ и в квартиру зашел нагруженный шуршащими пакетами Филипп. — О, ночная бабочка прилетела! — радостно поприветствовал он Ксюшу, чем мгновенно обратил против себя ее недовольство Василем. Филипп и Ксюша переругивались все то время, что он разбирал на кухне продукты. Василь пил «Алка-Зельтцер» и не отсвечивал. Звенящие тембры, постукивание апельсинов по крышке стола, выпуклый треск пакета гречки — для Василя все это было пыткой. Спустив наконец пар, Ксюша поутихла в своем мужененавистничестве и даже пододвинула обратно отвергнутый было стакан. — Держи, — Филипп улыбаясь протянул Василю большую пачку «Чокопая», таблетки для горла и заботливо согретое в микроволновке молоко с медом и маслом, а сам уселся с кружкой горячего кофе на торец стола. — Спасибо, — Василь еще глубже закопался в капюшон. Не будь здесь лишних глаз, он бы придвинулся ближе к Филиппу, поцеловал его в щеку, свернулся в клубок с ним рядом и замурчал от благодарности и удовольствия. Но в присутствии Ксюши он не мог позволить себе подобной вольности, так что просто вскрыл печенье — торопливо и нервно. — Вы такие милые, — еще минуту назад Ксюша метала гром и молнии, а сейчас вдруг вздохнула до того добродушно, тепло и растрогано, что у Василя дрогнула рука. Ну и как вообще понимать этих женщин? Они сидели на кухне, пили каждый свое, заедали «Чокопаем» и болтали обо всякой ерунде. Ну, Филипп и Ксюша болтали, а Василь поддакивал по необходимости. — Короче, его зовут Богдан, он нереальный! — снова завела пластинку Ксюша. Филипп оказался куда более отзывчивой публикой, чем Василь, поэтому рассказ о Богдане дополнился подробностями: — Ему тридцать, у него племянница в этом году поступила в МГАХ, прикиньте! Ну это дочь его сестры, у которой они отмечали День рождения в караоке. У сестры отмечали, да. А еще он работает в органах. Я не очень поняла, чем он занимается, но это связано с разными серьезными расследованиями. — Ну то есть он мент? — подвел итог Филипп. — Не совсем, но что-то в ту сторону. — Полезно, — хмыкнул Филипп, прикладываясь к кружке с кофе. — Мы договорились погулять вечером, пока не начались постановочные репетиции с Ифре. Вот как строить личную жизнь, если мы все время в Театре?! — всплеснула руками Ксюша. — Ты его, кстати, предупредила, что твой круг общения — шестеро геев? — Филипп невозмутимо потянулся за «Чокопаем». — Ну… — Ксюша осеклась, слегка смутившись. — Оставлю это для второго свидания. — Твоему бывшему парню мы явно не нравились. — Поэтому он и бывший. — Ксюша! — ахнул Филипп, с легким кокетством задев ее по плечу. — Это так лестно! После длительных восхвалений Богдана Ксюша побежала готовиться к свиданию, а Филипп с Василем вернулись в комнату. Разошедшийся дождь шелестел в полутемном дворе-колодце, через приоткрытое окно тянуло по-осеннему знобкой прохладой, и было уютно зарыться вдвоем в одеяло и дремать, рассеянно пересматривая «Гарри Поттера». — Вот поэтому меня бесит сидеть с тобой дома в выходные, — беззлобно ворчал Филипп. — Ты меня склоняешь к лени. Дай я хотя бы мяч стопой покатаю. Василь в ответ только крепче обнимал его, утыкался носом ему в шею и растягивал губы в довольной улыбке. Для него это был лучший выходной. Ближе к вечеру Филипп показал ему на айфоне видео из караоке. Поначалу Василь себя и не узнал. Это что, он скачет по столам без рубашки? В какой параллельной вселенной он на такое способен? Что ж, видимо, в алкогольной. Слов для реакции у Василя не нашлось, вместо них он комментировал ролики мучительными вздохами, пока Филипп не прервал пытку: — Наверное, мне стоит это удалить, — ирония журчала в его голосе, как вода в садовом фонтане. — Ну или нет… — Удали, пожалуйста, — пристыженно попросил Василь. — Даже то видео, где ты ползешь ко мне по столу? — Особенно его. — А под что мне засыпать в одиночестве, интересно? — ехидно сощурился Филипп. Василь отвернулся, чтобы утопить полыхающее лицо в подушке. — Ну ладно-ладно, недотрога, — Филипп смилостивился, коснулся губами его виска, а после честно стер все неприглядные ролики. Хотя Филипп всячески демонстрировал, что недоволен бездельем, отпускать своего Волчонка из постели не хотел, во всяком случае до того, как они закроют гештальт с вырвавшимся в пьяном угаре признанием в любви. Василь, похоже, напрочь забыл о своей, с позволения сказать, несдержанности, потому что никак на нее не намекал. Он прелестно смущался похмельной слабости, гнусавого и сиплого, как у зэка, голоса, лихачеств в караоке и нынешней уязвимости, но все это не имело отношения к признанию, которое продолжало волновать Филиппа. С одной стороны, хорошо, что Вася ничего не помнил. Это одновременно давало Филиппу и уверенность в чувствах Волчонка, и отсрочку, чтобы подготовиться к ответному признанию. С другой стороны, Филиппа так и подмывало разобраться во всем здесь и сейчас. Да и вообще — разве можно забыть о таком? Неужели для Василя признание в любви не настолько колоссальное событие, как для Филиппа? В каком бы состоянии Филипп ни находился, из его памяти подобное бы ни за что не стерлось. Может, Василь не так уж сильно влюблен? Может, для него нормально разбрасываться словами? Может, он пиздабол всего-навсего? Ну нет, это совсем не похоже на Волчонка. Он не такой. Вот интересно, тому лохматому пидору из одеяла он тоже признавался в любви? Если он любит, почему молчит? Почему спьяну сказал, а трезвым не хочет? Им же так хорошо сейчас вместе. Они весь день валяются в кровати, смотрят «Гарри Поттера» и обнимаются, как девственные школьники. Филипп был особенно отзывчив и ласков с Василем, тем самым подбадривая его повторить заветные три слова, однако Василь молчал. Если бы он просто заикнулся, ну хоть чуть-чуть, ну хоть пикнул… Блять, да почему так сложно признаться ему первым?! Рассерженный на свою нерешительность, Филипп придумывал способы выразить взаимность иносказательно. В ход шли телячьи нежности, забота о самочувствии, вопросы о музыке, концертные записи с Youtube и ненавязчивые поглаживания под одеялом, которые так понравились Василю, что в какой-то момент Филипп, игриво приподняв бровь, отложил ноутбук и уполз под одеяло сам. Он так отчаянно пытался вытащить из Василя признание, что даже приготовил для него куриный суп. Не без помощи Ксюши, конечно. Это был лучший суп Филиппа, сваренный на пределе возможностей, но Василь съел всего пару ложек, разохался, что от еды его все еще мутит, попросил попить и сказал спасибо. А что любит Филиппа, не сказал. Но Филипп не сдавался, пока не пришло время ехать на урок по стрипу. Василь пока ничего не знал про студию танца и стрип. Конечно, он не был таким мракобесным, как руководство Театра русского балета, но для полной безопасности моральная подготовка все равно требовалась, так что на этот раз Филипп соврал про качалку, а заодно предложил подбросить Василя до дома. Тот согласился. Волчонок не упускал возможности увидеть Филиппа за рулем и получал истинное удовольствие от его вождения. Филипп все ждал, когда он наконец перестанет сдерживаться и уже засунет руку себе в трусы прямо по дороге. Ну ладно-ладно, ему нравилось Васино внимание в машине. Он тоже от него возбуждался. Белый «Рено Каптур» каршеринга стоял с включенным двигателем на Пятой Советской улице куда дольше обычного. Завтра начинались постановочные репетиции «Ромео и Джульетты». Филипп понятия не имел, какой будет его занятость, а значит, когда он вновь сможет побыть с Волчонком вот так беззаботно. — Ты будто на войну уходишь, — шепнул Василь, осторожно проводя большими пальцами по его скулам. Он был близок к истине. Филипп на личном опыте выяснял, почему балетные так часто встречаются со своими же коллегами по труппе. На предстоящую работу с Леоном Ифре он настроился более чем решительно, но жертвовать ради нее Волчонком не хотел. Вот только Театр никогда не считался с его «хотелками». Филипп прикрыл глаза, наслаждаясь тем, как Васины шершавые пальцы покалывают кожу на лице, и грустно усмехнулся: — Самое бестолковое, что я все равно не станцую новую постановку в будущем сезоне. — Даже если у нас не получится видеться, я буду по ночам петь серенады у тебя под окном, — с улыбкой пообещал Василь. — Буду твоим Ромео. Филиппа всегда затапливало нежностью от такой его дворовой романтики. Как же хотелось сказать ему те самые слова. Вот сейчас, в считанных сантиметрах от его губ, ну же… Сердце сбилось с ритма, крутанулось, плюнуло адреналином и замерло от ужаса. Филипп мягко поцеловал Василя и скорей вернулся на свое водительское место. — Голос сначала вылечи, Ромео, — съязвил он, чтобы приструнить бабочек в животе. — Мне гораздо лучше, — со всей уверенностью прохрипел Василь. — Оно и видно, — Филипп легонько щелкнул его по носу. — Все, кыш отсюда. А то дверь заблокирую и увезу тебя обратно, так и знай. Расставшись с Василем, который провожал «Рено Каптур» печальным взглядом до тех самых пор, пока машина не скрылась за поворотом, Филипп отправился к своей начинающей группе в студию танца такой же подавленный, как и сегодняшняя дождливая погода. Он уже скучал по Волчонку, а от неопределенности будущего скучал вдвойне. Да еще и признаться ему не смог. Ведь знал же, что переживать не о чем, почему все равно вел себя, как последнее ссыкло?! Филипп был страшно собой недоволен. Он привык запирать разгулявшиеся чувства под замок, но сейчас утратил над чувствами всякий контроль. Они будто разжижились и растекались куда попало, подло хихикая. Когда любишь, становишься предельным дебилом. От накатившей тоски Филипп набрал Артема, но тот поначалу не отвечал, а затем перезвонил исключительно для того, чтобы послать лучшего друга: — Фил, я не могу говорить, прости. Давай попозже спишемся. — В смысле спишемся?! — оторопел Филипп. — Ты серьезно не собираешься домой?! — Я же утром написал, что поживу у себя. — Я думал, тебя отпустило за день. — Фил… — Нет, погоди, ты мне можешь объяснить, какого… — Я тебе потом все объясню, — Артем сбросил звонок и, в последний раз окинув тусклым взглядом расстилавшийся под стеклянной террасой Крестовский проспект, вернулся в спальню. Дребезжание звонка вновь пролетело канарейкой по обоим уровням квартиры, чуть более нетерпеливое, чем в прошлый раз. Спустившись по лестнице на нижний этаж, Артем на пару секунд задержался возле ростового зеркала в прихожей, разгреб пятерней всклокоченные после дневного сна волосы, грубо одернул футболку и рукава блейзера. Напоследок уставился самому себе в глаза и свирепо вытолкнул из легких воздух, сжимая волю в кулак. После этого прошел к входной двери и быстро, чтобы не сдать назад, ее открыл. — Привет, малыш, — Марат криво усмехнулся, заземлившись на пороге в расслабленной позе: две верхние пуговицы на льняной рубашке расстегнуты, ноги шире плеч, на поясе модная сумка-банан, из которой торчат солнечные очки, ладони просунуты в передние карманы джинсов-варенок, будто купленных на рынке в конце восьмидесятых. Марат не сомневался, что выглядит по-молодежному. — Пиздец, — прокомментировал его наряд Артем. — Ты готов? — не сходя с места, поинтересовался Марат. Артем отвернулся вполоборота, но все равно чувствовал, как взгляд опекуна скользит по нему сверху-вниз: оценивающе, по-хозяйски, с удовлетворением. Наверное, так коллекционер бабочек изучает под лупой крылья своего лучшего экземпляра. — Куда мы едем? — с вызовом спросил Артем. — Это сюрприз. Артем что есть сил прикрывал вибрирующий ужас наспех состряпанным недовольством. Если бы Марат хотел избить его или изнасиловать после того, как увидел возле караоке с Максимом, он бы сделал это здесь в квартире. К чему сложности? Нет, он что-то задумал. Он готовился весь день. Его месть будет изощренной, и он торжествует, предвкушая расплату. Иначе давно бы уже слетел с катушек, а не разыгрывал холодность, отстраненность и высокомерие, совсем несвойственные ему в минуту гнева. Очевидно, в караоке оказался кто-то из его знакомых. Иного объяснения, как Марат узнал адрес, Артем не находил. С начала мая они практически не общались. Марат уехал к отцу в Штаты согласовывать их грандиозный международный договор, с головой ушел в работу и, как всегда в таких случаях, забыл про существование своего вожделенного воспитанника. Поначалу они переписывались раз в несколько дней, предельно сухо и коротко обменивались новостями, после чего Марат передавал привет от отца, а Артем передавал встречный привет, прекрасно зная, что это лишь вежливый жест и отец, конечно, никаких приветов не передавал. Во второй половине мая Марат стал появляться в сети реже, но Артема это особо не тревожило. К концу месяца опекун совсем пропал и лишь раз внезапно ворвался с видеозвонком в половину шестого утра по времени Питера. Тогда у Артема ночевал Максим. Разобравшись спросонья, что звонит не будильник, Артем как ненормальный спрыгнул с кровати и умчался с айфоном на кухню. Сбросить Марата он даже не пытался. Разбуженному мозгу куда логичнее казалось убрать Марата подальше от Максима и разобраться с ним, чтобы он отстал. Неизвестно, что нашло тогда на опекуна, но разговор по видеосвязи получился на удивление дружелюбным и теплым. Марат признавался, что соскучился по Артему, и тон его при этом звучал не всегдашней пошлостью, а лишь усталостью человека, оторванного от близких и родной страны. Он с интересом расспрашивал про Театр, про гастроли, про будущую постановку «Ромео и Джульетты» и сетовал, что Леня, так запросто он звал художественного руководителя Театра русского балета Благовольского, не обратился к нему насчет приезда Леона Ифре. «Я бы все давным-давно организовал», — сокрушался Марат, который действительно время от времени жертвовал Театру деньги и решал через представителей разные бюрократические проблемы. Делал он это анонимно, чтобы руководство и труппа относились к Артему непредвзято, но тем не менее все знали, кем единственным может быть столь неравнодушный меценат. Марат попросил у Артема прощения, что уже несколько месяцев не посещает его спектакли из-за рабочей занятости, и обещал исправиться. От его возможной встречи с Максимом где-нибудь в зале или фойе Театра у Артема пережало дыхание, и он только сдавленно шепнул в ответ: «Все в порядке». О своих делах в Штатах Марат не распространялся, но создавалось впечатление, что ему безумно тоскливо и одиноко, даже хотя с договором складывается успешнее, чем планировалось. Он не хотел отпускать Артема и, будто ища его поддержки, все придумывал ненавязчивые темы для обсуждения. К концу их видеосвязи Артем совсем размягчился и прощался с легким сердцем, убедившись, что дядя Марат, тот, кто, казалось бы, сгинул без следа, по-прежнему рядом. Больше Марат на связь не выходил, а потом Артем увидел его возле караоке. Наверное, именно отголосок той всколыхнувшейся в половину шестого утра привязанности и чувство вины, что он веселится с Максимом и балетными, забыв про Марата, которому он даже ни разу не написал, заставили его так безропотно шагнуть навстречу «Эскалейду», прежде чем все его существо захватило одно-единственное чувство, довлевшее до сих пор: панический страх за Максима. Айфон взорвался входящими звонками и сообщениями, едва Марат отъехал от караоке, и не утихал все то время, что Артем судорожно елозил пальцем по экрану, отключая звук. «Тём, ты чего?», «Мы же решили поехать ко мне», «Возьми трубку», «Тёма», «Что происходит?», «Ты можешь хоть что-то мне написать?», «Какого хрена?» — Максим кидал вопросы в пустоту, не оставляя попыток достучаться до своего парня, который при нем уселся в машину к другому мужчине без объяснения причин и даже не попрощавшись. Каждая вспышка вибрации между стиснутых ладоней прошибала Артема насквозь, но он боялся лишний раз опускать глаза к айфону и уж тем более печатать. Марат вел автомобиль в гробовой тишине, сосредоточившись на дороге и как бы вовсе забыв про Артема на задних креслах, но, разумеется, он не забыл, а значит заметил активность айфона, сложил два и два и понял, кто так настырно добивается внимания его воспитанника. Артем не мог лишний раз рисковать и хоть чем-то провоцировать Марата, поэтому пришибленно вжался в угол, ожидая, когда опекун заговорит. Но тот не заговаривал. Выражение его лица оставалось пуленепробиваемым, он нарочно отмалчивался и демонстрировал насквозь промерзшее пренебрежение, еще сильнее нагнетая тяжести в спрессованный страхом салон. Огромный внедорожник скрежеща сузился до «Мини Купера». Еще немного, и придется пригибать голову, а руки и ноги высунуть в окна, как Алиса, поддавшаяся на провокацию «Съешь меня». В таком напряжении «Эскалейд» пересек несколько мостов и теперь удалялся от центра в хорошо знакомом Артему направлении Крестовского острова. «Все еще не хочешь поговорить со мной про Марата?» — после паузы написал Максим. Артем категорически отвергал вариант обратиться к Марату первым, потому что находился на минном поле и понятия не имел, куда делать шаг. Чего Марат ждет? Что его успокоит, а что взбесит? Как нейтрализовать угрозу? Как уберечь Максима? В такой ситуации, как сейчас, они оказались впервые. У Артема раньше не было ни поклонников, ни любовников, ни отношений. Реакцию Марата можно было только предполагать. Пока Артем видел свирепость, пригашенную равнодушием, и дико боялся в нее лезть. Да и соображать становилось труднее: давал о себе знать выпитый в караоке алкоголь. Хотелось по привычке прикорнуть поперек задних кресел, как в те ночи, когда невменяемый Марат вламывался в квартиру на Крестовском и приходилось прятаться от него в машине. «Эскалейд» плыл по асфальту, точно океанский лайнер. Марат молчал. Айфон перестал вибрировать. Артем все медленнее смыкал и размыкал веки. Вдруг автомобиль, взвизгнув, замер у ворот элитной многоэтажки. Артема швырнуло вперед. Чуть не разбив себе нос, он мгновенно встрепенулся. Марат специально вжал педаль тормоза, чтобы его разбудить. — Значит так, — негромкие, тщательно вымеренные слова Марата погрузились в салон, как острый нож в замерзшее масло. — Я не стану спрашивать, что за пиздюк был с тобой у караоке. Все, что мне нужно, я выясню сам. Артем молча глядел ему в затылок. Тело било слоновьей дрожью, и Артем до скрежета сжимал зубы, чтобы это скрыть. — Мне очень жаль, что ты проводишь время в блядушниках, — с прежним убийственным спокойствием произнес Марат. — Ты распустился. Твой круг общения плохо на тебя влияет. Артем вдохнул так глубоко, как только мог, и ненадолго задержал воздух в легких. Молчать. — Выходи, — издевательски холодно скомандовал Марат. — Пора жить в своей квартире. Вместо привычной парадной здесь за дубовой домовой дверью открывался янтарный холл размером со всю коммуналку на Гривцова, с блестящими стерильными полами, кожаными креслами для гостей, мраморной лестницей-распашонкой на верхние этажи, которую будто вмонтировали сюда прямиком из Зимнего дворца, и лифтом, где запросто могла бы перезимовать пара-тройка бродяг. Все это было чуждо Артему, он от всего этого давным-давно отвык, он чувствовал себя лишним на этом празднике жизни, таким же лишним, как для подаривших ему квартиру родителей. Поднявшись к себе на пятый этаж и едва переступив порог, Артем пробежался взглядом по прихожей в поисках любого предмета, которым можно оборониться от Марата. Сам Марат — даже не хозяин, а прямо-таки господин положения — зашел следом и прикрыл за собой дверь. Мерный аккуратный лязг замка отсек их двоих от внешнего мира. Металлическая ложка для обуви. Сойдет. Нервы у Артема натянулись до предела. Расшнуровывая кеды, он старался лишний раз не колебать тишину дыханием, не терять бдительности и не упускать из виду длинную тяжелую ложку, к которой специально встал поближе. Марат мог кинуться на него в любой момент. В общем-то, это был лишь вопрос времени. Однако Марат не торопился, в полной мере смакуя свое превосходство. Из прихожей он прошелся по комнатам, раздвинул шторы и распахнул окна, чтобы разогнать застоявшийся в отсутствие жильцов воздух. Затем ненадолго задержался на кухне, пошарил в холодильнике и вернулся в прихожую. Артем сидел на нижней ступеньке лестницы, ведущей ко второму уровню квартиры. Добровольно вставать с этой ступеньки он не собирался до тех пор, пока Марат не уйдет. Ложку для обуви он положил рядом с собой. Марат оценил ее беглым, но проницательным взглядом и ухмыльнулся. — На кухне даже чая нет. Спущусь до магазина, — сообщил он Артему. В его отсутствие можно было заблокировать входную дверь. Можно было вызвать такси. Можно было даже убежать на своих двух в сторону метро. Но Артем понимал, чем это обернется. Нельзя его провоцировать, пока не выстроена защита. Поэтому в ожидании Марата он переместился на кухню, где взял оружие посерьезней, чем обувная ложка: разделочный нож. Он не был уверен, что отважится пустить его в ход при необходимости, однако показать настрой все же стоило. Марат вернулся минут через двадцать с двумя пакетами из «Азбуки вкуса» и сразу поставил чайник, будто настоящий заботливый дядюшка. Сидя на самом дальнем стуле, Артем пристально следил за тем, как Марат выкладывает в холодильник йогурты, свежие фрукты, сельдерей и разные готовые блюда в картонных поддонах и как распихивает по шкафам гречневую лапшу, мюсли и безглютеновое печенье, пока на столе не остались лишь авоська апельсинов и две коробочки с творожной запеканкой, которая всегда нравилась Артему. — Тебе чай или апельсиновый сок? — благодушно поинтересовался Марат. — Чай, — крякнул Артем. — Тогда сок сделаешь сам, — Марат небрежно кивнул на соковыжималку и сунул авоську в холодильник. Завтракали в мертвецком молчании на разных концах стола. Артем даже не знал, каким чудом заставил себя съесть несчастную запеканку из кулинарии: кусок в горло не лез и каждую минуту казалось, что вот сейчас Марат точно вскочит и рывком повалит его на пол. Но Марат преспокойно съел запеканку, выпил чай и, дождавшись Артема, загрузил кружки со столовыми приборами в посудомоечную машину. — Мне скоро в офис, — Марат невозмутимо скосил глаза к наручным часам. — Отдыхай, приводи себя в порядок. В семь вечера я тебя заберу. — Куда? — выпалил Артем. За грудиной разлетелся иней. — Вечером узнаешь, — Марат обошел стол, что отделял его от Артема, и вдруг хлопнул ладонью поверх разделочного ножа. Артем содрогнулся. Рука Марата замерла от него в паре сантиметров. Он хорошо знал эту руку, умевшую быть и грубой, и ласковой: знал на ощупь ее шершавости, выпуклые вены, твердость костяшек и гладкость ногтей, знал, что запястье, одновременно мощное и подвижное, почти всегда пахнет нишевым парфюмом, знал, что эта рука может обжечь жаром и греть теплом и никогда не бывает холодной — и знал, что она в секунду управится с ножом. — Думаю, это тебе не понадобится, — Марат потянул нож к себе за рукоять и стащил его со стола. Только тогда Артем осмелился взглянуть на опекуна снизу вверх. Марат усмехался. После того, как он наконец ушел, Артем еще с четверть часа не мог найти в себе силы хоть чем-то заняться. В чугунной с похмелья голове обрабатывалась фантастическая новость о том, что Марат его не тронул. Ну уж нет, Марат ни хрена не добряк. Он не закроет глаза, не отмахнется, не пустит на самотек. Его балансирующее на спичках эго не забывает обид. Он ни за что не простит Артему другого мужчину. Предполагать такое наивно и даже нелепо. Он будет мстить. Просто еще не придумал способ, так же, как Артем не придумал способ оборониться. А может, наоборот, Марат давным-давно заготовил расплату на случай появления соперника и поэтому, готовый разыграть свою карту, держится с вопиющей невозмутимостью. Грозное предупреждение «Все, что мне нужно, я выясню сам» до сих пор, как пуля, рикошетило по стенкам черепа. Артем поднялся на второй уровень и забаррикадировался в спальне. Эта комната была самой просторной в квартире и единственной жилой на верхнем этаже и, хотя имела собственные выходы в гардеробную, ванную и на стеклянную террасу, снаружи в нее можно было попасть только через одну дверь. К ней-то Артем и подволок пузатый комод, все имевшиеся стулья и еще тумбочку — для надежности. После этого, наскоро приняв душ, завалился в кровать. Если Марат явится до назначенного срока, внизу хлопнет дверь, дав немного времени, чтобы занять оборону. Но даже если Артем заснет и не услышит дверь, баррикады в спальне так просто не падут и сперва все равно его разбудят. Часы на айфоне показывали половину седьмого утра. Максим, конечно же, спит. Не стоит тревожить его звонком. Сердце мучительно заныло, когда Артем открыл нужный диалог и вновь увидел десятки сообщений без ответа. «Какая же я сволочь», — безутешно подумал Артем, а после так и написал: «Я сволочь» «Ты в порядке?» — неожиданно отозвался Максим. Артем встрепенулся и сел в кровати, до судороги сжав в пальцах айфон. Он не был готов к такому быстрому для себя исходу. «Все в порядке, я на Крестовском», — с трудом попадая по буквам, ответил Артем. Пусть Максим его бросит. Пожалуйста. Так он, сам того не зная, отведет от себя беду. Артем не имел никакого права втягивать его в свое болото. Максим этого не заслужил. Он не должен расхлебывать кашу, которую заварил Артем, и прятаться вместе с ним от гнева Марата. Каким же самонадеянным кретином нужно быть, чтобы рваться к свету, когда тьма тащит к себе за обе ноги. Артему давно стоило набраться храбрости и порвать с Максимом первым, отпустить его, освободить, не дать ему замараться о себя и свою гниль. Артем поднес айфон поближе к замутившимся глазам и напечатал деревянными пальцами: «Я ужасно поступил. Но я не мог иначе. Он ничего о нас не знает. Вообще ничего. Я не мог писать тебе при нем. Он только что уехал. Я не знаю что делать. Мне нельзя быть с тобой. Я тебя очень сильно люблю. Прости меня если сможешь» Максим позвонил через секунду после этого сообщения. — Макс… — едва выдохнув его имя, Артем рухнул обратно на подушку, свернулся в комок и разрыдался. Вот и вся его смелость. Он ни за что не бросит Максима, ни за что не заставит себя произнести кошмарные слова о расставании, у него язык не повернется сказать такое любимому человеку. А значит, он, жалкий запуганный эгоистичный ребенок, поставит Максима под удар. Может быть, Марат уже едет к нему домой. Или будет поджидать его возле работы. Марат на что угодно способен. — Прости меня, пожалуйста, — задыхаясь, всхлипнул Артем. От бессонной ночи, алкоголя и стресса его развезло, и он перестал даже пытаться себя контролировать. — Назови мне адрес, — спокойно попросил Максим. — Я сейчас к тебе приеду. — Ты что! — ужаснулся Артем. — Тебе сюда нельзя! Он… — Тёма. Адрес. Голос Максима оставался мягким, но до того беспрекословным, что Артем чуть не сдался. — Давай… лучше потом встретимся, — кое-как совладал с чувствами Артем. — Я просто… — Когда? — перебил Максим. — Тёма, я очень за тебя волнуюсь. — Я в порядке, — совершено неубедительным тоном соврал Артем. Максим резонно заметил: — Ты плачешь в трубку. — Это херня, — отмахнулся Артем и, глубоко вдохнув, попытался утихомирить шквальные эмоции. — Просто нужно поспать. Я пьяный после караоке. — Давай встретимся вечером, — настаивал Максим. — Сразу после моей работы. — Я не могу вечером, — как мячик в пинг-понге, откинул предложение Артем. — Там… семейные дела. — Может, все-таки поговорим насчет Марата? — по голосу Максима было понятно, что он устал ходить вокруг да около, придумывать деликатные намеки и ждать, пока Артем созреет для обсуждения запретной темы. Марат появился собственной персоной. Игнорировать его существование и дальше было глупо и бесполезно. Однако при мысли о том, что Максим узнает, вернее, о том, что весь позор, который происходил за закрытыми дверями, хлынет наружу, горло у Артема сдавило колючим, как тюремная проволока, спазмом. Он даже закашлялся, давясь слезами. Защитная реакция. Нельзя. Молчи. Не по телефону. Он бросит тебя. Ты его потеряешь. Из-за тебя он в опасности. — Здесь нечего обсуждать, — упрямо отказался Артем. — Он просто ничего не знает ни о тебе, ни о нас. Я боялся, что он рассердится. — Ты точно в порядке? — нажал Максим. — Тёма, пожалуйста, скажи мне все, как есть. — Я в порядке. Сеть заполонил протяжный выдох, и Артем зажмурился от него, как от удара. — Это же я, Тём. Я на твоей стороне. Я рядом, — в новой безнадежной попытке обратился к нему Максим. — Почему ты от меня скрываешься? Я ведь чувствую, что ты ни хрена не в порядке. У тебя что-то происходит с этим твоим Маратом. Не говори, что я параноик. Пожалуйста. Я знаю, что я прав. Разве я не должен о тебе заботиться? Тём? А разве сам Артем не мечтал найти рыцаря, который о нем позаботится? Он наградил Максима рыцарским титулом прежде знакомства. Вот только реальная жизнь далека от средневековой саги. Марат опасен, и Артем ни за что не позволит ему навредить Максиму. Или кому-то еще из своих близких. — Мне просто нужно подумать, как быть дальше, — подавленно выговорил Артем. — Что ты имеешь в виду? — переспросил Максим. — Ему нельзя знать о нас. — Тём… — Я не хочу, чтобы он знал о нас, — Артема вдруг осенило, что можно зайти с другой стороны. — Я не готов к такому разговору с ним. — Тёмка... — Максим снова вздохнул, но в этот раз уже не раздраженно, а сочувственно, будто просочился, как ветер, через мобильные вышки и обнял голосом. Артему стало и очень тепло, и очень стыдно. Уловка сработала. Сейчас Максим отступится. — Я тебя понимаю, — участливо произнес Максим. — Если Марат ничего не знает о твоей ориентации и ты не готов открываться перед семьей, я не настаиваю. Пусть все остается как есть. Скажи ему, что я чей-нибудь родственник. Ксюшин двоюродный брат или кто я там по легенде. После этого он не будет интересоваться мной и нашим с тобой общением. Но если хочешь, я встречусь с ним и объясню, ну хоть попытаюсь, что мы вместе, что мы любим друг друга, что я адекватный и что у нас все всерьез. Я с ним сам поговорю, тебе ничего не придется делать. Ну разве что рядом постоять. На долю секунды Артем и правда представил эту сказочную сцену. Вот они сидят у Марата в гостиной на плюшевом белом диване. Максим готовится производить впечатление. Артем волнуется, примет ли Марат его избранника. Через какое-то время их приглашают на ужин. Стол накрыт, и блюда расставлены вокруг центральной доминанты: бутылки вина, которую Максим принес в подарок хозяину дома. За ужином Марат под ненавязчивый перезвон вилок расспрашивает гостя о его профессиональных интересах, увлечениях и взглядах на жизнь, не забывая предлагать напитки и закуски. Постепенно Максим располагает к себе взыскательного опекуна. Марат убеждается, что Максим хороший человек, который достоин Артема, и вот они уже смеются над чем-то, как старые добрые приятели, и планируют совместную игру в гольф. Но к несчастью, они не в шаблонном голливудском фильме про любовь и знакомство с родителями. — Марату лучше ничего о тебе не знать, — это все, что Артем сумел выжать в ответ на пламенную речь Максима. — Ладно, окей, — явно разочарованный таким решением, смирился Максим. — Я тебе попозже напишу, — Артем закутался в одеяло. — Меня щас вырубит. — Да, конечно. Буду ждать. — Макс? — Что? — Не обижайся на меня, пожалуйста. — Я не обижаюсь. — Ты обижаешься. — Нет. — Я же слышу. — Тём... — в ласковом голосе искоркой мелькнула улыбка, прежде чем он снова погрустнел. — Может быть, я неправ, слишком нагнетаю и уже тебя достал. Но просто не забывай, что я тебя люблю и что ты можешь на меня положиться. — Ты самый лучший на свете, — еще немного, и Артема бы снова повело, так что он скорей попрощался с Максимом, кинул айфон на тумбочку и закопался в одеяло с головой. Проснувшись около полудня, Артем сообщил в балетном чате, что какое-то время поживет на Крестовском, и поболтал с друзьями о постановочных репетициях. Привычная повседневность казалась сейчас далекой и едва ли не вымышленной. За суровыми баррикадами спальни Артему даже не верилось, что завтра он так же, как и всегда, приедет в Театр и увидит там Фила, Ксюшу и Ромашу. Пока с Маратом не утрясется, им действительно лучше жить порознь. Марат ведь упоминал что-то о плохо влияющем окружении. Как бы ему не взбрело в голову устанавливать в этом окружении свои порядки. Нельзя подвергать друзей опасности. За прошедшие годы Марат практически не интересовался делами Филиппа и уж тем более Ксюши с Ромашей, однако перестраховаться все же стоило. Артем панически боялся, что Марат навредит Максиму, но если бы Марат хоть пальцем тронул Филиппа, паники бы там не было: Артем бы сразу пустил в ход разделочный нож. По правде говоря, Артем переживал за Филиппа с самого начала своей связи с Маратом, ведь такому, как Филипп, совершенно не нужно стараться, чтобы привлечь внимание такого, как Марат. Артем не питал иллюзий насчет своего исключительного положения и знал, что Марат регулярно вспыхивает страстью то к одному, то к другому юноше. Марату нравились мальчики из мира искусства. Они диаметрально отличались от него самого, его полубандитского окружения и всего его ханжеского образа жизни, а потому казались ему экзотическими, возвышенными, притягательными и очищающими. Артем не раз заставал полуобнаженные дарования у Марата дома, а с одним парнишкой, Толей, или перспективным художником Тарасом Виноградовым, как его сейчас все звали, даже подружился. В такой ситуации Филипп — жгуче красивый, раскованный, физически развитый, чувственный, обольстительный Филипп — конечно, находился под угрозой. Хотя Артем относился к Филиппу по-братски, он всегда считал его самым сексуальным парнем на свете и в шестнадцать лет, окончательно уяснив наклонности опекуна, трясся от одной лишь мысли, что тот начнет ухаживать за Филиппом. Если только Филипп почувствует намеки ­— а чувствовал он их налету — то вскроется все, все, все. В липком страхе Артем просыпался с утра. В липком страхе ложился спать. Он изо всех сил ограждал Филиппа от Марата, благо это было легко: Филипп тогда уже работал в Театре и не появлялся в Вагановке, куда исправно наведывался к воспитаннику Марат. Полной изоляции не получилось. Марат и Филипп все равно нет-нет да и виделись, например, на спектаклях в Академии, на праздниках или в «Эскалейде» после кинотеатра. В такие моменты паника Артема достигала критических пределов, но Марат вел себя с Филиппом доброжелательно и сдержанно, прямо как образцовый взрослый с лучшим другом своего отпрыска. Однако Артем не расслаблялся. Подвешенное состояние и вечно свербящий на задворках сердца ужас сопровождали его не меньше двух лет, а в восемнадцать он наконец достаточно повзрослел для приземленной логики. Само собой, Филипп сводил Марата с ума. Само собой, Марат бы многое отдал, чтобы заполучить его на ночь. Само собой, Марат специально так усердно изображал пренебрежение, аж до того, что он какой-то там «друг-трансвестит». Просто Марат был хитрой расчетливой сукой, и он прекрасно понимал, что, сделав шаг к Филиппу, откроет себя и уже не сможет исподтишка шагать к Артему. Выбор между ними двумя был для него очевиден, а потому он спрятал влечение к Филиппу да так мастерски, что никто бы и не заподозрил. Вот еще одна причина, по которой Артему было важно хранить в тайне позорную связь с Маратом: так он мог защитить от него Филиппа. Поболтав с балетными, Артем позвонил Максиму и убедился, что он в порядке. Любимый голос звучал не так убаюкивающе нежно, как ранним утром несколько часов назад. Максим стоял в пробке на выезде из Девяткино и оттого говорил вяло, заспанно и сипло. Ужасно хотелось утащить его к себе под одеяло от всякой бестолковой работы и крепко-накрепко обнять. Весь оставшийся день Артем под разными предлогами проверял, как у Максима дела, а заодно придумывал способы улизнуть к нему от Марата. В конечном итоге Артем все же решил, что действовать пока рано и надо сперва разобраться в стратегии самого Марата. Вот оттуда и стоит плясать. — Ну хоть намекни, куда мы едем, — уже сидя в «Эскалейде», в очередной раз попытался Артем. Марат выглядел до тошноты умиротворенным. Можно было подумать, что все супер, что никакого караоке не существует и что Марат не видел, как Артема обнимал за плечи Максим, если бы не звонко зудящий комариный писк напряжения по всему салону автомобиля. На обращенный к нему вопрос Марат, конечно, не ответил, поэтому Артему только и оставалось, что внимательно следить за проплывающими мимо окон видами. За город, на дачу и в лес было в другую сторону — хотя бы на этот счет Артем успокоился — однако цель поездки оставалась загадкой до самого финала. Даже когда «Эскалейд» по-свойски вкатился на парковку одного из люксовых отелей рядом с Гостиным двором, Артем все еще терялся в догадках насчет планов Марата. Изнасиловать куда удобнее в квартире. Дался ему этот отель. Может, квартира его не возбуждает и нужен другой антураж, незнакомый и более фешенебельный? Может, он привез сюда Максима, связал и заставит смотреть? Артем усмехнулся такому своему цинизму и на всякий случай проверил нож для фруктов, лежавший в кармане блейзера. В холле отеля их встретила девушка-клише: улыбчивая, услужливая и неестественно приветливая хостес в форменном платье. Пока она вела их через сусальное золото к лифту и с позволения Марата щебетала о природе и погоде, Артем саркастично воображал, как бы эта кукла отреагировала на призыв о помощи. Что если он намекнет ей на свое положение пленника? Что если попросит проводить до уборной, а там схватит за предплечья и затараторит о готовящемся в номере насилии? Наверное, программу заглючит да и все. В лифт хостес зашла вместе с ними и сама нажала кнопку последнего этажа. Хорошо, еще пара минут для моральной подготовки. А вот последний этаж — это плохо. Из окна не сбежать. Марат вел милейшую беседу с хостес. Артем молчал, поглаживая в кармане блейзера отрезвляюще холодное лезвие ножа. Боже, до чего нелепо Марат выглядит с этой своей сумкой-бананом. Любому придурку понятно, что он молодящийся пидор под пятьдесят. Тем более что он ведет мальчика в номер отеля. Смутившись и зачем-то пытаясь спрятаться от хостес, Артем отвернул голову в угол лифта, единственное место, где не было зеркал. Наконец лифт остановился, дружелюбно икнул и открыл взору прибывших — нет, отнюдь не коридор с ковровой дорожкой, не комфортабельный холл и даже не пошлый интерьер президентского люкса. Перед ними появились разноцветные постеры, стойка продажи билетов, бар с напитками и попкорном, а еще несколько дверей, над которыми завлекающе горели таблички с цифрами. Это был кинотеатр. Пока Артем обалдевал от происходящего и пытался разобраться, понадобится ему все-таки нож или нет, отельная хостес передала их с Маратом своей близняшке из кинотеатра и, попрощавшись, укатила на лифте вниз. Судя по непринужденной самоуверенности Марата и слаженной обходительности персонала, их тут ждали. Минуя кассу и бар, новая хостес сразу же повела гостей вдоль светящихся постеров и остановилась возле дальней белоснежной двери с табличкой Private. Ну, не номер отеля, так приватный зал кинотеатра, какая разница. Интересно, как часто здешние хостес провожают в укромные залы мужчин средних лет в компании юношей? Марат совсем уже не в себе. Артем безнадежно вздохнул и вновь сжал рукоять ножа. Зал, если его вообще можно было назвать таким громким словом, оказался меньше, чем собственный домашний кинотеатр Марата. Полностью обитая деревянными панелями, комната вмещала в себя собственно экран, два монументально квадратных кожаных кресла напротив него, столик, где гостей дожидались закуски, и встроенный шкаф для верхней одежды. Свет пока не приглушили, и круглые светильники в потолке горели в полную мощность, визуально утепляя пространство. Это создавало ощущение уединенности, но вот приватность здесь куда прочнее ассоциировалась с комнатами отдыха прокуренных саун, чем с элитным кинотеатром. Артем ощутил себя уже не просто мальчиком при взрослом мужчине, а мальчиком по вызову. Зато Марат с его колоритом девяностых отлично вписался в интерьер и выглядел довольным: он был в своей тарелке. Развалившись в одном из кресел, Марат жестом пригласил Артема сесть рядом. Хостес тем временем предложила напитки и, точно фокусник на представлении, виртуозно извлекла не пойми откуда два меню. — Мне только яблочный сок, спасибо, — протараторил Артем. Хостес вернется как минимум еще раз, а значит до этого Марат не сможет ничего предпринять. — Артисты балета, — словно оправдываясь, пояснил для хостес Марат, в то же время скалясь улыбкой гордого родителя. Пока он сам неторопливо листал меню и выяснял подробности про каждое блюдо — боже, как же он любил иногда попиздеть с персоналом — Артем незаметно огляделся в поисках камер. Они были. Хотя, конечно, для Марата их могли и выключить. Сделав вселенский выбор между мясом и рыбой, Марат с чувством выполненного долга откинулся на спинку кресла. Хостес прощебетала дежурные пожелания хорошего вечера и наконец упорхнула. Мягкий хлопок двери разорвался гранатой у Артема в ушах. На пару минут комната превратилась в склеп. Экран не зажигали. Свет не тушили. Снаружи не доносилось ни единого шороха. Артем смотрел на пыльные тряпичные бока своих «конверсов» и молился, чтобы вернулась хостес. — Тём, — наконец позвал его Марат. — Поешь. Прозвучало совсем не так, как ожидал Артем. Без издевки, без гнева, без тайных угроз, этот заботливый тон принадлежал прошлому Марату — дяде Марату. — Я не хочу есть, — буркнул Артем. — Ты бледный очень. Ты что-нибудь ел днем? Возьми вон хоть сыра кусок. Сволочь, да как он это делает?! Почему от единственного бескорыстного знака внимания все внутри готово сдаться и поверить ему вопреки здравому смыслу?! Артем быстро стащил с тарелки шпажку с сыром. И тут Марат выдал: — Я знаю, что виноват перед тобой. С таким искренним раскаянием выдал, что Артем поперхнулся сыром, скорей плеснул себе в стакан воды и выпил залпом. А Марат продолжал: — Я был очень зол на тебя утром. Ты, наверное, понял. Артем кашлянул в знак согласия. — У меня появлялись разрушительные идеи, но я их преодолел, — точно на сеансе у психолога, откровенно поведал о своем достижении Марат. Артем был до того изумлен, что уже не прятал от опекуна глаза, а вовсю таращился. — Мне было очень больно от твоего поведения, Тёма, — сдавленно признался Марат. — От твоего пьянства и особенно от твоего ко мне равнодушия. Я приехал из Штатов буквально вчера, я очень ждал нашей встречи. Дни считал. Все представлял, что мы поедем в Гатчину. Будем гулять по парку, кормить белок, кататься на лодке. В Гатчине меньше народу, ты ведь поэтому и любишь там гулять. А я люблю смотреть, как ты радуешься. Но ничего. Видит бог, я смогу справиться с раной, которую ты снова мне нанес. Артему захотелось сунуть руку себе за ребра, достать оттуда бестолковое ноющее сердце, выжать его как следует, просушить и засунуть обратно. Не смей поддаваться! — Я понимаю, что уделял тебе мало внимания. Гораздо меньше, чем я хотел и чем ты заслуживаешь, — все так же покаянно говорил Марат. — Я уехал на целый месяц. Я редко тебе звонил. Я недостаточно интересовался твоей жизнью. Я даже пропускал твои спектакли. И там на даче… — он издал мученический стон. — Это было чудовищно. Я повел себя чудовищно. У тебя было право злиться и мстить мне. Я тебя не виню. Истово сражаясь сам с собой, Артем не мог найти сил еще и на то, чтобы отвечать Марату. — Мы с тобой отдалились, Тёма, — Марат обратил к нему переполненный тоской взгляд. — Так сильно отдалились, что мне страшно. Я не хочу тебя терять. Ты моя единственная семья. Я все исправлю, обещаю. Я больше тебя не покину, малыш. Я буду рядом. Он протянул к Артему руку и бережно коснулся его растрепанных кудрей. Улыбнулся тихо и мечтательно. Провел тыльной стороной ладони по его щеке. Наконец накрыл руку Артема своей и переплел их пальцы. Шепнул едва ли не застенчиво: — Я соскучился. «Мне пизда», — подумал Артем. — Мы с тобой давно не проводили вместе время, не выбирались в кино, — Марат обвел глазами комнату. — Я специально нашел кинотеатр с отдельным залом, чтобы тебе здесь было комфортней. Тебе нравится? Да? Поешь, пожалуйста. Я попрошу меню, закажи себе что-нибудь. Я даже выбрал фильм про балет. Здесь можно поставить свой фильм, не обязательно из афиши. Надеюсь, ты его еще не смотрел. — Марат… — кое-как выдавил Артем в надежде хотя бы просто остановить этот убийственный, трансформирующий реальность поток слов. — Держи, ты их любишь, — Марат нанизал на шпажку и протянул ему креветку в карамели. — Я заказал из ресторана, а то кинотеатр такие не делает. — Спасибо, — опустошенно выдохнул Артем, а после как-то по инерции, против воли и разума добавил: — Прости меня. — Ничего, родной, — Марат ласково приклонил его к себе и коснулся губами макушки. — Теперь все будет хорошо. Следующие два с половиной часа Артем сидел, сложив голову Марату на плечо, смотрел с ним фильм «Большой» и давился беззвучными слезами отчаяния и бессилия, которые Марат принимал за растроганность. Он не хотел, чтобы Марат его обнимал. Не хотел слушать его заверения в преданности. Не хотел тупых креветок. Не хотел смотреть «Большой» — фильм, на который они ходили впятером с Филом, Ромашей и Ксюшей сразу после премьеры и от которого плевались еще неделю. Не хотел находиться в этой душной комнате из сауны, куда до них будто вызывали проституток. Все это было ужасно. Он хотел только одного: к Максиму. Так какого же черта взрослый адекватный человек не может совладать с детскими рефлексами и иррациональной потребностью в «дяде Марате»?! Почему он позволил себя обнять? Почему не закатил скандал? Почему не отпихнул, не сбежал? Не только ведь из-за страха последствий. Ему действительно стало стыдно перед Маратом. Он испытывал вину за все, о чем тот говорил. После караоке Марат при всей своей жестокости и пальцем не тронул ни его, ни Максима. Даже не заикнулся. Вместо этого он устроил свидание, рассыпался в извинениях, раздобыл балетный фильм, вызвонил ресторан ради дурацких креветок… У Артема не хватило решимости ответить на великодушие агрессией. Доброта у Марата — явление поистине уникальное. Если разозлить его в минуту доверия, он рассвирепеет и станет неуправляемым. После фильма Марат отвез Артема обратно на Крестовский остров, но в квартиру не поднялся даже после робкого приглашения. Весь вечер Марат вел себя до того целомудренно, что Артем не испугался проявить к нему рискованную в их положении вежливость. — Завтра рано вставать, — Марат смущенно улыбнулся, после чего взял в руки айфон и несколько раз провел пальцем по экрану. — У тебя утренний класс, затем постановочные репетиции с Леоном Ифре, после обеда прогон «Шопенианы» для гастролей… У Артема отвисла челюсть: Марат просматривал его расписание. Да откуда он его взял?! Неужели у Благовольского?! — Ну вот, — Марат бодро повернулся к Артему, и в этот момент распиравшее его торжество все-таки колыхнуло занавес: благочинность затрещала прорехами, и сквозь них вылезла красная глина самодовольства. — Я заеду в девять. Доброй ночи.