Лотос

            "Цветы лотоса - корабль, на котором утопающий среди океана жизни может найти свое спасение"

            Эвтида принадлежала к тем людям, которым судьбою уготовано страдать. Беды липли друг к другу, склеиваясь в плотный вязкий ком, стремящийся утянуть неферут в Дуат раньше желаемого. Иначе объяснить настолько очевидную неудачливость было невозможно. Последний случай с назойливой Феоноей в Гермополе подкрался сзади изворотливой пустынной кошкой, окатывая ледяной водой с головы до пят. И как итог: маска да накидка волочились по илистому дну кишащего крокодилами Нила. Неприятные воспоминания моментально отразились на румяном лице закатанными глазами. Ума ведь недалекого, да так ее одурачила! Верхняя губа раздражённо подрагивала.       – В Исфет все. – Эвтида грузно встряхивает плечи , с трудом сбрасывая наваждение.       Еще рано. Спали выжженные убийственным зноем пески, высокие тросники и шелестящие на ветру травы. На небесный свод выкатился солнечный диск. Теплый розовый рассвет мягкими лучами проникал в комнату. Мотнув головой она неторопливо опустилась к сундуку, намереваясь выудить обсидиан среди тончайших пестрых тканей. Нужно обточить камень для новой маски. Реймсс наверняка видел, как Реммао их изготавливает. Уж если кому-то и знать о грандиозном позоре шезму в Гермополе, то только молодому некроманту. Думы прерывает женский вопль и резко распахнувшаяся дверь в хижину.       – Незримый Бог, Дия? – Эва еле умудряется очнуться и подхватить за плечи влетевшую стрелой подругу. — Что случилось?        На побледневшем от ужаса лице выделялись широко распахнутые слезящиеся глаза , орбамленные густыми ресницами. Казалось, вот-вот выпадут да покатятся по полу. Кончиками пальцев Эва чувствовала , как та мелко дрожит.       – Б-берег.. На берегу..       Дия заикалась и шептала в спешке, совершенно невнятно и ошарашенно, словно в бреду. Она крепко сцепила пальцы вокруг тонкого запястья Эвы, почти болезненно сдавливая и утаскивая в сторону выхода.       Поселение у Фив размеренно просыпалось, жители заинтересованно выглядывали из глиняных хижин и наблюдали за толпой, двинувшейся к побережью Нила. Мнимая уверенность отходила легкой грациозной поступью, передавая место жгучей тревоге. Чувство неминуемой беды так и ворошилось где-то в районе рёбер. Проводя взглядом цветущие заросли Эва поспешила за подругой.       Девушки быстро добрались до берега, которого словно омывала кровь. Нил сменил свой цвет, наполнившись багровыми водами, составляя яркий контраст с пустынной территорией. Вид его кричал об опасности. Воду окружали редкие фиговые и платановые деревья. Нил разливается, неся на поля плодородный ил, по берегам начинают цвести белый и голубой лотосы.       Глядя на толпу Эва непонимающе сощурилась, совершенно не представляя причину переполоха таких масштабов, но она хорошо чувствовала почти осязаемое напряжение в воздухе. Протянешь руку - точно коснёшься. У изрезанного побережья плотно скопились тяжело вздыхающие люди, завидев Эву которые стремились тотчас понуро отвести глаза. Шезму разглядела в них... сочувствие? Нетерпение заставляло сердце бешено колотиться, разгулявшееся воображение не унималось ни на минуту. Протиснувшись сквозь толпу взгляд Эвтиды пригвоздило к кровавому берегу.       Отчаяние, словно рогатая гадюка, расползалось по телу едкими темными пятнами , совершенно не боясь безвозвратно замарать и без того искалеченную душу. Где-то вдалеке она услышала гортанный , полный нечеловеческих страданий вопль, вероятно , не понимая, что то был ее собственный. Самый потаённый страх, самая страшная мысль и самый худший кошмар наяву.       На сыром берегу, в нежных рассветных лучах пробудившегося солнца лежал он. Единственный по-настоящему близкий человек, ее названный брат, ее родственная душа. Бледный, испачканный серой грязью и илом Исман... Мертвый.       Не отрывая взгляда от тела Эвтида шла по песку, который ощущался бездонной зыбучей ямой наполненной змеями. Словно извилистые лианы они туго опутывали лодыжки, крепко стягивали и тянулись выше по голени, сбиваясь в плотное шершавое кольцо; они утягивали в самые недра мглы, в само обиталище Апопа. Каждый шаг был сродни тысяче раскалённых игл, одновременно вонзающихся в кожу. Нежные щеки прожигала кислота солёных слёз, звучащий эхом в голове бархатный голос Исмана словно бил ее хлыстами по забившимся икрам. Людской шёпот, шуршание гранул песка под ногами и короткие всплески багровой воды - все замело поволокой, оставившей после себя лишь белый шум. Она действительно слышала его зов за спиной , или всё это — не более чем пьянящая игра подсознания?       Спотыкаясь, шезму срывается на бег. Не помня себя падает в воду , коленями скользя по илистому дну. Вода мягко стучится о бока, одежды быстро тяжелеют от влаги. Она, не веря, протягивает трясущиеся руки к холодному телу, беспорядочно оглаживая ими загорелую грудь, массивные плечи. Эва порывисто прижимается к остывшему телу.       – Нет... Нет нет нет. – Неферут судорожно обхватывает его щеки и надрывно воет. Скулит, как раненный зверь, как мать, потерявшая свое единственное дитя.       Сердца наблюдателей сжимаются от безбрежного сочувствия. Поселение окутал туман искренней скорби. Всегда улыбчивый, добрый, совсем молодой юноша, мечтающий стать лекарем. Он был полон планов и надежд. Исман — человек светлейших мотивов и помыслов сейчас безвольной куклой лежал в руках своей названной сестры. Совсем рядом на блестящей водной глади покачивались небесные цветы с вогнутыми посредине листьями. Лотос — священный символ рождения, с ним связывали плодородие, а также Солнце, как источник жизни и воскресения. Цветок раскрывается нежным утром, под горячими лучами солнечного диска, но опускается в воду вечером, исчезая под пронзительным взором холодного месяца. Сегодня ее горячо любимый лотос остался во власти луны так и не открыв глаза, не простившись. Ее навеки нежный белый лотос.        С каждой минутой шипастая удавка на шее затягивалась туже. Больно. Самый глубокий океан безграничной душевной муки плещется где-то в центре солнечного сплетения, с громким всплесом разливается и топит ядом все нутро. Он же не мог ее оставить? Разум лишь злобно усмехался и смело рисовал картину предсмертной агонии брата. Пульс набатом стучал в висках. От чего же он убегал?        Женская ладонь с его щеки переместилась на собственную вздымающуюся грудь. В ушах стоял противный резкий звон, глаза окончательно утратили способность видеть четко, а ком в горле не давал возможности вздохнуть.       – Проснись, проснись.– Эвтида вцепилась в свои волосы, болезненно оттягивая корни.– Проснись немедленно!       Голова шла кругом. Пульсирующее слева нечто медленно и нещадно рвалось на лоскуты, хотелось ускорить неизбежный процесс и облегчить тягостные страдания хоть на толику. Острые ногти царапали гладкую кожу, желая выдрать орган с корнем.

Он умер, а Эва прямо сейчас мечтала погибнуть следом за ним.

      Она ломалась медленно и с треском. Происходящее походило на поганый кошмар. В вакууме всепоглощающего горя ничего не различалось, все ощущения заканчивались на бьющихся о тело мягких волнах. Эвтида потерялась в пространстве от ужаса и бессилия. Слез совсем не осталось, горло саднило от продолжительных криков, а мышечная слабость пронизывала конечности. Предстань она пред страшным судом сейчас, Ка ее никогда не соединилась бы со светом и истиной, чтобы продолжить свое путешествие в вечности, ибо сердце ее не легче пера Маат. Сердце сейчас - не более, чем давящая груда потрескавшихся камней необъятных размеров. Ее поглотила бы Аммат , сидевшая прямо за троном Осириса. Она исчезла бы навсегда, будучи низвержена в вечную тьму и забвение.       Обнимая брата, девушка обессиленно падает в воду, укладывая голову на грудную клетку Исмана. Они снова лежат рядом и сейчас до удивительного спокойно. Перед глазами мелькают картинки прошлого. Исман заливисто смеётся, защищает ее от местных мальчишек. Они вместе хулиганят на окраинах. Тепло. А сейчас он открывает ей двери своего дома. Вода с нежностью матери приняла неферут в свою обитель, бережно обволакивая точеную фигуру. Выдох. Она отдаётся тьме с печальной ностальгической улыбкой. Стало до безобразного холодно и пусто.       Двое эпистатских охотников подхватывают бессознательное тело девушки за локти, вытаскивая из Нила.

***

      Эва не помнила, как оказалась в постели. Она не ела, не выходила из дома, только лежала и бесцельно глядела в стену, утопая в рефлексии.

Лучше бы умерла я.

Бремя пережитого горя сдавливало глотку. С каждой минутой она глубже уходила в дебри израненного сознания, совсем заплутав среди воспоминаний. Пространство и время не ощущались более , ибо раскалённая нестерпимая боль выжгла все чувства напалмом, оставив после себя лишь зияющую пустую дыру. Сны больше не посещали, оно и к лучшему. Отрывки прошлого и без того насиловали душу не оставляя права на передышку. Не жизнь — сплошные тягостные муки, бесцельные и бессмысленные.       День сменялся ночью, а ночь днем. Эва не почувствовала, как вдруг рядом под чужим весом прогнулась постель, но всё-таки нехотя разлепила глаза, когда ощутила на лбу прохладную мужскую ладонь.       – Эй, милая госпожа...– Туманный размноженый силует по обыкновению улыбающегося лекаря из Пеллы пред собой постепенно сходится в единый и обретает чёткость. – Давай, правильно, открываем глазки. – Его голос звучит глухо, как сквозь толщу воды, но по-прежнему мягко и невесомо. Что-то отзывается в груди знакомой тяжестью, будто несуразно выдранной из далекого прошлого.       – Уйди. – Она без колебаний обрастает твердой броней. Длинные зубчатые шипы ослиным караваном тянулись вдоль хребта, колючие рога, острее эпистатского клинка, плотными рядами покрывали естество. Стремительно и без малейшего промедления окончательно закрывается, сжимается в еще более плотный кокон. Говорить не хотелось. И, по правде говоря, дышать и видеть — тоже.       – Что же ты так? Снова приказываешь? – Ливий сдержанно провёл тыльной стороной ладони по местами свалявшимся волосам девушки. – Эх, неферут с характером..       Лекарь аккуратно обхватил ее спину и посадил, придерживая голову. Неприятная тянущая боль внезапной яркой дрейфующей волной отозвалась во всем теле, закостенелые суставы противно захрустели. Заметив недовольно сморщенный нос он принялся постепенно разминать её атрофированные мышцы.       – Прикрой глаза, Эва.       Пеллийский наклонился к небольшой чаше с чистой водой, ополаскивая в ней лоскут светлой льняной ткани. Он заботливо опустил голову Эвтиды на свои колени, откидывая волосы с лица. Сначала влажная прохлада коснулась смуглого лба , впалых щек , затем тонкими ручейками поползла на покрасневшую холёную кожу век. Он печальным взглядом провел темную глубокую синеву под карими глазами и вновь опустил тряпицу в воду, чтобы омыть шею. Эвтида наблюдала за Ливием отрешённо, словно глядя на все со стороны узорчатого глиняного кувшина со стола. Зачем он пришел? Жалеть? Ей не нужна ничья жалость. Вообще ничего не нужно.       – Не хочу, – уставший голос с ломанной хрипотцой звучал совершенно забито и скомкано, – ничего не хочу...– Эва нехотя, но всё-таки привыкала заново говорить.       – Я знаю , милая , вижу.       Смоченной тканью он оглаживал выглядывающие из-под одежд хрупкие плечи, задержался на свежих царапинах у груди, обвел заметно исхудавший овал лица последний раз и отодвинул чашу в сторону.       – Совсем погубишь себя, драгоценная госпожа. – И вот ее стеклянно-пустые глаза наконец встретились с двумя искрящимися солнцами напротив. – Так нельзя, слышишь?       – Плевать мне. Жизни такой не вынесу, Ливий. Умру — только счастлива буду.       Его брови тотчас свелись к переносью так, что меж ними пролегла вертикальная складка.       – Правда, Эме? А кому от этого благо будет? Исману? – Девушка сжалась, услышав знакомое обращение. – Не терпится в Дуате с ним увидеться? Думаешь, сильно обрадуется?       Глаза тотчас наполнились горькими слезами, а ощущения сконцентрировались на надрывно ноющей ране в груди. Она все еще обильно кровоточила и даже не собиралась покрываться коркой. Крупные градины изворотливыми ужами поползли вниз к острым скулам. Ливий опустил ладони на девичьи щеки и мягко стер влажные дорожки большими пальцами.       – Не прогоняй, Эва. Все равно не оставлю. Буду приходить каждый день пока не поешь, не окрепнешь , пока не захочешь жить. Явился вытащить и помогу .       – Я не просила о помощи , какое тебе дело до меня? Исчезни! – Содрогаясь от наступающей истерики Эвтида вспыхнула и до неожиданности резко поднялась с колен юноши , впиваясь в него колючими разъярёнными глазами. Она — всевидящая кобра, раздувшая капюшон на шее, крепко обвивала и душила любые попытки утешить, понять.       – Лишь мумия страдает молча, Эва, не скрывай своего горя , поплачь рядом.       С минуту сдерживающая порывы девушка беззвучно разрыдалась. Сорвалась. Ливий порывисто притянул содрагающуюся к своей груди, укладывая ее голову на плечо. Слова не имеют веса. Он чувствовал, что просто нужен рядом, не взирая на любые внешние протесты. Отталкивает? Гонит прочь и жалит колким словом? Пускай, все пускай лишь бы выстояла, лишь бы не сломалась окончательно. Эвтида безжалостно разбивает свои и без того разлетевшиеся звенящие осколки души, уничтожает на корню и вгрызается, подобно зверю, в свою же изувеченную голову. Ливий тот, кто любой ценой стащит ее с этого эшафота. Не даст оступиться, не даст сгореть.       – Не одна ты, слышишь? И мне горестно. Всем, кто знал его, Эва, горестно.       Сердце больно ударяется в рёбра, шезму сворачивается на нем в комок и тихо скулит от переизбытка беспощадных чувств. Ее боль щедро кормится горем. На нем она расцветает, как вечнозелёные сикоморы неба, растущие на границе миров и зримые, когда рождалось на востоке дневное светило. Казалось, она поглощала и неминуемо тушила все жизненое полымя, опутывала канатом и мощными рывками утягивала далеко в свое покрытое копотью и сажей ядро. Сквозь черную мрачную толщу Эва не видела ничего, не слышала и не дышала. Она словно повисла в невесомом центре своей всепоглощающей скорби и лишь мелькнувший пред очами тонкий светящийся силуэт смог вытащить почти безнадежно потухшую девушку из пут страданий.       Объятия Ливия были подобны надёжному мягкому облаку. Он аккуратно покачивался из стороны в сторону, словно убаюкивая малое дитя. Держал бережнее любых драгоценных папирустных лент, бережнее всяких хрупких бус из смолы. Он оберегал ее, как посадка густолиственных деревьев от горячих ветров растения. Со всем имеющимся трепетом и чувством. На секунду лекарь распахнул глаза, обдумывая внезапно пришедшую в голову мысль. Широко улыбнулся своей идее, а после вполголоса монотонно и медленно начал петь на греческом:

Над островом, на котором

Рассвет простирает крылья,

Чайки кричат, кричат день и ночь,

И волна рассыпается пылью,

Стеклянною пылью и белою пеной,

Слушай меня, о, слушай меня!

Там небо синее и ярче сапфира,

И храм, словно сахар, на сколах искрится,

Где древние боги пьют вина из чаши,

И чаша сияет, как древнее солнце,

Из золота белого сковано солнце,

Слушай меня, о, слушай меня!

      Ливий напевал негромко и с нежностью. Размеренный плавный голос успокаивал, рассеивал дурные мысли постепенно, оставляя силы лишь с упоением слушать. Лекарь ласково покачивал Эву в такт, чувственно поглаживая ее голову . Шезму не понимала ни единого слова , но подсознательно чувствовала, что он пытался вложить, спев эту колыбельную. Нежность. Эвтида заинтересованно вскинула голову, обращая внимание на подрагивающие ресницы целителя. Про себя подумала, что в его больших глазах словно плещутся сами лучи прибрежных долин и громадных горных хребтов Македонии. С этого ракурса они кажутся куда очаровательнее. Она смотрела на него по-новому, разглядывала откровенно, без прежней доли ехидного лукавства.

Там белое, синее и золотое,

И небо рассветное – розовоперсто,

И кряжистой тенью – старуха-олива,

И ветер звенит, как струна на рассвете,

Насмешливый ветер, танцующий ветер,

Слушай меня, о, слушай меня.

Там гордо танцуют и радостно дышат,

Там руки взметают в едином порыве,

Там кольца блестящие и ожерелья,

Там помнят, как нимфы бегут на восходе,

Спасаясь лукаво от мнимой охоты,

И в воды ручьев забегают, босые,

Слушай меня, о, слушай меня.

      Его напев тянется к ней сладким, текучим сиропом. Глаза — озера, и Эва осознанно тонет в их бездне. Сперва барахтается, после отдается, чувствуя золотые медовые воды, наполняющие легкие до краев. Глаза — чистейший янтарь, и она добровольно растворяется, всецело и без остатка вверяя своё израненное существо в протянутые руки целителя. Боги наделили его особым даром: одним лишь ясным взором он выворачивал наизнанку нутро, обнажал истинные мысли, без труда проникал в самые глубокие, давно завешанные пыльными полотнами и запертые ото всех на несколько замков уголки сознания. Ливий не просто видел — он понимал. И Эвтида жадно проглатывала каждую ноту, пуще прежнего впитывая в сознание незнакомые доселе строки.

Однажды останется только сиянье,

И только рассвет над предутренним морем,

И только сиринги заливистый посвист,

И только прилежный напев Филомелы,

Что бьется ручьем над серебряной рощей,

Слушай меня, о, слушай меня.

А кровь твоя станет пурпуровой нитью

И ляжет на камни мотком драгоценным,

А сердце твоё встрепенется и вспыхнет,

а в сердце твоем запоёт Филомела,

И все обновится, и прежним не будет,

Останутся только седые оливы,

И синее небо, и пляшущий ветер,

Слушай меня, о, слушай меня.

      Эвтида слушала стук его сердца, трепетно отсчитывая удар за ударом. От осознания близости крупная дрожь рысью пробежала от загривка до поясницы. Запах душистых трав и пряного , чуть сладковатого землистого шафрана легко коснулся ее носа, а едва уловимые ноты свежей малины окутывали приятным терпким облаком. Он дурманил до уходящей из-под ног земли. Шезму отражалась в расширенных поблёскивающих зрачках Ливия, наблюдающего за этой сценой с едва сдерживаемым смехом. Отворачиваясь, она краем глаза выцепила его нежную полуулыбку.       Слова продолжали приятно литься. С каждой протянутой буквой он аккуратно зашивал ее раны, кропотливо штопал обезображенную горем плоть изнутри. Ливий лечил ее сердце без лишней спешки, лелеял ее боль вместе с ней, баюкал в своих руках, полностью ограждая от враждебного мира, охотников , черной хвори и прочих зол. Что есть время? Время — липкая тянущаяся патока. Время — ускользающие сквозь пальцы шуршащие гранулы золотого песка под обжигающим кожу солнцем. Оголёнными лопатками Эва чувствовала горячие пальцы, выводящие витиеватые узоры на коже. Ритмичные покачивания замедлялись, а сладкая песнь плавно стихла.       Пеллийский чувствовал ее размеренное дыхание в сгибе своей шеи и наслаждался произведенным эффектом. Отдых от самой себя — лучшее, что он мог предложить Эве сейчас. Ливий аккуратно прикоснулся пальцами к женскому подбородку и мягко потянул наверх, заглядываясь на умиротворённое лицо его драгоценной госпожи. Выражение заметно смягчилось, плечи расслабленно опускались. Неферут нерасторопно приоткрыла сонные глаза и...ухмыльнулась? Он ошарашенно застыл , глядя на обнажившиеся трещинки на усмехающихся губах.       – Интересно, а в Пелле всех лекарей учат петь? – Эвтида сощурилась и мягко тихо рассмеялась впервые за последние три дня. – Знаешь, ты непозволительно кошмарно фальшивишь. Попробуй подтянуть навык в перерывах между самолюбованием.       Ливий удовлетворенно хмыкнул, подметив про себя , что её шуточное ехидство — благой предвестник.       – О, грозная капризная госпожа, за что так жестоко ? – Притворно обижаясь на последнюю колкость Пеллийский надул губы и театрально покачал головой, прикрывая лоб тыльной стороной ладони. – Я ведь старался тебе угодить.       Он перехватил тонкую женскую руку и стал легонько оглаживать костяшки пальцев, постепенно переходя к предплечью.       – Переигрываешь. – Зевая бормотала неферут. Истощенный организм постепенно сдавался, веки тяжелели от накатившей втройне усталости. Ливий бережно подхватил ее под лопатками и перенёс с себя на постель. Из-под пушистых подрагивающих ресниц она глядела на него совершенно спокойно, со всем оставшимся теплом. Ливий наклонился ближе и неферут заметила как манящий свет вспыхнул искрящимся солнечным диском вокруг его упоительной радужки. Эва невольно зажмурилась, когда теплыми полураскрытыми губами он прикоснулся к ее лбу, скользнул вниз и нежно поцеловал обе щеки.       – Доброй ночи, драгоценная госпожа.       Подушечки пальцев невесомой россыпью пробегают по тёмным вьющимся волосам, прощаясь. – Спи спокойно.       Лекарь прошептал еще несколько нежных слов ей в шею и покинул жилище. Навязчивые мысли больше не цеплялись друг за друга , боль не ощущалась вовсе, а на месте недавно зияющей пустоты с утремленьем в небо стало пробиваться молодое зерно тягучего приятного чувства, зеленые ростки которого уже рождались в самом сердце. Кровь приливала к поцелованным щекам, кожа неистово горела ярким златым пламенем. Эва засыпала под слабый шелест трав и последнее, о чем она успела подумать — когда Ливий успел укутать ее в свою накидку? Вероятно, тогда же, когда излечил ее душу.