Фениксы

Ван после бурного очень секса, инициатором которого и стал, дремлет теперь, по самое, кажется, не могу удовлетворенный, положив голову на грудь Юнги и все еще источая цветочный аромат. Не такой насыщенный сейчас и не привычно сладкий, но с едва-едва слышной горчинкой. Юнги не так давно ощутил эту нотку в природном запахе своего супруга, именно после близости появляющуюся. Не всякий раз, но время от времени все же дающую о себе знать. Альфа поинтересовался как-то в шутку, мужа целуя лениво в шею рядом с ароматической железой и улавливая вновь неяркую горечь, точно ли Вану так хорошо было пару минут назад, как он давал это понять, когда стонал до одури сладко, пока Юнги брал его именно так, как любил омега: резко, жестко, быстро. Ван мурлыкнул в ответ совершенно беззлобно, но, кажется, несколько растерянно, что на дурацкие вопросы не отвечает, свернулся калачиком и уснул. Во время очередной горчащей близости Юнги спросил мужа еще раз, теперь уже с едва ощутимым волнением, в самом ли деле Вану было так бомбически-приятно и остро-вкусно, как и самому альфе? Или Юнги на сей раз без супруга на пик удовольствия взлетел? Ван, который, кончив, из коленно-локтевой позиции немедленно перетек, а точнее, рухнул в строго горизонтальную, животом и пахом в простыню вжавшись, проcтонал устало-томно, что Юнги со своей пикой был, по обыкновению, восхитителен, поэтому пик физического наслаждения омеге априори был гарантирован. Впрочем, как и всегда. После чего довольный альфа повернул на бок сопротивляющегося почему-то супруга, прижал к себе и мгновенно заснул. Тогда как обескураженный, расстроенный Ван, ощущая легкое покалывание там, где у него знак истинности был, только сейчас собственноручно довел себя до телесного рая, позволив Юнги думать, что это его члена и пальцев заслуга. Больше трех лет прошло с тех пор, когда Ван в первый и, как он думал, последний раз, симулировал оргазм. Тогда Юнги сорвался в Пусан, чтобы успеть встретиться со своим лучшим дружком Чимином, который на несколько лет покидал Корею. Пак не предупредил об этом Юнги заранее, перед фактом поставил накануне отлета. И Мин опоздал тогда всего на час, только и успел увидеть, как взмывает в воздух самолет, унося в Японию ненавистного Вану омегу. А потом Юнги, едва ли не полумертвый от расстройства, вернулся в Сеул и к Го не подходил неделю, и к себе не подпускал. А когда близость, инициатором которой стал альфа, состоялась, наконец, Ван не смог кончить. Слава Небу: угольно-черный, беспросветный мрак ноябрьской ночи и нежно-любимая коленно-локтевая легко помогли омеге скрыть истину. Ван списал, и вполне логично, эту неприятность на физическую усталость и сильнейшее эмоциональное напряжение, которые переживал тогда. И ведь столько лет эта проблема не вставала больше. А теперь вот время от времени не встает, как надо, у Вана. Хотя Юнги нежен и ласков, горяч и настойчив, резок и груб. Все по нарастающей. Все, как надо Вану, как он хочет. Сам же альфа – для его омеги это давно не секрет – предпочитает все-таки более мягкий секс, чувственный, нежный, неторопливый. И не хочет причинять своему мужу боль, даже такую, Вану нужную. Не хочет, но причиняет. И тогда в высшей своей точке, на тонкой грани удовольствия и боли, близость для омеги неизменно восхитительна. Она отключает разум, наполняет тело и голос острейшим, искрящим наслаждением, обо всем заставляет забыть, и хочется ощущать эту сладось как можно дольше. Но вот в который уже раз удовольствие, которое всегда по нарастающей идет, замирает в какой-то адской точке. В шаге от пика, когда особым предоргазменным жаром охвачено тело и сладкая судорога сводит низ живота, и звенят от напряжения яйца, и член вот-вот готов излиться. И Юнги кончает с хриплым довольным стоном. А Ван – нет. И в чем причина? И кто виноват? С омегой ли что-то не то происходит? Юнги ли что-то делает не так? И всякий неудачный раз вдобавок саднит недолго и несильно арт истинности. И саднят, и горчат эмоции неудовлетворенного омеги. Впрочем, Ван решает не предпринимать пока ничего. Все-таки лишь пару раз ему приходилось под тихое сопение заснувшего Юнги надрочивать себе, нагоняя ускользнувшее во время близости с мужем удовольствие. А вот расспросить осторожно, как ведет себя соул-знак альфы, пожалуй, стоит. Хотя, скорее всего, птица мужа не дает о себе знать какими-то неприятными ощущениями. Иначе Юнги давно поделился бы с омегой, как сделал это в тот день, когда Го и Мин стали законными супругами. И оба под левыми лопатками сильную боль ощутили. Но в том огне, что кожу жег нещадно, на их телах проступили знаки истинности. Сегодня Ван все-таки достиг точки невозврата, пусть оргазм был не такой яркий и сильный, как обычно. А ведь поначалу вообще казалось, что омегу ожидают лишь очередной облом и новая порция переживаний. Возможно, все само собой наладится. Последний месяц у Вана вновь оказался чрезмерно загружен работой, к тому же сессия добавилась, и он устал очень. Не с этим ли связаны недооргазмы? «Скорее всего», – убеждает себя, пытаясь заглушить внутреннего омегу, который напоминает ему о том, что Ван вообще весь год работал на износ, хотя и для отдыха, конечно, находил время. И вместе с Юнги они несколько раз зажигали на корпоративных вечеринках омеги. И в рестораны, куда после фотосессий или показов Вана приглашали работодатели, омега иногда приходил вместе с супругом. Юнги редко может позволить себе оторваться от учебы, но если у него получается, не отказывает. Супруги Мин не так много времени проводят вместе, чтобы альфа игнорировал возможность побыть с Ваном. Хотя и предпочел бы что-то несравнимо более камерное, на двоих только. Просто погулять в каком-нибудь парке, посидеть в крохотной кофейне или в кино сходить, на места для поцелуев. И Юнги, и Ван слишком много времени проводят в обществе, в окружении множества людей. И если омегу это не утомляет, то альфе, чтобы восстановиться и отдохнуть, особенно при его непомерных интеллектуальных нагрузках, как воздух необходимы тишина, полумрак и максимально-минимальное число людей вокруг. В идеале – один Ван. Для Вана же идеально вытащить в свет Юнги: пусть все видят и знают, какой у него муж. Невероятно обаятельный и, несмотря на молодость, умный, способный любой, кажется, разговор поддержать, равно как и задать интересную тему для беседы. А уж его улыбка очаровательная, взгляд необычного разреза темных блестящих глаз: то открытый, то загадочный, то насмешливый, то ободряющий. Мин Ван замечает с удовольствием ответный особый, нескромный, блеск в глазах омег-коллег и омег-работодателей, на его мужа обращенный. Но не ревнует нисколько: Юнги не просто супруг – соулмейт. Любимый, верный... Верный?.. Да, был в их добрачной жизни один пренеприятный эпизод, но альфа не стал ничего скрывать. Признался, что провел ночь со своим течным дружком-засранцем. И все оставил на откуп Вана. И Ван простил… А потом сам схитрил немножечко, чтобы Юнги женился на нем быстрее. «Схитрил», – омега хмурится, морщится, гонит неприятное воспоминание, а потом ловит на себе теплый, ласковый взгляд Юнги, и греется, и целует взглядом. И забывает до поры до времени о своей хитрости и об этой давней, до брака, измене. *** Муж Мин Вана Мин Юнги – пока лишь студент-старшекурсник, но один из самых, нет, самый перспективный среди будущих врачей. И именно поэтому единственный, кто, помимо обязательной для всех студентов учебной практики, проходит с момента окончания первого курса престижную персональную в самой крутой клинике страны – Сеульской Национальной университетской. И все идет к тому, что работать после окончания вуза он будет в ней же. И это фантастический карьерный старт для любого начинающего эскулапа. Хотя, Юнги, строго говоря, не начнет, а продолжит работать в отделении оперативной омегологии, где его и так давно знают все врачи, медбратья и санитары. Только не практикантом уже, но, минуя даже этап стажерства, хирургом-омегологом. Начмед клиники и бывший заведующий отделения Кван Кунсу, который на одной из научно-практических конференций студентов и молодых ученых заприметил Мин Юнги, не раз сказал себе спасибо за то, что под личную ответственность пригласил – невиданное доселе в стенах клиники событие! – на практику первокурсника. Ибо мальчик оказался не алмазом даже, а бриллиантом, нуждавшимся, разумеется, в шлифовке и огранке, но с минимумом усилий при максимуме отдачи. Молодой альфа не только теорию на лету схватывал, проглатывал и переваривал, но и на практике в соответствии с ситуацией применял свои знания грамотно, четко. И каждое движение, каждое действие было обдумано, верно, пусть и неспешно пока, не до автоматизма отточено. Руки без должного опыта не успевали все делать так же быстро, как диктовал мозг. Так было на первом и втором году практики, а к концу третьего и голова, и пальцы работали почти синхронно, почти в полной гармонии. Осматривал ли Юнги пациентов, выполнял ли несложные хирургические действия, а потом все более тонкие манипуляции, его сильные длинные пальцы двигались с каждым разом увереннее. И каждое прикосновение при осмотре очередного пациента, осторожное, мягкое, давало будущему врачу новый опыт и новые знания, развивало аналитические способности и определенные диагностические навыки. А потом все это укладывалось на особые полочки в бескомпромиссно заточенном на медицину мозге. Нынешний завотделением Лим Мусон, который вместе с Кенсу уже третий год курировал господина Мина, давно смотрел на практиканта как на будущего коллегу и в операционную старался брать почаще, и не только зрителем, но участником при любой возможности. И направлял, и советовал, и сдержанно хвалил, когда хотелось несдержанно. Мальчик, видимо, самим Гиппократом в макушку поцелован. И удивляет, пугает даже, это неотступное перманентное желание узнать еще больше и большему научиться. Словно у Мин Юнги не вся жизнь впереди, но мало осталось времени, а узнать, освоить и практиковать самостоятельно предстоит еще многое. И не может не удивлять фантастическая работоспособность. Юнги переходит на последний курс университета, при этом каждое каникулярное лето, за исключением нескольких недель, проводит в отделении. И трижды в неделю приходит сюда же во время учебного года. – Юнги, поделитесь секретом, – спрашивает как-то заведующий, когда Мин, наложив аккуратнейший шов на омежий живот, выползает на полусогнутых из операционной, где господин Лим с коллегой проводили гистерэктомию, а Юнги наблюдал и, пусть немного, участвовал, – откуда в вас столько сил и энергии? Молодой альфа пожимает плечами, отвечает предсказуемо, но искренне, а потому с легчайшим раздражением в голосе: – Не знаю, Лин-ним. Но я ведь не железный, тоже устаю, на самом деле. И очень сильно порой. И ничего в такие моменты не хочется, только рухнуть на постель, заснуть и проснуться не по чертову звонку будильника, а тогда, когда самому захочется, когда высплюсь. Лим – строгий и требовательный руководитель, но справедливый и небезразличный, вздыхает, кивая, улыбается тепло: – Понимаю… мой мальчик. И я мечтаю выспаться, еще со времен средней школы, когда врачом решил стать. Идите домой, отдыхайте. И следующие две недели у вас персональные каникулы, – Юнги не спорит, молча кивает. – А шовчик вы сегодня наложили просто виртуозный. И вообще молодец. Молодой альфа вздрагивает от удивления – заведующий скуп на похвалы. А потом глаза открывает широко, сияет улыбкой десновой очаровательной, и становится похож не на старшекурсника, а на озорного мальчишку-подростка, чрезвычайно довольного. – Я через два дня приду непременно. – Нет, не придете, господин Мин, – говорит теперь строго. – Бегом домой. Писать и спать. Юнги замирает, а потом хохочут оба. Но Мин прислушивается к словам господина Лима. Ко всем почти. Да, да, домой, писать и спать. Но перед этим освежить в памяти сегодняшнюю операцию по гистерэктомии. Юнги за два часа, которые она длилась, и сам сделал ряд манипуляций до того, как Лим Мусон удалил пораженную множественными миомами матку. Но у омеги, лежащего на операционном столе, к счастью, есть трое детей. А вот несколько недель назад завотделением такую же операцию делал совсем молодому бездетному парню. Физическая боль, как и постоянные кровотечения, исчезли, но справиться с моральной из-за невозможности выносить собственного ребенка омега на момент выписки и близко не смог. И сколько еще слез прольет, сколько времени пройдет, пока парень примирится с действительностью. Можно, конечно, и усыновить малыша. Но это процесс эксклюзивный, штучный, и далеко не каждой паре подходит. Нет, всё, в сторону мысли о работе. Юнги, в самом деле, хотя бы от персональной практики надо отдохнуть немного. Хотя он все же предпочел бы игнорить студенческую. А уж если совсем по чесноку, ненадолго забить на ту и другую. Да и на учебу тоже: альфа давно не чувствовал себя таким уставшим и разбитым. И вот у него две недели особого рода каникул впереди. Да и последний курс универа – и новая жизнь начинается. Точнее, в стенах Сеульской Национальной клиники с августа, возможно, продолжится. И это не практика уже будет, полноценная работа. Кван Кунсу, как и Лим Мусон, тоже хотел бы этого. Но вот назначенный недавно на должность главврача Шин Угиль пребывает относительно кандидатуры Юнги в мучительных раздумьях. У него еще один претендент на должность хирурга-омеголога есть, Шин Йон. Единственный сын. Однокурсник Мин Юнги. Золотой мальчик, родившийся с платиновой ложкой во рту. И, в самом деле, очень и очень неглупый, способный, толковый. Могущий стать прекрасным специалистом, но по дурной, однако имеющей место классике, учебе и карьере предпочитающий жизнь мажора, стопроцентного представителя «золотой» молодежи. Ночные клубы и дискотеки, закрытые спортивные центры и дорогие авто, приятные интрижки со смазливыми омегами и напоследок учеба. Несмотря на это, Йон, как и Юнги, но исключительно благодаря влиятельному отцу, имеет теперь возможность проходить практику в Национальной клинике, где время от времени и появляется. Как правило, с кисло-страдальческим выражением на лице. И если теоретически он подкован очень и очень неплохо – когда успевает только, то с практикой все и близко не так радужно. До Юнги, его главного и единственного конкурента, Йону, как среднестатистическому первокурснику до старательного и очень способного выпускника. Но Йон Шин – сын, а Мин Юнги – заноза в заднице и в совести Угиля. И достать ее, по всей вероятности, можно, оставив должность хирурга за господином Мином. И бывший главврач, который в силу почтенного возраста покинул свой пост, сделал бы это вне всякого. Он в последнюю рабочую неделю пригласил к себе в кабинет Угиля, который не один год был его замом и приятелем, и взял с него слово за Мин Юнги оставить место в отделении оперативной омегологии. Выдал при этом проницательно и довольно прямолинейно: – Угиль, понимаю твое желание трудоустроить Йона в нашу клинику, но тебе ли не знать, что сюда лучшие из лучших выпускников попадают, и то не каждый год. В следующем на месте хирурга я бы очень хотел видеть господина Мина. Он единственный на моей памяти, кто впервые и вполне заслуженно попал к нам после первого курса. Хотя я очень сомневался в успехе этого эксперимента. Но господин Кван смог убедить меня в обратном, и я нисколько не пожалел. Юнги – умный, талантливый и очень трудоспособный молодой человек. Вдобавок мотивированный на учебу, работу и до любых новых знаний жадный. Йон не дотягивает до Юнги и близко. Полагаю, ты понимаешь это не хуже меня. Наша клиника – лучшая в стране. И работать здесь должны лучшие. Я мог и за своего сына похлопотать когда-то, но понимал прекрасно: он не потянет работу здесь! – Работая с лучшими, и сам можешь стать лучше, – поспешно выдал зам, а главврач нахмурился. – Значит, я, в самом деле, не ошибался, когда предполагал, что ты Йона любой ценой готов впихнуть сюда. Что до лучшего… Мне кажется, твой сын сам не заинтересован в том, чтобы стать таким. И работа врача его не слишком привлекает. Ты впихнешь его сюда, ладно. Пахать тоже за него будешь? И его косяки разгребать при случае. Или прикрывать? Свои интересы и заботы о сыне поставишь превыше интересов пациентов? И господина Мина, которого мы столько времени опекали и обучали, получая великолепную отдачу, отодвинешь в сторону? Нет уж! Ты прямо сейчас дашь мне слово, что после окончания университета Юнги останется в клинике уже в качестве хирурга. Иначе я немедленно позвоню в Министерство и буду рассматривать вопрос с трудоустройством выпускника на этом уровне, а вместо тебя на свое место кандидатуру Квана Кунсу предложу. Шин Угиль успокоил тогда разбушевавшегося главврача и дал обещание. Но и спустя время понимая, что его бывший руководитель прав, колебался очень. Любящий отец побеждал в нем врача. Его Йон – умница, и рядом с крутыми профессионалами сам наберется постепенно практического опыта, а Юнги с его талантами и так не пропадет. До выпуска из университета еще полгода, пусть Мин практикуется здесь по-прежнему, а ближе к лету придется поставить его перед фактом и предложить поискать иное место работы. В идеале, подставить бы этого практиканта так, чтобы он и сам даже думать не смел о том, чтобы стать полноправным сотрудником Сеульской Национальной университетской клиники. Вот только как это сделать, когда рядом с молодым альфой всегда кто-то из врачей находится, а со всем, что он может и должен делать в одиночку в качестве фельдшера или медбрата, Мин справляется отлично. К тому же он протеже нынешнего зам главврача Квана Кунсу, который и притащил Юнги в клинику, да и господин Лим, заведующий отделением оперативной омегологии очень доволен практикантом и уже видит его среди будущих коллег. Как вариант, в Министерстве здравоохранения и благосостояния можно попытаться выбить еще одну вакансию хирурга. Если же сделать это не получится, Мин отправится искать себе работу в другом месте. С коллегами же Шин Угиль уж как-нибудь договорится. В конце концов, Юнги – всего лишь практикант, а не звезда отечественной медицины. *** Юнги о треволнениях и намерениях главврача знать не знает и не представляет даже, какая неприятность может грозить ему в будущем с трудоустройством. Он с персональной практики уходит на двухнедельные каникулы, и это время лишь учебе уделяет. И спит чуть больше, и с Ваном в Кенбоккун успевает съездить, и к родителям в Пусан рвануть на воскресенье, и с Чимином, лучшим другом, по дороге в отчий дом наболтаться от души. А то все урывками, все вечно мешает что-то. Расстояние в две тысячи километров и разлука почти в четыре года не ослабили, но лишь усугубили грусть по Чимину, усилили желание увидеть и обнять донсена, и вдохнуть его нежно-сладкий аромат, и за руку взять, сжать пальцами пухлый маленький мизинчик. Чимин тоже маленький. Большой маленький донсен Юнги. Только худенький очень, хрупкий, тонкий. И его по-прежнему хочется оберегать и защищать. Но неотчего, да и невозможно. Юнги время от времени вспоминает, как ныло, щемило и трепыхалось в груди, когда Чимин рассказывал ему об одиноком омеге с ребенком и огромной собаке, что могла покалечить и папу, и малыша. И все представлял почему-то на месте того парня своего лучшего друга. И своего ребенка… от лучшего друга. И отчетливый крик Чимина до сих пор стоял в ушах. И это необычное «Юни» тоже… Так маленького альфу много-много лет назад папа называл изредка. Мин и вспомнил-то об этом, когда имя жутким воплем сорвалось с губ Чимина. И этот крик ледяным липким потом окатил спину альфы, и под кожу забрался, и сидел там долго, и только после звонка Чимина отпустило немного. Но что Мин пережил, пока донсен набрал его… Что пережил сам Чимин? И даже три года спустя Юнги не отпускает почему-то мысль о том, что лучший друг не все рассказал ему… Альфе бы хоть на денек, хоть на пару часов увидеться с Чимином. Он бы потащил, на руках, кажется, понес лучшего друга в ту маленькую уютную пусанскую кофейню с морковным боженькиным тортиком. И там бы хен и хубэ говорили и смеялись, и грустили, вспоминая годы, проведенные вместе в одном городе, в одной стране. И недавнее прошлое вспоминали, и настоящее, когда только умные гаджеты давали и дают возможность видеть друг друга. Но пусть хотя бы так. И во время встречи-мечты они, наверняка, молчали бы о той ночи, воспоминания о которой Юнги, уже столько времени состоящий в браке, так и не смог стереть из памяти. Да, закусывает губы, и не особо старался. И пусть картинка не такая яркая сейчас. Но все еще отзывается в паху короткими вспышками острого удовольствия. А вот восхитительно-нежные стоны Чимина, что память не давала забыть долго, альфа не слышит больше и почти позабыл медово-дынную сладость тела омеги. Но кривой Феникс и старая фотография с того картинг-заезда по-прежнему стоят у рабочего компьютера Юнги. Ван спросил однажды осторожно, не перенести ли Феникса и фото в гостиную, в маленький, с одной остекленной дверцей, комодик. А супруг глянул поначалу остро-холодно, а потом взгляд раздражением полыхнул и губы дернулись, и язык изнутри коснулся щеки, и голосом, полным ледяного презрения, прозвучало: – Мешают, Ван? И супруг не ответил ничего, лишь головой покачал отрицательно, не ожидая такой реакции. Да, омега знает, что Юнги по-прежнему общается с Чимином часто, и подарочками на Новый год и Дни рождения двое обмениваются, и с какими-то вопросами по учебе Мин иногда Пака консультирует. Ван спрашивает время от времени из вежливости, как дела у Чимина, а супруг отвечает всегда охотно. И омега знает, что Пак блестяще сдал вступительные экзамены, и учится отлично, не первый, как Юнги, среди сокурсников, но среди лучших. – А что же личная жизнь Чимина? Он встречается, быть может, с кем-нибудь? – интересуется, невольно напрягаясь голосом и телом, Ван. – Не знаю, – со спокойной улыбкой отвечает Юнги. – Я не спрашиваю, а Чимин молчит. Возможно, когда на Родину вернется, среди соотечественников будет свою судьбу искать. Ван кивает, а отвернувшись, хмурится, руки в кулаки сжимает и чуть позже спрашивает с напускным сочувствием: – Вы, наверное, так и не увидитесь до того момента, пока Чимин в Корею не вернется? Юнги вздыхает и кивает утвердительно. Он слишком занят в настоящем, чтобы в будущем получить-таки престижную, интересную и по душе работу, и перспективы иметь завидные, и стать финансово независимым. Зря, что ли, вкалывает, пашет, убивается уже почти три года, разрываясь между учебой и практикой, не зная, что такое каникулы, урывая лишь пару недель летом, чтобы поехать в Пусан, с родителями побыть немного, а всякую свободную минуту в Сеуле проводить с супругом. Счастье еще, что Ван, такой же занятой, понимает Юнги и не упрекает. Хотя, сердце екает: что-то не то у них в последнее время происходит. И в постели не то, и в отношениях… Или Юнги просто накручивает себя? Или Ван просто не договаривает что-то? Он по-прежнему, само собой, зарабатывает несравнимо больше. Он вообще состоятельный омега и личность медийная. То на обложках крутых «глянцев» сияет, то на модных показах, то на фэшн-каналах интервью дает. И вот уже два года является лицом и топ-моделью известного японского дома моды. Много работает – много зарабатывает. Юнги же получает повышенную стипендию, и победы во всех студенческих конференциях приносят ему немного денег. И его больничная практика оплачивается из спонсорско-благотворительных фондов самого медучреждения. А еще он хотя бы пару раз в месяц в качестве фельдшера или медбрата дежурит в клинике в ночные смены. Много учится – немного зарабатывает. Поэтому родители, люди с достатком выше среднего, помогают сыну тоже. Ну и квартиру его в Пусане сдают, а деньги Юнги присылают. Впрочем, сам Юнги до учебы и знаний жаден, а в жизни нетребователен. И что-то, в ущерб себе, непременно откладывает, чтобы любимого мужа порадовать милыми сюрпризами, подарочками и, хоть иногда, совместными поездками-походами по Корее. Родители на двадцатиоднолетние сделали Юнги отличный подарок – небольшой и не новый, но в отличном состоянии Subaru. Альфа курсы по вождению закончил еще в Пусане, а вот удостоверение получил уже в Сеуле. Автомобилем пользовался нечасто, но с огромным удовольствием. В основном на практику в клинику ездил да на ночные дежурства туда же. И вот с Ваном недалеко от Сеула до каких-нибудь мест историко-культурных. А у его мужа во владении новенькая крутая Hyundai имеется, и Ван не раз предлагал супругу пользоваться ею. Но альфа неизменно предпочитал свою. Если же в мужнину садился, то только в качестве пассажира. Омега сердился и обижался, но Юнги обнимал и мурлыкал: – Вани, еще пару лет, и я куплю себе такую же. Тогда уж и на твоей, и на своей непременно ездить буду. Пока же не заслужил. – Гордый очень, – Ван брови заламывал, хмурился, а Юнги, улыбаясь, выдавал неизменно короткое: – А-то… И оба, губами соприкоснувшись, рассаживались по машинам. Омега на вечерние показы отправлялся, Юнги – на ночные смены. *** Двухнедельные каникулы в клинике заканчиваются у Юнги совсем скоро и очень удачно. Потому что последняя преддипломная сессия Мина завершается тоже. Начинаются зимние вакации, и кроме персональной практики у альфы никаких интеллектуальных и физических нагрузок на протяжении двадцати дней не будет. Юнги после спонтанной близости, инициатором которой был Ван, лежит довольный и расслабленный, обнимая уснувшего мужа. У омеги течка почти закончилась, но он такой страстью полыхнул напоследок, что Мину пришлось отложить повторение вопросов по оказанию экстренной омегологической помощи, дабы в срочном порядке оказать особого рода помощь собственному омеге. Альфа справился, кажется, блестяще. Пациент в процессе лечения благодарил его серией нескончаемых сладких стонов и разной степени интенсивности сжатием мышц нутра вокруг основного и единственного инструмента терапии, хозяину которого по итогу тоже было запредельно-хорошо. И вот пациент, получивший грамотную помощь и целебные вливания, спит, а без пяти минут доктор Мин повторяет, сквозь подступающую дремоту, вопросы к завтрашнему экзамену по экстренной омегологии. Еще одно интеллектуальное испытание предстоит послезавтра, и однокурсники Юнги крайне недовольны тем, что им на подготовку всего-то день дается. Сегодня на консультации по этому поводу больше всех его одногруппник Шин Йон возмущался. Юнги же, честно говоря, любое сессионное расписание устраивает. Он со школьных еще времен не имеет привычки откладывать учебу на потом: ясно ведь, что намного проще и эффективнее осваивать и усваивать новые темы постепенно, без спешки. Тогда и покопаться, и разобраться в них можно основательнее, и упорядочить всю инфу, и аккуратно разложить по полочкам в памяти. А когда у тебя по полтысячи вопросов к некоторым экзаменам, их не то что освоить, прочитать за пару дней невозможно. Хотя Йон сегодня орал, что ему хватило бы. Что же, однокурсник Мина, в самом деле, способный и неглупый альфа. Но разгвоздяй, каких свет не видел, да и в медицину, Шин не скрывает особо, его «пошли». Отец Йона врач чуть ли не в десятом поколении, и около года возглавляет Национальную Сеульскую клинику, в которой сотрудники отделения оперативной омегологии на Юнги уже как на молодого коллегу смотрят. И бывший главврач, и нынешний зам, и завотделением смотрят так же. Вот только с сентября время от времени в отделение и Шин заглядывать стал. Юнги по этому поводу старается не париться: Йон может еще попробовать потягаться с Мином в знании теории, но практический его опыт не выходит за рамки того, что дается в университете. Тогда как Юнги и на этом собаку съел. Несмотря на это Шин ляпнул как-то, что и он после универа в клинике останется работать. И у Юнги кольнуло внутри неприятно. И любимый донсен вспомнился, рыдающий в пустом актовом зале школы после того, как замдиректора главную роль в новогоднем спектакле, которую Чимин талантом своим заслужил, бессовестно отдал любимому сыночку. Но главврач не поступит так с Юнги. Здесь ведь не театр: когда речь идет о здоровье и жизни пациентов, умения и знания должны быть настоящими и единственным критерием выбора являться. Так неужели родство станет важнее профессионализма? И главврач, выбирая между сыном и молодым перспективным грамотным выпускником, предпочтет первого. Ну нет, конечно… Юнги засыпает, в который раз успокаивая себя этим очевидным и логичным совершенно выводом. И два оставшихся экзамена сдает, как всегда, на отлично. И Чимин на отлично, и тоже отправляется на персональную практику. В Многопрофильный детский медцентр Токио, куда его как одного из лучших студентов пригласили сразу после окончания первого курса. А Шин Йону последний экзамен пересдавать придется. И волей отца, едва ли не в ярость впавшего от таких «успехов» сына, таскаться трижды в неделю на практику в отделение оперативной омегологии Сеульской Национальной университетской клиники. *** Звонок на мобильный Юнги раздается, когда альфа с мужем, поужинав предварительно в уютном маленьком кафе, лежат, расслабленные, на диване перед телевизором. Юнги весь день провел в больнице, теперь ему туда через три дня только. И у Вана вечер свободный выдался. В планах – просмотр горячего лакорна с последующими плотскими радостями уже между зрителями оного. Задуманное, увы, материализуется до момента первого поцелуя главных героев. После чего звонок завотделением оперативной омегологии Лим Мусона не оставляет чете Мин никаких шансов на собственные. – Юнги, мальчик мой, знаю, что вы и так весь день провели в клинике, но я снова прошу вас приехать. Врач, который должен был дежурить сегодня ночью, слег с высокой температурой. Еще один наш коллега в отпуске, телефоны двоих недоступны, а ваш однокурсник Шин Йон, который сейчас тоже должен быть в отделении, нашел себе, очевидно, занятие поинтереснее. Я уже в клинике и буду заменять заболевшего коллегу, хотя и самому сегодня нездо… – прерывается резко. – А вас я попрошу заменить Йона. Выручите? Юнги виновато смотрит на нахмурившегося недовольно Вана: – Конечно, господин Лим. *** Ночь в отделении проходит спокойно. Лим Мусон и Мин Юнги пересматривают карты самых сложных пациентов, и тех, кому предстоит оперативное вмешательство, и уже перенесших его. Господину Лиму интересно узнать, как действовал бы в той или иной ситуации молодой практикант, какую предоперационную диагностику и подготовку назначал, как осуществлял само хирургическое вмешательство. Задает уточняющие вопросы, корректирует и дополняет ответы. И в целом, кажется, остается доволен. Во всяком случае, улыбается сдержанно и кивает одобрительно. А еще Юнги замечает, как достаточно молодой сорокапятилетний альфа время от времени болезненно морщится, губы закусывает и потирает ладонью грудь. И вспоминает звонок врача и фразу, которую Лим оборвал резко, но ясно давшую понять, что доктору нездоровится сегодня. Поэтому Юнги интересуется спокойно: – Господин Лим, вы в порядке? Альфа вновь хмурится, но кивает утвердительно, а потом снимает трубку ожившего внутреннего телефона, слушает коллегу из приемного отделения: – Господин Лим, спуститесь срочно. В клинику после ДТП везут омегу с большим сроком беременности. Парамедики говорят, что, скорее всего, повреждена матка. Наша больница ближайшая, а риск не довезти пациента до специализированной клиники велик. Акушеры, неонатологи и детские реаниматологи Сеульского центрального роддома предупреждены и уже выезжают к вам, но это другой конец города. – Звоните в оперблок и коллегам-анестезиологам, пусть готовятся. Кабинет УЗИ у вас свободен? Если нет – освобождайте как можно быстрее. Мы спускаемся. – Пациент уже в приемном, – слышит Юнги, и спустя секунды торопливо направляется вниз следом за старшим коллегой, замечая попутно, как тот закидывает в рот несколько таблеток. *** – Тян Минсок, двадцать пять лет, вторая беременность. Первая полтора года назад закончилась кесаревым и гибелью ребенка. Сейчас срок тридцать две недели, сильные боли в животе, скорее всего, внутреннее маточное кровотечение. Возможно, в результате разрыва послеоперационного шва. Парень сам был за рулем, пристегнут, ехал с небольшой скоростью, травма получена в результате лобового столкновения, – рассказывает парамедик, пока переодетого уже в больничную рубашку бледного плачущего омегу везут в кабинет УЗИ. – Мой ребенок, пожалуйста. Умоляю. Его спасите. Его в первую очередь. Я уже одного потерял… Спасите этого… – выстанывает парень. – Мы постараемся помочь, и вам, Минсок, и ему, – Лим мягко касается худой, в синяках и царапинах руки. – Тазовые кости, слава Небу, целы, только сильный ушиб голеностопа, – рентгенолог уже торопится к Лиму со снимками. – Это очень хорошо, Минсок, – глядя в полные ужаса и слез глаза пациента, мягко говорит Юнги, протирая марлевой салфеткой его ледяной, в ссадинах лоб, а Лим кивает, улыбаясь сдержанно. УЗИ показывает разрыв десятисантиметрового шва, наложенного после кесарева, и внутреннее кровотечение в брюшную полость. Но плацента расположена так, что является своеобразным естественным тампоном в месте разрыва шва, и это немного увеличивает шансы на благоприятный для папы и ребенка исход. – Срочно поднимайте в операционную, готовьте еще и реинфузор, постараемся обойтись без переливания донорской крови, если оно понадобится вдруг. – Ребенок, что с ним? – плачет омега. – Ребенок жив. «Пока», – мысленно произносят врачи и переглядываются, читая по глазам друг друга, что, с огромной долей вероятности, такое или подобное ужасное слово пришло на ум каждому из них. – Мы сделаем все возможное для вас обоих, – вновь повторяет завотделением, вздрагивая и закусывая губы. – Господин Лим, – Мин смотрит с тревогой, – у вас точно все… Его вопрос перебивает медбрат приемного, который торопится навстречу вышедшим из кабинета УЗИ врачу и практиканту: – Неонатологи-реаниматологи на подъезде, а акушеры задерживаются… Спустя короткое время альфы, переодетые уже в хирургические стерильные костюмы, стоят у двери операционной, пока медбратья облачают их руки в латекс. – Юнги, вы присутствовали на таких операциях когда-нибудь? – молодой альфа качает головой отрицательно. – Но в целом представляете, что нужно делать в подобной ситуации? Мин кивает и говорит чуть более эмоционально, чем хотел бы: – Прежде всего, извлечь малыша, и, скорее всего, удалить матку. Разрыв огромный. Но здесь из-за расположения плаценты, возможно, и без этого получится обойтись. И кровь из брюшной полости собрать, сделать реинфузию, вновь перелить ее пациенту. – Коллеги, – двое переодетых в костюмы врачей подходят с большим чемоданом в руках, – мы неонатологи центрального сеульского роддома. Реанимационный кювез для малыша обрабатывают и скоро подвезут в операционную. – Хорошо бы еще акушеров-омегологов подвезли, – хмыкает Лим. – У нас все-таки несколько иной профиль работы. – А у нас двое экстренных пациентов на момент вашего звонка в операционных было, – хмурится один из прибывших. – И акушеры-омегологи с ними. Мы попросили помощи коллег из других клиник. Но лишних рук и специалистов ни в одном роддоме нет. Особенно ночью. – Понимаю, – вздыхает Лим. – Я тоже на внеочередном дежурстве, как и молодой коллега, – кивает в сторону Юнги, натягивая маску на лицо, спиной открывая дверь в операционную, где уже лежит в медикаментозном сне беременный омега. Анестезиолог-реаниматолог кивает приветственно Лиму и его спутникам: – Коллеги, приступаем, чтобы шансы были хотя бы у одного из двоих. Состояние омеги было не очень, но его мы стабилизировали, – а потом глаза округляет. – Господин Лим, вы один? А где Кон-ним? Господа, – обращается к незнакомцам, – я так понимаю, акушер и неонатолог-реаниматолог? – Оба неонатологи, – уточняет один. – Мы с Юнги-щи сегодня и акушеры-омегологи, и хирурги, – серьезно произносит Лим, а потом вздрагивает всем телом, и скальпель падает из его рук на пол. И коротко охая, и хватаясь за грудь, медленно оседает на кафель заведующий отделением оперативной омегологии, блестящий хирург и опытнейший врач Лим Мусон. И Юнги понимает, что единственный – будущий! – хирург сейчас в операционной он. И только он. И счет жизни молодого омеги и его малыша идет на минуты. И через четверть часа спасать будет уже некого, а он не имеет права оперировать самостоятельно, ассистировать только, и то второй скрипкой! А молодой омега, лежащий сейчас на операционном столе, просил, умолял спасти хотя бы малыша. Да и сам будущий папа?! Разве его смерть справедлива?! Что он пережил, уже потеряв во время родов первенца. Почему, повторно получив шанс стать родителем, вновь рискует не только остаться без малыша, но и сам за ним следом отправиться. – Юнги, Юнги, Юни! – тот отчаянный, безнадежный вопль Чимина почему-то проносится сейчас в памяти, и образ его лучшего друга, стоящего с крохотным новорожденным на руках, рисует не к месту фантазия. – Мой ребенок, пожалуйста. Умоляю. Его спасите. Его в первую очередь. Я уже одного потерял… Спасите этого… – слова-стоны Тян Минсока, безмолвно лежащего теперь в медикаментозном сне, тоже звучат в ушах отчетливо. – Юнги, Юнги, мать твою, засранец! Да приди же ты в себя! К столу! К столу немедленно! – рычит реаниматолог, поднося электроды дефибриллятора к обнаженной груди Лима. – О твоих невероятных способностях все коллеги говорят. Так вперед! Спасай, спасай обоих, хоть одного спаси! – Я не могу, не имею права, – хрипло шепчет, вздрагивая, практикант, переводя глаза со спящего на столе омеги на лежащего без сознания на кафельном полу Мусон-нима. – Отошли все! Разряд! – рычит реаниматолог. – К столу, быстро!!! Или вы будет смотреть, как на ваших глазах погибают двое, чертов доктор Мин! Доктор Мин. Время будто замирает на мгновения. А потом несется вперед с бешеной скоростью. И шесть месяцев до получения диплома, который дал бы ему сейчас право делать то, что он, в самом деле, не может, будто пропадают. И вот ректор вручает выпускнику Мин Юнги диплом с отличием, и Чимин, не Ван, Чимин, держа на руках не новорожденного уже, но очаровательного маленького омежку, подходит, целуя нежно. Альфа вздрагивает – видение исчезает. И молодой талантливый доктор Мин Юнги не отвлекается больше ни на что, от всего внешнего отрубается, сосредотачивается целиком на тех, кого предстоит спасти, и на тех, кто поможет ему спасти. – Скальпель, доктор Мин, – пожилой медбрат протягивает блестящий острозаточенный инструмент, смотрит спокойно, говорит уверенно, уважительно. Юнги касается надлобковой складки, разрезает, слой за слоем, кожу и ткани, доходит до матки. Амниотический мешок разрывается, и альфа осторожно достает скрюченного кроху, перерезает пуповину. На секунды кладет новорожденного на грудь папы, давая ощутить малышу запах и тепло самого родного тела, частью которого он был еще минуту назад. Передавая затем ребенка реаниматологам, действуя дальше, слыша через минуты или столетия будто где-то вдалеке пронзительный скрипучий крик новорожденного и слова неонатолога. – Все неплохо с малышом… Вес кило девятьсот, дышит сам, семь/восемь по Апгар. У Юнги крылья надежды и радости за спиной растут. Крылья Феникса. Маленького, кривого прекрасного Феникса, сплетенного умершим много лет назад Юджином и Чимином, который сказал в тот день, когда Юджин ушел, что будет спасать детей. И вот Юнги тоже спас, кажется. И теперь надо сделать все, чтобы и папа малыша не ушел в Вечность, растил его, радовался и внуков дождался когда-то. И каждое движение, каждое действие Юнги теперь, пусть не быстрое, но верное. И пожилой опытный медбрат не ждет очередной просьбы, но сам подает тот или иной инструмент. И когда хирург акушер-омеголог из центрального сеульского роддома влетает в операционную, молодой совсем доктор заканчивает накладывать швы на разрыв, что мог стать причиной гибели двоих. И аккуратный шов после кесарева зашит тоже. И целостность матки восстановлена, и у омеги есть шанс снова выносить ребенка. А потом врачи с помощью специального аппарата Cell Saver собирают всю кровь из брюшной полости пациента, чтобы спустя недолгое время умная машина очистила ее и отправила по артериям, сосудам и венам омеги. Практикант Мин Юнги завершает под одобрительным взглядом акушера накладывать аккуратные швы на ставший небольшим живот пациента, и смотрит теперь с волнением, с тревогой на чуть порозовевшее лицо спящего омеги, а потом на монитор фетальных функций, где все показатели очень даже в пределах допустимого. – Коллега, вы большая умница, – врач-реаниматолог, заметив неуверенный взгляд Юнги, улыбается, подбадривая заслуженной похвалой. А потом негромкие, но дружные хлопки раздаются за спиной и знакомый голос слышится: – Доктор Мин… Юнги-щи… Альфа оглядывается, смотрит на полдесятка коллег, аплодирующих кому-то. Прокручивает то, что сделал в предыдущие минуты или часы – счет времени он потерял, едва взял скальпель в руки – на операционном поле. Пытается вспомнить, действовал ли правильно. Выплывает, наконец, из раздумий, смотрит на Квана Кенсу, а тот с теплом, с гордостью – на него. Потом подходит, обнимает крепко, и снова: – Доктор Мин, мой мальчик… А Юнги вздрагивает, на пол бросает взгляд: – Господин Лим, что с ним? Я видел, что ему весь вечер нездоровилось. Спрашивал, как дела, но он отмахивался… – У него инфаркт, Юнги. Пока вы спасали молодого папу и малыша, кардиохирурги делали ему стентирование. Он в реанимации сейчас, состояние средней тяжести. Можете навестить его, но позже. А сейчас, доктор Мин… – Какой я доктор… – Юнги вздыхает, опускает голову, руками обхватывает плечи. Он в мгновение ока чувствует усталость такой силы, что прямо в операционной рухнул бы на пол и уснул. А еще эмоциональную опустошенность. Он на пределе физических и интеллектуальных возможностей работал и под грузом такой ответственности, которой и близко не было в его жизни. Он всего лишь практикант. Да, объективно более способный, талантливый, подкованный в теоретическом и практическом смысле, чем многие его однокурсники. Но все еще не врач! Он сейчас мог отправить на тот свет молодого омегу и его малыша, и карьеру свою так и не начавшуюся, тоже. И все мечты, надежды и планы, реализовать которые стремился столько лет, вкалывая день за днем. Он к стене подходит, опирается и на пол сползает, обхватывает ладонями голову, плачет. А Кван Кенсу опускается рядом, обнимает: – Все хорошо, Юнги. Доктор Мин… Вы практически в одиночку совершили невозможное: при таком огромном разрыве восстановили целостность матки, спасли папу и малыша. – Я не имел права… Анестезиолог-реаниматолог опускается рядом, обнимает тоже: – Юнги, вы не имели права бездействовать! И отлично справились. – А если бы нет… – всхлипывает альфа. – Вы справились, доктор Мин, – твердо говорит Кван Кенсу, – бессмысленно говорить о том, что могло быть иначе, лучше давайте радоваться тому, что есть. Юнги кивает, поднимаясь, с пола, вместе с коллегами выходит из операционной, идет по длинному коридору, а навстречу торопятся главврач Шин Угиль с сыном. – Мне рассказали вкратце, – Шин говорит чуть раздраженно, на Юнги не глядит, – а я хочу узнать подробности, господин Кван. Кунсо смотрит на Угиля презрительно и в голосе не может скрыть толику презрения тоже: – Господин директор, если вы хотя бы немного в курсе того, что произошло, то понимаете: за подробностями вам стоит обратиться к доктору Мину. – К доктору? – губы Шина кривятся. – Насколько я знаю, диплом врача господин Мин еще не получил. – Я подумал сейчас, что всякие исключения возможны. И наличие диплома врача не всегда говорит о том, что человек имеет право им быть и называться. Тогда как еще не получивший его уже достоин этого звания. Господин Мин – достоин. Он пришел на дежурство вместо другого практиканта, и я благословляю Небо, которое именно его привело сегодня в клинику. В противном случае, коллеги в нашем патбюро, с огромной долей вероятности, не остались бы без работы в ближайшее время. А проблем мы поимели бы больше обычного. – Почему это? – раздраженно уточняет главврач. – Я расскажу чуть позже. Но, господин Шин, Юнги-щи, безусловно, уже можно пообещать должность хирурга в отделении, которым я больше десяти лет заведовал. – Посмотрим еще… Впрочем, вы, молодец, конечно, господин Мин, – произносит холодно. – Посмотрим? – Кван брови вскидывает, говорит, не скрывая раздражения, а потом смотрит на сына своего начальника. – Что ж, ладно. Йон-щи, кстати, могу я узнать, почему вы не явились сегодня на ночную персональную практику? Почему игнорировали звонки Лим-нима, который пытался с вами связаться? Кстати, объяснения в устной или письменной форме вы можете сразу главврачу предоставить, раз он тут. Шин-ним, а я, с вашего позволения, отпущу домой господина Мина. Он и так накануне весь день провел в клинике, да и ночь у Юнги непростая выдалась. Ведь вы не будет возражать? Главврач поджимает губы, кивает молча, а когда Юнги и Кван удаляются, отвешивает сыну подзатыльник и выдает коротко-зло: – Дрянь! *** – Я не нравлюсь господину Шину, – бормочет Юнги, идущий в сопровождении замглавврача в отделение. Тот останавливает, руки кладет на опущенные плечи Мина и говорит, тихонько смеясь: – Конечно, не нравитесь. А за что вы, Юнги, можете ему нравиться? Мин, который спас сегодня две жизни, после этих слов выглядит еще более неуверенным и расстроенным, и губы закусывает, и опускает голову. – Вот в самом деле, за что? – мягко хлопая поникшего Юнги по плечу, повторяет Кван. – За то, что вы умница, каких поискать, и врач от Бога, за то, что невероятно трудоспособны и столько лет находите силы учиться и практиковаться в нашей клинике? Нет, вас, Юнги, определенно, не за что любить, особенно главврачу, сын которого – полная ваша противоположность. Мальчик мой, как здорово, что три года назад я встретил вас на той конференции и к нам пригласил… И Юнги смотрит теперь увереннее, и улыбается, и загораются потухшие после недавней неявной стычки между главврачом и его заместителем глаза. И то пренебрежение, и холодность, с которыми обращался к нему Шин Угиль, растворяются в теплой улыбке, словах поддержки и уважения Квана Кунсу. – И еще один момент, Юнги. Вы все равно узнаете об этом в ближайшие несколько дней. И уж лучше от меня, чем от журналистов, которые непременно вас отыщут. – Журналистов? – Юнги, вы сегодня спасли зятя и внука сеульского чиновника очень высокого ранга. После того, как доктор Лим потерял сознание в операционной, и со мной, и с главврачом связались коллеги. Я в клинике оказался раньше Шина, и с господином Тяном, свекром вашего подопечного, говорил поэтому первым. Я рассказал все, как есть. Пояснил, что его зятя после ДТП должны были везти в центральный роддом, но привезли к нам, потому что состояние Минсока требовало неотложного вмешательства, а Национальная клиника располагалась от места аварии недалеко. И про инфаркт рассказал… И о том, что Минсоку в тот момент мог попытаться помочь лишь практикант Мин, и он сделал все максимально быстро и грамотно до того, как в операционной появились хирурги-акушеры. Господин Тян сейчас с зятем, его сын в командировке за пределами Кореи и, наверняка, тоже наберет вас позже, чтобы поблагодарить. Журналисты, что сотрудничают с пресс-службой Министерства здравоохранения, уже завтра будут в курсе произошедшего. Такое в любом случае, не скроешь, да и какой смысл. Вы молодец Юнги. И заслуживаете внимания. Убежден – вас оно не испортит. А вот на пользу пойдет вне всякого. И можете не сомневаться – вы еще не врач официально, но место хирурга отделения оперативной омегологии уже ваше. *** – Хен… – голос Чимина дрожит и срывается, и улыбка срывается тоже, и уголки губ опускаются, и слезинки выступают в уголках глаз, – я читал… я горжусь… я так рад за тебя. Какая же ты умница! Если бы ты знал только, как я хотел бы сказать тебе это вживую. Как я хотел бы обнять тебя. Чимин всхлипывает. Наплевав на все приличия, пальчиками ведет по монитору, по щеке и губам альфы, а Юнги в этот момент чувствует мягкие, ласковые прикосновения к арту истинности. Будто донсен не лица на холодном мониторе касается, а теплой кожи Юнги под левой лопаткой. И Мин ощущает вдруг, как загорается по-особому тело, и пах мгновенно наливается медово-тягучей тяжестью, и медовый стон срывается невольно, внезапно с альфийских губ. И Юнги стоит немалых усилий взять себя в руки и успокоить хоть немного вспыхнувшее невыносимое желание. И удивление тоже от забавного совпадения: виртуальное прикосновение лучшего друга будто бы зажгло тело, но, главное, арта истинности коснулось. И пока Мин осмысливает произошедшее, Чимин рассказывает, что прочитал о совершённом молодым практикантом чуде – журналисты эту операцию так назвали – на сайте «Чосон Ильбо», и о том, что сразу после получения диплома талантливый студент Мин Юнги займет место хирурга в лучшей клинике страны. Сам министр здравоохранения и благополучия Южной Кореи заявил об этом в интервью по поводу беспрецедентного случая корреспонденту крупнейшего отечественного издания. А Юнги вслушивается и слушает нежный, с грустинкой, голос донсена, смотрит в милые серые заплаканные глаза, съедает взглядом губы и небольшую ладошку с любимым крохотным мизинчиком, которую омега в момент разговора прижимает к худой щеке. И тело снова загорается. И альфа вспоминает ту их единственную ночь. И неумело-прекрасные поцелуи донсена, и его мягкие прикосновения, и чувственные, с ума сводящие стоны, и искрящий сумасшедший восторг близости, и сладость глубины. С лучшим другом? С любимым донсеном? С любимым омегой. Но нет же! Нет! Любимый, истинный омега Юнги – его муж, Мин Ван. А эти нахлынувшие воспоминания, эмоции, чувства – безумие какое-то. Минутное помутнение. Или... просветление? Правда, которую альфа гнал много лет, скрывал от самого себя трусливо. И бесполезно, потому что вот она, все равно прорастает. Прорывается. Кричит. И Юнги хочет кричать сейчас тоже, вопить, орать, что любит, как никого никогда. Что скучает безумно. Что жизнь бы отдал за секунды, за мгновения рядом. Рядом прямо сейчас. За то, чтобы обнять, прижать, поцелуями покрыть каждый сантиметр тела, утопить в своем аромате, утонуть в чиминовом, подчинить и подчиниться. Ласкать словами, взглядом, прикосновениями. И проникновениями. «Люблю тебя, Чимин, люблю», – безмолвно. А Феникс вспыхивает короткой, острой вспышкой боли. Такой силы, что Юнги вздрагивает, болезненное «ах!» срывается с губ и глаза закрываются на секунды. И альфа не видит, что Чимин зеркалит сейчас, повторяет в точности и действия его, и стон. Потому что знаки истинности синхронно вспыхивают на телах. Но двум расставшимся когда-то соулам не дано до поры до времени знать, что они Небесами друг другу предназначены. Боль «отрезвляет» Юнги. И… ослепляет вновь. И после нее накатывает вдруг чувство тоски – черной, безнадежной, отчаянной. И необъяснимое предчувствие беды. Откуда? Почему? Ведь все так хорошо в учебе, карьере, личной жизни. И никуда не исчезла, пусть и вот так, возможность общаться с Чимином. И Чимин не исчез. И дружба не прервалась, не ослабла. – Чимин, хороший мой, я тоже мечтаю увидеть тебя и обнять, и говорить долго-долго. Я скучаю очень. – Мы вернемся в Корею через полтора или два года, хен. Полтора года – и увидимся непременно, я тоже скучаю. Чимин снова всхлипывает, а Юнги давит из себя улыбку и просит: – Давай свою щечку, донсен. И младший экран подносит к ней, и Юнги ведет подушечками пальцев по холодному монитору. Но омега не видит этого, лишь чувствует, как мягким теплом наливается арт истинности. А потом будто кто-то касается Феникса ласково, гладит нежно. Спустя секунды Чимин слышит смешной громкий чмок и снова смотрит в экран на любимое лицо. А потом, когда двое разговор прекращают, заходит в детскую, где сладко спит маленький Юни. Садится около него, поцелуями и слезами покрывая пухлую ручку. – Неужели же я всю жизнь буду скрывать его от тебя, хен? Да, я вернусь в Корею, да я увижу и обниму тебя, чтобы потом снова отпустить. Чтобы знать: даже если ты рядом, ты все равно далеко. Даже если ты рядом, я все равно одинок. Даже если ты рядом, я никогда не смогу сказать, что люблю. И что сердце этой любви – наш с тобой ребенок. Никогда, никогда, никогда не смогу сказать. «Сможешь, скажешь, будешь с ним. И он с тобой. Вот только какой ценой…» – яркой неуслышанной вспышкой проносится внутри, и в душе бесполезным пеплом оседает. *** Юнги отключает режим полета в мобильнике, смотрит на часы, понимая, что уже минимум пятнадцать минут должен быть во «Флаворс». А вместо этого летит по бесконечным коридорам телекомпании KBS к лифтам. Мин в качестве приглашенного врача-консультанта участвовал сейчас в записи популярного медицинского ток-шоу, на которое его коллега Шин Йон идти был должен. Но у сына главврача что-то непредвиденное случилось, поэтому сам главврач отправил на запись передачи Юнги, который после суточного дежурства, плановой дневной и экстренной ночной операций лишь к одиннадцати часам утра гудящие ноги и мозги унес из отделения, мечтая домой вернуться и выспаться как следует. Альфа подъезжал уже к дому, предвкушая мягкость подушки и тепло одеяла. И тишину, и полумрак спальни. До вечернего похода в ресторан с супругом, топ-моделью всея Кореи, у него еще куча времени имелась, чтобы выспаться. Юнги достал из кармана телефон и палец уже занес над кнопкой, переводящей мобильник в режим полёта. Но в этот момент гаджет заиграл «Реквием» Берлиоза, а Юнги закатил глаза: наипечальная мелодия сообщала о звонке главврача Шин Угиля. Руководитель Сеульской Национальной университетской клиники сообщил подчиненному, что к шести часам вечера того ожидают в одной из телестудий крупнейшего телевизионного канала KBS на записи ток-шоу. Юнги корректно напомнил руководителю, что из клиники вышел сорок минут назад, проведя в ней перед этим двадцать семь часов к ряду. Не надеясь, впрочем, на благородство и сочувствие руководителя. И ни того, ни другого, в самом деле, не получая. – Господин Шин, Йон утром говорил, что непременно пойдет на эту запись. У него экстренное что-то случилось? Видите ли, у меня сегодня вечером… – Да, семейные проблемы, так что выручайте коллегу. Тем более, это максимум на два часа, – буркнул, перебив, главврач и отключился. – Спасибо, что выслушали, – хмуро бросил Юнги в потухший экран мобильника и набрал Вана, чтобы предупредить о непредвиденной неприятной ситуации. Телефон супруга, увы, находился вне зоны действия сети. Юнги набрал еще несколько раз с тем же результатом, а потом, не раздеваясь, в джинсах и пуловере рухнул на постель, вырубаясь мгновенно хоть на пару жалких часов. *** Запись ток-шоу началась не в шесть, а в семь вечера, и альфа как на иголках сидел в студии, поглядывая украдкой на часы в перерывах между ответами на вопросы ведущего. И улепетнул быстренько, едва режиссер сообщил о завершении записи. Обычно Юнги не позволял себе такого: на подобных эфирах в студии всегда сидели зрители, которые пользовались возможностью лично и вне камер задать вопросы крутому специалисту. Юнги себя прямо так, чтобы крутым, не считал. Тем не менее, история чудесного спасения папы и его ребенка старшекурсником-практикантом Мином была намертво зафиксирована не только в его биографии, но и во многих печатных и аудиовизуальных СМИ, и в памяти читателей и слушателей. А Юнги, едва стал дипломированным специалистом, приглашения на съемки в качестве эксперта или врача-консультанта получал достаточно часто. И также отказывался, считая, что уместно и правильно в таких ситуациях использовать знания и опыт старших коллег, тогда как ему только предстоит набираться того и другого в полной мере. Иногда журналисты отставали, иногда названивали начальству молодого врача, просили повлиять на строптивого хирурга. Тогда руководство требовало от Юнги принимать приглашение. Вне рабочего времени, разумеется, исключительно в счет свободного личного, которого у Юнги не так уж и много было. Хотя, как ни парадоксально, прилично больше, чем когда он учился и разрывался между лекциями и двумя практиками. Интервьюеры, ведущие и режиссеры доктора Мина вообще любили: он на вопросы всегда отвечать старался так, чтобы даже далекому от медицины человеку сказанное было понятно. При этом не бекал и не мекал, и паузы многосекундные между словами не делал, и сами слова подбирал без усилий. Монтаж и перезапись его интервью требовались поэтому нечасто. И для крупных аудиовизуальных СМИ, и для видеоблогеров доктор Мин был приятной находкой. Вдобавок, по выражению техперсонала, молодого альфу любила камера: хирург и так был хорош собой, а правильно выставленный свет и подобранный ракурс это только подчеркивали. Идеальная, ровная, сияющая здоровьем и красотой кожа и контрастом темно-карие, в недлинных черных ресницах глаза, и угольно-черные брови. И улыбка десновая очаровательная. Умный и симпатичный врач. Красивая картинка, которая всегда привлекает больше зрителей, повышает рейтинги, притягивает рекламодателей и сулит дополнительную прибыль. Доктор Мин, правда, за участие в интервью и ток-шоу ничего, кроме ненужного ему повышенного внимания, не получает. И не отказывает в небольших консультациях всем, кто подходит к нему после эфиров или интервью. Но только не сегодня, когда летит на всех парах к машине, ощущая, как срабатывает в кармане брюк включенный минуту назад мобильник. *** – Юнги, я уже полчаса как в ресторане и только сейчас смог дозвониться тебе. Ты вообще помнишь, что на сегодня у нас был запланирован ужин, за которым мои потенциальные работодатели непременно хотели видеть нас обоих. Какого хрена у тебя уже три часа телефон недоступен? Где ты вообще? Альфа хмурится, потому что деактивировать режим полета, в самом деле, смог только сейчас. После того, как на одной из записей телевизионного ток-шоу у Мина мобильник сработал, прервав съемку, Юнги всенепременно отключает его, едва в здание телекомпании входит. – Вани, любимый, я на телевидении. Шин утром позвонил, в приказном порядке велел быть вместо Йона. У него какие-то проблемы серьезные, он не смог. – А ты смог, как всегда, – сердится омега. – Конечно, мой муж – в каждой бочке безотказная затычка. – Вани, роза моя, – Юнги старается говорить спокойно, потому что не раз уже, пусть и не умышленно, подводит супруга, то не являясь вовсе, то опаздывая изрядно на мероприятия, где быть обещался. – Так ведь и у тебя телефон вне зоны доступа был очень долго. Я не раз пытался дозвониться. А про затычку – грубо очень. Ты же знаешь, что у меня с главврачом отношения не самые простые. Вот и не хочется накалять их лишний раз. Такую работу, зарплату и перспективы я где еще найду. Да и сколько за это место бороться пришлось. К тому же главврача, упорные слухи ходят, собираются за какие-то управленческие недочеты отправить на менее престижную должность в другую клинику. Кунсу-ним сказал, что как только это произойдет, он нового руководителя будет просить перевести меня на должность ведущего хирурга и своего зама. Ван смягчается, но все равно бурчит: – Тебя министр здравоохранения знает лично и, судя по тем словам, которые он произносил, вручая тебе диплом выпускника, еще и уважает. Ты сам мог попросить поберечь тебя от начальника-придурка. – Хватит, Ван, – Юнги говорит по-прежнему спокойно, но в голосе металл появляется. – Я не трепло и не стукач. А если уж совсем плохо будет, постою за себя сам, жаловаться не буду. Но пока столь явных поводов мне главврач не давал. К министру идти… К президенту еще отправь. Все, я у машины уже. В течение получаса, надеюсь, доеду. Как там работодатели твои? Уверен: мой муж на показе поразил их своей красотой и профессионализмом. – Ой-й-й... Ну, ладно уже... Красотой... Профессионализмом... – жеманным голосом выдает подобревший Ван. – Да, у меня новый контракт. А у тебя... Ты будешь, возможно, очень удивлен. – Заинтриговал, Вани, лечу, – хмыкает альфа и резво стартует с парковки на новом Subaru Crosstrek, ценность которого для него увеличивается в разы, потому что мощный надежный авто Юнги купил сам. Ну, почти сам. Продал старую машину, взял выгодный кредит. От больницы получил приличную премию за ту операцию. Благодаря ей же стал стипендиатом правительственного фонда «По поддержке талантливой молодежи». Вдобавок Министерство здравоохранения и благополучия наградило его не только бумажной благодарностью, но и на финансовую расщедрилось. И вот Юнги рассекает на новеньком темно-сером авто. И пусть не крез, и пусть по-прежнему его супруг зарабатывает больше, финансово Мин сейчас несравнимо более обеспечен и независим, чем в годы студенчества. И откладывать кое-что может, и мужа порадовать покупкой какой-нибудь стоящей, и даже путевки на Чеджу Юнги в прошлом году купил без особого ущерба для собственного кошелька. Это был первый трудовой отпуск Мина. Небольшой, всего-то в десять дней. Зато настоящий, солнечно-теплый и никакими абсолютно делами, кроме как купанием, усиленным питанием и абсолютным ничегонеделанием не наполненный. Но сейчас альфа торопится и спустя полчаса влетает, наконец, в крутой сеульский ресторан «Флаворс». Представляется метрдотелю, просит проводить его к нужному столику. И пока пожилой представительный альфа сопровождает доктора Мина в VIP-зону, Юнги обращает внимание на одну из танцующих пар. Двое не прижимаются телами друг к другу, и пальцы их рук не переплетены. Ладони альфы лежат чуть выше стройной талии партнера, пальцы омеги едва касаются крепких плечей спутника. При этом танцующие оживленно беседуют. Во всяком случае красавец-омега мило улыбается и щебечет что-то высокому крепкому партнеру. Юнги не видит сейчас лицо альфы, однако его облик Мину, несомненно, знаком. Но вот мужчина поворачивается, и доктор не просто удивляется, в нерастворимый осадок выпадает. Ибо на танцполе его муж Мин Ван находится сейчас с его коллегой Шин Йоном, отец которого, главврач Национальной Сеульский университетской клиники, утром заявил Юнги, что Йон сегодня вечером будет решать какие-то сложные семейные проблемы. Мин благодарит метрдотеля, отказываясь от его помощи, спокойно ждет, пока музыка затихнет. *** Танец заканчивается, Йон на секунду склоняется над рукой Вана, губами ее касаясь, потом двое направляются к столику в VIP-зоне. Шин отодвигает кресло, помогает омеге устроиться удобно, чуть кланяется ему и двоим сидящим за столом мужчинам. Отходит, направляясь, по-видимому, на свое место и в сторону Юнги. При этом правую руку заводит за спину и не опускает долго, и улыбается задумчиво, целиком погруженный, наверное, в приятные размышления. Юнги неторопливо идет навстречу. Он не ревнует нисколько Вана, сердится не на Шина даже, но на его отца, который всегда готов прикрыть задницу любимого отпрыска, придумать что угодно, лишь бы тот, не приведи Небо, не напрягался лишний раз. Ни на работе, ни, уж тем более, вне ее. – Привет, Йон, – говорит негромко проходящему мимо него, по-прежнему улыбающемуся коллеге, активно источающему сейчас природный аромат: терпкий, крепкий, хвойно-смолистый багульник. Тот делает еще несколько шагов, потом останавливается, замирает, поворачивается медленно: – Юнги… – Ага. Ну, как они, семейные проблемы? Решаются? – Какие проблемы, о чем ты? – Йон, определенно витающий в облаках, даже не сразу улавливает суть вопроса. – Твой отец отправил меня сегодня на съемки, сказал, ты вечером будешь разруливать важные семейные проблемы. Вот я и позволил себе спросить. И еще позволю: ты познакомился с тем, с кем танцевал? – Слышь, Юнги, тебе-то какое дело? – Йон с неба мгновенно опускается на землю, спрашивает очень раздраженно. – Ну, я из-за тебя мог тоже проблем поиметь, с мужем поссориться… Опоздал ведь на встречу, потому что задержался на съемках, на которые ты идти должен был. Ван в это время подходит бесшумно к альфам. Он смущен и удивлен, и феромоны свои, как и Йон, источает чрезмерно ярко, и рукой касается левого плеча, проводит по нему с нажимом: – Юнги, ты пришел, наконец. – Привет, любимый, – Мин обнимает и целует омегу. – Любимый? – Юнги за шесть лет знакомства никогда не видел Шина таким удивленным. – Ван, вы, определенно, не представились друг другу, пока танцевали, – произносит, чувствуя, как напряглось под его рукой тело супруга, замечая, как вздрогнул, а потом голову опустил альфа, и посмеиваясь тихонько смущению обоих. – Ладно, исправим это упущение. Шин Йон, мой коллега. Мин Ван, мой супруг и соулмейт. – Супруг… Соулмейт... – альфа переводит потрясенный взгляд с Юнги на Вана, шепчет сдавленно. – Юнги, да мы же… Мы ничего такого… Господин… м-м-м… – Шин Йон, любимый… – спокойно повторяет Мин. – Господин Шин просто пригласил меня потанцевать… – Просто пригласил, Юнги, правда, – вторит альфа. – Да какие проблемы, – смеется Юнги. – Вани, роза моя, если ты не будешь сердиться на мое опоздание, по вине Йона случившееся, я не стану возражать, если вы еще пару раз станцуете. И улыбается мило, пока двое бросают друг на друга смущенные взгляды. А потом Йон хмурится, морщится, но говорит с искренним сожалением в голосе: – Юнги, извини, что так получилось сегодня. Но отец все-таки прав был, когда о семье и проблемах говорил. Давай, отдежурю за тебя в любое время, когда скажешь. – Проехали, Йон, – Юнги протягивает ладонь для рукопожатия, и чета Мин направляется к столику, за которым их ждут работодатели Вана. – Супруг… – шепчет убито, глядя вслед удаляющимся альфе и омеге, Шин. Он возвращается к пустому, на двоих, столику, за которым безо всякого желания и, к счастью, безрезультатно пытался наладить свою личную жизнь с правильным, рекомендованным папой и отцом омегой из состоятельной и влиятельной семьи. Очень несимпатичным, очень тупым и очень не очень во всех вообще смыслах. К счастью, антипатия оказалась обоюдной, и несостоявшийся муж довольно быстро отчалил. А Йон заприметил входящего в зал очень красивого, статного омегу, неброско, но стильно и дорого одетого. Молодой мужчина шел в компании двух альф, но, скорее, деловых партнеров, чем друзей, как понял, наблюдая осторожно за троицей, Шин. Полчаса спустя он решил пригласить понравившегося омегу на танец. Тот легко согласился, да и его спутники закивали согласно. А танец? С этим очаровательным незнакомцем у них не было и не могло быть никаких тесных объятий, и касаний тел, и сплетения пальцев, и взглядов особых, и огня на коже и под ней. И все как будто было. От самых невинных прикосновений, от дразнящей близости тела, от грудного мурлыкающего голоса, от чарующей улыбки. От аромата розы: такого нежного поначалу и удушающе-сладкого всего несколько минут спустя, когда танец закончился. Но все равно прекрасного. У Йона не только в паху теплело, в другом еще месте. Том, что никогда и никак не напоминало о себе. И он забил давно. Простая формальность, которая час назад обрела вдруг жизнь. А потом чертов Мин Юнги появился в ресторане. И снова дорогу перешел. И обломал крылья, и обнулил смысл. Лучший. И муж, соул лучшего. Самого лучшего из тех, что Йон встречал когда бы то ни было. Но ведь этот омега ему принадлежать должен! Потому что это его омега! Только его! Об этом разум кричит. И сердце. Об этом скулит, рычит внутренний альфа. И пусть они все ошибаются, ладно! Но мягкое ласковое тепло, особое, никогда доселе не испытываемое, что излучает кусочек тела Йона с того момента, как альфа увидела Вана?! Тут не может быть ошибки. И все-таки есть. Муж другого. Соулмейт другого. Шин бросает на столик денег больше, чем надо, и уходит из ресторана. Не видя, что вслед ему глядит омега, у которого по маленькому островку тела с тех пор, как он увидел Йона, разливается впервые тепло: легкое, мягкое, непередаваемо приятное. Будто кто-то касается так нежно, как прежде никогда и никто не касался. Да никто, кроме мужа, и не мог. Не имел права. Но с мужем так не было. Никогда. *** – Господин Мин, мы просим вас рассмотреть наше предложение и не отказываться сразу, – Ни Чхондун, представитель всемирно известной французской фармацевтической компании L@ Pr@irie в Корее, протягивает Юнги лаконично и вместе с тем превосходно оформленный каталог, который всем своим видом и содержанием скромно-безмолвно, но абсолютно ясно дает понять: компании он обошелся в совершенно неприличную сумму. Компания дорожит своим имиджем. Компания может позволить и позволяет себе такие траты. – Ваш супруг дал нам добро на участие в рекламе люксовой линейки нашей продукции для омег. Но дело в том, что впервые за двести лет существования мы запускаем в продажу еще и серию высококачественной аптечной косметики для альф. Средства по уходу за кожей на максимально натуральной основе. Из этого каталога вы можете узнать о составе любого из них, господин Мин. Ваш супруг говорил нам, что вы в химии разбираетесь великолепно, вдобавок вы доктор. И не самый обычный. Юнги хмурится, отрицательно качает головой: – Пожалуйста, я комплименты переношу с трудом, незаслуженные вообще терпеть не могу. – Хорошо, господин Мин. Тогда перейдем к главному. Мы хотим попросить вас принять участие в съемках рекламы вместе с супругом. Наше представительство почти два месяца ищет альфу на искомую роль, но в головном парижском офисе все кандидатуры отметают. Два дня назад Ван-щи предложил вашу, сказал, что его муж в некотором смысле медийная персона. Мы посмотрели несколько передач с вашим участием, отправили их французам. Те были в восторге. Вы врач, вы прекрасно ведете себя в кадре, не боитесь камеры. И да, у вас превосходная кожа. – Но это ведь не вашей косметики заслуга, – прямолинейно выдает Юнги. – Трудно поспорить, – соглашается собеседник. – Но текст, который вам предстоит озвучить, и не будет таким по смыслу. Для начала вы попробуете несколько кремов и сывороток дома. Скажем, в течение месяца будете ими пользоваться. И если вам они понравятся, просто скажете в ролике, что пользуетесь этими средствами, что они натуральные, нравятся вам и подходят. Я говорю сейчас очень общо, все нюансы мы будем оговаривать после, если вы не откажете нам. – Я, в любом случае, не могу согласиться, не поговорив предварительно со своим руководством. А вот тут, уверен, не получу согласие. – Если вы дадите его нам, компания позаботится о том, чтобы и ваше начальство не ставило вам палки в колеса, господин Мин. – Я должен подумать. – Думайте, а пока, – Чхондун протянул альфе кусочек плотной бумаги, – посмотрите на гонорар. Возможно, вы… В общем, посмотрите. Юнги глянул – брови невольно ушли вверх, глаза округлились: сумма была просто восхитительная. Потом перевел взгляд на супруга. Ван, до альфы только сейчас дошло, на протяжении всего разговора сидел, ни слова не проронив. Да и нынче был погружен в свои какие-то мысли, одной только телесной оболочкой находясь рядом с мужем. – Вани, – Юнги обнял осторожно омегу пониже плеч и чуть руку не одернул: знак истинности супруга, казалось, огнем пылал, тогда как собственный арт Юнги очень давно не подавал никаких признаков жизни. – Любимый, что скажешь? Омега ответил не сразу, бросил невидящий взгляд на Юнги, вздрогнул: – Извини, задумался. Альфа кивнул: – Что скажешь? Соглашаться ли мне, если начальство позволит? – Я сам предложил твою кандидатуру, – с едва заметным раздражением ответил омега. – Разве одно это не говорит о том, что я рад был бы поучаствовать в съемках вместе с мужем? – Это было бы очень здорово, – едва ли не впервые подал голос спутник господина Ни, потирая при этом руки. – Молодая пара, успешная, любящая, красивая, к тому же с одинаковыми вкусами! Работать над рекламой предстоит мне и моей команде. И, глядя на вас, господа, я уже предвкушаю серию шикарных роликов для телевидения и отменных картинок для «глянцевых» СМИ. – Господа, я дам вам ответ в течение нескольких дней, но моему руководству вы можете звонить уже завтра, – улыбнулся, обнимая мужа, Юнги, ощущая вновь кожей не огонь, но тепло, что источали под левой лопаткой два устремленных вверх крыла. И Ван улыбнулся тоже. Своим каким-то мыслям. *** – Вани, – Юнги урчит бархатно, нежно прижимает к себе лежащего в постели вяло-задумчивого мужа, потирается полувозбужденным членом о его бедро, шею поглаживает, – я бы с удовольствием поблагодарил свою розу за рекомендацию моей скромной кандидатуры. Такую неприлично-прекрасную сумму я бы и за год не заработал, даже на пределе возможностей вкалывая. И вот подумал сейчас: мы могли бы заняться постройкой собственного небольшого дома в пригороде Сеула. Ты ведь сам хотел этого, говорил, что был бы счастлив из роддома привезти нашего первенца в семейное гнездо. Мы можем продать мою квартиру в Пусане, да вот эту сумму прекрасную добавить, да и накопления у нас все-таки есть, и кредит можно взять… – Я очень рад, Юнги, – коротко-односложно отвечает омега. – Рад тому, что предложил мою кандидатуру? Или возможности построить дом? Или моей благодарности, которая тебя накроет сейчас по полной? – беззлобно дразнит Юнги. Ван молчит, отстраняется как никогда резко. Альфа включает ночник, на постели садится, берет омегу за руку, сжимает, нежно поглаживая, пальцы, спрашивает мягко, чуть встревоженно: – Ван, хороший мой, что случилось? Ты весь вечер, мне ведь не показалось, расстроен чем-то. Хотя на танцполе с Йоном так мило общался, улыбался и выглядел довольно. Ты переживаешь из-за того, что этот засранец обещал с тобой еще потанцевать, но так и не сделал этого? Юнги смеется тихонько, поглаживая и нежно пощипывая теперь сосок мужа, феромон свой миндальный выпуская. – Небо, Юнги! Ты как ляпнешь иногда что-нибудь… Я просто устал очень. Отблагодаришь в следующий раз, сегодня я не настроен. – Не настроен? В ресторане мне казалось иначе. Твой знак истинности так полыхал, что я чуть руку не обжег. – Юнги, пожалуйста… – Ван отводит от своей груди пальцы мужа мягко, тянется к его лицу, целует невинно, говорит искренне, – я, в самом деле, всего лишь устал, любимый. А твой арт, кстати, как себя вел сегодня? Альфа выключает свет, ложится рядом с мужем, говорит шутливо: – Мой тоже устал, наверное. Но, в отличие от твоего, не бунтовал так горячо по этому поводу, мирно спал. И тебе, спокойной ночи, любимый. Юнги засыпает быстро, а Ван думает о том, что сказал ему Йон, провожая к столу после того, как танец закончился: – Я хотел бы пригласить вас еще на один. Длиною в жизнь. Омега не ответил ничего, а его крылья мягким теплом загорелись, и радужка на доли секунды вспыхнула алым. Как вспыхнула она и у альфы. И оба, не зная о собственном, заметили блеск в глазах друг друга. И оба промолчали об этом. *** – Хен, я все новости о тебе узнаю не от тебя, – Чимин улыбается, говорит спокойно. – И тогда, когда ты на всю Корею, наверное, прославился как самый перспективный студент-медик. И вот сейчас, когда Мин Юнги... когда супруги Мин – лица рекламной кампании такой крутой фармацевтической компании. И, как оказалось, в Корее вы в этой звездной ипостаси уже полгода, а до Японии ваша слава только сейчас докатилась. Чимин подносит к монитору толстый японский глянцевый журнал, на одной из страничек которого нашлось место супружеской чете Мин. Оба в жемчужно-белых брюках и плотно прилегающих к телам футболках стоят, улыбаясь, дурачась, друг против друга. Юнги на кончик носа мужа наносит большую горошину крема и такая же виднеется на щеке альфы. На идеальной, с легчайшим румянцем, коже. И Чимин тянет-ноет умышлено-капризно: – Безобразие какое, Юнги-я. Вот зачем альфе такая красивая кожа? Гладенькая, ровная, идеальная. – Чимина, ты, как Ван в точности, будто заранее текст согласовали, – тихо смеется Юнги. – Ну ровная, ну гладкая, да разве в этом счастье? – Хен, – омега тут же напрягается, смотрит с тревогой, – ты это так, к слову? Или?.. У тебя все вообще хорошо? – Все хорошо, – альфа вновь вздыхает, но говорит, кажется, искренне. – Ладно, – Чимину хочется верить в хорошее, и он верит, улыбается. – Так почему все-таки сам не рассказал о своей карьере рекламной модели? – Я тебя умоляю, донсен! – фыркает чуть раздраженно Юнги. – Какая карьера? Так, на разок. Да и чего я хвастаться буду. Не раз жалел, что согласился. Сейчас-то поспокойнее, а в первый месяц журналисты просто прохода не давали, по тысячу звонков и приглашений в день было. На интервью, на шоу и на прочую хрень. Так ладно бы только в качестве врача-консультанта. Нет, теперь всем интересно было о моем участии в рекламе порасспросить, о том, каково это, не просто с профессиональной моделью сниматься, но с мужем собственным. А там уже и о личной жизни вопросы, и об основной работе. Я отказывался от подобных интервью, а главврач настаивал. У меня такое ощущение иногда было, что господин Шин вообще хотел, дабы я кардинально сменил профессию, растерял все знания и умения и своим присутствием перестал мозолить глаза ему и его, – прошептал едва слышно, – сыну гениальному. – Хен, – Чимин смотрит и звучит расстроенно, – ты же говорил, главврача должны были перевести в другую клинику. А его сын? Причем тут он? Ты вообще не рассказывал никогда, что с его сыном работаешь? Альфа вздыхает: – Работаю. И учился с ним в одной группе. Его отец очень хотел, чтобы и Йон в клинике трудился. И все устроил прекрасно. Я три года разрывался между практикой и универом и не факт, что попал бы еще в клинику. Я же не настолько гениален, как Йон. И отца такого у меня нет. Говорят, господин Шин похлопотал за него где-то даже выше, чем на уровне Министерства здравоохранения. И за себя, наверное, словечко замолвил, чтоб не увольняли, – альфа хмурится, голову опускает. – Хен, а тебе-то что, ты же умница и на фоне такой посредственности еще круче выглядишь. – Он – не посредственность, Чимин. Йон умный, но ленивый и на медицину в целом плевать хотел. Поэтому, чего уж там, на его фоне я в профессиональном смысле смотрюсь несравнимо круче. – Не просто смотришься, а, как я понимаю, круче и есть. – Ну да, в общем. Только этот вот контраст, особенно на фоне того, что мы с Йоном ровесники, очень бесит главврача. И вместо того, чтобы сыну вставить как следует, дабы не позорился сам, его не позорил и, главное, клинику нашу крутую, Угиль-ним срывается на других специалистов. И за все косяки, неправильные назначения, некорректную трактовку разных диагностических процедур и методов исследования, за недавно оставленную во время операции в теле пациента марлевую салфетку не Йон огребает, а его коллеги. Да любого из врачей за несравнимо более мелкую провинность выгнали бы нахрен из клиники… А Шин-ним после той салфетки собрал нас всех и орал, куда, мол, смотрели старшие коллеги. То есть это не доктор Йон виноват, а его коллеги! Я вообще больше всего за господина Лима переживал, чтобы он инфаркт еще один не поимел… Ладно, Чимина, справимся. Так-то коллектив отличный у нас. Да ведь и Йон как человек не такой уж и плохой. – Зато хирург говенный, – хмыкает с грустной улыбкой младший. – Есть такое. Но, к счастью, это не заразно, так что в профессиональном плане у меня все неплохо очень. Послезавтра с Кваном и Мусоном летим в Берлин, на международную хирургическую конференцию. У нас тут наработки интересные есть по вопросам органосохраняющего лечения в омегологии. То есть у старших коллег есть. Но я тоже немножко в теме… – Не скромничай, хен. Немножко. Ведь та операция… Ты как раз омеге матку сохранил тогда, когда это казалось совершенно невозможным. – Ну, есть такое, – Юнги впервые за время их разговора улыбается искренне, широко и выглядит очень довольно. – Я тебе больше скажу, у Минсока второй малыш родился месяц назад. Кесарили, конечно. Но все по плану. Идеально и без проблем. Он сам мне позвонил, рассказал и благодарил очень. И муж его благодарил. Эх, Чимина, – альфа сияет, – вот эти слова благодарности, малыш рожденный, это бесценно для врача и любых усилий стоит, и ночей бессонных. – Понимаю, Юнги. Я и сам радуюсь каждой маленькой своей победе: и правильно поставленному диагнозу, и верно назначенному лечению. И больше всего, когда из детской реанимации наши пациенты в другие отделения на долечивание уходят. – Понимаю, Чимин. Вот и твоя мечта осуществилась. Будто и не было этих четырех лет. И ты уже врач, мой маленький донсен. И детишкам помогаешь, да еще каким тяжелым. А что же свои малыши? Я не спрашивал никогда, – Юнги смотрит тепло, мягко, с заметной грустинкой, а потом опускает голову. – У тебя есть кто-нибудь? – Ты так забавно спросил, хен, что сразу и не поймешь, о ком речь. Есть ли у меня малыш? Или альфа? Юнги смеется тихонько: – Ну, с малышом все и так понятно... Чимин губы закусывает, кивает: – Понятно... Нет, Юнги, у меня нет никого. И не было все эти годы. – А почему? – альфа и не хотел бы спрашивать, но кажущийся ему бестактным вопрос все равно слетает с губ. Донсен плечами пожимает, усмехается: – Кто же знает. Не встретил еще. Да и зачем мне отношения тут, в Японии. Мы с папой и с Ю… Мы домой ведь возвращаемся через несколько месяцев. Дедушке, папиному папе, операция на суставах предстоит. Потом ему помощь понадобится. – А господин Хенсу? – Отец еще на год в Токио задержится. Меня из клиники тоже отпускать не хотят, но я так соскучился по дому. По тебе соскучился. Да ведь и личную жизнь, в самом деле, надо устраивать, – улыбается. – Хочешь устроить, Чимина? – Хен… Надо устроить. Попытаться надо. Давай не сейчас об этом, – хмурится омега, – увидимся с тобой вживую, наконец, тогда и поговорим. Если до того, Юнги, я не удушу тебя в приветственных объятьях. – С моей стороны в отношении твоей тощей, но прекрасной тушки возможна такая же угроза, – смеется Юнги, а Чимин собирается с духом и задает вопрос, ответ на который хочет услышать также сильно, как и боится: – Юнги, раз уж мы о личном заговорили, все спросить собирался: вы с Ваном-щи малыша не планируете? – Мы… Ну-у-у, я бы очень хотел, Чимин. Я вообще свой дом хочу в пригороде Сеула, пусть даже самый маленький. Потому и в рекламе согласился участвовать. Это как минимум фундамент нашего будущего, – вечер грустных вздохов продолжается, – семейного гнезда. Не думал даже, что можно заработать столько, снимаясь в рекламе. Ван вот только, – Юнги хмурится, руками плечи обхватывает, говорит глухо, – пока сопротивляется. – У вас все нормально, Юнги? – Чимин видит потухшие в мгновение глаза старшего, и тревога острым холодком тут же внутри царапает, и Феникс холодит кожу под левой лопаткой. И волнение нарастает, в иррациональный неконтролируемый страх, в гнетущую тоску, в предчувствие чего-то очень недоброго превращается. – Все неплохо... Все хорошо у нас, Чимина, дружище. Увидимся с тобой скоро – вообще прекрасно будет. И улыбается натянуто, неискренне. И эта улыбка бледно-розовых любимых губ похожа сейчас на открытую рану. И кажется, на сердце у Юнги тоже рана. Он просто скрывает ее. И от этой мысли сердце стучит теперь рваными, резкими толчками. – Побегу, мой хороший, вызывают к пациенту тяжелому. Наберу тебя через десять дней, когда из Берлина вернусь. Люблю тебя, мой маленький донсен. «Не наберешь», – яркой неуслышанной вспышкой проносится внутри и в душе альфы бесполезным пеплом оседает. Чимин вздрагивает. Кажется, столько тепла, нежности и искренности в голосе старшего он не слышал никогда прежде. Будто в последний раз. Будто даже у их дружбы нет и никогда не будет больше будущего. – И я люблю тебя, хен. Буду ждать с нетерпением, – невозможно сдерживать слезы и страх. И боль, что стальными жгутами впивается в сердце, в душу, в тело, заставляя Чимина пополам согнуться. Но Юнги отключается до того, как слова донсена срываются с губ, слезы – с глаз. «Не дождешься», – яркой неуслышанной вспышкой проносится внутри, и в душе омеги бесполезным пеплом оседает. Чимин торопится в их с сыном комнату, где четырехлетний Юнги, на полу устроившись, собирает какой-то мудреный, из десятков деревянных кусочков, пазл. Новенький, пахнущий свежим деревом. Омега присаживается рядом, журнал, что с собой захватил, кладет поблизости. – Юни, откуда у тебя такая головоломка ароматная? – Дядя Намджун прислал. Ты по телефону как раз разговаривал, когда курьер принес. Чимин улыбается, вспоминая утренний звонок Хоби. Старший омега предупредил, что посылка из Макпхо уже в Токио, и сегодня ее доставят в дом семейства Пак. – Юнги, солнышко мое, дядя Намджун прислал пазл, а дядюшка Хосок что же? Уверен, он в стороне тоже, как обычно, не остался. И, – втягивает носом воздух, – подозреваю, кило шоколадных конфет ты у него выпросил. – Я не выпросил, он сам прислал, – забавно супит нос омежка. – В прошлый раз, помнится, ты спрятал весь килограмм, а потом слопал штук двадцать конфет кряду и немало времени провел в обнимку с тазиком, – строго говорит Чимин. – Может, сдашь мне свои сладости на ответственное хранение, а я буду выдавать тебе по несколько конфет в день. – Тебе на ответственное хранение, пап? – смеется омежка. – Да ты сам их быстрее меня съешь. Знаю я тебя, сластену. – Моя сладкая умница, люблю тебя очень-очень, – привлекает к себе сына, обнимает крепко. – И я тебя люблю, пап, очень-очень, – прижимается доверчиво, целует, а потом лезет под кроватку, извлекая оттуда внушительный, пахнущий шоколадом пакетик. – Угощайся, бери, сколько хочешь. – Зефирка моя любимая, – нежно урчит Чимин, доставая две конфеты и возвращая Юнги его великую шоколадную драгоценность, – пакет остается у тебя, но только обещай не зверствовать. – Обещаю. А ты поможешь мне пазл собрать? – С удовольствием, – Чимин соглашается тут же, радуясь возможности побыть с сыном после напряженного рабочего дня в детской реанимации и отвлечься от тяжелых эмоций, что в какой-то момент разговора с Юнги испытывать начал. Чимин ворошит деревянные кусочки, ища нужные, и увлекается настолько, что не сразу реагирует на голос сына. А взглянув, наконец, на Юни, столбенеет. У омежки в руках фотография в рамке, та самая, после картинг-заезда сделанная. Юнги и Чимин стоят на ней в обнимку. А во второй руке сын держит журнал, открытый на той самой страничке, где чета Мин крутой крем рекламирует. – Папа, я думал, мой отец врач, а он еще и в рекламе снимается. Кру-у-то! А это кто с ним? Что за незнакомый омега? – Юнги спрашивает не расстроенно, заинтересованно. – Юни, – Чимин привлекает сына к себе, смотрит серьезно, говорит мягко, спокойно, – я непременно все расскажу, только немного позже, когда ты старше станешь. Омежка кивает, морщит носик: – Ты только скажи, пап, прям сейчас: этот дядя ведь ничего плохого отцу не сделает? У Чимина брови вверх уходят. – Нет, сынок, совершенно точно нет. С чего ты вообще решил? – Показалось, что может… А так-то он красивый омега. – Красивый, – натянуто улыбается Чимин, и оба возвращаются к прерванному занятию. Только Юни по-прежнему с искренним удовольствием, а расстроенный Чимин – с напускным. *** На улице мрак и холод. Дождь льет как из ведра который час. Тысячи капель то глухо, то звонко стучат в оконное стекло просторной спальни. И эта музыка позволяет еще больше ощутить уют и тепло постели. И особую радость от того, что в такую непогодь рядом с тобой, пусть и ненадолго пока, истинно любимый. Альфа выключает телевизор, когда заканчивается очередной рекламный ролик, прервавший довольно посредственную дораму. Смотрит на свою прекрасную пару, говорит вполне искренне, кивая в сторону погасшего экрана: – Нет, любимый, он все-таки хорош собой, не зря его пригласили этот бренд рекламировать. Не знал бы, что у него от природы такая совершенная, ровная кожа лица, сам бы все эти новинки скупил, не задумываясь. У меня-то здесь прыщ, здесь вмятинка после ветрянки, здесь шрамик, потому что я угорь когда-то неудачно выдавил, а вот тут, около носа, сосудики полопались. – Глупышка мой, – омега касается нежно пальцами, а потом и губами шрамика, вмятинки и крохотных ниточек-сосудов на лице альфы. – Ну ровная, ну совершенная. Да разве в этом счастье? – Расскажешь, в чем? – омегу на спину на кровать укладывает, нависает над ним, вдыхая сладость цветка, низко утробно рокочет. Омега ноги свои прекрасные длинные разводит, опираясь на ступни: – Сколько раз уже рассказывал… – А я все не наслушаюсь… – и тут же поцелуями жесткими, страстными, глубокими к шее, ключицам, соскам, и потирается телом о загоревшееся тело, пахом в пах толкается, и в ответ поцелуи, объятья, касания нежные, стоны сладкие. Они заводятся с пол-оборота, они насладиться, насытиться друг другом не могут долго, им так хорошо вдвоем, так идеально. Они друг для друга, как оазис, как глоток чистой холодной воды для измученного невыносимым зноем пустыни путника. Они растворяются друг в друге, они над всем миром парят на крыльях любви. И, кажется, на собственных крыльях. *** Альфа выходит из машины у дома, в темноте не замечая огромную лужу и попадая в нее тотчас. Таксист быстро достает из багажника его чемодан, но и водитель, и пассажир за минуту успевают промокнуть насквозь: ледяной ливень который час безумствует в Сеуле. Альфа радуется, что самолет вполне себе благополучно приземлился на залитую дождем посадочную полосу. Ибо и аэропорт, что неподалеку от столицы расположен, не остался без внимания щедро напитанных влагой небес. Мужчина вернулся домой на сутки раньше. Конференция для него и коллег прошла отлично: их докладом и разработками заинтересовались несколько европейских и американских омегологических клиник и центров. Корейские хирурги получили приглашения посетить коллег в других странах, поделиться своим опытом, перенять новый. Альфа уставший, но очень довольный, радуется возможности обнять любимого супруга, сбросить мокрую одежду, стать под душ, а потом мужа прижать к себе крепко и в собственной уютной спальне отрубиться. А завтра порадовать омегу подарками разными, что привез ему из Берлина. И маленький платиновый браслет с подвесками в виде луны и солнца подарить. Он купил эту недешевую вещицу в крутом ювелирном магазине по совету продавца. Рассказал для начала, что хочет сделать подарок любимому мужу, а потом попросить подарить ему наследника. Продавец улыбнулся, указал альфе на лежащий под стеклом изящной вязи браслет с двумя подвесками, солнцем и луной. И пояснил: – Ювелиры, создатели украшения, придумали его именно для такой, как ваша, ситуации. Солнце символизирует малыша-альфу, луна – омегу. Альфы покупают у нас эти браслеты, дарят своим мужьям. Это как просьба о наследнике. Но поскольку одному Небу известно, кто родится у пары, на браслете есть и луна, и солнце. Дополнительно к ним имеется несколько таких же подвесок. Браслет можно носить или хранить как память. Когда в семье рождаются второй и третий ребенок или в первых родах появляются двойни и тройни, можно дополнительные подвески использовать, добавлять к имеющимся. Многим омегам такие просьбы-подарки нравятся. К нам супружеские пары часто заходят, благодарят. Альфе идея так попросить о наследнике показалась очень романтичной, да и браслет понравился. Он заходит бесшумно в квартиру, думая о том, что завтра мужа в ресторан пригласит и украшение подарит, и попросит о малыше непременно. У них в последнее время в отношениях что-то не то, не так. Хотя что именно, альфа толком понять не может. Но, кажется, это «не так» началось с той рекламной кампании. Да, его муж по-прежнему мил и приветлив, и ласков, и заботлив. И они проводят время вместе в кино, и на выставках, и в ресторанах, и в боулинге. И на показы к Вану Юнги, пусть и нечасто, ходит, поддерживает. Только временами альфе все равно кажется, что они с мужем хоть и рядом, но не вместе. Его омега словно выпадает иногда из этого мира, в глубокую тоску погружается или задумывается о чем-то надолго, не замечая ничего и никого вокруг. Или на ровном месте вспыхивает, злится. На Юнги по пустякам раздражается. И часто приходит с работы веселым, оживленным, но это лихорадочное какое-то веселье, на смену которому часто приходят слезы. При этом омега говорит, что на работе у него все отлично, и контрактов новых выгодных море, и должность заместителя директора Национальной школы красоты ему предлагают. В постели у них тоже все неплохо. Правда, вместо привычной любимой резкости и страсти во время близости супруг предпочитает сейчас более мягкий, нежный секс. Строго же говоря, просто засыпать предпочитает. Говорит, устает очень. А у альфы как раз отпуск скоро. И он мужу не только браслет подарит, но и предложит слетать на какой-нибудь курорт, к солнышку, теплу, океану. Альфа идет неслышно в сторону спальни, улавливая вдруг посторонний и вместе с тем знакомый очень аромат. А в полуметре от неярко освещенной комнаты слышит стоны. Чувственные, высокие, довольные. Сладкие, как аромат распустившейся розы. Он, кажется, все понял уже. И лучше бы, наверное, остановиться. Уйти. Но ноги сами несут к двери, ладонь ложится на деревянное полотно, нажимает мягко. Он видит разведенные в стороны, в коленях согнутые прекрасные длинные ноги супруга. И между них на бедрах сидящего, то вперед подающегося, то отстраняющегося назад крепкого альфу. И слышит влажные звуки соприкасающихся, сливающихся тел. А еще он видит крылья. Два устремленных вверх крыла под левой лопаткой альфы, что имеет сейчас, мыча и постанывая хрипло, его мужа, у которого под левой лопаткой находится в точности такой же, до последней черточки, знак. Альфа хочет уйти безмолвно, но слова дурацкие срываются невольно с губ: – Как в самом дурном анекдоте… Вернулся муж из командировки… – Юнги… – все, что может выдавить Ван, едва его партнер отстраняется, не решаясь повернуться и все-таки поворачиваясь. – Доброй ночи, Йон. Не зря мне показалось, что аромат багульника услышал. А потом поворачивается, идет торопливо в коридор, накидывает влажную куртку, промокшие туфли надевает. Захватывает ключи от машины с комода. Заходя в лифт, слышит, как Ван зовет его. *** Дождь нещадно бьет в стекла автомобиля. Юнги колотит от холода: он ведь так и ушел в промокшей одежде, в туфлях, в которых вода хлюпала. А может, альфу трясет от предательства того, кого он любил очень, кому всегда был верен, от кого так хотел детей. Мин смотрит на блестящее полотно, едет бесцельно, не разбирая, куда. Старается не думать сейчас ни о чем, все мысли отключить. Просто следит за дорогой. В такую погоду внимание и концентрация за рулем особенно необходимы. Широкая многополоска, освещенная, несмотря на дождь, множеством фонарей, рекламных переливающихся баннеров, сияющих огнями небоскребов, превращается в какой-то момент в более скромную второстепенную дорогу. Альфа едет и едет дальше, не замечая, что высотки давно уже сменились на низкорослые непрезентабельные домишки, а дорога теперь так, одно название. Убитая, с выбоинами и неровностями, полутемная, освещаемая лишь мощными фарами его автомобиля. Дождь льет по-прежнему, дворники на лобовом стекле едва справляются с работой. Но все же альфа заранее успевает заметить лежащего на дороге человека, тормозит, выбегает под проливной дождь, осматривает бегло. Молодой омега, бледный, как смерть, одетый лишь в простые спортивные брюки, темную футболку и расстегнутую зипку, лежит без движения на залитом дождем асфальте. Юнги осторожно рукой по его груди проводит, ощущает порезанную тонкую ткань футболки и поврежденную кожу, и пальцы в алое тотчас окрашиваются. Альфа одной рукой закрывает что есть сил глубокую рану в груди омеги, второй достает телефон, набирает 119. Оглядывается, замечая невдалеке рослую, пошатывающуюся фигуру. – Аджосси, – кричит изо всех сил, – как называется эта улица? Но слышит в ответ одну лишь брань. А юноша в этот момент глаза открывает, стонет глухо. – Хубэ, скорее, как называется эта улица? – Больно, помогите… – Поможем непременно, я врач, улица как называется… – Со... гё... ро… По-моги… И вновь отключается. – Служба спасения, здесь ножевое проникающее грудной клетки, не знаю точный адрес, улица Согёро… Я сам врач, случайно наткнулся на парня, он посреди дороги лежал. Скорее, счет на минуты. Без оборудования и инструментов я бессилен. – Все хорошо, все будет хорошо, держись, держись, – то сжимает ледяные пальцы омеги, то по мокрым щекам парня осторожно хлопает. Ладонь второй своей руки прижимает к ране, ощущая как теплая кровь все равно выступает из нее. – Так это ты-ы-ы, мра-а-азь, его любо-о-овник? – тот альфа, что вдалеке был, подходит, пошатываясь, вплотную, обдает перегаром и пьяной яростью. «Любовник... Какая насмешка… А ведь я здесь тоже в каком-то смысле из-за любовника…» – Я врач, парню помощь нужна. У него ранение ножевое… – Знаю… Наказ-з-з-аан, тварь такая… Пусть сдохнет… И ты, любовничек, мразь... Вы оба… Юнги не успевает отстраниться, да и как бы смог, когда сидит на мокром асфальте, с истекающим кровью парнем на руках. Он чувствует, как плечо сжимают стальной хваткой, а потом нестерпимая боль режет, режет, режет щеку. Нежную, идеально-белую кожу кромсает. Юнги глухо стонет, успевает еще коснуться холодной мокрой ладонью там, где все заливает горячим алым. А потом его ногой в живот пинают, и он, раздавленный болью, не успевает даже в клубок свернуться. И нож чуть повыше паха входит в тело. Один, а потом и второй раз. Он вдалеке где-то слышит еще сигналы скорой, и видит парящего над ним маленького кривого Феникса, и Чимина с младенцем на руках, под проливным дождем стоящего. А спустя мгновения малыш пропадает… И Чимин пропадает тоже. Юнги видел... Он что-то похожее видел уже когда-то... Его предупреждали… Предупреждали… Но вспомнить не может, не успевает: сознание в непроглядный мрак погружается. *** – Папочка, папочка, что случилось? – испуганный Юни тормошит за плечо спящего Чимина, который мечется по кровати, повторяя снова и снова: – Больно… Больно… Больно… И просыпается, наконец, от сильной боли под левой лопаткой. Ему кажется, будто нож острый режет, кромсает нежную кожу, Феникса кромсает… И струйки чего-то горячего текут вниз… Чимин ладонью за арт хватается, и тут же боль пропадает, и нет никакой влаги на коже. – Прости, мой хороший, что напугал, – прижимает к себе сына, смотрит ему в глаза. И будто в глаза его отца смотрит тоже. – Все хорошо, просто страшный сон. Ложись скорее. Юни в клубок в кроватке сворачивается, папа гладит его по ладошке маленькой, урчит мягко, и омежка засыпает быстро. А Чимин к окну подходит, только сейчас услышав стук капель за окном: невероятной силы ливень и непроглядный мрак накрыли огромный мегаполис. И мрак, и тоска, и тревога в душе омеги. Он касается арта на коже, потом берет с прикроватной тумбочки сплетенного для него лучшим другом Феникса, смотрит, спрашивает: – Что это было? Что значило? Птицы молчат. Да Чимин и не ждет от них ответа. Ни от кого не ждет…