Пусть это останется в архивах

Сцена первая. Арсений.

  Маша свое слово держит. Она, по ее собственным заверениям, вообще всегда считала, что, если не уверена, что обещание будет выполнено, лучше уж вообще не обещать ничего. Обещания – очень важная штука, иначе как же доверять человеку, который вешает лапшу на уши, а потом позорно сливается? Исключением может быть только Петя, потому что он, опять же по Машиному мнению, этим делом занимается по жизни и всю жизнь, но люди все еще каким-то загадочным образом продолжают с ним сотрудничать, в том числе и по серьезным рабочим вопросам. Кем бы он там ни работал. Маша слово-то держит, здесь вопросов нет, но оставляет простор для реализации, потому что пространство для маневра – тоже очень важно. А еще, как представлялось, потому что они с Петей все-таки родня – к счастью или к сожалению, – а значит волей-неволей, лапша на ушах доверчивых окружающих все-таки оказывается. Так что обещание подать документы на магистерскую программу было – Маша его сама себе и всем на свете дала. Но вот вспомнила она об этой шляпе только в июле. Ровно за неделю до вступительного экзамена. Обещание есть обещание – документы она подала за день до окончания приема, и была очень и очень собой довольна, прям-таки сияла от радости. Арсению, конечно, очень нравился сам факт Машиного сияния, но вот ее перспективы при таком раскладе он оценивал здраво. Маша всю неделю до вступительного пинала, что только можно. Нет, так-то виделось, что Маша работала в поте лица: сидела дома – потому что «не могу же я со спокойной душой ходить в офис, когда экзамен на носу», – порыкивала на подчиненных, препиралась по телефону с начальством и крутила на ноутбуке свои хитровымученные модели. Или просто умело создавала иллюзию бурной рабочей деятельности. Поначалу Арсений себя успокаивал, что такой стиль жизни у Маши только по вечерам, когда у него самого был цикл утренних и дневных съемок. Но потом-то цикл закончился, съемки-то мигрировали в глубокую вторую половину дня, а Маша все пребывала в прежней кондиции и даже бровью не вела. Стабильность – признак мастерства. Верно? Первые пару дней Арсений ничего не спрашивал и не уточнял – знал, что Маша может казаться беззаботной, но с известной склонностью к адским рефлексиям в ее лохматой голове может вариться невообразимая смесь самых разных размышлений и дум. Когда срок до Дня Икс достиг своего экватора, он все-таки деликатно напомнил, что к важным мероприятиям неплохо хоть немного готовиться. Маша на это только отмахнулась. Арсений счел такой ответ знаком… нормальным. Мало ли, может там уже талмуды любимых задачек Перельмана прорешаны? Видел он у нее один такой задачник на столе. Однако копать глубже не стал – стремно было. Но вот спустя еще один день Арсений, ведомый собственным взбудораженным таким раскладом перфекционизмом, а также заботой о ближней, все же выведал очень простую истину – Маша палец о палец не ударила за все это время. – И как ты собралась сдавать? – укор в голосе он никак не мог спрятать. Не пытался, если уж откровенно. Впрочем, палитра тональностей Машу, видимо, не волновала, как и успех ее поступления. – С божьей помощью, – отозвалась она, не отвлекаясь от ноутбука. – Ты хотя бы открывала образцы? – не унимался Арсений, хотя заранее знал ответ. – Нет, – ну, что и требовалось доказать. – Сегодня гляну. До конца «сегодня», кстати, оставалась всего пара-тройка часов, а дальше, как говорится, календарь переверну, и снова День Икс. Не то чтобы Арсений в Машины силы не верил. Хотя нет, правда не верил. Никогда еще сложности не преодолевались с таким беззаботным настроем, уж это-то за свою долгую и тернистую жизнь Арсений прекрасно уяснил. Это же банальный закон подлости. Закон бутерброда. Или еще какой-нибудь злокозненный закон, который точно сработает в День Икс. – А сейчас ты чем занята? – побежденный в битве, но не в войне, он приблизился к ссутулившейся спине и положил ладони на худые плечи, греясь о чужое тепло. Заглянул в экран – Маша рубилась в допотопный «Сапер». – Маш, это уже совсем несерьезно. – Арсений, – в тон протянула Маша, – угомонись, ради Христа. Сейчас я… – мина взорвалась, и она недовольно откинулась на спинку стула. Задрала голову, чтобы заглянуть Арсению в глаза и доверительно улыбнулась. – Прямо сейчас я беру образец и решаю. Честное слово. – Прям-таки честное? – выгнул бровь Арсений. – Честное пионерское, – кивнула Маша из своей раскоряченной позы. – А ты иди спать. Вон, у тебя глаза сами закрываются. Вылезла из-за стола, обхватила со спины и принялась подталкивать в коридор. – Иди-иди. Молодежь разберется. – Маш, – напоследок он все-таки развернулся и даже пригрозил пальцем. На Кьяру вот действовало. На Машу – через раз. – Честное слово, да? – Конечно. За кого ты меня принимаешь? – твердости в голосе было не занимать, но Арсения так просто вокруг пальца не обведешь. Да-да, Арсений эти все уловки уже читает, как раскрытую книгу. Он научился глядеть между строк, блуждать в темной комнате в поисках черной кошки, искать иголки в стоге сена – Маша каждый день умудрялась подкидывать ему свои собственные невообразимые задачки. И это он безумно любил. Арсению в принципе нравилось все необычное и непредсказуемое. Маша же для него была апогеем необычности и непредсказуемости – как ни парадоксально, в своей обыденности, в своей беспечности, в своем спокойствии. В неожиданных шутках, в вечной иронии, в бесконечных бесформенных футболках. Маша, которая могла между делом ввернуть фразочку на французском, а потом долго издеваться, переводя ее как полную ахинею. Маша, которая не умела готовить ни одного мало-мальски съедобного блюда, кроме филигранно сваренных пельменей. Маша, которая путалась в собственных волосах, а порой и ногах, которая фыркала на его очередную фотосессию, вышучиваясь наизнанку над его «пафосной рожей»; Маша, которая пряталась по углам, умоляя «прикрыть спину» от очередного визита своего ненаглядного брата, и которая с потрясающе сыгранной увлеченностью слушала мелодраматические переживания странного Олега на кухне за бокалом вина. Маша, которая не умела разговаривать на серьезные темы, но очень старалась, неизменно выдавая какой-то очаровательный бред, не теряющий от этого, что удивительно, рационализма и смысла. Маша, которая спокойно сносила все его, Арсеньевские выкобенивания, которая всегда была готова перемыть косточки неугодным и с готовностью обзывалась на недоброжелателей, даже когда сама слабо понимала, о чем идет речь. Маша, которая могла быть веселой, могла быть нежной, иногда могла быть серьезной. Умная Маша, которая не терялась в самых абсурдных ситуациях, а напротив – вписывалась в любую комедию. Его Маша, до которой, казалось, Арсению было очень скучно жить. И вот эта самая его Маша, судя по всему, нихрена не сделала за ночь перед экзаменом – Арсений даже не удивился. Как он понял? Да просто приползла она спать часа в два ночи – это даже раньше, чем в штатной ситуации. Залезла под одеяло, ворочалась – намеренно, Арсений это знал, – подминалась под его бок, обвивала его руку вокруг своей шеи. И засопела совсем скоро, будто это совсем не ей ближайшим утром вместе с кучей других абитуриентов писать комплексный вступительный в ведущий московский ВУЗ. А вот Арсений не спал, хотя надо было бы. Не спал, потому что, что уж греха таить, переживал за эту самую Машу. А потом – потому что думал. Сказать точно, когда в грудной клетке зашевелилось что-то по-знакомому теплое, по-новому хрупкое и до боли юное и свежее, очень сложно. Может быть, когда вместе они вышагивали по тротуару, лавируя меж блестящих на солнце луж в день первой встречи? Тогда Арсений болтал без умолку – корил себя за это, но удержаться не мог, поглядывая на до ужаса спокойную Машину физиономию, интереса на которой было с гулькин хрен. Глупо себя тогда чувствовал, но легкость настроения и, безусловно, сказочная погода так и подзуживали шутить, с упоением рассказывать обо всем, что только лезло в голову. Пару раз она даже улыбнулась – персональное Арсеньевское достижение. А может, тогда, перед мотором, когда раздувшийся от радости и самодовольства Шеминов притащил в Главкино Машу с Петей? Тогда, как думалось Арсению, она была особенно холодна – отвечала сдержанно, улыбок не разделяла, посматривала недобро и даже недоуменно. И тогда приходилось чаще обычного поправлять прическу, добротно залитую отвратительным лаком – потому что что же еще могло вызвать такой скептический взгляд? Ну не сам же он, Арсений, верно? Верно же? А потом, после таких размышлений, что то и дело проскальзывали в перерывах между съемками и в грим-паузах, вести Машу по длинным коридорам, ища тему для разговора в тихой неловкости – тогда еще было невдомек, что можно просто молчать, понимать без слов, читать по глазам. Или же тогда, когда прозвучал странный рассказ о странной поездке в Нижний Новгород на Историях? О, Арсений от нее пришел в экстаз. И понял, о ком шла речь, буквально сразу – недоумение вперемешку с абсурдным восторгом, которые ему удалось высмотреть на Машином лице среди всех прочих лиц, не оставило сомнений. Или же все началось у автомата с кофе, во время первого неловкого, кривого, но очень искреннего разговора о его творческом кризисе? Кофе ведь тогда купил, придурок. Из всех доступных извинений за собственную резкость он выбрал вшивый дешевый кофе из автомата. И еще долго он выбирал кофе в качестве знака внимания – а Маша этот кофе, как оказалось, ненавидела. И все это время Машино монументальное и всеобъемлющее спокойствие, что отпечаталось в ее чертах надежно и непоколебимо, давало сбой, когда он, Арсений, появлялся где-то на периферии. Сам он даже начал думать, что где-то серьезно успел напортачить – с ним такое бывает. Скажет что-нибудь странное, ввернет что-то на грани, закатит глаза там, где неуместно – и все, началось в колхозе утро. Ходи потом и выясняй, по какому фронту был прокол. Арсений всегда считал себя человеком воспитанным, в какой-то мере даже интеллигентным – только интеллигентные люди, как думалось ему, зачитываются Островским и Пастернаком, – но Омская кровь любила показать себя во всей красе даже в мелочах. Как говорится, великого актера можно вывезти из Омска, а вот Омск из великого актера… Поэтому, видя, как Маша из раза в раз шарахается от него самого по углам, словно от прокаженного, смотрит изучающе-настороженно из-за монитора своего вечного ноутбука, не притрагивается к кофе и ретируется сразу же, как появляется призрачная перспектива остаться наедине, Арсений, конечно, огорчался. Потому что он, вроде как, не прокаженный. Он, на самом деле, очень приветлив и горазд поболтать – вот только весь этот джентельменский набор, казалось, Машу не то, что не впечатлял, а отпугивал еще больше. И это огорчало в разы сильнее – Арсений никого отпугивать не хотел. И не такой уж он и пугающий. Одно понятно точно – он заметил, что что-то кардинально и бесповоротно поменялось, когда лохматым тайфуном Маша врезалась в него на пороге офиса, так что чуть дух не выбила. И даже не отрикошетила в ужасе, как это обычно бывало – умчалась на всех парах с бумажками восвояси, буркнув жалкое подобие приветствия в ответ. И Арсений потом еще минуту стоял, глупо пялясь на захлопнувшуюся дверь с широченной улыбкой от уха до уха. Сережа, который оказался в темном углу немым наблюдателем этой странной сцены, сказал тогда что-то до ужаса загадочное, сдобрив все это дело ехидной усмешкой и хитрым прищуром. Оповестил вроде, что Арсений помолодел лет на сто. И именно поэтому – здесь уже нет места иллюзиям и домыслам, – Арсений после своего внезапного корпоратива на Кузнецком мосту принял совсем несложное и совершенно не поддающееся длительным рассуждениям решение заявиться в Магазин поздним вечером. Не был уверен, что застанет Машу, которая, казалось, бдительным часовым торчала там все свободное время, но очень надеялся. И надежды его были оправданы. И тогда впервые он смотрел на нее совсем другими глазами, разливая чай по чашкам, тихо рассказывая о Петербурге, вглядываясь в сверкающие огоньки интереса и любопытства в ее больших серых глазах. Понял, что вляпался в историю. Почему вляпался? Да потому что извечный Петр маячил где-то поблизости в каждый удобный и неудобный момент. Его присутствие ощущалось даже в его отсутствие – Маша о нем говорила, Маша на него ссылалась, Маша с ним висела на телефоне, закатывая глаза и потирая лоб. Маша приезжала и уезжала с Петром. Маша и Петр были неразрывным тандемом, и у Арсения сомнений не оставалось – он вляпался безнадежно и очень глупо. Он ведь даже не записывает номера прекрасных дам сердца своих знакомых в телефон – Арсений еще и считал себя порядочным. А еще знал, что нравится прекрасному полу, и пользовался этим без зазрения совести, но не переходя грань, а лишь подпитывая собственное самолюбие. Подпитывать собственное самолюбие – очень важный навык. А еще жить становится веселее. Маша его самолюбие вообще не подпитывала. Она его закапывала все глубже и глубже, оставаясь при этом нейтрально-дружелюбной, пошучивая свои вечные шуточки, по большей части наблюдая за всем со стороны, нежели с готовностью участвуя в обсуждениях и бурной деятельности. Вот так сидела, позыркивала, а потом как вворачивала что-то абсурдно-смешное, что глаза на лоб лезли. И широко улыбалась следом, так что щеки надувались. А вот Арсению не улыбалась. До поры до времени. Четверговый бар стал для Арсения второй точкой перелома. Он так до конца и не понял, почему Маша с завидным постоянством обзывает этот день «Черным четвергом», почему вообще не переносит четверги и почему не очень любит вспоминать тот вечер. Арсений вот вспоминать очень любит – тогда Маша раскрыла еще одну свою грань, вылив на него свои переживания, свои рефлексии, свои сожаления и планы. Он слова вставить боялся – мало ли, передумает. Сподобился лишь на глупую цитату из Винни-Пуха, а Маша, похоже, пришла от нее в восторг. Он удивлялся всему и постоянно весь вечер, но так и не решился позвать на танец, держа в памяти обаятельную рожу Пети, по-свойски приобнимающего Машу за плечи часто, навязчиво и очень мерзко. Арсению так казалось во всяком случае. И он все еще глупо вляпался, и глупости этой не было предела, ведь сейчас он стоит у капота автомобиля с картонным стаканчиком кофе, наблюдая, как этот самый Петя изящно выруливает из-за угла на самокате с умопомрачительно довольной физиономией, имея абсолютно определенный ориентир – собственно, Арсения. К обреченному выдоху Арсения. А ведь ослепленный своими чувствами и переживаниями Арсений не заметил очевидного – Маша с Петей похожи до ужаса. Не внешне, хотя и здесь несложно углядеть сходства местами, но шутками, взглядами, позами и тем, как коварно ухмыляются, когда в голову приходит очередная каверзная идейка. Самокат затормозил ровнехонько у автомобиля, а Арсений облегченно расслабил плечи, убедившись, что Петя не изволил протаранить ему единственное имеющееся в собственности средство мобильности. Он мог, Арсений не сомневался. – Я так и знал, что рано или поздно мы встретимся, – выдал Петя, соскакивая на асфальт в своих начищенных до блеска оксфордах и пристраивая своего железного коня где-то неподалеку. Кто вообще катается на самокате в оксфордах, еще и летом? – Как ни странно, я тоже, – кивнул Арсений. Потому что с Петей они и правда договорились пересечься недалеко от университета, где невыспавшаяся и совершенно не готовая к бою Маша сражалась со вступительным. Вот уже полчаса должна сражаться, согласно Арсеньевским расчетам. Петя еще утром тысячу раз оборвал провода, и только после пятого сброшенного звонка Маша подняла трубку, чтобы получить уведомление: Петя будет на подхвате. Точнее, поддержит морально. Точнее, будет ждать Машу после экзамена. Если успеет подъехать. Но успел, и Арсений испытывал смешанные чувства на этот счет. Ничего против Пети он не имел, но тот умел заполнять собой все пространство без остатка, так что Арсеньевское и без того на ладан дышащее терпение трещало по швам спустя двадцать минут добротной коммуникации с этим кадром. Петя, бесспорно, хороший парень, но вопросов, почему он до сих пор не женат, почему-то не возникало. – Думал, не успею, – он выудил неизменно дорогущую пачку сигарет – а ведь инфляция, по Петиным горячим заверениям, не щадит и табачную промышленность, – и прикурил изящно, как только мог. Самое странное – он даже не старался. В чем-то, возможно, Арсений ему завидовал. – А где твой экипаж? – На спецстоянке, – отмахнулся он, но Арсений ждал развернутого повествования, поэтому пришлось добавить: – Въехал даме в зад. – Очаровательно. – Да, – с готовностью согласился Петя. – А еще у меня отобрали права. Но скоро вернут, я думаю. Сегодня поеду общаться, если успею. – Много работы? – попытался угадать Арсений, но не преуспел. – Свидание, – пожал плечами тот. – Дама осталась очень впечатлена тем, как я въехал ей в зад. Думаю, перейти от метафоры к… – Петя, прошу тебя! Слушать о том, какие у Пети планы на вечер, Арсению совершенно не хотелось. Хотелось закурить даже, потому что с каждой минутой он переживал за успех Машиного предприятия все больше и больше. С одной стороны, хорошо, что та не вывалилась из дверей университета спустя десять минут с начала мероприятия, а с другой – значит, не такой уж легкий экзамен? Есть над чем подумать? А может, она сидит сейчас перед пустым листом в недоумении, пока часы отмеряют драгоценные минуты? – Ты чего скукурузился? – Петя пихнул его плечом, так что Арсений вылетел из собственных размышлений, как пробка из шампанского. От шампанского он бы сейчас не отказался. – Как вы собираетесь праздновать день рождения? – быстро нашелся он в наиболее безопасной теме. Ведь Петя – человек-праздник. Пете явно нравилось обсуждать праздники, тем более если эти праздники устраиваются в его честь. Арсений пользовался этими слабостями без упреков совести. – Маша не согласовала караоке, – грустно поведал он. Арсению даже стало немного жаль. – Сказала, не хочет нести обет трезвости, чтобы я не сломал себе шею ненароком. Хотя какая разница, где ломать шею, согласен? – тут спорить действительно не о чем. – Кстати, – дернулся, словно разряд гениальной идеи прошиб мозг, – а можешь ей нашептать? – Нашептать? – против воли ухмыльнулся Арсений. – Ну, что караоке – отличный выбор. А где еще, если не в караоке, сам подумай. Да много где. Конец августа не всегда одаривает теплыми температурами и солнечностью, но в этом сезоне погода просто благоволила. Арсений мог бы выдумать множество вариантов, он бы сам взялся за организацию, несмотря на плотный график – времени оставалось в избытке, – и сложности с секретностью ввиду Машиного любопытного носа. Он бы проплыл с ней всю Москву на кораблике, он бы изобразил уютный ужин на свежем воздухе где-нибудь в тихом месте в пригороде, он бы снял дом и устроил бы там винное казино, чтобы после остаться наедине и насладиться вместе свежими сумерками и звездной ночью. Он бы отвез ее за границу на пару дней – Маша так давно мечтала куда-то выбраться, но каждый раз сдувалась под гнетом рабочих забот и собственных страхов перед неизведанным. Он и правда мог бы придумать множество вариантов. И он точно знал, что Маша не хотела бы большой шумной компании, беспрестанного бдения за Петиной безопасностью, громкой музыки, танцев и кринолинов. Но все упиралось в Петю. Праздновать день рождения Маши без Пети равно смерти, пусть и героической. Непонятно, причем, от чьей руки. А найти компромисс меж двух огней представлялось задачей для очень изощренного ума. – Это злоупотребление положением, Петя, – заметил Арсений, а Петя вмиг потух. – Я ей предложу. Но не строй надежд. Предложить – не значит уговорить. Но Пете совершенно незачем это знать. И Арсений знал, что Петя это знал. И тем не менее: – Спасибо. Ты – мой компас земной, – действительно благодарно склонил голову тот. И нет причин не верить Пете. Как и всегда. Он же глянул на часы и задумчиво протянул: – Что-то долго она. – И сорока минут не прошло. – Это срок. – Это важный экзамен, – возмутился Арсений. – Ты такой душный, – закатил глаза Петя в ответ. Совершенно так же, как это делала Маша. – Вы ж вместе живете, в одной кровати спите… В одной же? – получив уничижительный взгляд, Петя пояснил: – Мало ли, как у вас, советского поколения, заведено. Я к тому, что ты уже мог бы ее вдоль и поперек изучить. Во всех смыслах. Вот поэтому Арсений и испытывал смешанные чувства. Сейчас чаша весов склонялась больше к тому, чтобы прыгнуть в салон автомобиля и свалить подальше. – Что это должно значить? – вздохнул он. – Только то, что ты зря переживаешь. Она справится. Уж поверь мне. И все-таки верить Пете Арсений не спешил. Это всегда риск и авантюра. Однако спустя пять минут после этого невероятного диалога Маша в гордом одиночестве выпрыгнула из дверей здания университета, проскакала ступеньки через одну и в настроении, не поддающемся никакому глубинному анализу, выросла прямо перед лицами достопочтенных кавалеров. – Ну как? – осторожно уточнил Арсений, пытаясь разгадать Машино равнодушное лицо. – Нормально, – и она улыбнулась, как всегда улыбалась только ему, и ткнула в бок Петю, на что тот без слов и лишних вопросов предоставил свою элитную сигаретку. Маша без причины не курит. Арсений переживал все больше и больше. – Нормально, это как? – Ну, – табак занялся огнем, и сизый дым поплыл Арсению прямо в нос. Покурить бы. И еще можно шампанского выпить. Обмыть успех или утопить горе – один хрен, – я написала всю вторую часть. – А остальное? – потому что, если есть вторая часть, значит, есть и первая? Это вроде бы логично. – А смысла не было. Баллы наберу за вторую часть, и дело в шляпе. Арсению этот подход не нравился совершенно. Учитывая невероятную подготовку – которой не было, – не нравился в двойном размере. А переживал он все сильнее и сильнее. – И сколько баллов на проходной? – Не помню, – видимо, Арсеньевские глаза выкатились из орбит, поэтому Маша поспешила переобуться: – Шучу, Арсений, шучу. Пятьдесят шесть баллов. – На бюджет? – Там нет коммерции, – отмахнулась Маша, а Арсений призадумался, как такое вообще могло быть. Уточнил: – А ты на сколько написала? Ну, в теории. – На пятьдесят семь, – как само собой разумеющееся. – С запасом даже. Петя, – она недоверчиво осмотрела с ног до головы сначала Арсения, а затем и брата, – а где твоя хваленая моральная поддержка? Он же сейчас в обморок отъедет. – Я очень старался, – не старался он ничерта, – но не вышло. У твоего избранника очень тонкая душевная организация. – Так, – выслушивать еще и обсуждение собственной тонкой – а она и правда тонкая, тут не поспоришь, – душевной организации Арсений намерен не был. Он был намерен взять Машу за шкирку, засунуть в машину, настучать по бошке за такое халатное отношение к важным вещам. Вот весь его план, – Маша, у нас дела. – У нас дела? – изумилась Маша. – Именно так. Петя, тебя подвезти? – Вообще говоря, у меня все схвачено, – Петя кивнул на несчастный самокат, который периодически мониторил все прошедшее время, чтобы очередной любитель экологичного перемещения по городу не умыкнул находку, – но если ты настаиваешь… – Совершенно не настаиваю, – Арсений уже обогнул автомобиль, распахнул перед Машей дверь и пульнул многозначительный взгляд. Маша с видом нашкодившего котенка поплелась следом. – Был рад увидеться. – Я тоже, – просиял Петя. – Ты же помнишь о… – и нагло подмигнул, что, видимо, должно было означать надежду на разговор о караоке. – До встречи. И Арсений хлопнул дверью, стартанул резче, чем привык – а опасное вождение он на дух не переносит, его просто мутит в прямом и переносном смысле, – и выехал на проезжую часть. Тарабанил пальцами по рулю, не отводил глаз от светофоров и сохранял пуленепробиваемое спокойствие, которое ни коим образом не выдавало его озабоченность. – И чего ты надулся? Видимо, над пуленепробиваемым спокойствием еще работать и работать. Маша же копалась в сумке беспечно и очень умиротворенно – если предвидится ярмарка Оскаров, первый вручат именно ей, а совсем не Арсению. Что ж, теперь можно нервничать неприкрыто. Хотя… – Я не надулся. – Надулся. Я же вижу. Отмена. Без «хотя». Зеленый свет мигнул дважды, Арсений остановился в точности перед стоп-линией. Теперь можно приступать. – Что ты будешь делать, если не поступишь? – все-таки сдался Арсений. – Этот вариант не рассматривается. Арсений такой непоколебимой уверенности не разделял. – Судя по тому, как ты подошла к экзамену, одна ошибка – и ты в пролете. – Ошибки быть не может. – Всегда есть вероятность ошибки, Маша. Всегда. Даже когда ты на сто процентов уверена в своем успехе. А уж если захотят придраться… – Арсений, – она положила свою ладонь на его, покоящуюся на руле крепкой хваткой. Это, конечно, совсем не безопасно, по скромному Арсеньевскому мнению, однако пальцы подрасслабились, и тихий выдох незаметно выскользнул из губ, – я ценю твое неравнодушие. Но ты правда переживаешь без причины. – Маш… – Я все-таки лучше знаю свои шансы. Я же писала эту хрень, а не ты, – резонно заметила Маша. – Я в себе уверена, а от тебя прошу только верить мне. Ты мне веришь? – Я тебе верю, но… – Вот и славно, – широко улыбнулась она, вернувшись к своему рюкзаку. Поведала: – Я бы вышла раньше, но у меня потекла ручка. Пришлось искать новую. Хотя мне казалось, что я брала запасную… – Ты, кажется, оставила ее на обеденном столе, – похолодев, произнес Арсений. «Похолодев» – потому что такое происходит по рассеянности и невнимательности, а если по этим причинам была утеряна ручка, каков шанс, что неверно были высчитаны числа? – Точно! Тогда пазл сложился. Кстати, а куда мы едем? – Пить шампанское, – загробным голосом отозвался Арсений, плавно входя в поворот уже на Патриарших прудах. Пить шампанское. И топить Арсеньевские опасения и шансы на Машин успех.  

Сцена вторая. Антон.

  Антон ничего не понимал. Он всегда считал, что в покере, вообще-то, неплох. Недурен. Можно даже сказать хорош. Да, подходит – Антон в покере хорош, по Антонову, безусловно, объективному мнению. Он и турниры смотрит, и на них ездит, и даже вырывается в финал. Дома поигрывает – ведь для отличной игры в покер важна отличная компания. Их есть у Антона. Антон, можно сказать, профи. В какой-то степени. С какой-то стороны. И Антон за победой, прям уж такой основательной, никогда не гнался. Вышел в финал – и достаточно. Победа же? Конечно, победа, а что ж еще? Но не в этот раз. В этот раз Антон решил твердо – выиграет. Ну точно выиграет – он уже и Ире пообещал, и с пацанами поспорил, и во сне ему этот ебучий турнир сниться начал. Зачем пообещал, зачем поспорил? Да на кураже был. Не помнит Антон, зачем. Просто решил. «Мужик сказал – мужик сделал», – звучала простая истина, вот только чем дальше в лес, тем меньше Антон был уверен в собственной покерной чуйке. Что-то и проигрываться начал из раза в раз, что-то и рука не идет, что-то и вообще… Поэтому были предприняты бескомпромиссные меры. Решение пришло быстро и не вызвало ни секунды отторжения – отличное решение, стало быть. Очень важно, чтобы мужчина по жизни умел принимать решения, и, желательно, отличные решения – этому еще Воронеж в свое время научил. И Антон ничего не понимал. Он так и сказал: – Я ничего не понимаю. – Москва не сразу строилась, Антонио, – похлопала Маша его по плечу. – Давай еще разок. Вот у тебя есть карты. Посмотри на них внимательно, запомни, – Антон внимательно посмотрел, а потом понял, что над ним издеваются, на чем свет стоит. Состроил кривую рожу. – Хорошо-хорошо. Давай, допустим, посчитаем вероятность выпадения на терне… ну, пускай сета, для простоты. Общую вероятность сета мы уже считали, так что тут уже можно бахнуть условную вероятность. А можно и по-другому, кстати, но лучше так, – задумалась на секунду Маша, а затем радостно объявила: – Рисуем множества! – и Антон чуть не умер. – Я больше не могу. Мне кажется, ты просто стебешься надо мной. – Может и так, – и совсем не было понятно, стебется Маша или нет. – Но ты точно не поймешь смысл, если не залезть в истоки. – Да мне не нужно смысл понимать, мне нужно просто прикинуть исход. – Ну, как показывает практика, с таким подходом ты стабильно лажаешь. Ну прости, – подняла руки в капитулирующем жесте, – кто, как не я, тебе об этом скажет? – Поэтому мне надо прикинуть исход немного точнее, – почти взвыл Антон. – А ты, Машиндра – ты не женщина, ты тиран. Собака ты злая, Маша. Маша с сомнением поразглядывала вселенскую скорбь на Антоновом лице – уж это выражение было отработано филигранно, на Иру всегда производило должное впечатление, – а затем вздохнула, схватила исписанный числами листочек и принялась выводить на чистой стороне какие-то сеточки-решеточки. Антон с облегчением вздохнул – кризис миновал. – Я дам тебе таблицы вероятностей, – недовольно пробурчала Маша-сэнсэй, орудуя ручкой очень огорченно. Антону было немного стыдно, но не очень – его мозг не выдерживал и никогда не выдержит всех Машиных приколов, хоть убей. – Выучишь наизусть. – И все? – удивился он. – Ну, ты знаешь, что такое «умножение»? В школе проходил? – получив утвердительный кивок без лишних выкобениваний, заключила: – Отлично. Считать прям глобально ничего не нужно, просто по формуле перемножишь в случае чего. – На турнире? В уме? – Можешь в экселе попробовать. – Обхохочешься. Маша была, что называется, «своя в доску». Антону с Машей было легко, весело и интересно – до поры до времени. Пока Маша не начинала нещадно душнить своими прикидками, считалочками, формулками и иже с ними. Но такое с ним, Антоном, случалось редко – только в дни покера в его собственной квартире. Вот тогда Маша разгонялась не на шутку, так что приходилось заливать пожар белым вином. Или красным – уж что в шкафу найдется. Иногда ему бывало неловко, что поддержать ее воодушевленный настрой не удается. Пару раз он пытался, но его попытки расшиблись всмятку о Машино снисходительное выражение лица – и где-то это выражение Антон уже видел. Вот уже лет десять, не меньше, перед глазами маячит. Голубоглазое такое снисхождение, очень доброе, но очень душное. Нашли они друг друга, и Антон этому был очень рад. Наблюдать за всей этой мелодрамой с самого начала было очень забавно. Внесло интерактива в серые будни, так сказать. Маша смешно бегала от Арсения, Арсений смешно ничерта не понимал, Петя смешно за всем этим следил с очень загадочным видом, словно всевидящее око и преисполненный великой мудростью старец. А вот Антон с Димой и Сережей самую суть просекли сразу – когда Арсений начал, как заводной, наваривать всем кофе. Арсений никогда кофе никому не варил – Арсению варили кофе. А тут будьте здрасьте, как любит говорить Маша – прям-таки в баристы записался. Очень подозрительно все это было с самого начала. А уж на гастролях тот просто места себе не находил. Бродил унылым привидением, уткнувшись в телефон, огрызался на всех и вся, косился на Антона недобро, особенно, когда упомянутый Антон натягивал искреннюю широченную лыбу и писал кружочки. А Маша очень ненавязчиво в каждом третьем сообщении интересовалась: «А как же поживают ребята и Арсений»? Антон друзей не палит. Антон друзей не сдает. Антон – партизан, каких поискать. Но Маша при всей своей сутулой худощавости представлялась слоном в посудной лавке, а Арсений походил на нахохлившегося голубя. Они сами себя выдавали с потрохами, здесь и палить нечего было. А отказать себе в удовольствии немножко побесить обоих Антон не мог. А потом, хотя и еще до того, как Антон добился неопровержимых доказательств, Маша с Арсением абсолютно замечательно ворковали по углам. Антон все гадал, осознают ли они сами, как сопливо-романтично смотрятся вместе? Антон против соплей и мелодрам ничего не имел и даже вполне себе их уважал, а в живую и каждый день наблюдать такое было… ну, прикольно. Искренне радовался за Арсения. А Маше желал крепких нервов. Но уж когда Арсений совсем отчаялся – отчаяние его выражалось в недовольной моське всегда, язвительных отыгрываниях на Историях, повышенной взрывоопасности на Громком вопросе, – Антон предложил выпить. Предложение выпить – негласный сигнал, мол, надо обсудить. До обсуждения может и не дойти вовсе, однако удочка закинута. Захочет – поговорит. Поэтому в один день они все-таки накидались. Несильно, больше для настроения и из интереса, хватит ли содержимого мини-бара Арсеньевского гостиничного номера – он в своих раздумьях и от Сереги свалил, видно, тот совсем замучил несчастного Ромео своими шуточками, – на доведение до нужной кондиции. Нужная кондиция определялась по ходу действий, а точно выяснилась только наутро. Вердикт: накидались, но чуть-чуть. И этого «чуть-чуть» вполне хватило, чтобы Арсений запиздел за жизнь, обходя, тем не менее, стороной ту самую тему. Так что Арсения этого пришлось буквально ловить в сачок как гребаную бабочку. Поймать не удалось, что закономерно, а потому не осталось выхода, кроме как спросить в лоб. А тот, к Антонову удивлению, и не отнекивался – только и ждал и вздохнул с облегчением. И вот так они вдвоем – а точнее сказать, втроем вместе с неожиданным Петром, от одного вида которого Антон приходил в дичайший восторг, – вынашивали план по захвату Машиного сердца. Антон, конечно, старался Арсению намекнуть, что, по всей видимости, захватывать особенно нечего – позиции были сданы уже давно. И тот намеки вроде даже и понимал. Вроде даже и не спорил. Но что-то его все-таки коробило. Что именно – Антону узнать было не суждено. А потом вся операция свернулась вмиг. Антон тогда опять ничего не понял. А потом, когда заметил, что Маша от Арсения больше не шарахается от слова совсем, что Арсений перестал метать пристальные взгляды в ее адрес, что Петя потерял к ним обоим всякий интерес – тут уж начал о чем-то догадываться. Ну не совсем же он идиот, два и два сложить ведь может. И по той же причине совсем не случайно он заявился в Магазин в свой выходной день – а именно затем, чтобы застать Машу и Арсения в совершенно очаровательном амплуа. Они тогда очень смутились. Антон тогда был очень собой доволен. – Какой приз? – спросила Маша, сгребая карты в кучу и перемешивая их прямо на столе. – Не знаю, миллионов четыре-пять-шесть, наверное, – пожал плечами Антон, на что Маша одобрительно выпятила нижнюю губу. – Ну да, это такой, не медийный турнир. – Я буду за тебя болеть. – Ну кто ж, если не ты. Из таких вещей и складывалась их дружба. Антон называл все это дело дружбой, потому что знал, что это дружба. Других причин не найти. Маша откликалась на его зовы о помощи, помогала в мелочах и больших вопросах, не стеснялась сказать прямо, когда он, Антон, «дебил паскудный», а когда, наоборот – хорош до чертиков. А Антон тайком от Арсения доставал ей хорошие места на концерты и моторы – гордая Маша отказывалась принимать такие подношения от своего личного попечителя, – звал играть в покер, знакомил с друзьями и закрепил их чат в телеграме. Антон даже Иру не закреплял – хотя, ремарка: с Ирой они почти не переписывались, больше созванивались, – а Машу вот закрепил. Разве это не роспись под свидетельством о дружбе до гроба? Антон вообще считал себя человеком действия. Легко сказать, сложнее – сделать. Или наоборот? Какая разница. Просто он пульнул очевидный намек: – А я бы поболел за тебя. – Тогда это не конкуренция, – Маша, кажется, пропустила этот самый намек мимо ушей, но Антон-то прекрасно знал, как на самом деле она пропускает намеки мимо ушей. Это не тот случай. – Это здоровая конкуренция. А еще, – он вылез из-за стола, затащил Машу на диван и напялил самое восхищенное выражение лица в мире, – представь, Машиндра: Сочи, море… – Октябрьское море, уже представила. – …набережные, вечернее небо, а вместо звезд – огни казино… – Гладко стелешь, – хмыкнула Маша. – А ты не умеешь не перебивать, верно? – А ты не первый, кто это заметил, – Маша улизнула со своего места и все-таки прибрала колоду в упаковку. – Конкретное предложение, Антон Андреевич. Без конкретики не работаем. Конкретное так конкретное. Антон конкретику любит – сильно облегчает жизнь. – Машиндрище, погнали на турнир? – О нет, без меня. – Возьмем с собой Петю! – Тем более, – ужаснулась она. – И Арсения! – Да ты сам себе не помогаешь, Антон. И все же – слабовато ты, Маша, отнекиваешься. Слишком быстро отбиваешься. Уж Антон-то знает на тебя управу. Вы не поверите своим глазам: Маша прогнется в два счета, стоит только… – Пожалуйста? И она обернулась с заговорщицким видом. Прищурилась, опасно склонила голову набок и зловеще припечатала тяжеленным: – Хорошо, – а разговоров-то было, господи боже. – Но я ужасно азартна. – Я тоже, – не уступал Антон. – Если я и поеду, то только за победой. – Как и я, – не унимался он. – Я вынесу тебя в щепки. – У меня есть таблички, – тряхнул листочком в руке. Маша, казалось, даже стушевалась. – Да, таблички – несомненное преимущество, – кивнула наконец. – Из тебя вышел бы достойный противник. – А я о чем, – обрадовался Антон. – Бери своего Арсения, смотаемся в Сочи, вынесем там банк. Напоим Матвиенко, в конце концов! – Ах вот в чем дело. Тогда у меня нет права на отказ, – и, не стирая с лица коварное выражение, перевернула очередной листок: – А теперь тем более рисуем множества, Антон.

Сцена третья. Маша.

  Мелкая ругань началась еще днем – сразу после мотора. Причем инициатором, как ни странно, стала Маша. Ну, как «инициатором» – Маша-то ругаться не любит и не умеет. Но что Маша умеет, так это филигранно подкидывать для того поводы, а потом удивляться, мол, а что, собственно, произошло. Маша в магистратуру не поступила, а точнее – набрала пятьдесят четыре балла вместо обещанных пятидесяти семи. Объявлять Арсению об этом она, разумеется, не планировала, но Арсений сам до сути докопался – ненавязчиво задал вопрос, как обстоят дела, а Маша, зарекшаяся врать Арсению и только Арсению, сначала изворачивалась, а потом, собрав в кулак смелость и достоинство, сказала все как на духу. Сначала Арсений молчал, молчал стоически и героически, до мотора не возникал – просто смотрел строго и очень серьезно. Маша сидела в углу с ноутбуком, возвращала все строгие взгляды с видом очень дружелюбным и мирным – надеялась, что буря минует. Антон под перекрестным огнем бродил аккуратно, вопросительно поглядывая на Машу, осторожно подбираясь к Арсению, да и вообще – не отсвечивая. Мотор Маша отсидела в настроении смешанном – микс из опасений, неудовлетворенности результатом, а также возмущением от Арсеньевской развязности на сцене, которую он напустил совершенно точно злонамеренно и целенаправленно, просто не оставлял и шанса сохранять стабильное умиротворенное состояние. К тому же после съемок Арсений спокойно переоделся, собрался, пожал руки дорогим коллегам, приобнял Машу за талию и весьма настойчиво поволок к машине. Настойчиво же усадил на переднее сиденье, обошел автомобиль, уселся сам и: – А я говорил. Маша нервически улыбнулась – не могла она не улыбаться, когда Арсений заводил свою шарманку. Может, конечно, показаться, что он безмерно доволен, что оказался прав, однако Маша знала – ее выступление попросту Арсения расстроило. И ведь он и правда говорил. – Уверена, они где-то ошиблись, – потому что Маша точно знала, что сама ошибиться не могла. Маша в таких вещах не ошибается. Маша умеет считать. – Результат на табло, – пожал плечами Арсений. Они уже выехали на проезжую часть, и, не отрывая взгляда от лобового стекла, он добавил: – Пристегнись ради бога. – Я схожу на апелляцию, – ремень безуспешно застрял, и Маша монотонно его дергала без единой попытки починить механизм. – Как вообще можно было подаваться только в один университет, а потом еще так глупо подходить к этой возможности, – сокрушенно покачал головой Арсений. – Пристегнись, Маш, я прошу тебя. – Да пристегиваюсь я, хорош паниковать, – ремень все не поддавался, и Маша с интересом повернулась к заевшей ленте и принялась ковырять пластмассу. – Максимум, что там могло быть – обсчет, но я никогда не обсчитываюсь. – Никогда не говори «никогда». Маш! – Да что?! Я не виновата, что у тебя хреновый ремень безопасности. – Это не ремень хреновый, – огрызнулся он, перегнулся через Машу и одним движением перетянул злополучный ремень. Нос обволок очень мужской и очень знакомый одеколон, Маша прикрыла глаза и потеряла бдительность. Утонула вмиг – и нет надежды на спасение. А Арсений, черт такой, точно знал все Машины слабости. В салоне незаметно установился штиль и тишина. Спокойная, мирная и добрая. Тишина может быть доброй? Маше думалось, что вполне может. Не давящая, не нервирующая, а обыденная и легкая. Когда не нужно искать темы, не нужно беспокоиться о неловких паузах, можно смотреть в окно автомобиля, считать мелькающие деревья и улыбаться. Улыбаться счастливой и немного смущенной улыбкой. – У меня есть знакомый, я переговорю с ним – возможно, тебя примут без вступительных. Добрая тишина испарилась, махнув хвостом. – Не надо, – нахмурилась Маша. – Мне это не нравится. – Почему? – искренне недоумевал он. – Потому что я вполне способна поступить самостоятельно. Если бы мне был нужен блат, я бы сходила к Пете, – не спрашивайте, Маша сама не знает, откуда в его телефонной книжке столько полезных контактов. – То есть, мою помощь ты не хочешь принимать из принципа? – Арсений, ты что, – Маша округлила глаза, – цепляешься к словам? Как дешево! – Я всего лишь хочу тебе помочь. Позволь мне – у тебя просто будет возможность, а воспользоваться ею или нет, ты уже решишь сама, – глянул своими светлыми до одури глазами, мягко улыбнулся, так что нежные морщинки пробежались в уголках глаз и у тонких губ, и добил проникновенным: – Для меня это важно. – Я подумаю, – спустя несколько секунд, что ощущались, как вечность, отозвалась Маша.   И добрая тишина снова вернулась. Арсений умел убеждать и вить веревки ненавязчиво и очень искусно. В маленьких жестах, в деталях, в нюансах. В заботе и таких теплых взглядах, в снисходительных улыбках, в невесомых касаниях. Маша свое мнение проталкивала и пропихивала на непоколебимом спокойствии, на своей уверенности, в аргументах и доводах. Но все это очень часто рассыпалось об Арсеньевские глаза, о его мягкие руки, легкие поцелуи и наклон головы – понимающий, просящий и убеждающий. Они шли друг другу на уступки поочередно, охотно и не очень, но избегая больших конфликтов, разговаривая и добиваясь сути. Примерно так они и выбрали, наконец, квартиру. Маше было пофигу, где и как – главное, чтобы не в самой жопе мира. Поэтому, когда Арсений в один вечер плюхнул перед ее носом толстую папку с избранными вариантами, ей оставалось только листать картинки, читать характеристики и поглядывать на ценник. Решили, что Машина квартира останется Машиной, а сама Маша еще и заявила, что намерена сдавать жилье, потому что «рынок имеет потенциал к росту». Необходимо было лишь обновить ремонт, а приятное расположение, хорошая планировка и прекрасный размер площади сделают свое дело. С покупкой разобрались быстро – помог Петя, который и швец, и жнец, и риэлтор в прошлой жизни. Ни Маша, ни Арсений заниматься отделкой не собирались, так что выбор пал на вариант, позволявший лишь собрать манатки и въехать. Просто, быстро, не очень дешево, но и Маша не нищеброд. О чем как раз спорили, так о том, как делить оплату. Арсений вообще делить не собирался – «мужчина может позволить купить себе и своей женщине жилье». А вот Маша настаивала сначала на опции «50 на 50». Под гнетом Арсеньевской нудятины прогнулась до «30 на 70». В итоге Маше позволили вкинуть лишь 10% стоимости и оплату перевозки мебели – Арсений был очень горд своей победой. Так что в данный конкретный момент они въезжали на новую страницу жизни – теперь уже полноценно совместной, – пристегнутые и препирающиеся по мелочам. Скорее всего, свою роль сыграл нервяк и ожидание – доставка мебели должна была прибыть вот-вот, а дальше им вдвоем придется таскать коробки и сумки на восьмой этаж. Маша очень не хотела таскать коробки и сумки на восьмой этаж. Маша и так ненавидела собирать вещи. Еще больше она ненавидела вещи разбирать. А уж таскать их на восьмой этаж Маша просто на дух не переносила. Но Арсений сказал что-то вроде: «Мы должны прочувствовать романтику момента», – потом опять посмотрел своими голубыми глазами очень по-Арсеньевски, поцеловал в нос, в щеки, в шею, и все – Маша пала в неравном бою. Но довольства ситуацией это не добавило. – Я работаю для того, чтобы жить в свое удовольствие, – пыхтела она, затаскивая свою ношу в подъезд и придерживая дверь ногой, – а не для того, чтобы тратить свои жизненные силы еще и на физический труд. – Тебе полезен физический труд, – послышался голос Арсения, лицо которого полностью закрывалось башней из картонных коробок, коробищ и коробочек. В сравнении с этим грузом Машина маленькая сумочка смотрелась просто смешно. Однако ворчать она не переставала: – Интеллектуальная работа гораздо полезнее. Советую попробовать как-нибудь. – Хочешь, я сам все остальное подниму? – вздохнул Арсений. – Нет. Но ныть я не прекращу. – Я тебя понял, – и он улыбнулся из-за своих коробок, так, как никто никогда Маше не улыбался. – Прошу взять на карандаш: твое нытье я готов слушать хоть всю жизнь. А Маша снова и в который раз подумала, что и не представляла, как сильно можно любить человека. – Ой ли, – ухмыльнулась. – Мое нытье отчаянно неблагозвучно. – Нытье любимой женщины – музыка для ушей, – невозмутимо отбился Арсений. Маша остановилась на полушаге, застряв где-то посреди порога подъезда. Что-то в её голове упорно не сходилось. Не складывалось и не срасталось. Схоже ощущению, будто о чем-то забыла. Или походит на раздумья матерого следака, который днями и ночами не дремлет, посвящает всего себя загадочному расследованию, пытается свести воедино нити событий, сопоставить кусочки пазла и разглядеть картину целиком. Словно вертится на языке, свербит в носу от близости разгадки, пальцы потряхивает от возмущения и предвкушения одновременно. Будто вот сейчас, сейчас-сейчас, точно-точно все поймется, разгадается, уловится – останется только схватиться за этот хвост и закрутить его в спираль очевидности. – Машунь, если тебя внезапно не осенила прорывная научная теория, то мне, вообще-то, тяжело, – Арсений, поджав губы, выжидал, пока Маша отвиснет и пропустит его в дом. Маша отвисла. В дом Арсений пропустила. И тут же шмыгнула следом.  – Если ты о Задачах тысячелетия, то это не совсем мой профиль. Хотя их целых шесть. Не решенных, я имею в виду, – она спешно семенила по лестнице к лифту, краем мысли удивляясь, как Арсению удается так филигранно держать баланс своей устрашающей вещевой пирамиды.  – А решенных? – отозвался тот, поддерживая светскую беседу больше из вежливости, чем из настоящей увлеченности. Ах, как жаль. Ведь Маша не собирается затыкаться. – А решенная одна. Знаешь, кто её решил? – Не представляю. Кнопка вызова лифта блеснула красным огоньком. Арсений сгрузил свою ношу на пол, предварительно просканировав местность на наличие грязи. Грязь была. Альтернатив не было.  – Перельман, – с готовностью оповестила Маша.  – Который сборник задач написал? – ухмыльнулся Арсений. – Ты, Арсентий, пренеприятнейший человек, ты в курсе? – Маша понуро почесала макушку. – Если бы ты меня почаще слушал внимательно, – он снисходительно прищурился, – то знал бы, что Перельман получил две математические премии, а еще на три был номинирован. И не за задачник, если тебе интересно. – Очень интересно, Маш, очень. Лифтовые двери разъехались, и они шагнули в кабину. Маша потупила над кнопками этажей пару секунд, пока Арсений сам не ткнул нужную цифру. Маша, по правде сказать, больше была увлечена их приключением, чем запоминанием важных деталей, а потому морально уже готовилась к случайным блужданиям вдоль и поперек района, покатушкам от крышы до подвала в поисках нужной квартиры, беготне по лабиринтам коридоров этажа в высматривании знакомой двери. О предстоящих трудностях она заявила сразу, и Арсений горячо обещал, что будет водить ее за ручку от работы до дома и обратно, пока Маше в страшных снах не начнет сниться этот маршрут. Маша за ручку ходить не хотела. В ее планах было как-нибудь незаметно и очень вероломно улизнуть от настырного сопровождения, чтобы показать свою самостоятельность во всей красе. Главное потом не оказаться в полицейском участке – так уже бывало, и Петя долго издевался.  Еще она надеялась, что от таких выкрутасов у Арсения не случится сердечный приступ. – Наверное, богатый мужик, – продолжал тем временем упомянутый Арсений. Видимо, его все-таки замучила дремавшая доселе совесть. Или просто не хотел казаться пренеприятнейшим человеком. – Он отказался от большинства наград, – отмахнулась Маша. – Не дай бог ты такая же бескорыстная. – Ни в коем случае.  Еще пара секунд в ожидании лифта, минута в кабине, спуск по лестнице – она Маше особенно нравилась: широкая, ухоженная и, в общем-то, довольно презентабельная, – и вновь коробки.  – Я, на самом деле, это к тому, – легким движением руки Арсений снова превращается в грузчика-носильщика, – что, раз ты прорешала задачник Перельмана накануне экзамена, то не исключено, что и какую-нибудь эту задачу тысячелетия решишь. Сколько там за нее дают? Дают же? Маша подарила ему глубокомысленный взгляд. – Миллион грязных зеленых бумажек. И я не прорешивала его задачник. – Ах, подводит память, – иронично закатил глаза он. – И чего тогда удивляться результату? Опять свою дуду завел. Маша вздохнула. И долго припоминать будет? Признавать, что в какой-то степени Арсений прав, не хотелось совершенно. Во-первых, у Маши все еще оставалась гордость, хотя и не очень притязательная – во всяком случае не такая ранимая, как Арсеньевская. Во-вторых, Маша на сто – нет, на сто десять, – процентов была уверена в собственном успехе. Была ли в ее задумке набрать баллов впритык толика выпендрежа? Разумеется. Хотела ли она кому-то что-то доказать? Возможно. Просчитала ли она риски? Естественно. Даже с запасом нарешала. И ошибки быть не могло. Как же он не понимает?.. Но Машу совсем не это беспокоило, если уж правду-матку рубить. Беспокоило глобально, но не сейчас. Сейчас под кожей зудело совсем не это. В голове все еще не сходился пазл, не распутывался узелок и прочее и прочее и прочее. Сама не понимала до конца, что же могло навести такой шурум-бурум в ее лохматой голове, но очень старалась понять. Скоро-скоро. Сейчас-сейчас. – Дверь откроешь? – непрозрачно намекнул Арсений, поудобнее перехватывая коробки. На автомате молча повернула ключ и пропустила его в квартиру. В их квартиру. В их первую квартиру. Ну ничего себе – осознание, казалось, догоняло только сейчас. Маша вросла в пол, так и не перешагнув порог, словно новыми глазами рассматривая широкий коридор, дверные проемы, светлые стены и кучи коробок, в которых были их вещи. Их – и Маши, и Арсения. Эмоции сменялись одна за другой – легкое смятение, фантомное непонимание, отголосок иррационального страха, а следом воодушевление и нежность, от которой в глазах вставали слезы. Маша все держалась за ручку двери, глядела, как Арсений с очень деловым и сосредоточенным видом раздвигает коробки так, чтобы была возможность без лишних травм пробраться вглубь коридора, и практически не дышала. – Ты чего не заходишь? – он разогнулся и настороженно осмотрел Машино каменное изваяние. – Так это, – Маша обернулась на лестничную клетку, словно только очнулась ото сна, – коробки же. – Мы уже все перетащили, – заметил Арсений. – Вот как? Быстро мы. Как прыжок с обрыва – Маша перешагнула порог, закрыла входную дверь и прислонилась к ней спиной. Все еще всматривалась в каждую пылинку. Все еще не могла насмотреться и не могла осознать – теперь уже очень определенную вещь. Пазл в голове сложился, узелок распутался. Красные нити детектива привели к единой точке. – Все в порядке? – Арсений начинал заметно нервничать – засунул ладони в карманы, озабоченность с лица скрыть не был в силах. Уголок губ дрогнул. – Да, – кивнула Маша. – Да, вполне. Отлично, я бы сказала. – Ты передумала? Маше казалось, она слышит, как стучит чужое сердце. Наверное, рвано, обеспокоенно, сердце это было готово принять любой ответ, но от этого не менее страшилось исхода. А с собой Маша не могла ничего поделать – серьезные разговоры у нее все еще хромают, а собственные чувства такие сложные и непонятные, что мир вставал с ног на голову. Ее сердце тоже немного страшилось. Но она все же соберется с духом. – Конечно, нет. Я бы никогда… – покачала головой. Вздохнула глубоко и решительно. – Насчет того, что ты сказал у подъезда. Ты прям имел в виду... то самое? Теперь Арсений глядел на нее очень тупо. Из раза в раз он так старался ухватиться за ее кривые мысли, понять и не выспрашивать, но из раза в раз формулировки оказывались сущим адом, не подвластным мозгу человеческому. Маша мысленно хлопнула себя по лбу. Стоило заглянуть на курсы русского языка, а не на мастер-класс по узбекской кухне. Что толку от того, что Маша умеет лепить манты, если в родной речи она лепит подобное? – Ты о пользе физического труда? – попытался сострить Арсений, но вышло провально до скрипа зубов. На него просто жаль было смотреть, а Маша все еще тщетно пыталась сложить мысль в осознанное предложение. Ну же, где же ты, космическая связь? Где же понимание без слов, где же диалог во взглядах? – Нет, я о нытье, – она качнулась с пятки на носок, стараясь смотреть прямо, но непроизвольно разыскивая интересные детали где-то поодаль. Страшно же, что ж тут делать. – О том, что я готов слушать его всю жизнь? – В том числе. Хотя я сомневаюсь в твоей выдержке, уж извини. – Принимается, – согласился он. – Так что там с нытьем? – Музыка для ушей, – хотелось зажмуриться. – Нытье любимой женщины – музыка для ушей. Это не… – очередной вздох, спина надежно упирается в дверь, не давая провалиться сквозь землю. – Не оборот речи? Точнее, оборот, конечно, но в каждой шутке – доля шутки, и я… – Я не шутил. Ладони из карманов расслабленно вытянулись. Его плечи расправились и расслабились. Нервозность и переживания ушли, словно и не было. Столько честности в одной только позе Маша в своей жизни еще не видела. – Не шутил, – повторила она попугаем, не мигая. – Ты – моя любимая женщина, Маша. Ты права – это не для красного словца. – И если я выстрою логическую цепочку… – Прекрати, – Арсений поморщился. – Я не хочу, чтобы это звучало так, будто ты вытянула слова клещами. Маша кивнула – очень по-дебильному. Скорее всего, она, слившаяся с местностью, еле дышащая, спрятавшая руки за спину, выглядела весьма глупо. Арсений все еще стоял на приличном расстоянии, и эта дистанция выворачивала внутренности. Хотелось протянуть руку и коснуться его груди, смять ткань футболки, почувствовать тепло, проверить на реальность, убедиться, что Арсений – не голограмма и не призрак, не плод воображения. Они стояли в тишине – уже не доброй, но интимной, смотрели друг на друга. И теперь и правда не нужно было слов. Или так только казалось. – Я люблю тебя, – тихо произнес Арсений, и кровь побежала по венам со скоростью света. Щеки налились румянцем, в носу засвербило, пальцы сжали друг дружку за спиной. И он сделал шаг навстречу. Затем еще и еще один. Настойчиво вытянул Машину руку из ее укрытия, мягко провел большим пальцем по костяшкам, а потом приложил к губам. И повторил такое немыслимое: – Я тебя люблю. – Ты уверен? – брякнула Маша, и захотела умереть на месте от собственного идиотизма. Однако не последовало ехидства, закативших глаз, разочарованного выдоха. Непоколебимое спокойствие, и только. И глубокий-глубокий взор. – Уверен. И даже сильнее, чем ты убеждена в неверной проверке твоего экзамена. – Это невозможно, – она улыбнулась и сразу получила ответную улыбку. Дернула все-таки подол Арсеньевской футболки, оттянула его и понаблюдала, как на ткани вылезли легкие складки. Подняла глаза. – Я тоже уверена. Арсений кивнул. Он понял, конечно, понял. По-другому и быть не могло. Но Маше этого было недостаточно. Она грела в душе эти слова неописуемо долго, держала в сокровенном секрете и никому свой секрет не рассказывала. Эти слова, эти чувства вросли в кожу, пустили корни в костях, обвили сердце виноградной лозой и все увеличивались в размере, пока не перестали помещаться в груди. Она шептала их себе под нос на кухне, когда Арсений желал добрых снов и уходил в спальню, шептала по завершении телефонного звонка, шептала наедине с собой – проговаривала иногда, словно невыносимую слабость. – Я люблю тебя. Без «тоже», – она всмотрелась в его глаза доверчиво и тоже очень честно. – Это не ответ, а констатация факта. – Ты самая романтичная девушка, какую я только мог встретить. Горячая ладонь ложится на талию, пальцы аккуратно пробираются под ткань футболки, оглаживая кожу. Очерчивая родинку на боку, пробегаясь узором по животу, ненавязчиво съезжая к кромке джинсовых шорт. Маша не отрывает взгляда от его лица. Ресницы, брови, еле пробивающаяся легкая щетина, рельефный кончик носа; каждая деталь, каждая морщинка, каждая клеточка – она все любит, ей все нравится, Маша не может представить ничего прекраснее. И ничего ближе. Ближе и ближе, и вот уже губы соприкасаются где-то в уголке рта, мягко и сухо. Еще раз – глубже и влажно. И еще – не переходя грань нежности, спокойно, трепетно, очень и очень правильно. На контрасте пальцы на ее шортах вытворяют какое-то ужасное безобразие – вытаскивают пуговичку из петли, проводят по молнии на пробу, хватаются за бегунок. Губы целуют, между ними нет воздуха и нет недосказанностей. Тихий скрежет разрезает тишину, и давление ткани на бедрах ослабевает. Он смотрит в глаза в последний раз, в последний же раз дарит долгий, тягучий, не оставляющий сомнений поцелуй – знакомый и новый одновременно. Спускается ниже – щека, шея, ключица. Исчезает совсем из поля зрения – Маша продолжает помутневшим взглядом глядеть перед собой. Опускает веки – не нужно видеть, чтобы чувствовать. Ткань по ногам и на пол, холод на коже, мурашки вздыбливают мелкие волоски. Теплое дыхание где-то внизу, где-то в опасной близости – глаза закрыты, остается только отдаваться ощущениям. Поцелуи – они везде: на коленях, на бедрах, на выступающих острых косточках. Выше, ниже, глубже. Руки скользят нежно, но крепко, оставляя за собой красные росчерки. Шумный вдох – и больше ничего не помнится, все забывается, а глаза все еще закрыты. Вязко, развязно, без стеснения и смущений. Пальцы в мягких волосах, сжимаются аккуратно, безболезненно, но настойчиво. Залезают за ворот футболки, чтобы почувствовать перекатывающиеся мышцы, прикоснуться к своему счастью, краем сознания ощутить, как плечи подрагивают, уловить такой же восторженный рой мурашек, такую же чувственность. Чувственность, взаимность, доверие, любовь – все вместе, все перемешано, уже не различить и не отделить. Выдох – колени подгибаются, но тело находит уверенную поддержку. Ей не дадут упасть, ее подхватят, крепко и надежно. Но мир уже неумолимо крутится в безнадежном водовороте. Такой горячий воздух, такое раскаленное дыхание, губы раскрыты непроизвольно, они глотают последние крупицы кислорода и здравого смысла. Вдох – громкий и откровенный, на грани и на лезвии ножа, он отражается от чужого выдоха, повторяя интонации и эмоции. Тело плавится, оно буквально стекает вниз, на пол. Хватка ослабевает, губы встречаются вновь, мажут без разбора везде, до куда только могут достать. Объятия, руки, что обвивают тела в запутанном клубке. Тихий шепот, важные слова, вновь и вновь, они звучат каждую секунду, не дают возможности опомниться и очнуться от наваждения. Дрожь, шум в ушах, взгляд глаза в глаза, снова признания, снова чувства, снова обнаженные души, словно оголенные провода. Футболка летит куда-то к стене и к чертовой матери, звон пряжки ремня, несдержанный вздох. Жесткий пол под лопатками, оглушающий грохот опрокинутых коробок, тихий смех, ладони на шее, ладони на ребрах, ладони на груди. Спутанные пальцы, спутанные волосы, спутанное же дыхание – одно на двоих. И опять глаза закрыты, и очередной протяжный вдох, а следом и выдох, и еще и еще и снова и вновь. Громко и тихо, нежно и грубо, медленно и быстро, невыносимо и недостаточно близко. Изгиб спины, взор из-под ресниц, блестящие черные зрачки – широкие, умещающие в себе целый мир. Темные-темные теперь глаза, зацелованные и саднящие губы, выступившие венки, вжавшиеся друг в друга изможденные тела. Очень жаль, что ничего из этого Маша не помнила. Не помнила, как они оказались в пустой комнате, которая по плану должна была стать их спальней. Не помнила и себя, не помнила, каково это вообще – что-то помнить. Поэтому просто лежала на полу и молчала. И Арсений молчал. И тоже лежал на полу, не выпуская Машиной руки из своей. Правда, священную тишину он хранил не очень долго. – С почином. Маша вяло повернул голову и выдавила наиболее скептический взгляд, на который только было способно ее счастливое сознание. – Это должна была сказать я. – Я играю на опережение. Думаю, мы зарядили квартиру позитивной аурой. – Позитивнее некуда, – ухмыльнулась Маша. – Если здесь живет полтергейст, он, скорее всего, в ахуе от позитива. – Ты всегда очень тонко подбираешь выражения. Не могу перестать восхищаться. – Спасибо, милый. Вот теперь и Арсений повернулся к Маше. Иронично приподнял брови: – «Милый»? – Забудь, – она махнула рукой. – Моментная слабость. – Нет-нет, очень даже… мило, – не унимался Арсений. – Не совсем в твоем стиле, но человек может привыкнуть ко всему, так что… – Замолчи, – звонкий хохот заполнил пустую квартиру, а Маша, скрючившись, перекатилась на другой бок. – И лучше поставь кровать. Хотя бы кровать – нам же надо где-то спать сегодня. – В принципе, на полу не так уж и плохо. – Пол в твоем распоряжении. А мне поставь кровать. – Боже, Маша, – он покачал головой и снова уставился в потолок, – когда мы познакомились, ты не была настолько избалована. – С волками жить – по волчьи выть. – Вопиюще мимо и не в тему, – он настойчиво перекатил Машу на себя, и уставшая спина благодарно хрустнула. – Приедет бригада часов в шесть, соберет основную мебель. – Арсений, – Маша сокрушенно вздохнула, однако не очень правдоподобно, – а как же романтика момента? – А тебе недостаточно романтики? – и снова пальцы побежали по позвоночнику вверх и вниз, совсем не невинно. – В принципе, у нас есть еще где-то час. – Час? – прищурилась она. – Успеем.  

Сцена четвертая. Петя.

  Пете все нравилось. Можно сказать, в данный конкретный момент он своей жизнью был удовлетворен полностью. Арсений оказался искусным манипулятором – иначе Петя не мог объяснить, каким образом Маша сменила гнев на милость и согласилась отметить их общий день рождения в караоке. Если точнее, Маша пошла навстречу только при условии, что мероприятие пройдет за городом и на открытом воздухе, а все остальное ее не интересовало, поэтому Пете пришлось отложить свои, безусловно, важные дела и заняться организацией праздника самому. Заниматься организацией чего-то самостоятельно Петя не любил. Откладывать свои, бесспорно, важные дела – тоже. Но пришлось, увы и ах – а значит мероприятие будет на высоте. Петя по-другому не работает. По скромному Петиному мнению. Так что Пете и правда нравилось все: сцена, за установку которой владельцы площадки затребовали два конца; бар, ломившийся от обилия и разнообразия спиртных напитков; кейтеринг, позаимствованный через матушкины контакты. Прекрасные дамы в прекрасных платьях, мелькающие то тут, то там, дарящие ему свои лучезарные улыбки и иногда – номера телефонов. Персонально для Маши он еще и распорядился накрутить неебических гирлянд, чтобы «круто, как ты, Маш, любишь». В общем, место было готово к мероприятию идеально, основательно и профессионально – ведь всем этим занимался Петя. Петя самому себе нарадоваться не мог. И теперь он со спокойной душой тянул красное вино из личной бутылки, что была припрятана в его новенькой ласточке, которую, надо сказать, пришлось вырывать из лап злокозненных ДПСников буквально зубами. Но ничего, договорились полюбовно. Этим Петя тоже был доволен. А вот свидание не удалось – фифа оказалась какой-то инфоцыганкой, достаточно хитрой, чтобы связать Петину фамилию с именем отца – и пошло-поехало. Петя очень негалантно со свидания свалил, оставив тем не менее котлету денег за устрицы и шампанское, прыгнул на свой верный самокат и был таков. Так что в конечном счете все прошло… приемлемо. На троечку – жить можно. Но теперь эти заботы его совершенно не трогали. И все бы хорошо, вот только Маши нигде не было видно. Маша всегда опаздывает, хотя сама этого не признает, и ее собственный день рождения – не исключение. И куда только смотрит ее хваленый ухажер? А вон – с Матвиенко на пару ошивается у барной стойки. Такая беспечность умиляла и раззадоривала. Петя никак не мог допустить, чтобы Арсений эту беспечность успешно сохранил – не в Петином характере. А вот подпизднуть кое-чего – очень даже в стиле. Петя видит цель и не видит препятствий. А еще он уже хлопнул пару бокалов. – Этот город недостаточно велик для нас двоих, Арсений. – Здоровались уже, – ухмыльнулся тот. Матвиенко же ретировался быстро – почему-то Петя ему отчаянно не нравился. Почему – оставалось только догадываться, однако, вероятно, причина может крыться в диалоге давней давности, когда Петя с упоением разнес в пух и прах характеристики Сережиной супер-мега-ультра-спорт-лакшери-вау машины, а тот неожиданно слишком близко к сердцу принял здоровую критику. Петя сначала недоумевал, а потом посчитал, что переборщил. А потом забил болт. А Сережа, видимо, болт не забил. Впрочем, Петя иллюзий не питал – он часто людям не нравился. Даже не так: сначала нравился, а потом уже нет. Распознав на вершине айсберга легкого человека, готового к приключениям и смешным историям и не брезгующего раскидываться деньгами, новые знакомые охотно шли на контакт. Копнув глубже и лишь заподозрив, что за беспечностью и дорогими часами скрывается что-то сложнее и геморройнее веселого друга на час, товарищи отваливались один за другим. Так что Маша в свое время была права – не было у Пети друзей. И жены не предвидится. Петя людям, может, и нравился, но чуть-чуть. – Где Маша? – между тем спросил Петя, отмахнувшись от неуместных рефлексий. Спросил, кстати, для профилактики – он-то прекрасно знал, где Маша. А вот Арсений не знал – так пусть и не расслабляется. – Написала, что скоро будет. Волшебная беспечность. Есть где разгуляться. – Ты ужасный кавалер. Но, к сожалению, я вынужден уважать выбор сестры, – Арсений, однако же, пребывал в отличном расположении духа, а потому на очередную колкость отреагировал мягко – благодарно склонил голову и приложил ладонь к сердцу – практически обезоруживающе. Практически. – Подарок вручил хоть, герой-любовник? – Вместе с завтраком в постель. Рассказать, что было потом? – Боже правый, Арсений! Это удар ниже пояса! На самом деле, терки с Арсением Пете очень даже нравились. С Антоном так не прокатывало – тот слишком добрый, слишком открытый и смешливый. Ну съязвишь ты, ну навалишь на вентилятор парочку скабрезностей, а он только смеется и головой кивает. Божий одуванчик, не иначе. Никакого азарта. А вот Арсений умел парировать – безобидно, но ощутимо, – и Петя, что бы он там раньше ни говорил, теперь прекрасно понимал, почему Маша пала под его чарами. Был бы Петя дамой, он бы тоже пал и не задумался – чего стоит дежурная пулеметная очередь из комплиментов прекрасной половине коллектива каждое утро. А еще Арсений был внимателен, впечатлителен и переживающ – иногда, конечно, излишне, но Петя не мог бы придумать лучшего расклада. Поэтому Арсений Пете нравился – насколько мужчина сестры может нравиться брату. Староват разве что, но под вино покатит. А уж зная Машину любовь к вину… – А ты? – Арсений явно был расположен к светской беседе. Петя светские беседы обожал. – Что «я»? – хлебнул вина. Какой это уже бокал по счету? Третий? Ах, как же задерживается Маша. – Подарок отдал? – терпеливо пояснил Арсений. – А я подарок отдам позже. Для этого, кстати, мне нужен ты, – бокал осушен, пора заниматься делами – принцип, на котором и работала вся Петина жизнь. Он поманил пальцем: – Идем-идем. Не боись, не съем – тут охрана на каждом шагу. – Зачем, кстати, так много охраны? Петя пожал плечами: – Привычка. Все семейные мероприятия всегда были напичканы охраной. Отец весьма, – окинул Арсения с ног до головы очень красочным взглядом, от которого, по замыслу, должен был пробежать холодок по спине, – бдит. – Я понял, – видимо, не подействовало: Арсений шагал следом, с интересом оглядывая все Петины старания, крутя головой и с любопытством глазея на сцену. Оттуда уже лилась ненавязчивая мелодия – так, для разогрева, – и периферией зрения Петя видел, как не терпится Арсению нырнуть в самую гущу событий. Странный он, Арсений этот – отметка в полвека близится уже, а он все козликом скачет. – Ты же знаешь, где Маша, я прав? Ну наконец-то. – Может быть. Удивлен, что ты не знаешь, – хмыкнул Петя. Хотя, положа руку на сердце, Маша сама просила никому не говорить, что женщина, которая их родила, потащила ее, несчастную, в салон красоты. Стеснялась, наверное, глупая Маша. А Петя с радостью воспользуется шансом повыеживаться. – Пудрит носик. Не ссы, Арсеня, придет твоя принцесса, – очередной многозначительный взгляд. – Если не заблудится. Арсений на секунду остановился. В его мозгах явно происходил неприятный мыслительный процесс, а затем грянуло озарение – глаза округлились, а в лице мелькнул ужас. Петя был собой очень доволен, так что недюжинной силы воли стоило серьезное лицо без намека на ухмылку. – Ладно-ладно, без паники на Титанике, – они уже дошли до Петиного клада-склада, – она добирается вместе с Елиным, – Петя протянул невзрачный пакет-майку, а Арсений с рожей непонимания пакет принял. – Вот это вручишь ей часа через два-три. – Каким Елиным? – пакет-майка явно перестал быть фокусом внимания. Как же Петя собой доволен. – Александром, – понимания на роже не прибавилось, так что Петя пояснил, сдерживая кривую лыбу из последних сил: – Санек ее проводит. Ты знаком с Саньком? Нет, Петя был не просто доволен – он был в восторге. Арсений глубокомысленно кивнул, однако промелькнуло в его чертах что-то, что не оставляло сомнений – Санек с Машей за этот вечер больше не обмолвится ни словечком. Ни взглядом не обменяется. На два метра не подойдет. Уж Арсений-то постарается – праведный огонь горел в его глазах. А нечего расслабляться потому что. И, господь всемогущий, как же Петя был собой горд. – Знаком. – Прекрасно. Всегда важно знать врага в лицо, согласен? – Арсений, определенно, был согласен. Но в любом разгоне нужно чувство меры. А еще Маша может в отместку оторвать Пете уши. Так что: – Ладно, Отелло, выдыхай. Маше нравятся мужчины постарше. Хотя, будь я на ее месте… – Я, признаюсь, очень рад, что ты не на ее месте, – и никакой радости Арсений в моменте не источал. – Перестань, – отмахнулся Петя, – я хотя бы умею готовить и иногда расчесываю волосы. У меня много преимуществ. – Я практически засомневался, – продолжать препирательства, кажется, никто не был намерен – мысли Арсения уже были заняты совсем другим. Арсений-Арсений, не бережешь ты свои нервы. Он, кстати, уже сунул нос в пакет и нахмурился. – Что это? Кроссовки? – Именно так, мой дорогой зять. – Это и есть твой подарок? Они ж старые. – Ничего не спрашивай, – Петя убедительно сжал его плечо и серьезно вгляделся в самое нутро, – просто делай, как я говорю. Они поглазели друг на друга несколько секунд, и Петин дар убеждения – он искренне считал, что этот дар вручила ему сама судьба, – возобладал, а потому Арсений, хоть и полный сомнений, в итоге ускакал с уродским кульком наперевес – и, кажется, с облегчением. Смотрелся он, конечно, уморительно – в туфлях, с пакетом, – и это тоже было Петиной задумкой. Пете все нравилось. Он своей жизнью был доволен. А дальше – дальше его настроение улучшалось все больше и больше, что, естественно, было прямо пропорционально промилле в крови. Сцена, микрофон, вечерняя свежесть – и свобода. Бокал за бокалом, сигарета за сигаретой, переливы гирлянд и трепет ветра в волосах. Воодушевление и парящая душа. Петя как Челентано – смешной, небритый и пьяный, на всех экранах и готов всех целовать постоянно и даже, возможно, плавно спускаться – куда, история умалчивает. У Пети в левой руке Сникерс, в правой – Марс, а Карл Маркс, оказывается, его пиар-менеджер. Петя будет выбирать свое солнце, поднимать свои веки и выбирать свое чудо. Маша появилась в толпе на третьей-четвертой песне – уже с бокалом чего-то, на удивление, крепкого. Отсалютовала напитком, придерживаемая чутким Арсением за талию. Петя не может не признать – она выглядит чудесно. Они оба выглядят чудесно. И он искренне рад, хотя отчаянно грустно и обидно отпускать Машу, уступать кому-то другому, вверять ее чуткое доброе сердце чужим рукам. Но Петя обязательно научится с этим мириться – как Маша мирится сегодня с его просьбой. Ведь она совсем не хочет здесь быть, она бы с удовольствием и не праздновала день рождения, она бы точно предпочла этой грандиозной тусовке – пусть и красивой, пусть и веселой, пусть и полной знакомых и друзей, – что-то более локальное, уютное и скромное. Это Петя покупает дорогие авто по первой прихоти, это он захаживает в бутики часов пару раз в месяц, это он живет на широкую ногу, пользуется порой деньгами семейного банковского счета, не копит на беспечную старость и лишь выводит редкие лишние средства за бугор – так, на всякий случай. Маша совсем в такую парадигму идей не вписывалась – но она здесь, потому что Маша всегда рядом, когда нужна. И Петя тоже будет рядом, когда потребуется. И будет очень часто надевать смешные нелепые запонки, которые сестра с ехидной усмешкой преподнесла ему на праздник. Петя мог бы скупить ей все ноутбуки в М.Видео или в Технопарке, мог бы заказать навороченные дизайнерские черные футболки, мог бы отправить на дегустацию морковных тортов, а еще лучше – на винодельню, возможно, даже заграничную. Он мог извернуться и вывернуться, но предпочел совсем другое. Ведь Маша точно захочет уйти с этого вечера пораньше. А еще она точно не взяла сменную обувь для побега. И это нестрашно – для того и есть Петя. А теперь еще и Арсений. И если Петина ставка сыграет, этот день рождения Маша запомнит надолго. Ему думалось, что еще не скоро он поймет, что происходит между Машей и Арсением. Для него это что-то сверх – что-то необъяснимое, что-то за пределами его собственных жизненных установок. Он всегда был убежден – вначале люби свою жизнь, а потом уж растрачивайся на кого-то другого. И Петя каждый день и каждую секунду старался свою жизнь любить. А если жизнь сама его отталкивала, он просто искал поводы для еще большей любви. Ему, как и Маше, было безумно страшно на этом пути, как и Маша, он не до конца понимал вектор, он не был уверен, что все делает правильно. Но продолжал делать – продолжал вертеться, бегать, общаться и искать настоящее счастье в мелочах. Ему казалось, что получается неплохо. Хорошо, можно сказать. А любовь – а может, и не будет у него никогда никакой любви. Жил же до этого нормально, и дальше проживет. Не страшно. Прекрасные улыбки сверкают у сцены, тянутся руки, звенят бокалы – и он сражен, в самое сердце, на поражение, он все растратил и открыл свои карты. Выхватывает из толпы ту, что, кажется, ярче всех сияет – он видит в ее глазах снег в океане. Барышня кажется смутно знакомой, она хохочет и послушно крутит изящные па в его руках. А потом отбирает микрофон, и сообщает слезливую историю – парнишка в слезах, подружка сдала, ей теперь и не оправдаться, а потому придется искать другого, чтоб не плакал и не обижался. И Петя от восторга раздувается, словно воздушный шар – он орет от души, что и ему мерещится то ли Большая, то ли Малая медведица, а барышня все хохочет, а голос у нее такой знакомый-знакомый. И Петя вспоминает – та же девушка чудесно пела на новогоднем корпоративе импровизаторов в своем элегантном черном платье с золотой цепочкой на талии. Пела Аретту Франклин, Земфиру пела, что-то из олдскульного хип-хопа даже – и как только Петя мог не узнать? И как углядел ее в толпе? А как же проглядел? И как ей удается так заразительно смеяться? Как ей удается так светиться? Она видит его улыбку, она помнит свою ошибку, но ее сердцу уже все неважно, и она снова ошибается – дважды. И пусть сегодня они поиграют в любовь. А у Пети маленькие часики смеются: «Тик-так», – но ему хочется только обнимать, а вот обманывать совсем не хочется. И он ни о чем не жалеет, будет любить просто так – воет в микрофон и почти не думает о том, что, возможно, речь идет именно об этой задорной, волшебной, чарующей звездочке.   Маша, радостная, словно выиграла в лотерею, практически прыжками бежит в сторону выхода с территории площадки, таща на буксире Арсения и оставляя у их полупустого столика свои новые туфли на высоченных каблуках. Скорее всего первое, куда они понесутся, сломя головы – берег реки, он здесь совсем недалеко. Вероятно, стащат лодку – на этот случай Петя закинул пару тысяч у.е., чтобы смотритель вовремя отвернулся от сцены преступления. Может быть, встретят там рассвет под бутылочку чего-нибудь интересного – пиджак Попова неестественно топорщился во время бегства с тусовки. И Маша непременно сегодня расскажет, что выиграла апелляцию по всем претензиям – а ведь могла рассказать и раньше, неделями назад, но решила, что не может упустить повода побесить Арсения. Маша была очень рада, когда отбила свои законные баллы. А Пете показалось, что радовалась она тогда не только собственному гарантированному теперь поступлению. Антон, скорее всего, опустошит весь бар на пару с Олегом; Дима до самого утра будет рубиться в настольный футбол с каждым желающим – сегодня ему несказанно везло; Сережа непременно дождется торта – спрашивает о нем у всех подряд с самого начала; Санек так и протрещит до окончания мероприятия с двумя суровыми, но неожиданно разговорчивыми охранниками, что вовремя оттащили его от одного из гостей, пока мелкая потасовка не переросла в откровенную бойню; патлатый Гоша проспит до восхода солнца, налакавшись коктейлей. Петя обернулся к заливающейся соловьем барышне, что широко улыбалась и размахивала свободной рукой, призывая вернуться в дуэт. В ее глазах, кажется, сиял закат и всех своим светом затмевал. И Петя идет на зов, идет на свет, возвращается в дуэт и тут же спрашивает, зачем ей все шелка и цветные облака. А она смеется. А Пете останется лишь узнать ее имя. Он узнает, непременно узнает.