beast

      — Ваше Высочество! Ваше Высочество!              Чан жмурится, когда на его безмятежное сонное лицо падают лучи кристального света. Тяжёлые шторы разводятся в стороны, обнажая изысканное убранство комнаты в белых и голубых цветах: огромную кровать с балдахином цвета небесной лазури, богато украшенный туалетный стол, ломящийся от количества драгоценностей и косметики, полный в ручную выполненных придворными портными одеяний, и прочая мебель, убранная к стенам. Свет отражается в большом серебряном зеркале и пляшет по помещению, когда служанки впускают его, раскрывая панорамные окна.              — Ваше Высочество! – громкий звонкий голосок, льющийся из знакомых с раннего детства уст, прорезает тишину блаженного утреннего сна, когда Чан вертится в кровати. Его постельное белье надушено лесными травами, чувствуется неповторимый флёр распускающихся бутонов, обволакивающий юношу с ног до головы. Его сон теперь редкий и блеклый, будто кто-то вытягивает его за руку на свет и он вот-вот должен проснуться, открыть свои слипшиеся веки и увидеть силуэт сквозь дымку, полный знакомых очертаний. – Ваше Высочество, вы проспали!              — Что?              Чан резко подрывается на постели, лбом ударяясь о высокий лоб Хёнджина. Его сорочка сползает и оголяет белоснежную кожу плеча, ключицы и розовую окружность ареолы, заманчиво сверкающей на утренней луне. Длинные смоляные локоны прикрывают его мокрую спину, кудри обрамляют красивое даже сейчас лицо: он видит это всё в зеркало, стоящее напротив его ложа.              — Почему ты раньше меня не разбудил? – одна из служанок пищит, когда принц поднимется на ноги и ночнушка падает дальше, показывая ей полоску мягкой груди и несколько темнеющих на ней родинок.              — Я будил! Но разве вы меня слушаете? Всё «разбуди меня позже» да «разбуди меня позже!» – Хёнджин хохлится, распахивая гардероб. Вчера вечером они несколько часов спорили, какое платье подойдёт больше всего для утреннего приёма: белое, синее или бирюзовое, и остановились на молочном с кофейными вставками, что подчеркнёт природную красоту омеги. Именно его выуживает из десятка других вариантов фрейлин, передавая в руки других прислужниц. – Если пошевелимся, то ваше опоздание будет не таким критичным!              Чан глядит на одеяние и фыркает, усаживаясь за туалетный столик.              Ещё несколько десятков лет назад, когда у престола была его бабушка, Ким Сохи, эльфы жили в равенстве. Не было разделений по вторичному полу, не было войн и бессмысленного дележа территорий, не было необходимости в создании армии и отделения от высшего света: потому что власть была в руках мудрой и дипломатичной омеги. Лунные эльфы жили наверху, среди белоснежных холодных лесов, где царит вечная ночь, и делили быт с прочими существами их мира – они были одними из лучших в торговле драгоценными металлами, их магические способности были неограниченны, а авторитет неоспорим. Омеги и альфы жили без разделения, не было разницы, мужчина ты или женщина, не было этой дурацкой приписки к полу и расе – ты такое же живое существо, как и все остальные.              Но после кончины Сохи и того, как корона перешла к её сыну, всё изменилось. Новая королева, супруга законного правителя, взяла всё в свои руки и перевернула многолетние устои с ног на голову, сделав альф привилегированным классом. Из-за матери Чан вынужден смотреть, как служанки прячут под кремом его большие синяки под глазами, бледные веснушки и родинки, собирают кудри в громоздкую причёску с кучей шпилек и затягивают его талию корсетом, чтобы он точно влез в платье. Королева Ким Джиён решила, что отныне ремесло омеги состоит в рождении детей, вышивке и прочих домашних делах, лишив их возможности даже в выборе одежды. Только длинные в пол платья или достигающие лодыжек плотные юбки. Единственными, кого это правило не касалось, были уже десятилетиями работающие при дворе эльфы на высоких должностях и посетители других рас, они могли носить что хотят и заниматься чем хотят, потому что потакание королеве – последнее, чем они должны заниматься.              — Не расстраивайтесь, – Хёнджин ласково, почти невесомо гладит его полуобнажённые плечи, прежде чем за шеей закрепить колье из крупного лунного камня. Он блистает, почти сливается с кожей, но выделяется среди волн спущенных кучерявых смольных локонов, змеями спадающих на грудь, сдавленную декольте. – Всё образуется.              — У тебя всё так легко, – со вздохом отвечает Чан, принимая из рук полупрозрачную шаль и накидывая её на плечи. Сегодняшний образ подчеркивает его переменившийся статус: невинный и ещё незапятнанный белый, его уходящее беззаботное детство, сочетающийся с темными оттенками зарождающейся зрелости. – Я не смогу избежать этого брака, это… моя обязанность перед династией.              Когда к царствованию присоединилась Джиён, она узаконила ранние браки: по первому менархе родители имели право выдать ребенка-омегу замуж и неважно, семнадцать ему или только недавно стукнуло десять. Чан скрывал это как мог: пил специальные отвары, рвал кровавые пятна на постельном и одежде, врал матери в глаза каждый год, когда она спрашивала о его здоровье, и умолял лекаршу умалчивать. Относительно недавно Джиён невовремя ворвалась в комнату и увидела, как сын сгибается от боли, а Хёнджин всеми силами пытается избавиться от нескольких бордовых, уже почти коричневых капель на белоснежном покрывале. Женщина тогда только улыбнулась, поздравила его с шестнадцатым днём рождения и помчалась разносить радостную весть: её самый младший сын, десятый принц королевства Чонсо, Ким Чансоль наконец-то стал полноценным омегой и способен принимать предложения о помолвке.              Чан пропускает воздух сквозь стиснутые лёгкие, перебирает пальцами подол платья и быстрым шагом, подпрыгивая, направляется к тронному залу. Хёнджин бежит за ним безмолвным блеклым шлейфом, точно являясь продолжением его одеяния, и с волнением оглядывает огромные пустынные коридоры. Помещения дворца встречают их гнетущей тишиной и ощущением, будто его разом покинули все жители и редкие стражники у дверей – всего лишь серебристые миражи, порождённые богатым воображением. Омеги едва не задыхаются, когда останавливаются у мощной каменной арки, ведущей к сердцу замка.              Чан прячется в тени холодных стен, его шпильки дребезжат от сбитого дыхания и дрожи в теле, когда он обнимает себя за плечи и несмело выглядывает за придел постройки. Он видит маленькую процессию из четырёх эльфов, двух милых дам и двух мужчин: их кожа сияет чёрным янтарём в свете лунных камней, украшающих зал и вырабатывающих свет вместо спасающего от холода огня или негреющего солнца, а волосы одного из приезжих блистают очевидной сединой. Девушки выглядят более элегантно в пышных пурпурных юбках, затянутых корсетах и миниатюрных шапочках, прикрывающих половину лица.              Не сказав ни слова, Чан скатывается по ледяному покрытию и притягивает колени к груди. Раньше, когда эльфы жили одним народом, у каждого были свои примерные обязанности: тёмные эльфы охраняли границы и участвовали в бойнях, лесные занимались травничеством, земледелием и охотой, а лунные монархией и добычей драгоценных камней – они связывали несколько разных видов в один большой народ, и дроу были самыми кровожадными его представителями.              Всё пропало.              Среди стольких дворянских семей Ким Джиён решила выдать его за аристократа семьи Нагаи.              — Ваше Высочество… – Хёнджин шелестит тканью, садясь рядом, и впервые за все годы их дружбы Чан вглядывается в его аккуратную причёску, состоящую из нескольких кос, покоящихся поверх струящихся локонов. Потом переводит взгляд на большие оленьи глаза, переливающиеся раскаленным золотом, и опускает его на бледные поджатые в сочувствии губы. Лик омеги кажется ему таким знакомым и родным, что Чан тянется к нему в объятия, носом тычась в длинную шею, оставляя на мраморной коже весь свой макияж. Потому что он знает, что после его бракосочетания свадьба Хвана — лишь вопрос времени, и вместе с замужеством окончится не только их безбедная юность, но и его служба принцу. – Мне жаль.              — Она могла выбрать кого угодно, – судорожно выдыхает Чан спертый воздух, немощно проглатывая вырывающиеся наружу рыдания. – В Чонсо десятки благородных семей! У каждого по три или четыре подходящих по возрасту альфы!              Ким Джиён просто ненавидит его.              Ненавидит его густые смольные локоны, кажущиеся темнее полярной ночи и блестящие от звёздного света. Ненавидит его выдающийся среди остальных эльфов рост, который скрыть можно только каблуками, что она носит. Ненавидит его свободолюбивую натуру, непокорность и несоответствие идеалу омеги, к которому стремится добрая половина населения. Ненавидит до постоянных наказаний, до скрежета в зубах, до фальшивых улыбок и попыток уличить в чем-то, дабы раз и навсегда от него избавиться. Собственная мать ненавидит его за уродство, потому что среди десяти её детей, ему единственному достались её чёрные локоны, а уши оказались недостаточно заострёнными, больше похожими на человеческие.              Утерев слёзы с лица, Чан вслушивается в проносящийся мимо них диалог и нехотя поднимается, потому что из разговора понимает, что дроу уходят. Джиён выделила им шикарные покои с видом на благоухающий этой зимой сад и построенный недавно фонтан, чтобы извиниться перед герцогом за отсутствие потенциального жениха, и они направляются туда, чтобы набраться сил и после явиться к обеду.              — Идём, – хриплым голосом молвит омега, утягивая Хёнджина за руку.              Спиной они чувствуют, как королева прожигает их удаляющиеся фигуры взглядом, способным жгучим огнём первобытного гнева ошпарить их нежную кожу, покрыть её кровавыми ожогами и огромными волдырями, потому что ярость женщины неизмерима. Юноши успевают уйти достаточно далеко, прежде чем она решает поймать их, и спокойно выдыхают, когда оказываются снаружи.              Их встречает оживленная каменная улица. Дворец практически никогда не погружается в тишину, все эти шестнадцать лет Чан наблюдает, как, точно единый организм, прислуга передвигается черными резными фигурками, сделанными как на подбор: маленькие, стройные и блеклые, лишенные каких-либо красок, лишь форма выделяется среди одинаковых узких серых лиц и серебристых ровных локонов, собранных в изящные пучки. Замок никогда не спит, всё движется в нём как шестерёнки, приводит в движение огромный нерушимый механизм и будто дышит. Особенно сильная суматоха в резиденции начинается с приездом кого-то из членов королевской семьи, именно благодаря ей Чан понимает, что сегодня прибудет кто-то из многочисленных братьев и сестер, раньше, чем ему об этом объявляют.              В семье Ким было десять детей, десять потенциальных наследников, считая самого младшего, Чана, и они заботятся друг о друге так, как никто и никогда не будет заботиться о своём родственнике. Между ними огромная разница, самому старшему – за тридцать, но все они невероятно близки. Особенно сильно любят младшего брата Лалиса и Сана, сёстры-двойняшки, относительно недавно уехавшие в свои владения за пределами столицы и пачками присылающие ему письма с балладами о том, как сильно девушки скучают по жизни с семьёй в своих одиноких угодьях с навязанными матерью жёнами. Лишь немногим из принцев удалось наладить контакт со своими супругами, некоторые даже смогли растопить их сердца и построить крепкий союз, в то время как остальные мучились в фиктивном браке, связанные по рукам и ногам.              Ким Джиён сломала жизнь всем своим детям, но особенно сильно ей нравится ломать Чана, такого юного и невинного.              Хёнджин следует за ним молчаливой фигурой, не решаясь обронить и слово. Принц всегда много говорит, его невозможно просто так заставить помолчать хотя бы на минуту – по истине душа компании и генератор сплетен, но когда он расстроен или зол, то из него и звука не вытянуть. То, как тоскливо омега шагает по минералам, выложенным в качестве украшений каменной тропы к благоухающему саду, заставляет Хёнджина сжать ткань юбки своего платья, приятного бежевого цвета и с узором из расцветающих бутонов, и устремить взгляд под ноги.              За всю историю их династии известно, что дроу – худший вариант для королевской особы. Да, член семьи остаётся в относительной безопасности, крепости тёмных эльфов неприступны и охраняются сотнями воинов, но от разъяренного супруга никто не спасет. В отличие от Чана, Хёнджин обожает зачитываться книгами, и особенно сильно его в школьные годы привлекала история Чонсо: там он и вычитал всё, что написано о нраве иноземцев. Историй, когда девушка из династии Ким влюбляется в альфу из дроу, или наоборот, сильный воин в хрупкую баронессу, и через считанные месяцы их находили в хрустальных гробах, огромное множество. Особенно ужасают до сих пор строки о том, как граф Миямото, будучи параноиком, уличил мужа в измене и убил его, разгневанный попытками юноши оправдаться. Умалишённый из-за своей беспричинной ревности, он разбил ещё относительно подростку голову, а потом узнал, что тот носил его ребёнка и не смел даже смотреть на других альф, запуганный властью графа.              И Хёнджин теперь до слёз боится, что с Чаном может случиться что-то похожее.              — Джинни, ты чего? – Чан одергивает его, хватая за руку, и омега чувствует, какие же у принца нежные и изящные пальцы. Его перчатки оказываются сняты и Хван видит, что касается юноша его голыми горячими ладонями, согревая дрожащие от переживания фаланги. Чан всегда ощущался для него как огонёк, яркий и тёплый, согревающий его неспособное чувствовать холод тело, и Хёнджин, сам того не зная, легко улыбается, когда не видит и тени печали на красивом лице. – Совсем под ноги не смотришь! Ты чуть не упал.              И действительно. Он совсем задумался.              — Извини… те, – поправляет себя фрейлин относительно быстро, на что Чан вновь хмурится и щёлкает друга по носу. Не секрет, что среди прислуги можно найти как змею, пригретую на своей шее, так и преданного хорошего друга, и он его нашёл: Хёнджин был рядом с ним едва ли не с рождения, старше на два года, и росли они практически братьями. Папа Чана, действующий король, всегда усаживал его рядом за обеденным столом, выделил равную королевским покоям комнату, знакомил со знатными альфами и даже грезил, что Хёнджин выйдет замуж за одного из его сыновей и официально станет членом их семьи. – Мы пойдём к Его Величеству?              — Почему бы и нет, – и он мягко тянет за собой, направляясь прямиком к фонтану.              Лунные эльфы испокон веков живут в вечномёрзлых лесах, практически никогда не видят солнечного света и не чувствуют жары, поэтому, когда они решили уйти под землю, стать ближе к драгоценным металлам, адаптация не была тяжёлым процессом. Луну заменяют кристаллы, растущие сверху из чёрного камня и источающие свет, способный поддерживать жизнь жителей Чонсо, а еду им обеспечивают лесные эльфы, стабильно поставляющие на рынок туши магических животных и прочие продукты. Чану от этой изоляции иногда тоскливо.              Вдали играет лёгкая приятная музыка, навевающая приятное чувство спокойствия и умиротворения, так что грусть пропадает сразу, как только Чан её слышит. Мелодия тёплым ветерком, пещерным дыханием дует принцу в спину, когда он равномерным шагом проходит мимо покрытых прозрачным кристаллом бутонов, распустившихся этим утром. Обычные цветы в Чонсо не растут, он видел их лишь на картинках, каждый стебелёк прорастающих в окропленной водой земле цветений объят блестящим в лунном свете минералом, что морозит пальцы, когда омега прикасается к растениям. За садом следят денно и нощно, здесь Чан провел большую часть своей жизни, взращённый в любви и внимании папы, что и распорядился этот двор перекроить под красочное и живописное место.              Не выдержав стука каблуков, Чан сбрасывает обувь и ступает по холодной траве, чувствуя, как роса соприкасается с нежной кожей его ног. Хёнджин пытается его остановить, руководствуясь тем, что принц может заболеть, но юноша его не слушает, а только заливисто смеётся, раскручиваясь из стороны в сторону, пока прохлада студит его ступни. Его улыбка широкая и яркая, ямочки так и пляшут на щеках глубокими впадинками, когда он растягивает плюшевые малиновые губы, а уложенные кудри подпрыгивают, ласково оглаживая широко расставленные в стороны локти. Белоснежный блеск ночного светила заставляет его сверкать, и от этого вида Хёнджин не может оторваться, с распахнутым ртом наблюдая, как всё дальше и дальше удаляется кружащаяся изящная фигура. Он даже не журит принца, когда тот, воодушевленный мимолётным мгновением свободы, запрыгивает на фонтан и мочит ноги в чистой воде, брызгая её в стороны. Его платье намокает от жидкости, ткань теперь липнет к плавному изгибу бёдер, и он вынужден приподнимать подол, чтобы выбраться.              — Вы же заболеете! – вдруг приходит в себя Хёнджин, вытягивая Чана из воды, да тот только тянет за собой, заставляя рухнуть в ледяную жидкость. Омега хохочет, довольный шалостью и такой радостный, что Хван не может злиться на него слишком долго и кривится в недовольстве только секунду, после чего изгибает уста в лёгкой, какой-то материнской улыбке, когда видит, как беззаботно Чан плещется. Он наслаждается последними днями свободной жизни перед свадьбой.              Они выбираются через несколько минут, мокрые с ног до головы, и волосы Чана забавно встают торчком, когда они, подобно пингвинятам, выползают из фонтана – холода сами не чувствуют, а вот одежда покрывается тонким слоем льда и мешает передвижению. Именно поэтому Тэхён ахает, когда видит их, смеющихся и счастливых, но влажных и смешных, потому что у одного – кудри вверх, а у второго пряди свисают с плеч сосульками, и приказывает принести одеяла и сменную одежду.              — Джиён сказала, что ты не пришёл на церемонию приветствия, – король собственноручно наливает им горячий чай, миниатюрным бордовым озером плескающийся в фарфоровой чаше и закруживший в водоворот несколько лепестков сиреневого цвета, придающего напитку горьковато-терпкий вкус, вяжущий на кончике языка. Их щёки теперь румяные, а пальцы дрожат, когда они берут в ладони посуду и маленькими глотками отпивают, прикрывая веки от неповторимого вкуса. – Ты… так сильно расстроен?              — Меня продают в репродуктивное рабство, – невесело хмыкает Чан, всматриваясь в алую жидкость, пахнущую чем-то кислым и давно знакомым, чем-то из детства. Папа всегда наливал ему этот чай, когда ему было грустно. – Конечно, я расстроен, но… У меня нет выбора.              — Я пытался на неё повлиять, – сокрушается мужчина, накрывая своей рукой руку сына. Эльфы стареют медленно, только к глубокой старости у них появляются первые морщинки, поэтому на юношу смотрит его зеркальное отражение: всё та же форма губ, только немного тоньше, асимметрия глаз, придающая шарма, и волнистые спускающиеся по спине кудрявые локоны. Только вот цвет их – выпавший на нерушимый горный пик снег, оседающий огромными сугробами на вершине, в то время как пряди Чана – горная плодородная смольная почва. Зато цвет радужки у них одинаковый, отображающий принадлежность к династии: переливающийся на свету от яркого голубого до дымчатого серого. – Но ты знаешь, что спорить с твоей матерью равно швырять в стену серебро. Ничего не изменится. Чонсо нужны солдаты, нужны дроу в качестве командиров для взятия Синмира.              Чан знает это как никто другой, поэтому лишь молча кивает и возвращается к чаю, пока родитель разглаживает его непослушные волосы. С тех пор, как Джиён практически отстранила мужа, законного по крови правителя, постоянными беременностями, государство угасло в постоянных войнах. Некогда известные своей миролюбивостью лунные эльфы сравнялись в кровожадности с тёмными, всё расширяя свои владения из года в год, сея разруху. Чан помнит, как потерял в одной из таких войн двоих братьев: Минхёк и Мингю, толком не видевшие кровавой битвы и вступившие на поле впервые, вернулись домой бездыханными изуродованными телами. В глазах сразу встало то, как папа затрясся в рыданиях на груди одного из них, а потом прижал к себе другого, наперебой воя их имена.              — Герцог будет присутствовать сегодня на обеде со своими жёнами, – Тэхён выделяет последнее слово, с сочувствием оглаживая очертания широких чановых плеч. Из-за несдержанности дроу и огромной вероятности, что супруга будет убита, в их государстве разрешено многоженство. Принц и не заметил, как густые кудрявые пряди обратились в мощную широкую косу, немного оттягивающую его голову назад. Среди всех детей именно он славился своей шевелюрой, поэтому братья и сёстры любили вечерами заплетать ему причёски перед сном, маленькие косички или большие пучки, украшенные заколками и цветами. – Постарайся не говорить лишнего, хорошо?              — Постараюсь молчать, – Чан знает, что язык у него колкий, поэтому кивает, обещая и самому себе не трепаться. Тэхён поворачивает его и обхватывает мягкие румяные щеки своими пальцами, тонкими и горячими, смазывает оставшуюся косметику и оголяет прячущиеся под веками веснушки, белыми пятнышками показывающиеся под нижними ресницами. – Что такое?              — Как же ты быстро вырос, – вздыхает он, прикрывая глаза в улыбке. Для его отцовского сердца каждая разлука с детьми подобна муке, особенно больно ноют рубцы, полученные после гибели сыновей, и невозможно представить, как сильно Тэхён будет рыдать, когда увидит Чана у алтаря, такого холодно красивого и несчастного, очередного своего ещё недавно малыша, повторяющего его судьбу. Омега помнит, как ещё недавно во дворце стоял гул: король лунных эльфов родил черноволосого ребёнка. А теперь он сидит перед ним, очаровательно прекрасный, с вплетенными в косу маленькими жемчужинами и в льняном сарафане, подчёркивающим его сильное, но одновременно с тем элегантное тело. – Не могу поверить… Столько лет прошло.              — М? – Чан непонимающе хмурится, не совсем улавливая мысль.              — Теряю счёт времени в четырех стенах. Ещё недавно вы с Хённи бегали тут, совсем рядышком, и гонялись с Санни и Чангюном за бабочками, а уже через несколько лет я увижу вас с собственными детьми на руках. Это… удручает.              Хёнджин, скрытый всё это время за чужой спиной и молчащий, вдруг оборачивается в их сторону, устраивая подбородок на предплечье Чана, вслушиваясь в голос короля, что тянется как медовая потока. Его хриплый шёпот – тихий шелест осенней листвы, что похоронена сейчас под леденящими душу снегами, и с каждым словом он всё угасает. Беременность и роды утомляют, поэтому мужчина говорит с ними недолго, и вскоре отлучается для того, чтобы вернуться в свои покои и вздремнуть, передвигаясь тихо и осторожно, не без помощи слуги. Чан смотрит ему в след и чувствует, как одинокая слезинка стекает по его щеке, когда он всматривается, как дрожат папины некогда сломанные ноги, из-за чего он ходит маленькими неуклюжими шагами. Всё его детство Тэхён провёл либо в постели, либо на руках у слуг, лишенный возможности нормально ходить.              — Вам тоже лучше вздремнуть, – тихо, точно не хочет беспокоить, говорит ему Хёнджин, обнимая за руку. – Пойдёмте, Ваше Высочество…              — А если со мной так будет? – Чан резко поворачивается, едва ли не впечатывается в его нос и сбивает с ног, хватая за ладони. – Что, если герцог тоже прикажет сломать мне колени?              — Вы только накручиваете себя. Вы действительно устали.              Принц удручённо вздыхает, мельком всматриваясь в одно из огромных окон замка, выходящих прямиком на беседку, где они сидят. Там он видит мыльный, но относительно четкий силуэт герцога Нагаи – среди светлого интерьера комнаты выделяется его обсидианово темная одежда, из-за чего неясно, где начинается кожа, но омега четко уверен, что его короткая морщинистая ладонь спрятана под брюками. Видно на его лице намёк на ухмылку, когда Чан в ужасе распахивает слезящиеся глаза, и как он продолжает гладить себя, взглядом лаская плавные изгибы фигуры юного омеги.              Вздрогнув от осознания и почувствовав, как к горлу подкатывает тошнота, Чан хватает Хёнджина за руку и поспешно уходит, не желая ощущать на себе этот липкий взор.              

***

             Слова Наён доносятся до него откуда-то издалека, когда Чан зарывается лицом в свои колени, сидя под горячей водой. Девушка о чем-то разговаривает с ещё несколькими служанками, обсуждая что-то своё. Обычно прислуга всегда молчит, говоря только тогда, когда её спросят, но в их семье всегда поддерживалась дружеская атмосфера между членами династии и работниками, поэтому в ванной стоит приятный гул.              Чан выныривает через несколько секунд и тут же едва ли не давится, напугав Сольюн, когда она льёт ему на голову воду из ковша, желая смыть с него пену. Обычно, днём он ванну никогда не принимает, только если сильно испачкался или хочет расслабиться, но сегодня захотелось отмыться. Вычеркнуть из памяти этот сальный блеск, что стоял в алых зрачках альфы, смотрящего на него всё это время. От воспоминаний хочется заплакать.              — Ваше Высочество… – Хёнджин издаёт неясный звук, когда видит, как он свернулся на постели, спрятавшись под одеялом. Ещё утром уверенный, что всё не так уж и плохо, он окончательно убедился, что его жизнь закончится здесь и сейчас. Что на свадьбе у него не будет выбора отказаться, потому что сделка с Нагаи уже заключена и в качестве доказательства её соблюдения он потребовал себе самого младшего, самого юного принца королевства Чонсо. – Я могу как-то помочь?              — Ложись со мной, – хрипло просит он, освобождая место.              Будучи маленькими, они часто спали вместе, устраивая ночёвки с другими. Большинство детей королевской четы были погодками, максимум полтора года разницы, поэтому совместные ночи с Лалисой, Саной и Бэмбэмом были крайне веселы, пусть и редки. Несколько лет назад же, когда ещё детское тело начало становиться мягче, бедра шире, а в голову помимо желания навестить сестру или брата закрались мысли об альфах, они с Хёнджином отдалились: стало неловко. А ещё потому что Чан начал завидовать.              Когда Хван ложится напротив, глазами встречаясь с его, то он вглядывается в очертания стройной фигуры перед собой. Лунный свет оглаживает гладкое бледное бедро, на котором красуются несколько черных родинок и маленький розовый шрамик, и идеально ровную статную спину. На ключицах Чан видит три маленьких точки, одну – на тазовой косточке, а как возвращается к лицу, то отыскивает ещё несколько, придающих омеге очарования.              — Ты невыразимо красивый, – вдруг выдыхает принц, несмело поднимая ладонь. Пальцем он касается холодной кожи, от чего Хёнджин резко пропускает воздух сквозь стиснутые зубы, и ведёт вверх, от середины бедра до узкой завидной талии. Кожа у него белая-белая, с теплым подтоном, такая приятная на ощупь, что Чан не сдерживается и сминает её, задерживаясь в районе ягодиц. – Действительно красивый, Джинни...              Красота Хёнджина такая знакомая и родная, а его запах благоухающих цветочных полей только заставляет носом уткнуться в мокрую после купальни шею, вдохнуть ароматы мыла и чистой сорочки, смешавшиеся в один. Чан поднимает на него свои большие раскрытые глаза, источающие лунный свет, и губами мажет по открытому участку кожи. Пальцами он перебирает длинные белоснежные волосы, так отличимые от собственных, и гладит после длинные острые уши, краснеющие на концах. Собственные отличаются от любого другого эльфа в Чонсо, потому что они недоразвиты, больше похожи на человеческие, и потому он с восхищением касается чужих. Хёнджин тихонько вздрагивает, когда чувствует прикосновение, но не смеет оттолкнуть.              — Вы намного красивее, Ваше Высочество.              Потому что сам подставляется под распадающиеся прикосновения и робко касается чановых изгибов. Хёнджин маленький, тонкий и хрупкий, на такого дыхнешь – сломается, как и любой другой благородный омега из дворянской семьи, и его статность принц хотел бы себе иметь, потому что сам – высок, крупен и фигурист. Его талия практически не видна, тело – широкое, как простирающаяся на тысячи миль цветущая поляна, полная персиковых деревьев. Потому что его кожа краснеет, когда Хван седлает его и покрывает мягкую упругую грудь поцелуями. Бедра – просто огромны, способны проломить второму омеге череп, а ягодицы не умещаются в ладонях. Не всякий первым делом подумает, что десятый принц – лунный эльф, а к тому же ещё и омега. Разве бывает такое, что омега выше альфы на целую голову?              Они делают так уже который раз, но с каждым поцелуем задыхаются всё больше, едва успевая глотать воздух между соприкосновениями языков. Потому что лоно Хёнджина несчастно ноет, лишённое прикосновений, а постель пропитывается ароматной смазкой, когда Чан разводит ноги в стороны, обнимая за поясницу.              — Джинни, – тяжело выдыхает он, когда Хёнджин вновь возвращается к губам. У обоих они пышные, розовые и влажные от собственной слюны, а потому поцелуй чувствуется особенно сладко, когда они соединяются, будто два сорванных ветром лепестка. – А у тебя… когда-нибудь было?              — Что? – Хван отрывается, выпячивая тяжело вздымающуюся в свете кристаллов грудь. Чан тянет к ней руки и вдавливает коричневые соски в ареолу, вызывая судорожный стон. Омеги такие… чувствительные. Причём, в одинаковых местах, потому что когда он сам касается розовой горошины, то по телу пробегает маленький разряд. Хёнджин смотрит на него завороженно, как на стекающий по свече ароматный воск или на яркое пламя, заставляющее этот воск стекать по молочного цвета стеблю.              — У тебя когда-нибудь был альфа?              Хёнджин тупит взгляд и прикусывает губу, смотря куда-то на подушку.              — Нет. Почему вы спрашиваете?              — Я замуж скоро выхожу, а у меня из опыта только поцелуй с графом Сун из лесных эльфов и ты, – Чан хохочет, утягивая его в крепкие объятия. Хван помещается в его руках идеально, устраивая голову на мокрой от жара в спальне груди, и чувствует её мягкость, когда принимается маленькими поцелуями покрывать пунцовую кожу. Лениво, не чтобы распалить запретное желание, а просто приласкать. – Не знаю, что мне делать…              — Ну… Некоторых альф невинность заводит, – они оба ёжатся от этих слов. – Не волнуйтесь. Должны же вам… хоть что-то объяснить перед брачной ночью.              — Надеюсь.              Чан перебирает его светлые пряди, силясь не заснуть посреди дня, боится раскрыть их порочную крепкую связь. Потому что омега до свадьбы должен быть нетронутым, обласканным исключительно лунным светом, и то, как пульсирует пустое чрево принца от мыслей о том, что они только что сделали – наказуемо. Мысли о предстоящем волнуют его до колкости внизу живота, особенно он встревожен присутствием графа за обедом, тот определённо отвесит какой-нибудь сальный комплимент, заставляя его кипеть от гнева, а папу и Хёнджина сгорать от стыда. Горячее сбитое дыхание, лёгкая тяжесть и блаженная тишина заставляют его веки двигаться медленнее, и через некоторое время он всё-таки засыпает.