На пороге смерти

Я и Роберт сидели за круглым столиком в углу маленького китайского ресторанчика с мягким освещением. Вокруг играла тихая восточная музыка, запахи имбиря, чеснока и соевого соуса наполняли воздух, пробуждая аппетит. На стенах висели традиционные китайские свитки с пейзажами и каллиграфией, а изящные красные фонарики освещали зал тёплым мягким светом. На столе перед нами стояли разноцветные блюда: ароматная утка по-пекински с хрустящей корочкой, острая лапша с овощами, запечённый баклажан в чесночном соусе и миниатюрные паровые булочки с начинкой из баранины. В центре стола стоял большой чайник жасминового чая, от которого поднимался лёгкий пар. — Это место так и осталось твоим любимым, правда? — мягко улыбаясь, спросила я. Роберт кивнул, проглотив кусок. — Ещё со школы. Помнишь, как мы приходили сюда всей компанией после уроков? Камелия всегда умудрялась заказать что-то самое острое, а потом краснела, как помидор. — Ещё бы. Помню, как она тогда устроила "челлендж" с тобой, кто съест больше острых креветок. — И я выиграл! — Роберт поднял палочку, как трофей. — Да уж, только потом ты полвечера бегал в ванную. Я улыбнулась, вспоминая, как тяжело нам было уговорить на эту авантюру мистера Холма, одного из самых близких телохранителей дяди Кросмана. Брайан Холм. Мы называли его "Большой Би". Мужчина был под два метра ростом, всегда хмурым и немногословным, с лицом, на котором редко появлялась улыбка. Однако те редкие дни, когда Большой Би разрешал нам после школы заехать в этот китайский ресторанчик, становились для нас настоящим праздником. В такие моменты он казался не строгим телохранителем, а почти святым человеком во плоти, с которым связаны самые тёплые воспоминания. Ресторан был крохотным, с низкими столиками, рассчитанными скорее на двоих, чем на компанию. Но для удобства Большого Би, которому приходилось как-то умещать свои длинные ноги, мы всегда соединяли три столика вместе. Каждый раз официанты бросали на нас удивлённые взгляды, но никто не смел возразить. — Вам, как обычно, утку с медово-соевым соусом? — спросила нас одна из официанток в тот день, и мы хором кивнули. Большой Би, как всегда, выбрал что-то простое — лапшу с овощами. Мы смеялись, разговаривали, разливали чай из маленького фарфорового чайника, пока Большой Би сидел рядом, погружённый в свои мысли. Иногда он смотрел на нас с лёгкой усмешкой, но почти ничего не говорил, как будто боялся разрушить нашу детскую идиллию. Это были простые моменты, но именно они становились для нас особенными. — А тот день, как мы с тобой сбегали от мисс Гудвин, когда она заставила нас учить стихотворение на французском? — спросил Роберт, улыбаясь. — Ты тогда сказал, что хочешь «познать свободу духа» и спрятался в библиотеке. А я потратила полчаса, чтобы убедить её, что ты заболел. Никогда не забуду! — Да, а потом, когда она нас нашла, ты сказала, что я поэзией "перегрелся". — Ну, звучало убедительно! — я хихикнула, прикрывая рот рукой. Роберт подхватил булочку и добавил: — Тогда мы ещё верили, что можем обмануть взрослых. Ты, кстати, неплохо справлялась. Мы рассмеялись, на мгновение погружаясь в прошлое. Атмосфера была непринуждённой, лёгкой. Словно все заботы и тревоги остались где-то за пределами этих стен. Разговор унес нас ещё дальше в прошлое, когда я вспомнила один летний день, тогда мы все вместе — Роберт, Аарон, Камелия и я — построили "лагерь" из старых одеял на заднем дворе особняка. Тогда мы решили, что станем "экспедицией в джунглях" и будем исследовать новые земли. — Помнишь, когда мы нашли тот старый сундук в подвале? — неожиданно спросил Роберт, его глаза засверкали. Я рассмеялась. — Конечно. Мы были уверены, что это клад, хотя это оказалась коробка с пылью и старыми бумагами. — Ты ещё тогда предложила продать их на аукционе! — Роб засмеялся так громко, что на нас обернулись посетители. — Я думала, что это какие-то ценные карты! — фыркнула я. — Аарон тогда так рассердился на нас за весь этот бардак. Он всегда был слишком серьёзным для своего возраста, — добавил Роберт, слегка задумавшись. Эти слова вызвали у меня теплое, но болезненное чувство. Аарон всегда был более взрослым, чем все мы. Он защищал нас, словно старший брат, хотя по возрасту он был младше Роберта на три года. — Он был нашим якорем, — тихо сказала я. Роберт поднял взгляд. — Был. Я покачала головой: — Это всё ты вдохновлял. Если бы не твои гениальные планы, мы бы, наверное, учились как положено. — О, ну извини, что я делал твоё детство веселее! — Роберт изобразил обиженное выражение лица, но тут же засмеялся. — Как там дома? — спросила я, спустя минутное молчание, отложив палочки и взглянув на Роба. Он на мгновение замолчал, поглядывая на чашку с чаем. — Всё… потихоньку. После дяди Кросмана… — он тяжело выдохнул. — Все пытаются прийти в себя, но я вижу, что бабушка Эсме ещё больше сдала. Атила держится, как всегда, но я знаю, что и ему нелегко. Я кивнула, чувствуя знакомую тяжесть в груди. — Я хотела навестить их в эти выходные. Думаю, они будут рады. — Конечно, будут. Она постоянно спрашивает про тебя. Говорит, что ты единственная, кто всегда сдерживала своё слово. Я улыбнулась, но мое сердце сжалось, вспоминая о том, как я обещала ей быть осторожной. — А как Аарон? — тихо спросила я, немного опасаясь ответа. Роберт пожал плечами. — Мы почти не общаемся. Даже когда собираемся в кабинете Атилы, он… молчит. Стал ещё более закрытым, чем раньше. — Я грустно усмехнулась. — Он давно таким стал. Я вспомнила, каким Аарон был в детстве: тёплым, заботливым, открытым. Мы всегда держались вместе, делили друг с другом всё, что могли. Даже самые тайные секреты. Но всё изменилось после рождения Ливайя и Хизер. Тогда мне казалось, что причина в том, что у Аарона появились новые родные брат и сестра, которые стали для него важнее. Но с годами я поняла, что он отдалился не только от меня, но и от всех. Больше не было никакой банды, только вот у Роберта была Оливия, у Аарона Ливай и Хизер, а у меня… у меня не было никого. Я вспомнила день рождения двойняшек пять лет назад. Аарону исполнилось тогда девятнадцать, а им — пять. Праздник был грандиозным: огромный стол, роскошные декорации, десятки гостей. Все внимание было на малышах. Огромный зал особняка сиял светом хрустальных люстр. Стол был уставлен дорогими блюдами и сладостями, вокруг бегали двойняшки, получая подарки и комплименты от каждого гостя. Кросман и Николь смотрели на них с такой любовью и гордостью, что это почти ослепляло. Ливай и Хизер купались в заботе и восторгах, а Аарон сидел в самом конце стола, будто случайный гость. Никто из родителей даже не взглянул на него. Я помнила, как Аарон смотрел на их улыбки, которые не предназначались для него, как молча крутил в руках салфетку, избегая встречаться с кем-то взглядом. Его взгляд был пустым, а губы сжаты в тонкую линию. Я тогда подумала, что он просто устал. Но чем дольше я за ним наблюдала, тем яснее становилось, что это не усталость, а пустота. Тогда поняла: Аарон не отказался от меня. Это его родители отказались от него. — Он был таким одиноким, — прошептала я, глядя в свою чашку с чаем. Роберт поднял брови. — Кто? — Аарон. Тогда, на пятилетии двойняшек. Роберт на секунду замолчал, а затем вздохнул. — Ты права. Они будто забыли, что он их сын. — Не только в тот день, а вовсе. Теперь были только Ливай и Хизер. Я снова погрузилась в прошлое, вспоминая, как подошла к Аарону в тот вечер, как села рядом и попыталась заговорить с ним. — Зачем ты это делаешь? — спросил он тогда, холодно взглянув на меня. — Что именно? — Делаешь вид, что тебе не всё равно. Эти слова до сих пор звенели в памяти. Я не знала, что ответить тогда, и ушла, ощущая себя никчёмной. — Ты снова погрузилась в свои мысли, — голос Роберта вернул меня в реальность. — Прости, — я натянуто улыбнулась. — Что случилось? — Роберт наклонился, его взгляд был внимательным. — Не считая Аарона, ты другая. — Ничего. Просто устала, — я попыталась уклониться, отпивая стакан воды. — Сарада, я знаю тебя слишком хорошо. Что произошло? — Всё нормально, правда. — Сарада… — Я громко вздохнула, понимая, что утаить не получится. — Это из-за работы. Один из моих новых клиентов… он не вернулся после первого сеанса. — И ты думаешь, что это твоя вина? — А разве нет? — Я внимательно посмотрела на него. — Я могла бы сделать больше, сказать что-то другое… — Сарада, это не всегда зависит от тебя. Иногда люди просто не готовы. — Но я чувствую, что подвела его. — Ты не можешь изменить прошлое. Но ты можешь повлиять на настоящее. Эти слова заставили меня задуматься, а потом тихо засмеяться. — Что-то не так? — Роб свёл брови в недоумении. — Напомни, на кого ты учился? Юридический? Думаю, что ты должен был выбрать направление психологии. — Теперь рассмеялся Роберт. — Каждому психологу нужен свой психолог, — точно подметил он. — Верно, — выдохнула я. — Ты помогла десяткам людей. Один случай ничего не меняет. — Его слова немного согрели душу, но чувство вины всё ещё оставалось. После ужина мы попрощалась, договорившись встретиться в субботу дома. Улицы города были покрыты тонким слоем снега, фонари отбрасывали длинные тени, а воздух пах сыростью и морозом. Я шла домой пешком, пытаясь переварить разговор. Роберт умел находить нужные слова, чтобы успокоить, но на душе всё равно было тяжело. Образ Аарона из прошлого не покидал меня. Того Аарона, которого я знала, больше не существовало. Осталась лишь тень. Я вспомнила, как в детстве мы засыпали в одной комнате, тихо разговаривая перед сном. Аарон всегда был тем, кто находил ответы на все мои вопросы, кто мог объяснить, почему луна такая яркая или почему снег кажется тёплым, когда падает на лицо. Он был моим якорем. Но всё изменилось. Постепенно, шаг за шагом, Аарон отдалялся. Я пыталась бороться за нашу связь, но однажды просто перестала. Потому что поняла: это не моя битва. Х. Сумерки опустились на лес, делая мокрую землю под ногами ещё более скользкой. В воздухе стояла влажность, смешанная с запахом сырости и листьев, а где-то вдали заунывно кричала сова. Лунный свет, прорезая тучи, тускло освещал путь к задней стороне дома, где мы тащили человека, словно жалкий трофей на последнем дыхании. Тело, обмякшее и безвольное, оставляло после себя широкие следы на земле. — Ты можешь заткнуться хотя бы до того, как мы окажемся внутри? — зло бросил я, пытаясь сохранять равновесие на скользкой тропе. — Если бы ты сделал так, как я говорил, я бы молчал, уж поверь, — Виктор, как всегда, парировал своим фирменным спокойствием, будто происходящее его совершенно не касалось. — О, конечно, теперь ты знаешь всё лучше меня, — бросил я сквозь стиснутые зубы, его невозмутимость начала выводить меня из себя. — Почему ты любишь всё так усложнять? — Виктор резко остановился и, бросив ноги мужчины на землю, выпрямился. — Если бы всё шло по моему плану, мы бы уже сидели дома и пили виски. — Великолепный момент для споров, правда? — я раздражённо фыркнул, хватаясь за рубашку безвольного тела. — Бери его, пока он не пришёл в себя и не навёл шума. Одно из двух тел уже находилось в подвале. Это, последнее, было самым важным. Тем, ради кого всё это затевалось. Осталась финальная миля, но её тяжесть ощущалась, словно на моих плечах висел весь мир. — Знаешь что? Больше никогда. Слышишь? Больше никогда я не буду тебя слушать. Ты просто… псих, — Виктор зло выплюнул слова, смахивая грязь с ладоней. — И всё же ты здесь, — усмехнулся я, видя, как он снова берётся за ноги тела. — Да-да, смейся. Посмотрим, как ты справишься в следующий раз, когда я пошлю тебя и твой план ко всем чертям. Его возмущение всегда вызывало у меня улыбку. Он редко по-настоящему злился, чаще всего раздражался из-за моего подхода. Виктор любил порядок, точность, простоту. Ему нравилось идти по прямой дороге, а не карабкаться по оврагам. Если бы мы всегда следовали его планам, наша жизнь была бы похожа на часы: безупречно точная, но чертовски скучная. А со мной… ну, со мной всё происходило иначе. Мы добрались до задней части дома, сбросив тело у подножия крутой лестницы, ведущей в подвал. Подвал был огромным. Его размеры поражали воображение: комната напоминала гараж, в который могли бы встать пять машин. Стены были окрашены в тусклый зелёный, что придавал освещению болезненный оттенок. Стеллажи вдоль стен стояли пустыми, словно забытые свидетели чьей-то жизни, а в углу громоздились три канистры с бензином — наследие прошлых хозяев дома. — Что за бесконечная спячка? — Виктор поднял одного из мужчин и усадил его на стул, крепко связывая руки. — Когда они уже проснутся? — Должны были давно, — ответил я, проверяя узлы на ногах второго. — Честно говоря, мне не терпится закончить. Терпеть не могу возиться. — Знаю, друг, знаю. Но с тобой жизнь была бы слишком предсказуемой. Со мной ты хотя бы не скучаешь. — Заткнись, Хит, — Виктор бросил на меня взгляд, полный усталости, и поднялся с пола. — Просто заткнись. Я усмехнулся, поднимая руки, словно сдаваясь. Моё тело горело — то ли от предвкушения, то ли от физической усталости. Сняв пальто и джемпер, я остался в чёрной футболке, наслаждаясь прохладой бетонных стен. Тишина подвала была нарушена лишь тихим треском лампочек, которые будто бы издевались своим приглушённым светом. Передо мной, прямо в центре подвала сидел мужчина, который был последней нитью, связывавший меня с человеком, испоганившим мою жизнь. Одной из множества нитей, но самой прочной, самой мерзкой. Как там говорят? Дети расплачиваются за ошибки своих родителей. Правда. Неоспоримая и жестокая. С Кросмана Де’Лоренте начался мой марафон мести, но до финишной прямой ещё далеко. Одного сына было недостаточно. Каждый, кто стоял между мной и Де’Лоренте, был просто отвлекающей деталью. Деталью, которую я обязан убрать, чтобы продолжить начатое, забрав жизнь каждого из них. Эндрю Нильсон сидел чуть правее. Его рот был заклеен серым скотчем, криво и поспешно, лицо вымазано пылью и кровью, а белая рубашка испачкана грязью. Удивительно, как человек может одновременно быть жалким и зловещим. Я покосился на его руки, связанные грубой верёвкой, и вдруг подумал: а почему мы не использовали этот же чёртов скотч? Быстро, просто, эффективно. Но нет, Виктор настоял на верёвках. Как всегда, к его «эффективности» вопросы. Я сжал виски, чувствуя, как гул в голове становится всё громче. Надо успокоиться. Мне нужно время. — Я наверх, — бросил Виктор, шагнув к лестнице. — Ты останешься? — Да, — коротко ответил я. — Эти двое не скоро очнутся. Можешь спокойно подниматься, им точно не сбежать. — Его смешок прозвучал странно, почти нервно. — Иди, — я кивнул, чувствуя, как пальцы сами тянутся к пачке сигарет в кармане. — Я останусь здесь. Не хочу оставлять «гостей» без внимания. Виктор хмыкнул, поднялся по лестнице и крикнул что-то вроде «зови, если что». Его шаги стихли, и я остался один. Точнее, не совсем. Сев на ступеньки, я закурил. Первая сигарета почти сразу догорела, сменившись второй. Никотин обжигал горло, но это помогало. Наконец, я взглянул на Нильсона. Родной сын Тобиаса. Тот, кого он никогда не бил, на кого не кричал, кого не заставлял дрожать в углу комнаты. Родной сын. Мне не понять, что это значит. У меня не было отца, чтобы разобраться в таких тонкостях. Но я помню, каким был Эндрю. Помню, как он приезжал к нам, привезённый своей бабушкой. Как отчим расплывался в улыбке, словно у нас и правда была семья. Эндрю был славным мальчишкой. Когда-то давно он подарил мне игрушечную машинку — ярко-красную, с блестящими колёсами. Единственный подарок в моём детстве. Я хранил её под матрасом, как сокровище. Мы тогда были детьми, ещё не знавшими, как жесток этот мир. Ещё не понимающими, что однажды окажемся в таком положении. Я снова перевёл взгляд на Эндрю. Мужчина, сидящий передо мной, был пугающе похож на Тобиаса. Такие же янтарные глаза, даже несмотря на повязку, казалось, прожигали насквозь. Такие же волосы — светло-русые, гладко зачёсанные назад. И голос… Да, у Эндрю была та же хрипотца, которую я ненавидел в Тобиасе. Сейчас ему было столько же, сколько его отцу, когда тот стал моим мучителем. Удивительная ирония судьбы. Тяжёлый глухой звук вывел меня из мыслей. Эндрю зашевелился. Его тело дёрнулось, а стул, на котором он сидел, заскрипел. Нильсон начал раскачиваться, как сломанная кукла, дёргаясь и пытаясь высвободиться из верёвок. Мычание сквозь скотч слилось с еле слышным треском дерева. Через мгновение стул рухнул на бетон, а Эндрю болезненно застонал. Он попытался ползти, но лишь корчился, цепляясь за холодный пол. — Идиот, — выдохнул я. Слова прозвучали громче, чем я хотел, и он замер. Я снова затянулся. Сигаретный дым стелился по воздуху, растворяясь в полумраке подвала. Тишина была прекрасной. Хотя длилась она недолго: Эндрю начал снова мычать, громче и отчаяннее, словно пытался что-то сказать. — Не торопись, — прошептал я, склонив голову набок. — У нас полно времени. — Он вздрогнул. Теперь Эндрю чётче расслышал мой голос. Воспоминания снова захлестнули меня, и перед глазами встал образ того мальчишки с коробкой игрушек. Он был тогда счастлив. Я тоже был счастлив, хотя и ненадолго. А теперь мы здесь. Два человека, связанные прошлым, которое уже не исправить. Я остался сидеть на ступеньке, не сводя глаз с Эндрю. В этом моменте было что-то странно завораживающее — его беспомощность, его попытки освободиться, которые были обречены на провал. Это картина была до боли знакомой. Я медленно затянулся, выпуская дым в холодный воздух подвала. — Ты знаешь, почему ты здесь? — наконец спросил я, обращаясь к нему. Голос прозвучал глухо, словно искажённый стенами. Эндрю застыл. На мгновение показалось, что он перестал дышать. Но затем его голова дёрнулась в сторону. Он попытался что-то сказать, но вместо слов снова раздалось лишь приглушённое мычание. — Понятно, — я коротко хмыкнул, стряхивая пепел на пол. — Ты всегда был хорошим парнем, да? Тем, кого любили, кому прощали. Тобиас берег тебя, как хрустальную вазу. А меня… — Я замолчал, чувствуя, как гул в голове перерастает в гнев. «Равика» — это компания, которая с годами стало синонимом современного дизайна и архитектуры. Если на горизонте мегаполиса появляется новый торговый центр с изящными стеклянными фасадами или элитный жилой комплекс, идеально вписывающийся в городской ландшафт, скорее всего, за этим стоит «Равика». Они специализировались не только на создании архитектурных проектов, но и на полном сопровождении — от первых эскизов до сдачи объекта. «Равика» занималась проектированием жилых комплексов, коммерческой недвижимости, ресторанов, а также развлекательных и культурных пространств. Их работы всегда были на острие модных трендов. Главная сила «Равики» заключалась в её людях. У компании был особый подход к подбору сотрудников. Это были не просто профессионалы, а настоящие художники и стратеги, которые умели находить баланс между утонченным дизайном и потребностями клиентов. Эндрю Нильсон был одним из таких людей. Он занимал пост ведущего менеджера отдела продаж. Это была позиция, которая требовала не только глубокого понимания архитектуры и дизайна, но и мастерства ведения переговоров. Эндрю был не просто посредником между клиентами и командой дизайнеров. Он был тем, кто находил ключ к каждому заказчику, создавая атмосферу доверия и уверенности. По плану Виктора я должен был явиться в «Равику» под предлогом поиска дизайнера для своего нового дома. Дом — это была лишь ширма, не более. За этой идеей скрывалась истинная цель: найти Эндрю, выйти с ним на контакт и начать игру. Визит в офис компании был запоминающимся. Просторный холл, утопающий в мягком свете, приветствовал посетителей. Каждая деталь в интерьере говорила об идеале: полы из светлого мрамора, мягкие зоны ожидания, аккуратно расставленные дизайнерские светильники. Казалось, что пространство дышит гармонией. Когда я сел напротив Эндрю, сердце на мгновение будто замерло. Он не изменился, но стал старше, взрослее. Те же светло-русые волосы, та же манера говорить. Его янтарные глаза, немного прищуренные, изучали меня, а я делал вид, что растерян от «случайной встречи». — Эндрю? — произнёс я с ноткой недоверия в голосе, будто сомневался, что передо мной действительно мой сводный брат. Его лицо изменилось в долю секунды. Удивление смешалось с узнаваемостью. — Это ты… Хит? — пробормотал он, а затем улыбнулся. Улыбка была тёплой, искренней, как будто время ничего не изменило. Я поднял брови, наигранно хлопнув по столу ладонью. — Не могу поверить! Что за совпадение! Ты здесь работаешь? Это невероятно! Эндрю, кажется, тоже был удивлён, но быстро взял себя в руки. Его радость была настоящей — или мне это только показалось? Мы говорили около пятнадцати минут. Сначала — о прошлом, потом — о настоящем. Я делал всё, чтобы поддерживать иллюзию восторга, показывая, как мне важно вновь найти родственную связь. И всё-таки, в какой-то момент, глядя на его лицо, я на миг засомневался. Эта радость, этот неподдельный свет в его глазах… Эндрю выглядел так, словно был рад видеть меня. Настоящая радость, которую нельзя сыграть. Но лишь на мгновение. Затем воспоминания вернулись. Вспомнились крики, слёзы, удары, тяжелый запах алкоголя и крики Тобиаса. Всё, что я пережил из-за этого человека, теперь вновь накрыло меня волной. Нет. Никакой пощады. Я встал, отбросив сигарету и направился к нему. Тело Нильсона напряглось, будто он ожидал удара. Я наклонился, сорвав повязку с его глаз, а затем скотч со рта резким движением. Эндрю зашипел от боли, но тут же жадно вдохнул воздух. — Почему… — выдавил он, кашляя. Его голос звучал хрипло, словно через песок. — Почему я? Я рассмеялся. Низко, сухо, так, что у самого кожа покрылась мурашками. — Почему ты? Эндрю, ты действительно не понимаешь? — Я медленно сел на корточки перед ним, наши лица оказались почти на одном уровне. — Ты сын Тобиаса. Единственный. Родной. Он любил тебя. А ты никогда не задумывался, почему он никогда не хотел взять меня с собой, когда ехал в Чикаго? Никогда не интересовался, что оставалось за закрытой дверью вашего уютного домика? Эндрю смотрел на меня, взгляд его был наполнен смесью непонимания и страха. Янтарные глаза будто искали спасение в моём лице, но находили только пустоту. — Я... Я был ребёнком, — пробормотал он, пытаясь отвести взгляд. — Ты говоришь, будто это моя вина... Я ничего не знал… — Ребенком, — повторил я, словно пробуя это слово на вкус. — Да, ты был ребенком. А я? Я, значит, не был? Эндрю, ты даже не представляешь, что такое быть рядом с человеком, который видит в тебе только обузу. Только ошибку. Мой голос сорвался, и я резко выпрямился, отступив от него. Гнев накатывал волнами, распирая грудь, заставляя пальцы дрожать. Я прошёлся по помещению, пытаясь взять себя в руки. — Он бил меня, знаешь? — бросил я через плечо. — Так, что я не мог встать. Иногда неделями. И мама... — Я замолчал, чувствуя, как горло перехватывает, словно невидимой удавкой. — Она не могла ничего сделать. А ты... ты всегда был где-то там, в безопасности, в Чикаго. Где бабушка пекла тебе печенье и рассказывала сказки. Эндрю попытался что-то сказать, но я поднял кулак, резко оборвав его сильным ударом. — Хватит! — прокричал я, пока тот корчился от боли. — Не смей говорить, что ты не знал. Может, ты не видел, но ты знал. Ты чувствовал, что что-то не так, но предпочёл закрыть глаза. И теперь ты спрашиваешь, почему ты? Я шагнул ближе, глядя на него сверху вниз. Он сжался, словно ожидал нового удара, но я только усмехнулся. — Потому что, Эндрю, ты — единственное, что у меня осталось. Единственный, кто может мне ответить. Почему он сделал это? Почему я должен был расплачиваться за его грехи? — Эндрю сглотнул, и я увидел, как его горло дёрнулось. Он явно хотел что-то сказать, но не мог найти слов. Я наклонился к нему, грубо сжимая его голову, чтобы наши лица снова оказались близко. — Говори, — прошипел я. — Или клянусь, я сделаю так, что ты пожалеешь, что вообще родился. — Я… я… ничего не знал. — Не ври! — крикнул я, хватая его за ворот рубашки. — Отвечай, сукин сын! Отвечай мне! — Правда… — задыхаясь прошептал Эндрю. — Хит, я говорю тебе правду. Я тихо рассмеялся. Почти бесшумно, но боль внутри отдавала с такой силой, что я не мог сдерживать её внутри. Сжав кулак, я снова ударил Эндрю по лицу, его челюсть вяло дернулась влево. Затем ударил снова, а потом опять и опять, пока тело Нильсона не обмякло, словно желе, скатываясь со стула. — Говори! — прошипел я, опускаясь на колени. — Отвечай! Отвечай же, сукин сын! — Я тряс голову Эндрю с такой силой, словно собирался разбить её об бетонный пол. — Почему ты ничего не сделал? Почему? — продолжал я, как позади раздался звук спускающихся вниз шагов. Тяжёлых, размеренных, они эхом разносились по бетонным стенам подвала. Виктор. Кто ещё мог быть настолько беспечным, чтобы так шуметь в такой момент? — Чёрт, — выдохнул я, отступая от Эндрю и оборачиваясь к лестнице. — Ты так увлечён своим братским общением, что даже не услышал меня, — раздался голос Виктора. Он появился в проеме лестницы, неся что-то в руках. В свете тусклой лампы я разглядел знакомый силуэт алюминиевого кейса. — Думаю, пора переходить к делу. — Виктор… — начал я, всё ещё пытаясь вернуться к себе, но он лишь махнул рукой. — Сколько можно тянуть, Хит? Сначала твои рассказы, теперь это… — Он кивнул в сторону Эндрю, который лежал застывший, словно кролик перед удавом. — Ты хочешь его разговорить или довести до сердечного приступа? — Я почти закончил, — буркнул я, подходя к Виктору. — Что в кейсе? — Помощь. Твоя нерешительность тянет слишком много времени. — Он поставил кейс на маленький стол, открыл его, и внутри я увидел металлические инструменты, блестящие и аккуратно разложенные. — Думаю, пора перестать играть в психолога. Я ощутил, как воздух в подвале будто стал плотнее. Виктор был другим, если он брался за дело, то доводил его до конца быстро и без сантиментов. — Ты уверен? — спросил я, хотя сам понимал, что это был глупый вопрос. — Уверен в чём? В том, что это сработает? — Он повернулся ко мне, лицо Виктора освещалось приглушённым светом лампы, отбрасывая глубокие тени. — Конечно. Но что на счёт тебя? Ты сам не знаешь, чего хочешь, Хит. — Не начинай, — прошипел я, чувствуя, как гнев снова начинает подниматься. — Ты хотел мести? Вот она. Но ты тянешь время. Ты просто хочешь смотреть, как он страдает, как страдал и ты. Это всё, что тебе нужно, верно? — Заткнись. — Эти слова прозвучали тише, чем я ожидал. Я обернулся к Эндрю, который теперь дрожал, как осиновый лист, его окрашенное красным лицо стало бледным, почти прозрачным. — Хит… — Виктор положил руку мне на плечо. — Ты здесь из-за прошлого. Я — из-за будущего. Мы уже перешли черту, так чего ты ждёшь? Я закрыл глаза, на мгновение позволив себе ощутить вес его слов. Виктор был прав. Мы перешли черту, за которой всё теряет смысл. Вопрос теперь был только в одном: готов ли я на следующий шаг? Я глубоко вздохнул и открыл глаза. Эндрю смотрел на меня, и в его взгляде я увидел не только страх, но и что-то ещё — мольбу. — Ты всегда такой нетерпеливый, — покачал я головой, опираясь об перила лестницы. — Может, стоит дать ему немного подумать? — Я перевел взгляд на Эндрю. — Пусть сам расскажет, что знает. — Ты и правда веришь, что он сам начнёт говорить? — Виктор усмехнулся. — Хит, я тебя знаю. Ты любишь затягивать и драматизировать. Но иногда всё проще. Вот, например, этот парень… — Он кивнул на Нильсона. — Ему нужен стимул. Я нахмурился, чувствуя, как что-то внутри напрягается. Виктор всегда был таким — прямолинейным. Для него это был очередной шаг к цели, а для меня… Для меня это было нечто большее. — Ты прав, — тихо сказал я. — Но пока что пусть посидит. — Как скажешь, — Виктор пожал плечами, но в его взгляде мелькнуло что-то недовольное. Он повернулся к стеллажу, где стояли канистры с бензином, и провёл пальцем по пыльной поверхности. — Странный ты, Хит. Ты всегда любил играть с огнём. Его слова застряли у меня в голове, будто предупреждение. Но я промолчал, наблюдая, как он снова берёт кейс, протягивая его мне, а затем направляется к лестнице. — Ладно, зови, когда он начнет петь. — Обязательно, — ответил я, наблюдая, как Виктор поднимается наверх. Когда дверь за ним захлопнулась, я снова повернулся к Эндрю. Теперь он выглядел ещё более напуганным, чем раньше. — Ну что, брат, — сказал я, опускаясь перед ним на корточки. — У нас с тобой ещё много времени. И я уверен, ты не захочешь, чтобы Виктор спустился сюда снова. Он... немного менее терпелив, чем я. Эндрю ничего не ответил. Его взгляд метался по комнате, словно он искал путь к бегству. — Ты можешь сказать мне правду сейчас, — продолжил я, мой голос стал мягче, почти успокаивающим. — Или мы пойдём другим путём. — Я указал на кейс. — Выбор за тобой. Эндрю закрыл глаза и тяжело выдохнул. Через несколько секунд он произнёс: — Я не знаю... что ты хочешь услышать. — Ты знаешь, — тихо сказал я, наклоняясь ближе. — Расскажи мне всё, что Тобиас скрывал. Холодный бетон под моими ногами казался живым, будто впитывал в себя весь этот страх, всю боль, всю ненависть, что пропитывала комнату. Я был уверен, что Атила Де’Лоренте приложил руку к тому, чтобы мать выдворили из Чикаго, оставив её без гроша и без права вернуться. Но почему мой собственный отец ничего не сделал, чтобы остановить это? Почему не вмешался? Что скрывалось за этими событиями, что заставило отца исчезнуть из нашей жизни? И что вообще семье Де’Лоренте было нужно от женщины, у которой почти ничего не было? Воспоминания резали мозг, как ржавый нож. Один эпизод особенно въелся в память. Это случилось в один из тех вечеров, когда Тобиас вернулся домой пьяный в стельку. Его шатало, ноги не держали, и он рухнул прямо на пороге, как срезанное дерево. Мать тут же бросилась к нему, пытаясь помочь подняться. — Мама, я помогу! — я, которому тогда было всего девять, подбежал, готовый поддержать мать. — Нет, Хит, не надо. Иди в комнату, малыш, — её голос был мягким, но настойчивым, как стена, через которую не прорваться. — Убери свои руки! — Тобиас закричал неожиданно громко, срываясь на рык, который эхом разлетелся по их крохотной квартире. — Не трогай меня, слышишь? Он попытался подняться, но вместо этого сделал пару шатких шагов и снова рухнул на пол. Смех, жуткий, пьяный, безумный, разорвал тишину. Его смех будто сочился ядом, заполняя пространство. Я застыл. Казалось, что стены, время, даже воздух — всё остановилось. Тобиас пробормотал что-то, но я расслышал лишь обрывки. — … ублюдок… думаешь, нужна ему? Конченная шлюха… если бы не деньги… Де’Лоренте в долгу у меня… Мать резко развернулась, схватив меня за плечи. Её лицо было белее мела, губы сжаты в тонкую линию. — В комнату, Хит. Немедленно! — Она закрыла за мной дверь, оставив одного в темноте. Но даже через толстые стены я слышал, как Тобиас продолжал смеяться, как ломал её голос своими криками. И где-то там, за этими звуками, в тишине, таилась правда, которую мать так отчаянно пыталась скрыть. Сейчас, глядя на связанного перед собой Эндрю, я чувствовал, как всплывает эта горечь. — Так значит, ты ничего мне не скажешь, да? — мой голос был тихим, но напористым, будто удавка, медленно затягивающаяся вокруг шеи Эндрю. — Хит, я… — начал Эндрю, голос его дрожал, как лист на ветру. — Да или нет?! — я не выдержал, крик вырвался из меня, резкий, болезненный. Горло сдавило от ярости. — Эндрю начал всхлипывать, словно напуганный ребёнок, которого загнали в угол. Я с силой усадил его на стул. — Мне… мне нечего тебе сказать, — прошептал он, захлёбываясь слезами. — Нечего? Или ты просто боишься? — Я шагнул ближе, глядя, как он сжимается от страха. — Ты знаешь, что это значит, правда? Тишина для меня хуже лжи, Эндрю. Я вспомнил те слова Тобиаса. «Если бы не деньги… Де’Лоренте в долгу у меня.» Мог ли он говорить о моём отце? Мог ли он знать то, чего я до сих пор не понимал? — Ты ничего не знаешь? — я склонился над ним, сжав его плечо до хруста. — Тогда зачем ты молчишь? Ну же, Эндрю, — я наклонился ближе, чувствуя, как его дрожь передается мне через мои пальцы, сжимающие его плечо. — Не заставляй меня делать это трудным. Скажи мне, что ты знаешь. — Он мотнул головой, словно загнанное животное, скулящее от страха. — Ничего... не... знаю, — прошептал он. — Знаешь, — произнес я, выпрямившись и закуривая новую сигарету. — Когда я был ребенком, я научился одной простой истине. Ты ведь знаешь, что самое слабое место у человека, Эндрю? Это не тело. Это даже не разум. Это вера. Эндрю поднял взгляд, полный слёз и отчаяния. Его глаза, такие красивые в прошлом, теперь были осколками разбитого стекла. Я склонился к Нильсону, чувствуя, как его плечо дрожит под моей рукой. Дрожь передавалась мне, но не затрагивала ничего внутри — во мне было пусто. Только тишина, обрамленная ледяной решимостью. — Как зовут твоего друга, Эндрю? — произнес я почти шепотом, переводя тему, словно мы обсуждали что-то безобидное. Я не мог удержаться от мягкого, почти насмешливого тона, который сводил таких, как он, с ума. — Мы ведь даже не успели познакомиться. Всё так быстро произошло, правда? Эндрю с трудом поднял на меня взгляд. В его глазах было всё: страх, боль, беспомощность — весь жалкий набор, который человек демонстрирует перед смертью или, что хуже, перед неизвестностью. — Не трогай его… прошу… — его голос дрожал. — Он… он ничего не знает. Он не при чём. Отпусти его, Хит. Я силой сжал его плечо, склонив голову на бок, будто рассматривал что-то любопытное. — Согласен, парень явно не везунчик, — проговорил я, задумчиво посмотрев на брюнета. — Оказаться в не то время и не в том месте — это, конечно, беда. Жаль, но факт остаётся фактом. Он здесь, Эндрю, и знаешь, что это значит? Я приблизил лицо к его уху, ощущая, как его дыхание становится всё более поверхностным. — Это значит, что его ждёт та же участь, что и тебя, — прошептал я. Резко повернувшись к брюнету, с тяжелой пощечиной, я ударил мужчину по лицу, сметая повязку с его глаз. Вспышка боли привела его в сознание, заставляя приоткрыть глаза. Стул, к которому был привязан брюнет, заскрипел от тяжелых движений. Он рванулся вперёд, затем назад, пытаясь вырваться из оков. Глухие, отчаянные стоны заглушались скотчем, и его глаза бегали от меня к Эндрю в панике. — Так как его зовут, а? — Я сменил хватку, теперь крепко сжав волосы Нильсона, по его лицу скатывались слёзы. — Ты ведь веришь, что я не сделаю это, да? Веришь, что я не зайду так далеко? Что я просто напугаю тебя... — Теперь я со всей силы ударил брюнета в живот. Его тело сжалось от боли, дыхание стало судорожным, а из горла вырвался приглушенный стон. Эндрю закричал, его вопли прорезали воздух. — Перестань! Пожалуйста! Хит! — Нильсон начал задыхаться, его голос дрожал, как лист под холодным осенним ветром. — Он... он не при чем... Хватит! — Знаю, Эндрю. Я прекрасно всё знаю, мой дорогой братец. Но видишь ли, нам ещё торчать здесь до чёрта долго, а ты даже нас не познакомишь? Это некрасиво. Так… не по-родственному с твоей стороны, — я чуть склонил голову, глядя, как он трясётся. Нильсон снова заплакал, а его друг — жалкий, дрожащий комок нервов — дёрнулся так резко, что стул под ним жалобно заскрипел. Теперь они оба захлюпали носами, как дети, которых одновременно лишили утешения. Их взгляды встретились, и в этом молчаливом обмене я увидел что-то… общее. Отойдя назад, я сел на ступеньки, подальше от их жалобных стонов, прикрыл глаза и глубоко вздохнул. В воздухе стоял кислый запах пота и страха, наполняя стены подвала. Достав последнюю сигарету из пачки, я поджёг её с почти ритуальной неспешностью. Вкус горького табака обжигал лёгкие, но это было лучше, чем слушать их нескончаемые всхлипы. — Господи, заткнитесь уже, — пробормотал я, больше себе, чем им, и затянулся ещё раз, чувствуя, как тяжесть дыма оседает внутри. Но их рыдания продолжались, захлёбываясь, ломаясь на рваных звуках. Я смотрел на завитки дыма, поднимающиеся к потолку, и вдруг в голову пришла мысль. Она была столь проста и очевидна, что я чуть не рассмеялся от собственного промаха. — Кажется, я всё понял, — голос прозвучал тихо, почти ласково, как голос исповедника перед признанием. Я подался вперёд, и нервы этих двоих будто натянулись ещё сильнее. — Правда… как я сразу не догадался? Я выпустил дым из лёгких и позволил нервному смешку сорваться с моих губ. — Вы трахаетесь, — мои слова прозвучали не как вопрос, а как факт, как аксиома, от которой им уже не убежать. Эндрю вздрогнул, а его друг замер, глаза широко распахнулись, как у пойманного на месте преступления. — Да… точно. Всё ведь чертовски очевидно. — Я усмехнулся, бросив взгляд на сигарету в своей руке. — А я-то считал себя глупцом, но нет. Почему же глупцом? Такой джекпот выпадает раз в жизни. Видимо, судьба благосклонна ко мне, и я её любимчик. Мой смех эхом разнёсся по подвалу комнаты, заполняя каждый угол. Я поднялся со ступенек, шагнул к ним и наклонился ближе. Их страх был почти осязаем, он вибрировал в воздухе, проникал в каждую клетку их тел. — Знаете, что самое интересное? — Я схватил обоих за затылки, словно кукол, и заставил их смотреть на меня. Их глаза были пусты от ужаса, слёзы текли по щекам, смешиваясь с потом. — Это только начало.