Противоположности

У Феликса Хониккера были приятные руки. Аккуратные, с длинными тонкими, как у пианиста, пальцами, нежными ладонями, от которых пахло антисептиком, и коротко подстриженными ногтями. Беннетту нравилось ощущать их прикосновения на собственной коже. Нравилось, когда Феликс проводил пальцами по волосам, ласково их перебирал или приглаживал. Нравились, в конце концов, сами его руки, такие маленькие и красивые, особенно по сравнению с его, Беннетта. И именно поэтому его сердце болезненно сжалось в груди в то мгновение, когда он увидел на одной из них бинты. Феликс тщательно их скрывал. Натягивал непривычно низко рукава медицинского халата, запирал дверь в ванную, когда шёл идти мыть руки, и натягивал перчатки лишь тогда, когда оставался в лаборатории один. Однако, несмотря на все его усилия, Беннетт всё равно заметил бинты. Белоснежно-чистые и слегка влажные, видимо, от перекиси, они покрывали руку до самого запястья, и от одного только взгляда на них ему поплохело. В грудной клетке сделалось по-необыкновенному больно, перед глазами на долю секунды всё потемнело, а в голове набатом зазвучал один единственный вопрос: зачем? Именно это сейчас хотелось спросить Беннетту, однако в горле встал ком, и потому он не смог произнести ни слова. Он только молча смотрел расфокусированным взглядом на руку, теперь покрытую белоснежными бинтами, и кусал губы. А Феликс, поняв, что он всё-таки их заметил, поджал губы и пониже натянул рукава. — Что… это такое, Феликс? — наконец надрывным шёпотом спросил Беннетт, когда к нему вернулась способность говорить. Собственный голос показался ему чужим: хриплый, непривычно тихий и взволнованный. Однако это, впрочем, волновало его куда меньше, чем не пойми откуда взявшиеся проклятые бинты. Феликс на его вопрос ничего не ответил. Только отвернулся в другую сторону, видимо, чтобы на него не смотреть, и тяжко вздохнул. Помолчал немного, потом всё же сказал: — Просто поранился. Ничего особенного. Тебе не о чем переживать. — Не ври мне, — Беннетт чуть нахмурился и сжал руки в кулаки так, что ногти неприятно впились в кожу. Его голос задрожал. — Если ты просто поранился, то почему не показал мне руку раньше? Зачем ты скрываешь бинты? Феликс вновь промолчал. Лишь его плечи напряжённо приподнялись, и по этой реакции Беннетт понял, что не ошибся. Феликс Хониккер безбожно его обманывал. — Феликс, — уже мягче обратился к нему Беннетт, — я ведь переживаю за тебя. Скажи мне, зачем ты это сделал? — он подошёл ближе и бережно накрыл его плечи ладонями, но разворачивать к себе лицом не стал. Феликс от его действия вздрогнул и дёрнулся, однако не отстранился. — Тебя это в любом случае не касается, — так же тихо ответил он, и в его голосе послышались нотки металла. Беннетт уже открыл было рот, дабы что-то возразить, однако в самый последний момент передумал. Осознал, что давить на Феликса сейчас — не самое лучшее решение. В конце концов, он и так плохо Шёл на контакт и был напряжён, а давление могло сделать только хуже. Поэтому, вместо того чтобы закидывать Феликса вопросами, Беннетт только мягко обнял его и поставил подбородок ему на макушку, прикрыв глаза. Прижал к себе, успокаивающе погладил по дрожащим плечам. Феликс в его руках вновь вздрогнул и ощутимо дёрнулся, но, как и в прошлый раз, не отпрянул. Напротив, лишь крепче прижался спиной к его груди, накрыл одной ладонью руку, слегка сжал. Так, обнимаясь и не произнося ни единого слова, они стояли ещё какое-то время. Беннетт по-прежнему гладил его, не отпуская, а Феликс льнул к нему, как котёнок к матери, будто прятался от всего на свете. Сейчас он отчего-то напоминал ребёнка, маленького и беззащитного. Ребёнка, которому не хватало поддержки, ребёнка, который отчаянно нуждался в ком-то надёжном, кто обязательно укроет от всех бед и защитит. И Беннетт сейчас ощущал себя именно таким человеком. И он, как самый настоящий верный рыцарь, защищал Феликса Хониккера. Укрывал его своими объятиями от внешнего мира, не позволял никому и ничему причинить ему вред, хотя бы сейчас, хотя бы в данную секунду. А Феликс расслаблялся в его руках, постепенно забывал обо всём плохом, что с ним когда-либо происходило за четырнадцать лет жизни. Лишь иногда он бросал короткие взгляды на забинтованную руку, и в такие моменты Беннетт замечал, как на его лице отражалось что-то, подозрительно похожее на печаль. Когда же Феликс наконец окончательно успокоился, Беннетт решил опять попытаться завести разговор. Всё же появление этих бинтов беспокоило его, и ему хотелось узнать, что послужило тому причиной. — И всё-таки… — осторожно начал он. — Может, всё-таки расскажешь мне, зачем ты порезал руку? Ты ведь можешь мне это доверить, ты знаешь. Феликс вновь напрягся и ощутимо сжался. Помолчал где-то с минуту, видимо, раздумывая, стоит говорить или нет, но потом всё же негромко ответил: — Мне так легче. Это… помогает не вспоминать о родителях хотя бы иногда. — Ох… — Беннетт глубоко вдохнул и прикусил нижнюю губу, тоже опустив взгляд на забинтованную руку. Теперь ему стало всё понятно, и оттого на душе сделалось по-особенному отвратительно. В груди заныло, запульсировало неистовое желание сделать хоть что-нибудь, чтобы поддержать Феликса Хониккера, и он, поддавшись ему, крепче обнял его. Зарылся носом в макушку, нежно провёл пальцами по травмированной руке. — Неужели… нет другого способа? — На данный момент — нет, — Феликс тяжело вздохнул и пониже натянул рукава халата, чтобы проклятых бинтов не было видно. — Сейчас это единственное, кроме мыла, что мне помогает. — Значит, я обязательно найду этот способ. Обещаю, — Беннетт нахмурился и сильнее стиснул его в объятиях. Мысленно для себя он уже всё решил. В конце концов, Феликс Хониккер четыре года назад спас ему жизнь, и он должен, нет, он просто обязан отплатить ему тем же. И он обязательно отплатит. А до того момента будет с ним рядом, чтобы он больше не причинил себе вреда.