Назови меня по имени

      — Может, всё-таки не надо?       — Надо-надо, — девушка водит туда-сюда какой-то непонятной пуховкой, распределяя, очевидно, пудру или нечто подобное. — Послушай хоть раз подругу, — Изуми выглядит крайне воодушевлённой: щёки налились румянцем, а глазки сверкают, словно при виде самого вкусного десерта. — Будь умницей: сиди и не дёргайся, — останавливает на подходе заведомо провальную попытку прекратить экзекуцию. — Да, Макико-сан, вот эту заколку сюда, пожалуйста.       Макико-сан?       — Вам очень идёт, госпожа, — успокаивает старушка. Всё такая же добрая, как и прежде, хоть по сравнению с последним разом и заметно прибавившая в летах. Престарелая женщина заботливо хлопочет над моим внешним видом, подбирая необходимые украшения. Её прикосновения умелые и в то же время очень нежные: точно материнские. Впрочем, оно неудивительно: она ведь нянчила Тэруко с детских лет.       — А теперь, — подносит Изуми кисточку, кончик которой предварительно обмакивает во что-то красное. — Надо-надо, — упреждает возражения на чрезмерную яркость подобранного оттенка.       — Щ-щекотно, — из-за всей творящейся неловкости хочется быстрее сбежать, но я знаю, что Изуми всегда относится к своим обязанностям скрупулёзно и доводит начатое до конца, каким бы абсурдным со стороны ни казалось содержание порученной работы. Уверена, она со всей серьёзностью подошла бы и к знаменитой миссии по поимке сбежавшего кота, если бы ей предоставили таковую.       — Не дёргайся, а то получится криво. Ты же не хочешь, чтобы Шисуи...       — Прич-..       Лай собак. Прерывистый и агрессивный, разрывающий перепонки. Я не понимаю, почему, но слышу его всё отчётливее за радостными возгласами Изуми и тихими наставлениями Макико. Но как же это?       Боль сдавливает мышцы, покуда красочная сцена из чужого прошлого начинает постепенно рассеиваться, расходясь пятнами чёрной пелены. Через позвоночник проходит разряд — заставляет закричать и подскочить на месте. В горле саднит, а глаз, кажется, вот-вот взорвётся. Но, вопреки заданному импульсу, встать я не могу: что-то мешает.       — Не дёргайся же! — удивительно, но иногда знаменитая гроза Учиха — а Изуми была достаточно уважаема за свои способности, хоть и неизбежно меркла на фоне двух гениев клана — становилась капризной, словно какая-нибудь Яманака Ино. — Иначе будут не красивые губки бантиком, а сплошное месиво.       Что-то тяжёлое и холодное. На моих ногах.       Не рискуя вновь спорить, я во «сне» лишь обречённо вздыхаю, покорно ожидая окончания изощрённой женской пытки.       Оно переползает выше, но ничего не разглядеть: прилипчивый мираж закрывает всё куском чужого прошлого.       — Готово! — Учиха возвещает это с такой неподдельной радостью, будто бы ей только что вручили ранг дзёнина, не иначе. — Красота! Ну, красота же!       — Чакра! Я тоже чувствую!       Снова разряд.       — Чёрный прав! Нужна! Эта сила нужна нам!       Дёргаюсь ещё раз, но, встречая сопротивление, рефлекторно отступаю, ощутимо ударяясь головой. Мельтешащая мушками иллюзия рассеивается, открывая вид на...       — ЙА-А-А! — кричу, но Зецу прижимает своим весом, лишая возможности даже шелохнуться. — А-А-А! ПУСТИ! НЕ-Е-ЕТ! — в ушах звенит: не то от собственного визга, не то от свежеполученного ушиба. — НЕТ! НЕТ! НЕ-Е-ЕТ!       — Тебе же всё равно больше не надо, так отдай! — ещё и невыносимая пульсация. Кажется, глаз лопнет раньше, чем шершавые белые пальцы доберутся до него: он уже скользит ими по лицу.       Что? Как? Как спастись?!       Не шевельнуться!       Гэндзюцу тоже не получится!       — А-А-А! ЙЯ-А-А! — паника накатывает волной, обнажая инстинкты. Выжить. Любой ценой. А если цена неважна, то тогда, — Идзана-..       Однако Зецу распадается вязкими кусками глины раньше, чем успеваю привести технику в исполнение. Из тягучей массы вываливаются сюрикэны, напитанные угасающей стихией молнии. Сползая вниз и растекаясь по моей одежде, коже, по земле, посеревшая каша смешивается с алыми следами — дорожками, в которых исчезли призывные псы.       — Что про-?.. — облако пыли настигает раньше, чем замечаю его: захожусь кашлем, наглотавшись колючих мелких частичек. — Кха-кха! Кха-кха... — а давление в черепушке всё нарастает.       Внезапно пробудившийся страх отвлекает от этой пульсации. Невыносимая жажда убийства — такая прорвётся сквозь любое беспамятство и пространство.       Человек. Вдалеке.       Маска. Водоворотом.       Но она исчезает столь же быстро, как и появляется. Поток ветра сносит всё, вновь поднимая завесу пыли.       — Кха-кха! Кха-кха!       Опять по новой.       — Не отвлекайся!       Не хватает воздуха.       — Какаши, сзади!       — Кха-кха! Кха-кха!       — Шисуи!       — Понял!       Даже сквозь мучительный приступ, из которого, кажется, не выберусь, слышу имя. Его имя.       Почему он здесь?       Желание узнать слишком сильно: заставляет собрать всю оставшуюся волю и, преодолевая рефлексы, начать карабкаться из удушающей ловушки. Но внезапно кислород сам возвращается в лёгкие: точно пространство вокруг резко очищается.       Изумрудное свечение. Очертания громадных костей, проглядывающих сквозь полупрозрачный покров. Успокаивающая прохлада.       Сусаноо. Совершенная защита, какую не способно пересечь ничто и никто. Он умудряется держать её даже с одним-единственным живым Шаринганом.       — Шисуи! — охрипший голос не расслышать. Тянусь — к крепкой фигуре, что закрывает собою: ведь до неё всего ничего, только руку и...       — Шисуи, сзади!       — Чёрт!       Оборачиваюсь в ту же сторону, но меня подхватывает и уносит раньше — острая клешня чёрного Зецу скашивает не поспевшие блондинистые волосы. Похоже, твари, состоящей из чистой чакры, никакие преграды в этом мире — не помеха.       — Шисуи, что происходит?! Где мы? Что? Как? Почему ты здесь?.. — сыплю вопросами, но он не отвечает: только улыбается мельком, приземляясь на небольшом возвышении, с которого как нельзя лучше обозревается весь развороченный сражением пустырь.       — Оставайся тут, — и исчезает, увлекая за собой огромную пылающую фигуру воина, доверяя мою охрану только что призванным воронам.       — Что это значит?! — но он уже далеко.       «Я должен идти», — вспоминается та же непоколебимая решимость в одном из снов. Тогда Коноха пылала, разрушенная Четырёххвостым зверем. Здания горели, падали одно за другим, а я в ужасе бежала прочь.       Он спас Тэруко из того страшного пожара, а потом так же оставил в одиночестве…       — Нет! Нет! НЕТ! — хотела кинуться тогда на шею, но Учиха лишь ловко извернулся. — Нет, Шисуи, не ходи, не надо! — но, как бы ни молила, он не желал слушать.       И скрылся прежде, чем успела удержать.              — Нет, нет... — этот кошмар точно воплотился наяву: даже если здесь нет бидзю и старик из Страны земли ни при чём, а вместо Тэруко — я.       Вороны лихорадочно кружат вокруг, неистово каркая, точно желая разодрать собственные глотки: отчаянно.       — Нет...       Молния встречается с огнём. Пламя рассеивает водой. Обито, Какаши. Шисуи, Зецу. Эти четверо перемещаются с такой невообразимой скоростью, что лишь по направлению техник я с трудом могу распознать местоположение каждого.       Ветер завывает всё сильнее — прорывается даже сквозь пернатый купол, путая уцелевшие волосы и смазывая тем самым обзор.       Постойте, ветер? Настолько яростный? В Конохе никогда не было такого, кроме... единственного места, что было выше любой из окружающих селение гор.       Рельефы кагэ.       — Да прекратите уже! — расталкиваю верещащие чёрные туши, чтобы как можно скорее убедиться в догадке.       Облака копоти клубятся вдалеке: тянутся из оставшейся внизу деревни. Бесконечные зелёные леса расстилаются в округе. Жгучее солнце неумолимо раскаляет эту гигантскую печь.       Убежище. Здесь неподалёку находится убежище: последний и самый опасный путь отхода для тех, кто не сумеет эвакуироваться через нижние ходы.       И я, наконец, понимаю.       Я стащила Кацую с того несчастного мужчины. Птицы остановили бомбу Пейна. Копирующий ниндзя нашёл и забрал меня. Тогда-то на нас и наткнулся Шисуи: настоящий.       Вероятно, Кисаме рассказал? Или Мерцающий сам перехватил весточку на подлёте? Хотя какая уже разница.       «Уйа-нгу-амэ-щии-кра-амэ-гаааа-амэ», — внезапная судорога заставляет упасть и сжаться в комок.       — Чёртовы голоса… — что бы там ни было до, ясно одно: долго я так не протяну.       От ощущения опасности Шаринган активируется сам собою: распирает — невозможно терпеть. Интересно, если вырывать его прямо сейчас, станет ли хоть немного легче?       «Оуш-мий-амэноми-щаа-зх-фшщ-амэноми», — громче, громче: никак не угомонятся.       — Ха-а… ха-а…       Двое против двух, один из которых — неуязвимый Зецу. Неравная борьба. Нужно переманить третьего. Уверена, Шисуи тоже всё понимает. Да и разве не ради этого момента он страдал столько лет?       Но как помочь, если я даже на ногах стоять не могу?              — Вы очень красивая, госпожа.       — Макико, что с тобой, почему ты плачешь?       Ко всему прочему, снова проявляется мираж: он перекрывает и неистовые крики, и эхом доносящийся плач ворон.              Что-то, должно быть хоть что-то!.. Я же не беспомощная дева из сна!..       Бутылёк в моей трясущейся ладони. Последний. С парализующим ядом.       Этого не хватит. Слишком мала вероятность, что карты совпадут.       — Вы... — старушка почему-то стыдливо утирается рукавом кимоно, а после как-то странно, почти одухотворённо улыбается: будто в этот миг осознаёт какую-то очень важную мирскую истину, до которой нам, юнцам, ещё жить и жить. — Вы так похожи на свою мать, госпожа.       Но времени нет. Пока я могу контролировать это тело, пока я могу…       Звук, точно расстёгивающаяся молния.       — Кх!.. — кровь выступает на распоротой коже. — Я заплачу вам… — струйки вырываются из тонких рваных ран, — я заплачу больше, чем Учиха Шисуи… — потому что знаю, как много требует его Сусаноо. — Так что сделайте, что я скажу…       Беспринципные создания галдят радостно, памятуя о недавней роскошной трапезе.       А теперь летите.       — Кар! Кар! Кар-р! — живой щит рассыпается: стая устремляется прочь, позабыв приказ прошлого хозяина.       Я уже не вижу ничего: только растрогавшуюся от сантиментов старушку Макико. «Гроооо-амэноми-ышшшшш-амэноми-ыууууу…» — среди нечленораздельных стонов будто бы проскальзывают слова.       Разряд.       —А-А-А! — невыносимо. — ГРА-А-А! — практически рычу.       Горячо.              — Она была такой же красивой, как и Вы.       — Зеркало-зеркало, точно! — начинает копошиться в груде сваленных вещей Изуми.       Но этот жар — живительный: растекается через тэнкэцу, сообщая что...       — Он смог... — пожертвованный Мангёкё отзывается на действия собрата. Резонирует. Отдаётся ноющим чувством внутри.       Котоамацуками. Он применил его.       — Гкх-.. — ползу, с трудом перебирая конечностями, разгоняю оставшиеся резервы энергии, надеясь хоть немного ослабить галлюцинацию.       Я хочу это увидеть!       Обито замер, схватившись за сердце. От колоссальной нагрузки Сусаноо развеялось. Но вот Какаши и Зецу...       — БЕРЕГИСЬ!       Какаши и Зецу. Неудачная комбинация.       Чернильные копья, которые адская тварь направляет в обход — дабы наказать ненавистного учиховского шиноби — обращаются вдруг в совсем ином направлении... ко мне.       Но поздно: ни одно дзюцу не успеет.       — Зеркало, зеркало, — проявляется бледной пеленой образ недовольной девушки, — где ж оно было? — она перебирает шёлковые наряды один за другим, роется среди шкатулок с украшениями. Ворчит под нос, пыхтит недовольно.       Слабый толчок. Ладоням мокро.       — Что?.. — взор проясняется: тень укрывает от ярких лучей.       Алый огонёк напротив.       Его тень.       — Нет...       Заваливается вбок, но я подхватываю, чтобы не упал.       — Нет... нет... нет-нет-нет...       — Кха-кха-кха! — шиноби захлёбывается собственной кровью.       Вороны откликаются на его непроизвольный зов, окружая щитом.       — Нет-нет-нет... — я вцепляюсь в торчащие огрызки, будто надеясь, что смогу выдавить их.       — Кхи-хи-и...       Не помогает.       — Нет-нет...       Сломать? Оставить? Выдрать с корнем? Что сделать?!       — Н-не плачь...       — ТЕБЕ НЕЛЬЗЯ ГОВОРИТЬ!       Алая лужа всё растекается.       — Нет, нет, нет, нет, ты не можешь, не здесь, не так, не сейчас!       Расползается дальше и дальше.       Почему?! Почему я не изучала медицинские техники?! Какого чёрта всегда избегала этого?       — Улыбка… идёт тебе больше…       — Нет-нет-нет… пожалуйста!..       Пытаюсь: хоть что-то, хоть как-то!       Но по итогу просто наблюдаю, как угасает его чакра.       — После всего... после всего, через что мы прошли... Не здесь, не сейчас, не так, ты не можешь! НЕ МОЖЕШЬ ТАК УМЕРЕТЬ!       А этот глупый Учиха ухмыляется: почти лишёнными цвета губами.       — Не можешь... не можешь... — но ритм в его груди: ещё бьётся, бьётся. — Я же ведь... я же... я... я же ведь люблю тебя, Шисуи…       Сказала.       Я впервые сказала это.       Здесь.       Почему только сейчас?       — Я тоже… — его потускневшее лицо будто проясняется на миг, преисполняясь мучительно-сладостным счастьем. Дурак, дурак, какой же ты дурак, Шисуи! — люблю тебя… — он уже не разбирает ничего: только шепчет, — Миа… — но шепчет чужое имя.       — Ми...а?       Мягкий шелест.       «Миа»       За что? Это моё наказание? После всего, через что мы прошли вместе, знать, что перед тобой она? Тот призрак из снов?       — Наконец… вспомнил…       — Нет... нет-нет-нет-нет!..       Но лазоревые дорожки беспощадно гаснут, а единственный глаз, в котором, вопреки всему, до самого конца отражаюсь я, стекленеет.       — НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕ-Е-ЕТ!       Плачь-не плачь, а его это не вернёт.       Почему? Почему? Почему всё обернулось так?       Не вернёт.       Не вернёт.       Но я хочу увидеть его вновь!       — А-агх! — разряд. — Мн-а-а!       Красная пелена, из которой будто нитями начинают ткаться образы. Опять Изуми, Макико, Тэруко... хватит...       — Вот, — протягивает подруга заботливо зеркало, чтобы Тэруко и сама могла удостовериться в схожести с почившей матерью.       Однако то, что отражается в нём. Невозможно.       — Н-не знаю даже... — оболочка смущается, но всё же с любопытством разглядывает затейливые завитки ресниц и плавные линии помады. Затем, точно специально, вглядывается в глаза — голубые, почти лазурные, точно подсвечиваемые изнутри, — проводит ладонью по аккуратной причёске, в которой светлые волнистые локоны изящно сплетаются с целым букетом цветов из пёстрой традиционной ткани.       Из зеркала напротив на меня смотрит не рыжая девчушка с тысячей игривых родинок по всему лицу и насыщенно-зелёным прищуром. Нет. На меня смотрю я сама. Я. Не Като. Не Изуми. Я, какой была в прошлом мире.       — Как же это... — точно за оттаявшим льдом: проступает реальность. Дисгармония звуков, наконец, складывается в единую симфонию: чёткую мелодию, какую я почему-то никак не могла расслышать раньше.       Мерцание рядом с солнечным диском, какое поначалу принимала за выглянувшую раньше времени луну.       «Аминоминака...»       Но луной оно никогда не было.       — Аминоминакану... кха-а!..       Что-то вытарчивает теперь уже из-под моих рёбер. Точно, призывные звери ведь возвращаются назад с гибелью хозяина.       Но это сияние. Такое красивое. Манящее.       — Аминоминакануси....       Я хочу туда.