Healing heart he didn’t break

Вечер подкрадывается незаметно лишь со зрительской стороны. Кто знает: заката не было или никто просто не обратил на него внимания. А ведь он так старательно раскрашивал небо в цвета румянца на щеках, налитых кровью губ и утопающих солнечных лучей. Сегодня он, однако, слишком сильно скромничал. Не показался до прибытия чернильной ночи, а даже дал ей свободу во вступлении в свои права. Заметно холодеет и это уже предвещает неприятности всем, кому не посчастливилось оказаться на улице, да ещё и без достаточно тёплой одежды. Например, Крэйгу. Не сказать, что он оказался на улице по своей воле, скорее по призыву эмоций. Он бы даже назвал это зовом сердца, но Такер считал это слишком слащавым. Почти каменное и холодное, словно ледяное, давно остывшее, оно билось лишь по законам природы. Лишь по её воле. Лишь по причине того, что кому-то захотелось, чтобы Крэйг жил. Никто не спрашивал, хочет ли он, собственно, но теперь уже и не важно. Не только мать виновата в этом. Он это знает и неимоверно хочет закурить от жгучего чувства где-то в груди. Разочарование. Колкое, болезненное и неприятное. А ещё безразличное. Да, Такеру на него плевать. У него там, внутри, посередине, уже и не осталось место ничему иному. Как уже говорилось, сердце его уже не теплилось внутри, если оно вообще было и его можно таковым назвать. Наверное, его нет как такового, думалось Крэйгу. Просто насос, перекачивающий его страдания по телу. Он не знал и не задумывался, когда это началось. Ну, может, когда он начал в кои-то веки заглядываться на людей или конкретно на одного человека. Когда листва на деревьях срывалась бесформенными, словно чувствами Такера, кучками вниз. Когда даже пути из родного города, такого же унылого, как и настроение любого его жителя, перестали манить разнообразностью за их пределами. Когда он перестал слышать звуки вокруг, а лишь биение, только вот, настоящего ли сердца? Когда даже Крэйг подумал: а почему всё стало таким однообразным? Почему оседало на рецепторах языка непременно вкусом крови? Он хотел чего-то, не зная чего, как-то, не зная как, и кого-то… только зная, кого. Наверное, поэтому и сидел на промёрзших ступеньках где-то на краю шумящего города. Вдыхал неповторимый аромат пыли, цемента, холода, облупившихся ступенек и промёрзшей земли. Когда-то тут тоже цвела жизнь, как одуванчики возле обшарпанных стен. Исчезла и она. Собственная безучастность травила Такера самого. Ему ведь нет никакого дела, правда? Ни до боли других, ни до чужих переживаний, ни до суждений и уж тем более слёз. Тут Крэйг, однако, перегнул. Конечно, ему есть дело. Не до всего в целом, но до кое-чьей печали. Сначала он думал, что до его собственной, но… За углом возникает рыжая макушка. Даже по потускневшим не только от темноты вокруг волосам, понятно, что что-то не так. Они должны быть яркого красного цвета, словно маячок, даже в ночи, Такер знает, сам видел. Но они какие-то совсем потухшие. И будто не завиваются так резво, и не торчат во все стороны, как им, собственно, положено, и даже не стреляют в воздух искорками, которые, по всей видимости, сам Крэйг и выдумал. Это первая вещь, которая его настораживает. Вторая не доходит до его разума, пока силуэт не начинает двигаться. Если это, конечно, можно так назвать — скорее перемещается в темноте подобно призраку, каковым себя и чувствует. Смотрит прямо в душу, неотрывно, почти пробивает крэйговскую защиту. Щит, который он построил когда-то давно, некогда восстанавливая, но никогда не руша целенаправленно. Как только у Брофловски это получается, думает Такер? Однако не в этот раз. Собственная воля Кайла исчезает до того, как железобетонная стена Крэйга рушиться, до того, как обломки поглотят его, а может, и их обоих, до того, как он подходит к сидящему и смотрит свысока. Такер не привык к такому обращению. Но он позволяет. Так же, как когда-то впустил незваного в свою жизнь, в необузданный даже им самим космос; так же, как, вздохнув, ответил на все самые важные чужие вопросы простым молчанием; так же, когда пытался выдернуть его из своих мыслей с корнем, не осознавая, что Брофловски оставил след уже везде, и уничтожить их все равносильно выжиганию своей собственной личности. Так ощущал себя в тот момент Такер. Впервые в жизни он склоняется перед кем-то даже не на колени, а просто мысленно. Разрешает Кайлу прожигать его нутро почти уничтожающим взглядом, как он сам считает, а Крэйг смотрит в ответ. Не огрызается, не шипит и не хмуриться, высказывая и так очевидное недовольство. Не потому, что действительно прогнулся под этим Брофловски. Не потому, что представить их порознь уже попросту больно, не то, чтобы запретить что-то. И, конечно же, не потому, что Кайл плачет, а глаза его становятся ещё зеленее, если такое вообще возможно. Наверное. Возможно. Может быть. Такер совсем не уверен. Однако освобождает, а внезапно ли, прибывшему гостю место на пыльной ступеньке рядом с собой. Буквально несколько сантиметров. Не стесняется ни капли, будто и для Кайла он стал родным. Не знает, снова не уверен. А тому и не остаётся иного выбора, как примоститься совсем рядом. Молча, неуклюже, не заботясь о чистоте одежды. А ведь там, где судьба свела их вместе, действительно грязно. Может, такова суть их взаимодействий? Крэйг не издаёт ни звука, когда чужое худое тело оказывается беспечно рядом. Наверное, Кайлу сейчас нужна эта близость, как и поддержка от друга, коим Такер не являлся, слова нежные, ласковые, какие Крэйг никогда в жизни не произносил, и мягкие-мягкие объятия, прикосновения, которые рядом сидящий не мог Брофловски обеспечить. Он, собственно, совсем и не знал, как поступить. Попытаться разобраться в проблеме? А вдруг Кайлу неприятно. Обнять за плечо? Сомневаясь, нравятся ли тому прикосновения, тем более от Такера. Попытаться утешить? Неужели они настолько близки! Неужели Крэйг сомневается, нужен ли он Брофловски хоть наполовину столь же сильно? Невероятно хочется закурить. Он смотрит искоса на Кайла, стараясь не искать подтверждения своим самым страшным кошмарам. Он подмечает то, насколько старательно тот скрывает свою тоску. А сам ведь пришёл. Сам напросился, — не словами, конечно, взглядом, Крэйг ведь не дурак совсем, чтобы не заметить, — сесть близенько, а теперь прячет глаза в темноте, опуская голову почти что на грудь. Однако Такер не думает, что тот сам виноват. Но и сочувствия к оппоненту нет. Лишь всё то же всепоглощающее чувство внутри. Крэйг думал, его личное разочарование, но вновь ошибся. Боль Кайла, ощутимая, как собственная. Стократ более убивающая, если знать, кому она принадлежит. А почему так, Такер не знает. Неужели на боль Брофловски ему не плевать? Очевидно, нет. Крэйг шумно вздыхает и на выдохе издаёт звук, похожий на фырканье. Издевательское. Прямо таки ранящее самую душу, ведь Кайл знает — Такер способен высмеять его слёзы и совсем не жалеть о содеянном. Осознание ударяет под дых. Зачем только пришёл? Зачем только подумал в самую кульминацию свои чувств, что надо бы прийти сюда? Зачем всё это время считал Крэйга какой-то непоколебимой опорой, не зная, что у того самого защитная стенка рушиться просто на глазах? Брофловски боязно поднимает глаза — убедиться, что Крэйг над ним воистину издевается. Глупый. Глупый, глупый, глупый. Такер уже смотрит своим пронзительными и тёмным в ночи взглядом. Пересчитывает дрогнувшие ресницы, не успевшие просушиться после так же само не исчезнувших слёз, наблюдает за блестящей в свете Луны невысохнувшей дорожкой на чужой щеке, сводит с ума настойчивостью и в то же время невероятной осторожностью, с которой разглядывает Брофловски. Только вот издёвки в его глазах и подавно нет. А в глазах самого Кайла только страх и вселенский лес, лишь манящий и свежий. Крэйг смотрит и видит, насколько не хотел ранить его и насколько же больно сделал. Нечаянно, клянётся сам. Он ведь не хотел. Но Брофловски об этом сказать не может: во рту пересохли даже зубы, к горлу подкатил ком, склизкий и мерзкий, а взгляд сам не хотел открываться от зелени, окутывающей тебя. Такер пытался, честно. Не вышло. Да и как оторваться, если у Кайла в глазах целый мир? Томный, притягивающий, почти родной. Но не сейчас. Не после невольного издевательства, которое подстроил Крэйг. Каким бы глупым оно им не казалось после, — с призрачными прикосновениями по всему телу, не до конца остывшими чувствами и незабываемыми воспоминаниями, — сейчас казалось, что мир вокруг исчез. Испарился. Самовыпилился, не выдержав непонимания, непринятия и неловкости, возникшими между сидящими. А их чувствовала даже мёртвая осыпающаяся штукатурка, то и дело лежащая у фундамента дома. Даже невнимательные стены, резко заинтересовавшиеся подслушиванием сидящих, ведь у средостения всегда есть уши. Сами Кайл с Крэйгом остро ощутили её, пялясь друг на друга добрые четыре минуты. Брофловски — рисуя созвездия в чужих чернильных зрачках, Такер — заблудившись средь чужой листвы, щедро покрытой росой. — Прости, — наконец произносит Крэйг охрипшим от долгого молчания голосом. Отводит взгляд, хотя секунду назад не смог бы и под дулом пистолета, снимает свою шапку и запускает пятерню в приглаженные волосы. Кайл почти зачаровано наблюдает, как пряди цвета того же ночного неба рассекаются длинными пальцами. Почти ощущает их текстуру, сжимая собственную ладонь в кулак в надежде прочувствовать. Но лишь оставляет на коже вдавленные полумесяцы. Такер в полной растерянности. Как этот рыжеволосый говнюк смеет так зачаровывать его? Подавлять всю личность и волю подобно самому искусному манипулятору? Крэйг был почти уверен, что Брофловски не такой. Или Такер просто недостаточно хорошо его знает. Конечно, не знает. Ведь Кайл протягивает руку к его волосам и касается локонов на пару с чужими пальцами. Настойчиво врывается в густоту чернильных прядей, ещё более тёмных без дневного света и умирает от ощущений. Нет, волосы Крэйга далеко не мягкие, шелковистые и душистые, как рассказал бы вам лгун. Они просто его. Пропитанные его теплом, расчёсанные его руками, вымытые лично им. Они пахнут им, идут ему к лицу и описывают его в полной мере: и глубину его и глаз, и безэмоциональность его поведения, и настойчивость его натуры. Брофловски касается чужих пальцев, совсем, похоже, сошедший с ума, и переплетает со своими, вытаскивая из волос. Сам не знает, зачем так сделал. Заставляет Такера давать ему прикосновения, которые, тот думал, никогда не сможет предоставить. А у Крэйга натурально едет крыша. Он, конечно, старается её удержать, убегающую, но получается скудно. Он бы сказал, совсем не получается. А потому вновь теряется уже где-то внутри себя, в своих чувствах и не находит им иного выхода, как в губы Кайла. Он не вынуждает того остаться в таком странном положении: с переплетёнными ладонями, открытыми в праведном удивлении глазами и прижатыми устами. Но тот остаётся. Брофловски целует его в ответ не трепетно и нежно, ибо не один Такер тут такой жёсткий и непоколебимый. Кайл льнёт к оппоненту сродни огню — резко, жадно, пылая и сжигая всё на своём пути. Будь Крэйг чуть менее сильным, то давно бы слёг под напором, упал бы спиной на грязные ступени, оказавшись совсем беспомощным. Так и вышло. Он почти не ожидал такой напористости в ответ, откинулся назад, но поцелуй не разорвал. Зажмурился от удовольствия, поддаваясь кайловому пламени, но сам подался вперёд. Они никогда не были чем-то невинным. Чем-то таким лёгким, как пёрышко, белым, как лепестки ромашки, мягким, как плюшевые игрушки и тем более не чистым, как ангелы. Они были потерявшимися душами, нашедшими ответы на все вопросы друг в друге, и целовались соотвественно. Нет, сначала, конечно, лишь пробовали на вкус, будто спрашивая: а можно ли? Но это быстро прекратилось, уступая место открытым ртам, тянущимся навстречу телам и непристойным звукам. Сверху, в окнах возможно нежилых домов, могли бы подумать, что те скорее дерутся. Впрочем, когда-то так и было. Но сейчас охи и ахи были отнюдь не от ссадин и царапин, а от нахождения всё новых точек удовлетворения. Такер не запомнил момент, когда Кайл свободной рукой начал гладить его затылок. Он посчитал это ужасно несправедливым, а потому в ту же секунду расцепил их скреплённые ладони и положил свои руки на чужую талию. Брофловски глубоко вдохнул, тут таки сжимая ляжку Крэйга сквозь плотную ткань джинсов — каков наглец! Такер выдохнул в чужой рот, лишь чуть-чуть разомкнув поцелуй, только чтобы притянуть Брофловски ещё ближе, если это вообще представлялось возможным. Теперь они сидели почти вплотную, касаясь друг друга плечами и коленями так близко, как вообще можно представить. Он не выдерживал сладости, которую нашёл в чужом рту. Ему уже стало невыносимо жарко, но Кайл не мог, по всей видимости, выносить и минуту без чужих губ на своих, а потому без промедлений вернулся обратно. Новое касание вызвало невероятную волну экстаза, которая накрыла их целиком. Такер издал первый стон, глухой и тихий, когда рука Брофловски накрыла его шею от переда до зада. Крэйг немедленно отстранился, стараясь унять дрожь от сладкой истомы, прошедшейся по всему телу. Заглядывает в лес, потемневший, но всё такой же пленительный и жаркий. В нём разгорается что ни есть настоящий пожар, а он и не против. Такер сам был в шоке от того, какой эффект на него произвело всего лишь касание, всего лишь резкий перепад температуры. Кайл удивился не меньше. Да, конечно, он читал, что тело человека может быть настолько отзывчивым, если только узнать чужие особенные места. Не то, чтобы он собирался применять свои знания. Хотел ведь всего-навсего проверить. Но Крэйг отреагировал бурно, даже очень, открывая Брофловски чудесные возможности. Тот ловит взгляд самой ночи на себе, с удовлетворением наблюдая расширенные донельзя зрачки и вновь прилипает к губам. Успокаивая, но тут таки прерывая момент мнимого спокойствия — врывается языком и вырывает новый стон. Прямо таки магией затекающий во все его трещины внутри. А Крэйг думал, что на такие звуки не способен. Судя по своей безразличности ко всему и всем. Ошибся. Нет, конечно, он всё ещё холоден и непроницаем. Это просто тело так реагирует. Да, именно так он себя оправдывал — ведь на деле он не такой. Не чуткий, не пылкий, не чувственный, не… ещё много какой. Тут-то и жители здания уже должны догадаться, что внизу происходит далеко не драка, а наглое вторжение в чужие личные границы и тайны. Только вот, Крэйг от Кайла больше ничего скрывать не собирался. Такер ощупывает чужое щуплое тело сквозь футболку. Но через неё ничего не понятно, не млеет от этих призрачных касаний ничего внутри, не поглощают ощущения с головой, не сводит с ума чужое дыхание прямо над ухом, не греется душа и не сокращается сердце. Он всё ещё находит болезненно несправедливым то, как сам открылся оппоненту, а тот остаётся необузданным и загадочным. А потому буквально вырывает чужую футболку из штанов и касается холодными пальцами разгорячённой кожи. Ещё момент, он кладёт целую ладонь на неё, чувствует шершавыми подушечками мышцы. Живот Брофловски даже не напрягается, когда Крэйг отлаживает круговыми движениями на удивление ощутимые мышцы пресса, пробирается на грудь, слегка вдавливает ямку между ключицами, но непременно возвращается назад. Туда, где намного интереснее, куда стекает весь огонь, за грань здравого рассудка. Такер считает — сейчас или никогда, реагируя в стиле «бей или беги». В последний раз царапает выпирающие кости, максимально углубляя поцелуй, будто бы отвлекая и успокаивая. Перед тем, что будет. По крайней мере, он надеется, что это может быть. Крэйг опускает пальцы под линию нижнего белья Брофловски, но… Но Кайл дёргается и это останавливает другую руку Крэйга под чужой одеждой, пересчитывающую рёбра. Не то, чтобы раньше ему не хотелось их сломать. Сейчас он гладил их с такой нежностью, с которой только мог. Будто залечивая его раны и на сердце, истерзанном чужими прицелами стрел. И всё равно спугнул. Даже не сказать, что намеренно. Тот сам к нему полез. Но вся вина за содеянное почему-то валиться на напряжённые плечи Такера — непосильная ноша. Грех, совершённый, однако, совершенно случайно. И всё равно остающийся самым сладким, особенно по прошествию жалких минут. Отодвигается, в последний раз смотрит на чужие губы — всё ещё такие желанные, такие обветренные и обкусанные, приятные на его собственных. Соленые на вкус. Не только от кровавых укусов под действием нервов, и не от слёз, а от боли расставания с ними. Крэйгу больно. Не менее больно Брофловски, застывшему в жалких миллиметрах от пальцев Такера. Они поглаживали его разгорячённое тело, остужали, ведь такие холодные, и могли бы пойти ещё дальше. Если бы он не дрогнул. Для Крэйга это стало ударом в колокол, освежающим разум и отвлекающим от самых важных на тот момент дел. Стало сигналом остановиться. Сигналом а-ля «СОС», похоже на протяжный вой сирены, на крик от отчаяния и в то же время на короткий выстрел — резкий, неприятный, пронизывающий насквозь. В самое сердце. Попало. Кайл не отодвигается первым — не верит, что всё может так безжалостно закончиться. Такера он может обвинять лишь в том, что соблазнил. Никого другого Брофловски так желанно ещё не целовал. Не представлял, как чужие руки оставляли на нём свои красные отметины, грели и охлаждали, сжимали и гладили, запускали електрические разряды и спускались всё ниже, ниже, ниже... Куда-то за грань его фантазий. Которым, однако, в ближайшем будущем не суждено было стать реальностью. Ведь Крэйг отстранился. Сразу стало невыносимо: и холодно, и жалко, и слишком просторно. Сам Кайл остался обиженно хватать ртом воздух, будто секунду назад не сминал этими губами что-то более мягкое. Приятное. В конце концов, такое нужное. Нет, только он думал, что ему это нужно. Они не дождутся своего счастливого конца. Не только потому, что знают — его не ждут, а создают. Возможно, потому что Такер говорит: — Это не то, что тебе надо. Но ещё больнее он смотрит. Будто впитал в себя всю вселенную тоску и грусть, все беды и горести Саус Парка. Будто мир на этом и вправду закончился, во всяком случае, для него точно. Будто не мог продолжать целовать того, кто явно высказал свою неохоту. Невольно, совсем нечаянно. Но Крэйг не может. Не пока он в здравом уме и точно не с Кайлом. Но обещает сам себе — тогда, когда Брофловски придёт сам, когда его сердце, бьющееся и живое, будет излечено полностью. Может, Такер тоже приймет в этом участие. Он уже положил начало. Но позволит себе такие невежества только в конце. — А что мне нужно? — зло цедит Кайл, готовый снова разрыдаться. Тряпка, думает он. Крэйг так не считает. Не потому, что минуту назад буквально таял под языком и руками этого умельца — где он только научился? И не потому, что никогда, никогда не видел Брофловски до того таким подавленным и яростным. Будто с Такером он становился менее вспыльчивым, каким-то спокойным и податливым. Чем Крэйг, он считал, так бессовестно попользовался. Он ведь хотел залечить его раны, а не зализать очень странным путём — через рот. Он не отвечает Кайлу «психотерапевт», нет. Его в Саус Парке ещё поди найди. Но Брофловски всё равно пришёл к Такеру. Будто тот единственный оплот его надежд. Крэйг очень признателен. Пусть и оттолкнул. Пусть и знает, что так нужно, так надо, так правильно, но в душе. В душе он хотел, чтобы тот момент, когда Кайл прижал свои робкие губы к его никогда не заканчивался. Может, он будет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. А может, — они надеются вместе, пусть никогда и не узнают, — у их истории таки будет счастливый конец. А пока Кайл стремительно встаёт на ноги, отчего у него, должно быть, очень закружилась голова, Такер остаётся со своими невесёлыми мыслями и напряжением во всём теле. Не меняет позу и даже руку не убирает с того места, где секунду назад теплилась кожа оппонента. Теперь там пусто, и Крэйг сжимает воздух в кулак, стараясь запечатлеть на ладони все те ощущения, которые на доброе время станут ему важнее всего города, даже собственного имени. Вечным путеводителем, звездой-проводницей и прочей сахарной хернёй, каковой её считал Такер. Однако ему пришлось испытать это на себе. Рассвет не приближается и не думает — видимо, ушёл за закатом и не вернётся. На небесах осталась одна звезда, и то та, о которой ранее думал Крэйг. В мире, наверное, он тоже остался один, ведь не шумит даже город. Утро подкрадётся к нему незаметно, так же незамеченным уйдёт, смениться число, только день не поменяется. Такер навсегда остался в том вечере, ставшим роковым, всё так же вылавливая огненную макушку среди остальных, серых для него. Будет вспоминать пламя, сжигающее и его, руки, через которые искры летели, губы, через которые непосредственно передавался жар. Потухший. Но только не в их душах. Крэйг будет мучиться бессонницей, приходить на то место, пачкать джинсы об ступени и помнить. Брофловски тоже. Такер будет надеятся, что чужое сердце залечиться. Кайл — знать, что так оно и есть. Но до конца не принимать, что Крэйг дал этому начало. А может, они и вовсе дождутся свой счастливый конец. Может. И тогда будет снова ночь. Тогда Крэйг не захочет закурить.