О Любви

Be my friend, surround me like a satellite—«East of Eden», Zella Day

Солнце. Большая, горячая звезда Млечного пути и единственная звезда в Солнечной системе. Желтый карлик, пять тысяч пятьсот пять градусов Цельсия, состоит из кислорода, гелия и ещё некоторых газов. Примерный возраст: четыре целых шесть десятых миллиардов лет. Представляет опасность ультрафиолетовыми лучами. Плохо влияет на людей с раком кожи. Обычная звезда, согревающая Землю. Не понятно, почему люди приводят Солнце, как что-то нежное и ласковое. Оно ведь жжет, оставляет ожоги и слепит глаза. Нежностью и лаской точно не пахнет. Иль люди привыкли, что любовь насильственна? Греет теплом своим, обнимает ярко, солнечно улыбается… А потом сжигает леса, иссушает реки и обжигает кожу. Эмоциональные качели. Тот самый милый мальчик, золотистый ретривер с улыбкой ласковой, в глаза улыбается, одаривает подарками, говорит, что любить будет бережно, любить, как подарочное издание книги. А потом своими же руками жжет драгоценную бумагу. Конечно, Солнце не только разрушает, по большей части человечество зависимо от Солнца. Солнце греет в зиму, топит снег зимой и аккуратно растит листья на ветвях деревьев.

А что насчёт Луны?

Комната заполнена солнечными лучами, прыгают зайчики, тень в углах со злобным смехом распугивают. Чёрные глаза медленно открываются и жмурятся, а хозяин их аккуратно выравнивается на кровати. Тёмное небытие бегает глазами по комнате… Видят, как лучи плывут прямо к кровати… Ёнбока? Так ведь он вчера назвался? Минхо поднимается и тихо зашторивает окно, за которым небо синее виднеется, а на горизонте приближающийся темнеющий, мрачный гарнизон… Как бы хмуро со стороны не выглядел лик Ли, сердце у него доброе. По кровоточащей родинке, рассиживающей на плече, было не так тяжело догадаться о том, что у Ёнбока рак кожи… Не в первый раз видел… Надеялся в прошлом, что больше никогда не увидит эти злосчастные родинки. Но надежды не оправдались. Минхо, кажется, перепугал вчера Ёнбока. Наверное, не стоило так долго смотреть… Стыдно, неловко до смерти. Под непроницательным лицом Ли этого так не заметно, но на деле под маской умиротворения скрывается что-то очень сокровенное — эмоции и воспоминания… Да и что поделать, если взгляда было почти невозможно отвести? Ёнбок не пленил его. Нет. Пленили только веснушки, да глаза серебряно-ледяные… И не объясниться же… Пожалуй, хватит и простых объяснений. Ли смотрел на медленно сереющее небо, видел, как сгущаются и темнеют тучи, как превращаются в один большой, серый щит. Осень. Хорошее время года. Передышка от пекущего лета. Южные ветра сменяются на северные, листья желтеют, становятся разноцветными. Осень яркое время года и отчасти меланхоличное… В такое время Минхо часто ест рафаэлки. Как-то кокосовая стружка ощущается по-другому под капли тихого дождя, завывание ветра и ранними закатами… Приятный контраст теплой кружки какао под осенним пледом и конфетки с миндалем и стружкой. Словно миндаль—осень, а стружка—уходящее лето. Сначала пропадает кокос, а после него уже ощущается орех. А иногда осень с летом смешиваются. Бабье лето, например. Вроде уже ощущаешь на языке орех, но во рту всё ещё вкус кокосовой стружки. На улицу опускались дожди, грибы повырастали из-под земли, однако в воздухе вдруг начинает витать паутинка, а Солнцем не управляет Смерть… Лучи её не такие болезненные. Минхо чуть отводит взгляд от окна, когда слышит шуршание со стороны кровати Ёнбока, его совсем тихие зевок и потягивание. Отходит от рамы, шторы не задергивает, пучина осенних войск в серых мундирах уже полностью затянуло поле, синеющее от васильков. Ли, заложив руки за спину, выходит из палаты, не хочет смущать своим присутствием… У Ёнбока вчера, кажется, умер прошлый сосед по палате, медсестры шептались слишком громко… Неприятно видеть кого-то незнакомого по утрам вместо родных. В такие моменты хочется попасть в горящую, проклятую деревню, где тебе Ангела вырвут глаза за грехи твои и твоих сожителей. Где тебя покарают за то, что не смог уберечь Любимого своего от отца-Смерти… Ведь как… Как можно жить после смерти Родных? Из тебя вырывают часть души… Часть сердца. Не печени. Сердце тебе не сможет регенерироваться… Остается только Милая Пустота… Она душит, затягивает гарроту на шее, сдавливает, слезы вызывает, да забирает с собой чувства… Оставляет после себя — себя. Пустоту, а сама уходит. Довольная и полная. Минхо проходит рядом с рыдающей палатой, в которой отключают аппарата жизнеобеспечения. Замирает, обернувшись к двери приоткрытой… Медленно задыхается. Ощущает, как в гортани подползает Безумие, как дергается подбородок… снова… Снова накидывает на шею гарроту. Он не хочет. Не хочет! Спокойствие должно взять вверх. Спокойствие должно одолеть злую Тревогу да подружку её Безумие… Должно! Ни один мускул на лице не должен дергаться. Всё должно быть в спокойствии…! Но — двое против одного. Минхо, пренебрегая собой же, дабы спасти себя, резко отворачивается, шагает, ударяется перемотанной головой да плечом об угол стены. И всё. В глазах поселяется тьма, безумие сжимает горло, воздуху не даёт поступать… Темнота и вечная-вечная боль.

`

너무늦었어, 늦었어, 너없이살순없어— «RUN», BTS.

—Ты всё тот же, — хохочет Ёнбок, рассиживая под яркими лучами солнца на мягком учительском кресле. Он первый и последний студент, которому с широкой улыбкой, не скрывая томных, чёрных глаз под оправой очков, разрешают остаться после пары и сидеть на кресле преподавателя, этого самого британского, злого и недовольного кота. Единственному, кому будут улыбаться, и которому будут делать чай. А самое главное помнить, какой чай самый любимый. —Снова боишься меня? — а в ответ Минхо улыбается. Наливает в чёрную чашку кипяток для чая зеленого, поправляет рукава чёрной рубашки и поверить не может, подвигая кружку к веснушчатым рукам Ёнбока, что он живой. Сидит пред ним и неловко смеется звёздами на щеках румяных от взгляда насущного. Минхо чуть ли не задыхается. Сдерживается, чтобы не разрыдаться и не упасть в объятия Ёнбока. Руки у него трясутся, но он это скрывает, быстро пряча их в карманы свои брюк. Наверное, всё это просто сон. Очередной. —Боже, нет! — рассмеялся Ли, вызывая цветение сакуры на щеках и губах Минхо и прикрывая свою улыбку звёздную ладонью. Но смех и цветение резко прекратились. Минхо положил на руку Ёнбока свою, а тот озадаченно хлопнул серебряно-ледяными глазами, смутился… вновь ощутил себя на двадцать лет и медленно опустил руку вниз, по давней привычке пощекотал подушкой пальца внутреннюю сторону ладони Минхо и переплел руки… Такая старая — не привычка, а действие. Это привычкой не назовешь. Привычка, это то, что мы делаем и не замечаем. То, что не вызывает в нас эмоций… Что не заставляет и так взволнованное сердце стучать ещё быстрее… Что в глазах блеск не вызывает… Спустя три года. Сколько же упущено. Поздно ведь уже? Поздно извиняться. Хотя и извиняться в общем и не за что. Но так боязно и стыдно. Поздно уже бояться и переживать. Однако Минхо преследует ненужное чувство вины. Глупо! Ли и сам понимает, что ни в чём не виноват. Возможно, он виноват перед самим собой. Три года с выстроенными рамками. Три года ожидания и три года надежды. Словно преданный пёс на цепи. Да и наверное, поздно уже думать о каких-либо чувствах к Феликсу, но жить без Него — невозможно. Минхо поднимается с края стола, вниз склоняется, отпускает руку и обвивает плечи Феликса. На ноги юношу не поднимает, вдруг, убежит? Конечно, если захочет уйти, Минхо не остановит. Даже не будет обвинять приход Феликса в бессмыслие. Не будет жаловаться, останавливать, умолять. Однако он не хочет, чтобы Ликс уходил. Не выдержит… Но Минхо не позволит себе задерживать или перечить Феликсу.

Его желания и слова— вердикт. Его уход или появление — приговор.

А он губами к макушке пшеничной прислоняется, задыхается в желанном запахе звездной пыли… Всё боится что-то сказать. Силен действиями, а слаб словами. Крепче прижимает к себе Феликса в гробовой тишине аудитории… Только сердца стучат в унисон друг другу. Сплетаются вместе в одном звуке, в одной вибрации… в одной любви. Как несколько лет назад. Когда друг для друга были всем. Когда, прощаясь, не хотели отпускать звук сердец. Минхо не слышит мыслей Феликс, его чувств. Ничего. Связь утеряна. Но надеется, что Любовь, подаренную Луной, держали точно так же, нежно, на отдельной полке, присматривали, не давали пылиться… А если всё-таки нет? Зря три года только свою голову мучил… Но Феликс же сам пришел? А может, парень женат? А пришёл только выполнить давнюю клятву. Минхо уже двадцать восемь, а Феликсу двадцать четыре. Глупость в тридцать лет надеяться спустя столько же лет разочарования и разбившихся об кафель надежд на то, что та самая любовь до сих пор сохранилась в серебряном… не мальчике, мужчине. Феликс уже не Ликс. Он повзрослел. Отрастил волосы до плеч, кожа стала здоровой и живой, не бледной, без синяков под глазами, да с живым блеском и небольшими щеками. На лице его даже появились совершенно незаметные морщины, черты стали мужественнее. Веснушки словно стали темнее. Голос стал другим, такой же низкий и красивый, но уже другой… Речь звучит по-другому. А стиль в одежде и волосы напрочь изменились. Вместо больших футболок и такиж же большущих штанков, утонченная белая рубашка и строгие брюки. Только вот глаза остались такими же голубыми и блестящими нежностью. Но Феликс и впрямь повзрослел… Тот ли он Ликс, которым был три года назад, и которым показался в первые секунды встречи? Минхо понимает, что он изменился. И старший, если надо будет, отпустит. Выпустит Ликса из своей головы. Может, вместо него придёт Ли Феликс, либо Ли Ёнбок… Либо, вообще кто-то другой. Но пока Минхо не отстраняют и не обжигают, он прижимает любовь, потерянную на года.

`

You’ll never learn how to love, as your world disassembles — «Bitter Taste», Three Days Grace.

Ёнбок соврет, если скажет, что не благодарен Минхо за то, что тот ушёл из комнаты, как только услышал ворошение. Но это означает, что весь вчерашний день Ли не приснился. Значит, что Чонина Смерть с Солнцем забрали в царство своё, а вместо него доктора-надзиратели подселили в палату-камеру нового… смертника? Или же он не дожидается смертной казни, а лишь отбывает срок за грехи свои? Сжалились над ним! В прошлой жизни, Минхо, наверное, был хорошим человеком… Он не выглядит, как Узник Смерти. Слишком… серый! Слишком не похож на Солнце! Больше на сына Луны! Лёгкие синяки под глазами, бледноватая кожа (или так из-за света показалось), спокойные, может, совсем чуть строгие, глаза. Волосы… Какого они были цвета? Ёнбок даже не посмотрел на волосы. Но не светлые! Точно не светлые! У лунных не бывает ярких волос… Луна не сделает у своих потомков светлые волосы, не имеет право… Как и Солнце не имеет право сделать у своих детей чёрные волосы. Ёнбоку успели поставить капельницу медсестра, когда в палату вдруг, пошатываясь, как веточка при лёгком ветре, вошёл Минхо. Он придерживался рукой за голову (волосы оказались черного цвета…! а под чёлкой окровавленные бинты) да глаза пожмуривал, изредка вдыхая воздух ртом. Медсестра, наблюдавшая за состоянием Ёнбока, отвлеклась. На её лице сначала изобразилось удивление, но за мгновение исказилось в неудовлетворении. Каком-то отвращении. Губа ее дрогнула, брови прогнулись, как качели, под давлением тяжелой неприязни. Она съела лимон? При входе в палату у нее была точно такая же реакция, когда увидела Ёнбока… Ясно было тогда! Парень ведь похож на лимон. Жёлтый практически. А из-за Минхо тогда, почему? Ёнбок не хочет понимать… Не хочет знать… Даже думать об этом не хочет. Единственное, чего бы он хотел: это Миру Мир, да без расизма. — Нет, что вы, я же в порядке, — громовой голос Ли резко вытащил из тяжелых раздумий о вечном вопросе жизни и всего человечества. Он взглянул на спину медсестры и на Минхо, который успел уже сесть и самостоятельно развязать бинты с головы… а девушка не сдвинулась. И даже после слов парня. Стояла и словно противилась. Странные тут люди, на самом-то деле…заграницей. У мужчины, у пациента, в конце концов, кровь течет с раны, скрывавшаяся за бинтами, как за рыцарскими доспехами, а медсестра просто стоит на месте, да лицо кривит! Да вы же клятву Гиппократу давали! Ёнбок хотел уже протестовать, мол, как так вообще можно? Но, застыв с приоткрытым ртом, обратил внимание на глаза Минхо, которые мало по мало стали накрываться густым, запутанным туманом, а руки слабеть, но всё равно продолжая бороться с этими бинтами на голове. И вот! Момент истины. Парень плавно теряет сознание! Валится назад на кровати, оставляя бинты вдоль рук да по краю кровати, как предсмертные следы души своей. И медсестра, наконец, зовёт врача… Она словно выжидала, когда же Минхо упадёт в обморок и предстанет слабаком. Спустя минуту, целую минуту! В комнату зашел врач и начал осматривать Минхо, что-то там с ним делать, но что, Ёнбоку закрыла шанс взглянуть медсестра. Она сняла капельницу, попросила Ли согнуть руку в локтевом суставе, перевязала ее бинтами и вышла из палаты, предварительно засекая время на часах Ёнбока семь минут. Сам распутывать будет, ей же некогда! Вроде же их работа… Медсестры обязаны следить за состоянием назначенных пациентов. А они даже этого сделать не могут, что уж говорить о нормальном общении. —Ну и отношение, — вдруг вслух прохрипел Ёнбок, привыкший к присутствию Чонина, к его голосу, ответам и к смешкам. Сейчас он должен был посмеяться, покивать и согласиться. А потом завести тираду, как с утра ему подсунули картофель, хотя у него на нее аллергия! Однако в ответ лишь потикивание часов и тихий голос дождя за окном… Бьют прямо по сердцу. Протыкают иглами-каплями! Пронизывают до самого сердца! А там уже давно завяли лилии. Сейчас оно выглядит как пустыня, сухое, никому не нужное место. Застывший город в обломках… Прошлой ночью вся вода была выплакана на подушку. Теперь сквозь ткань должны прорасти фиалки. Ёнбок, как Афродита, оплакивающая смерть Адониса. Только Ёнбок не влюблен в Чонина. И в общем никогда ни в кого не влюблялся. Ли не скажет, что у него всё плохо с понятием «любви», «чувств» и «ориентации»… Просто не до этого. Да и как можно познать, что такое любовь, если твой собственный мир рушится? Наверное, и можно. Однако Ёнбоку родители никогда не показывали, что такое настоящая любовь. Он в принципе рос одиноким мальчиком по поводу родительской любви… Разве что до момента, как отец начал избивать мать, а мать, которая до шести лет отдавала всю свою любовь Ёнбоку, не выдержала. И любовь ее пошла по швам. Превратилась в шрамы… Стала насильствена… Стала страшной, жуткой и… болезненной. Мать перестала следить за своим сыном, перестала как-либо интересоваться… Разве что использовала его как грушу. И только «по праздникам» могла поцеловать Ёнбока в лоб, да выдавить из себя «прости, люблю тебя», после того, как избила до синяков. Слова стали для Ли пустым звуком. А отец. Про него вообще лучше ничего не говорить и не вспоминать. У Ёнбока сразу же на глазах слезы, а шея начинает саднить… Он — страх, алкоголь, кровь и сигареты. Ноющее жжение на шее, царапины на лице и тлеющие шрамы на щиколотках. Углы и запертые чуланы. Крики и удары. Вырванные волосы и осуждение. Вечное-вечное осуждение. Начиная от веснушек и заканчивая телосложением и «слишком жизнерадостной» улыбкой. Мать с Отцом стали олицетворением Солнца и Смерти. Поэтому, как только родители разузнали о болезни Ёнбока, сразу же отказались. Но парень не был расстроен. Он просто был готов. О раке он узнал еще, когда возраст его достигал девятнадцати. Примерно два года назад. Сказал только бабушке, с помощью которой, сейчас и сидит в этой больнице. И почти все пол года, сколько он молчал, Ёнбок был в стрессе. В вечном, тягучем. Мёд. И от этого мёда сладость была горька. Но сначала парень… Обрадовался! Наконец на него обратят внимание! Наконец мама с папой будут рядом! Но потом пришло горькое осознание, и он начал давиться сладостью, медленно перетекающей в горечь. Осознание, что Смерть теперь властна над Ёнбоком, ударило прямо на паре в университете. Оно влетело, как пуля, в мозг, сделала в голове круг, и осталось почивать. Сон у этого осознания был неспокойным. Просыпался рвотным призывом посреди ночи, парах, важных мероприятий. Рвоту приходилось принимать как родителя. Она была с ним почти везде. Только мысли о Смерти навещали голову Ёнбока, как Рвота уже бежала на своих болотных каблуках. Каждый приём пищи превратился в страдания. За все шесть месяцев молчания Ёнбок похудел. И этому он тоже сначала обрадовался, ведь его никогда не устраивало его тело. Никогда. Смотрел в зеркало… и видел это… Видел невидимые складки, жир, красные полосы на животе… Он видел это в кошмарах… Видел везде, боялся и ненавидел своё тело, носил только одни мешковатые одежды. Парень был рад, прознав о том, что значительно сильнее начал худеть… Цифры на весах всё уменьшались и уменьшались… и это обернулось кошмаров. Расстройство пищевого поведения! Похудение до костей в прямом смысле, отеки на лице и бледность! Какое же комбо! Смерть да Солнце на славу постарались над этим мальчиком. Хотя, до рпп Ёнбок довел себя, пожалуй, сам, а потом еще и сильнее похудел, на фоне стресса от мыслей о скорой гибели. О раке кожи родителям рассказал в девятнадцать с половиной, дабы до совершеннолетия оставалось пол года, и его просто-напросто не смогли бы запихнуть в детский дом. От него отказались сразу же. Мол, зачем нам больной ребёнок? «Да вам и здоровый ребёнок не нужен» — сказал Ёнбок на прощание, скрывая под белоснежными волосами своими горькие слезы, застывшие в теплых глазах цвета ледяной глыбы. И захлопнул двери, решив, что никогда. Никогда! «Никогда я даже имен ваших не скажу» Не напишет и не позвонит тем людям, прозвавшимися родителями. И после этого он оказался в больнице. Сидит тут уже больше года. То уход в ремиссию, то рецидив! И всё это только про рак кожи. Сейчас у меланомы и рпп — ремиссия. Надежды не утихают. Расстройство давно себя не проявляло, Ёнбок даже стал нормально есть. Полная ремиссия? Это ли не счастье? Странно выбраться из такого тяжелого расстройства настолько быстро. Хотя, может, в один прекрасный вечер Рецидив заглянет на чашечку чая?

***

Врачей в палате нет, как пять минут. Минхо, кажется, очнулся после ухода докторов, потому что с его кровати было слышно тихое ворошение и изредка болезненные вздохи. Интересно, что у него? Что он за человек? Мог бы Ёнбок подружиться с ним? Сейчас, конечно, не до этого! Однако, пытаясь развязать себе руку, парень то и дело поглядывал в сторону ворошащегося соседа, надеясь, что он сейчас встанет. И он встал! Спустя два часа, когда черные тучи чуть посветлели, конечно, но встал. Ёнбок так хотел познакомиться с Минхо, что в итоге растерялся. Он открыл рот, пролистывая книгу, привлёк внимание парня и ничего не сказал, закрывая рот обратно. Ли поджал губы, посмотрел на резко зашуршавшую страницами книгу в мягком переплете и почесал затылок. Ёнбок смутился. Смутился ещё сильнее, когда услышал чужой тихий смешок. Парень кашлянул, снова взглянул на книгу и посчитал у себя на руке пальцы. —Вы в порядке? — прохрипел Ёнбок, поднимая искренне переживающий взгляд на Минхо, усевшегося на кровати. Он спустил ноги в тапочки на полу и, накидывая на плечи серую кофту на молнии, посмотрел на Ёнбока. Его лицо было таким спокойным, чёрные глаза ходили по лицу И, изучали веснушки, глаза, умиротворенным и приятным взглядом. Такое, как будто не он пару часов назад потерял сознание! —Да, благодарю за беспокойство. Неловкая тишина растеклась по стенам комнаты, пробралась под ковёр и кожу, залезла в глаза, поулыбалась Минхо, заставив того обнадеживающе улыбнуться. Потом Ёнбоку, приказав отвести неловко взгляд и кашлянуть. Встала посреди комнаты, выключила часы и попросила тише разговаривать маленькому дождю за окном, взмыла руки ввысь, поклонилась, прижимая одну руку к груди, а другую упрятывая за спину, и исчезла, оставив после себя странный осадок. —Прошу прощения за то, что вчера напугал Вас, — голос прозвучал так мягко, а лёгкая улыбка зацвела нежным цветком на лице, что Ёнбок даже растерялся, позабыв, чего он успел уже испугаться. —А, что Вы, всё в порядке… Только не делайте так больше, пожалуйста… Я вчера чуть не поседел! — Ёнбок свободно расплылся в улыбке, когда услышал тихий, приятный, смех. Оказывается, не такой уж и мрачный этот Минхо. Приятно всё-таки. —Ваши волосы и так с серебристым оттенком. Вы их красили? —Ахах, нет, мне нельзя. И давай на ты, — сказал Ёнбок, не подумав, а когда вдруг понял, что Минхо на самом деле старше, стыдливо отвёл ледяные глаза в сторону. А тот лишь уголки губ приподнял, да голову вниз слегка опустил. — Всё в порядке, давай. Я не против.

***

На небе расцвели сереющие бутоны, Солнце где-то спряталось в страхе, а дождь перестал плакать уже как полчаса. Разобравшись со всеми процедурами, Минхо с Ёнбоком выбрались на улицу. Прохладно. Хотя на улице только-только начало сентября! До дня рождения Ёнбока осталось еще целых десять дней, но дожди уже идут во всю, а Северный гость кожу поглаживает ледяными, длинными пальцами. В саду больницы красиво, однако деревья уже потеряли свои листья. Только у кустовых роз листья всё ещё остались на ветвях. Какая быстрая в этом году осень. Идя по тропе, окруженной небольшими кустами с розами, к беседке, Ёнбок то и дело оглядывался на всё вокруг и на Минхо. Парень был здесь впервые. Он на улицу вообще не выходит. Не видит в этом какого-либо смысла. Просто… Тут солнце… Страшно. Вдруг оно неожиданно выйдет, да нанесет удар в спину, как самый подлый воин! —Говорят, в Three Days Grace Адам Гонтье вернулся. —Серьёзно? Сколько ж я спал! — смех Ёнбока, прикрывающего улыбку ладонью, распугивает ворон-падальщиков и приглашает бабочек станцевать вальс. Он, поправив на плечах нежно-голубой кардиган, запрятал свои руки в карманы широких серых джинс и шагал рядом с Минхо, который, как и был в серых спортивных штанах с майкой, так и остался, успев упрятать кофту куда-то себе в комод. Ёнбок не уверен, но, тот, кажется, закалённый. Выглядит, во всяком случае, так. Если Ли даже в теплом кардигане с футболкой под ним подрагивает от холода и кутается сильнее, то у Минхо даже голос не дрожит. Он всё такой же спокойный, как бы сказать, умиротворённый. Тихий, но такое чувство, что он везде. Совсем как утренний туман. Плывёт себе по уличкам, не заглядывает в чужие углы, но заполняет собой всё пространство. Минхо медленно склонился к кустовой белой розе и, воровато оглянувшись, обнял пальцами бутон, сорвал один и спрятал сокровище куда-то в карман под зоркий взгляд Ёнбока, прикладывая указательный палец к красным губам, мол, молчание золото. Поэтому, если хочешь потом получить это золото, молчи. —А ещё обещают второй сезон Аркейна, — выровнявшись, Минхо продолжил шаг, а Ёнбок последовал за ним. И вот тут у него глаза из орбит вылетели прямо в смеющуюся улыбку Минхо. —Не верю! — вскрикнул парень, взмывая ладони вверх. —А ты попробуй, поверь, — парировал Минхо, — я в Лигу Легенд уже, наверное, года три не играл… Хотя это игра моего детства. —Она же в две тысячи… восьмом вышла, да? — парни пришагали к, деревянной беседке в стиле лофт, среднего размера, посредине которой был небольшой, прямоугольный стол с небольшими скамейками и передвигаемыми стульями. Они были тяжёлыми, поэтому Минхо любезно помог Ёнбоку передвинуть один стул поближе к столу. —В две тысячи девятом, я играю почти с самого релиза. Ёнбок, кутаясь в кардиган сильнее, уселся на кресло одновременно с Минхо, усаживающимся напротив со сложенными руками на груди. И Ёнбок снова соврёт, если скажет, что не в восторге с этих накаченных рук. —Ахринеть, это же сколько тебе? —Двадцать пять. —Всего? —искренне удивился Ёнбок, поднимая брови ввысь. —Прошу прощения, я выгляжу старым? — голос ранит своим спокойствием и смущающим вопросом, а непроницательный взгляд добивает и убивает, оставляя растекаться от стыда на окровавленном кресле. —Что-о-о?! Нет! — сливаясь с креслом, запротестовал Ёнбок. А Минхо звонко засмеялся, заражая Ли. Смех двоих медленно стих. Кажется, дождь вновь начинался, так как по конусной, черепичной крыше тихо и медленно стучали пальцы дождя. Но вот он вновь стих! Однако дождь это не так страшно. Страшно увидеть пробивающийся лучь Солнца. А ведь руки ее так и тянутся к Ёнбоку. Вот вдруг небольшой луч пробился сквозь тучу и врезался прямо в затылок спокойно сидящего Минхо, который что-то с интересом рассказывал. Парень хоть и показался закрытым сначала, злым и строгим, оказался душкой. Его интересно слушать и вдумываться в слова, речь складная и продуманная. С интересными словами и мыслями. Отвлечься просто невозможно. Но все мысли Ли теперь были на этом луче, блестящем сквозь дождевые капли и освещающем чёрные волосы Минхо. —Ёнбок? — слышится где-то на краю измерения. Но Ли не слышит. Смотрит испуганными глазами на луч, как на проклятье какое-то, и боится двинуться. Боится, что если на него хоть на мгновение попадет ультрафиолет, то он сгорит. Он ведь хрупкий, как хрусталь. У него нежная, шелоховатая кожа. Солнечный лазер же просто пробьет его насквозь… Оставит в теле Чёрную Дыру…— Ёнбо-ок? Парень вздрагивает, когда Минхо вдруг оказывается рядом, заботливо закрывая ладонью солнечный луч. Ли повернул голову к парню, открыл рот в безмолвном звуке и опустил взгляд вниз, поджимая сухие губы. —Да, извини, я немного… испугался, — стыдливо признался Ёнбок, — солнце вышло, — он пальцем ткнул в светящуюся ладонь Минхо. —Вижу. Ультрафиолет не подействует плохо, если побудешь всего пару минут, — парень медленно убрал руку от луча, который вдруг исчез. А Ёнбок успел уже зажмуриться и задохнуться в страхе. Но ничего не произошло… Парень осторожно открыл глаза и увидел, что небо снова затянуло тучами. Глупо. Как же глупо он себя ведет. Но как справиться со страхом, если на улицу даже почти не выходишь. Раз в месяц. Лицо Ли окрасилось в красный, и он выдохнул свой страх куда-то наружу, прикрывая дрожащие глаза. Успокаивается медленно и верно. В тишине. Минхо, кажется, всё понимает… И хорошо. Он и впрямь чудесный человек. Минхо сидел уже напротив, разглядывая искусственную лозу, раскинувшую листья, как хвост, по всему краю крыши и заходя вовнутрь, когда Ёнбок в умиротворенной тишине тяжело вздыхает и запрокидывает голову назад, врезаясь затылком в стену с ажурной резьбой. Его коротковатые волосы просачиваются сквозь отверстия и пачкаются в грязи прицепленных к беседке клумб. —М, твою ж… — буркнул себе под нос Ли, выпрямляясь и пальцами вытирая кончики светлых волос. Минхо тихо хмыкнул, а Ёнбок, каким-то боком дотянувшись до ноги парня, слабо пнул. Тот лишь громче засмеялся.— Чёрт бы тебя побрал. —Ладно, прости, — всё ещё посмеиваясь, сказал Ли.—У меня с собой нет салфеток, — парень оглянулся в разные стороны, опустил глаза на плитку серую, да склонился вниз боком и вынырнул с зелёным листочком в руках. Удивительно чистым.— Есть вот что, — с беззлобной усмешкой сказал Минхо, решив лишь пошутить. Но на самом деле смешным было его удивление, отобразившееся на лице, когда Ёнбок, перегнувшись через стол, забрал у него с руки этот несчастный, пыльный листок, и протёр свои драгоценные волосы, отливающие серебряным блеском.— Ты серьёзно? —Серьёзнее некуда, — тщательно протирая волосы, Ёнбок размазал грязь по кончикам ещё сильнее. Он, вдруг кинув лист куда-то на пол, серьёзно сложил руки на груди и взглянул на Минхо исподлобья. — Ты этого не видел. Он рассмеялся, поднимая руки вверх в своём согласии без борьбы. Ёнбок рассмеялся вместе с ним, но в секунду, словно его сознанием управляет биполярное расстройство, резко поднял голову на Минхо, неловко поерзал на месте. Тяжело вздохнул, потер серебряные ладони друг об друга… привлек внимание, даже не заметив этого. Открыл рот и закрыл. Передумал… и взглянул на Ли, но увидев, как он смотрит, понял, что обратного пути нет. —Прости за вопрос, — Ёнбок сразу же опустил голову вниз, погладил волосы на затылке и поднял взгляд обратно на парня. —Но почему ты здесь? —Сотрясение мозга и перелом плеча. Попал в аварию. Так легко и быстро ответил Ли. Голос его не дрогнул, парень даже не запнулся и не задумался! Он ждал этого вопроса! Точно ждал! По черным бесконечностям видно! —Сотрясение мозга?! —Именно. Ёнбок задохнулся в негодовании! Так вот откуда бинты на голове и плече! И это, выходит, что некоторые врачи должны были знать о состоянии Минхо?! Видя, в каком состоянии идет мужчина с бинтами на голове, никто даже не поинтересовался в чём дело! А ведь докторов в больнице много… Да и медсестёр тоже. Хотя, что о них говорить? Ли нешироко открыл рот и резко выдохнул всю свою злость, вызвав у Минхо смех. —Чего ты смеёшься? — на полном серьёзе спросил Ёнбок и сложил руки на груди, всё ещё задыхаясь в гневе. —Ничего. Смешно. Злость Ли со стороны выглядит и впрямь смешно. Брови вздёрнуты диагоналями, бледные губы, словно тонкая линия нити, ноздри небольшого носа расширились и увеличили его в несколько раз! Веснушки на бледном лице заиграли злыми-злыми точечками, вишневые родинки заискрились и плюхнулись со всей злости в коже Ёнбока, а легкие синяки под глазами расплылись в самые глаза! Ледяные, голубые глаща посинели, потемнели, заразились! —Это понятно! Почему смешно? —Смешно с людей. Ёнбок запнулся, смутился и серебристо кашлянул себе в ладонь. Потому, что он думал, что Ли смеется с него, и потому, что полностью согласен с Минхо. Просто раскрылось это так неожиданно. Самому-то в душе тоже смешно с них! С людей этих глупых, здоровых. —И мне… Они… Странные. —Согласен. Глупые. —Слишком. Они одновременно вздохнули в тишине природы: тихом скрипении деревьев, шуршанием листьев у кустовых роз, да совсем тихом журчании далекого ручейка. Посмотрели друг другу в глаза, и нашли самое ценное — поддержку и понимание. В моменте оба вдруг осознали, что знакомы друг с другом день. Минхо этому непринуждённо улыбнулся, хотя в глубине души задумался… а Ёнбок почувствовал себя виноватым… Но счастливым. Как же он, спустя всего день после гибели Чонина, так спокойно общается с человеком? А что если подсознание засчитывает Минхо, как замена Чонина? Нет. Никак нет. Такого не может быть. Они разные. Один шумный, любитель грандиозно разбивать окна в больнице, а другой спокойный, тихо срывающий белоснежные розы в саду. Они разные. Точно. И Ёнбок, пожалуй, уже рад, что повстречал Минхо… Да и Чонин был бы рад… Повезло Ли, что два раза подряд южнокорейцев подселили. Английский у Ёнбока, конечно, на высшем уровне, но привычнее разговаривать на корейском. —М, а я, кстати, Феликс. —Феникс? —Нет, Феликс. Минхо глупо моргнул и приподнял широкие брови, подивившись ночными глазами из-под очков. —Говорил же, что Ёнбок. —А вот! — хихикнул парень, — у меня два имени. Одно при рождении — Феликс, а другое корейское — Ёнбок. Минхо улыбнулся как-то по-кошачьи, на одну сторону, прищурив чёрные глаза. Ёнбока это сбило, но он тоже улыбнулся. Искренне. Он по-другому не умеет просто. —Ну ладно, так уж и быть…

…Ликс.