4.00AM

      Леон не помнит, как долго прорывался сквозь тернистые объятия боли и как почти падал с ног.       Он не помнит, что впопыхах ворчала ему Ханниган, обещая выпросить для него выходной перед вылетом в Штаты. За все дни и ночи, проведенные в деревенской глухомани, Леон заново научился ценить то немногое, что ему было разрешено на учениях в военном агентстве: регулярные сон и питание.       И Леон точно не помнит, как на ватных ногах вылез из служебной машины, любезно доставившей его до указанного переулка без свободных парковочных мест. Быть может, он даже не нашел бы в себе сил стоять на своих двух, если бы не Клэр.       И его опустевшее сердце вновь бьётся, разгоняет горячую кровь по замёрзшим рукам. Леон почти забыл, какого это – окунаться с головой в обволакивающее спокойствие. Он почти не слышит голоса Клэр, ее бормотание теряется в шелесте дождя, в музыке ожившего сердца и бьющем по ушам пульсе. Совсем немного и исчезнут все звуки вовсе, да и пусть. Пропади пропадом эти секты, корпорации и служба. Леон тысячу раз пожертвовал бы всем этим ради одной минуты в объятиях Клэр.       Она падает коленями вместе с ним на тротуар около дешёвой гостиницы на окраине Сарагосы. Утыкается мокрым носом в грязную шею и старается сдержаться чтобы не заплакать снова, но теперь – от счастья. Вот он, живой, рядом с ней. Конечно, живой. Конечно, рядом. Но Клэр до сих пор пытается поверить в это. Она снова льнет лицом к его еле вздымающийся груди, улавливает каждый рваный вздох и дрожание рук, прижимающих ее усталое тело к Леону. Плаксивой осени теперь не разорвать их друг от друга ледяными дождями. И слова не нужны им, чтобы несколько минут побыть рядом — почти одним целым — и поймать несколько косых взглядов от неравнодушный прохожих. Как будто Клэр и Леона волновали они.       — Кому-то бы не помешал парикмахер, — пытается отшутиться Клэр, накручивая на дрожащие пальцы слипшиеся от грязи волосы Леона. Он же устало вздыхает, не в силах язвительно уколоть ее в ответ.       — А кому-то сон, — ласкает подушечкой пальца ее ледяную щеку, слегка касается темного круга под опухшим глазом. Боже милостивый, сколько же она не спала? Леон снова жалеет, что с самого начала не смог отговорить Клэр ехать с ним в Испанию, но она была в своей обычной манере совершенно непреклонна. И конечно бы она его все равно не послушала.       — Я не могла уснуть.       «Быть может, и правда не могла» – думает Леон, стирая засохшие слезы с ее глаз. Конечно, она не спала, даже если и пыталась. Дай ей волю и карманный ножик, она побежала бы за ним, перебила всех сектантов в деревнях и сравняла с землей замок Салазара. Наверно, президент выбрал всё-таки не того человека для спасения дочери.       И отчего-то Леона эта мысль веселит.       — Раз ухмыляешься, жить будешь. Ну и запашок от тебя.       Леон слабо улыбается в ответ, пока Клэр нарочито морщит нос, но ни на дюйм не отстраняется. Да куда там? Она не собирается отпускать его от себя снова – ни здесь, ни в Европе в целом. И пусть весь мир катится к черту, если ей придется снова расстаться с Леоном. Ее дыхание на его коже тает упавшими с неба слезами, неуклюжие поцелуи теряются в неразборчивом бормотании. Вот теперь я рядом. Теперь ты не один.       После встречи с морозным утром их встречает духота комнаты мотеля. Леон мажет взглядом по блеклым обоям и пустому экрану пузатого телевизора, неаккуратно оставленного на единственном стуле. Его желудок сводит болезненным спазмом от запаха дешёвой лапши быстрого приготовления, но даже за такую еду он был готов пойти на что угодно.       — Аккуратнее, приятель, — Клэр со второго раза захлопывает дверь в комнату ногой и снова обнимает Леона за плечи, чтобы помочь ему дойти до ванной, хотя он вполне мог стоять самостоятельно. Только доказать ей это было непросто — ой как непросто.       — Клэр, перестань… — однако сам не спешит отталкивать, вместо этого поддразнивает звенящим весельем в голосе, пока его еле слышный бубнеж не прерывает ворчание включенного смесителя.       Клэр чуть не спотыкается о складки на ковре в тесной ванной комнате, где из источников света только гудящая лампа и полоска теплого света, перебежавшая из приоткрытого окна соседней комнаты.       Мутная от ржавчины вода оказывается почти горячей, и Леон сжимает челюсти, по привычке проглатывая болезненный стон. Клэр мочит марлевую салфетку в воде из кулера и задерживает руку над ноющей раной Леона. Вся ее уверенность улетучивается, но спросить разрешения она не решается, лишь с плохо скрываемым ужасом осматривает многочисленные порезы на руках и спине.       — Не слишком красивое зрелище, угадал? — с трудом складывает из-за дрожи в голосе сиплые слова. Но Клэр этот сарказм не оценивает, аккуратно протирает салфеткой один из нарывов на плече. От неожиданного прикосновения Леон шумно вздыхает, цепляется пальцами за край акриловой ванны. — Могла бы и предупредить.       — Прости, — Клэр промывает каждую мелкую рану чистой водой, вкладывает в движения и редкие вздохи ласку и желание разделить боль Леона. — Твои раны выглядят плохо. Надо будет вызвать врача.       — Нет, — перебивает ее строго, на что не получает ожидаемого всплеска возмущения, только сдавленный смешок. — Возникнут лишние вопросы, не хочу подводить Ханниган, только благодаря ей я сейчас здесь, принимаю самую шикарную ванну в жизни, а не трясусь в душном самолёте.       — Значит, тогда тебе придется терпеть мои неумелые попытки врачевания дальше.       — Как будто ты дала бы мне выбор, — но невнятное бормотание тонет в воде, щедро хлынувшей из треснувшего ковша на волосы. — Редфилд!       — Прости, — Клэр прячет неискренность извинения в поджатых губах. И черпает из ванной ещё воды, чтобы после вытереть замёрзшие плечи Леона влажным полотенцем для рук – большое ещё не успело высохнуть на еле теплой батарее.       Клэр тормошит Леона, не давая заснуть во время перевязки, она так забавно чертыхается, когда очередной моток бинта рассыпается нитками, как на зло. Да как тут заснуть, когда после бесконечно долгих часов среди ходячих мертвецов по его коже стекает вовсе не кровь, а растаявшая в касаниях забота?       Навыки Клэр как врача совсем далеки от идеала, но Леон не смеет жаловаться. Ему даже нравится эта нервозность, с которой Клэр раз за разом размазывает жирную мазь по напряжённым мышцам Леона, а затем нечаянно пачкает руки о свою рубашку. И снова чертыхается. Он говорит ей, не черти так много, а она в ответ одно и то же – да к чёрту. Как не чертыхаться, когда руки вытереть нечем? Да, тут и не поспоришь.       — Крис учил меня когда-то оказанию первой помощи, только я мало что помню, — будто в оправдание говорит Клэр, накладывая второй слой винтовой повязки поверх мазевого слоя. Ей кажется, так надёжнее. И Леон с ней, конечно, спорить не собирается. — Если завяжу слишком туго, говори.       А он и не смеет жаловаться, ни на щекочущий запах заживляющей мази, ни на сползающие бинты. Леон и сам бы мог всё это сделать, но Клэр не разрешила бы. Конечно, нет.       Она любит ворчать о том, что Леон опекает её, как маленькую, хотя сама ничем не лучше. Она была против его поездки в Испанию, как и против специальной подготовки. Клэр считает, что ломать людей так – бесчеловечно, и тут же успокаивает горящие от тренировок руки губами, оставляет на коже шелковые обещания, что когда-нибудь всё в их жизни наладится.       И Леон не раз задаётся вопросом, почему до сих пор таит в душе все несказанные признания к ней. Среди безжизненно холодного света мерцающей лампы она – его клочок рассветного солнца, случайно забежавший из соседней комнаты. Клэр – запах вкусной лапши после вкуса проглоченной пыли. Обволакивающая мазь после жгучей боли во всём теле. Спасительная тишина в момент, когда голова разрывается от тревог и сомнений. С ней можно молчать, она поймет всё по одному взгляду. Она любит прижимать к груди, считать вместе биение сердца и забавно смущается, когда за минуту Леон насчитывает больше ста. Меньше ещё никогда не было.       — Можем включить телевизор, правда он включается один раз за… — она забавно морщит нос, сдерживая желание шлёпнуть ящик сверху. Как будто кому-то в этом мотеле не все равно. — За много попыток. Выключается примерно так же. И канал тут только один, на нём какую-то оперу крутят. Я пыталась смотреть, муть какая-то, честно говорю.       Но и ее болтовня постепенно растворяется в шорохе смятых простыней с рассыпанными на ними блеклыми лучами солнца, пробивающимися сквозь ажурный тюль. Подушек на кровати оказывается только две: одна неприлично маленькая, вторая прилично плоская, видимо, потерявшая большую часть перьев. Старый матрас пораженно трещит – не скрипит даже – под весом свалившегося на него Леона. Он делает глубокий вздох прежде чем зарыться лицом в подушку.       — Эй, тебе даже не интересно? — с напускной обидой Клэр дует щеки, наклоняется через всю кровать, чтобы не дать Леону уснуть. — А я думала, ты фанат поющих мужиков в аляповатых костюмчиках.       — Клэр… — изо всех сил сдерживая смех, строго цедит слова Леон, но голос предательски дрожит от щекочущего желания съязвить что-нибудь в ответ.       Но даже гложущая сонливость не позволяет игнорировать слова Клэр дальше. Она может сколько угодно неумело шутить и рассказывать про глупые пьесы, пародировать неадекватную соседку этажом выше и даже шептать глупости из найденного разговорника по испанскому языку.       — Buenas noches, — Клэр беззастенчиво коверкает ударения в словах американским акцентом.       Леон сам далек от идеала, быть может, ему стоило посвятить жизнь чему-то другому, например, изучению языков? Так много прекрасных стран, в которых он пока не побывал, но на карте нет ни одной, в которой он не встретится в будущем с потенциальной биологической катастрофой. Этот мир хочет видеть в нем героя, но никто во всем мире не видит в Леоне простого человека. Никто, кажется, кроме Клэр.       — У тебя ужасный акцент, — и он демонстративно цокает языком, как будто назло ей. — И сейчас не вечер, а поздняя ночь, почти утро.       — Я не знала, — вдруг погашенно отвечает Клэр. — Разговорник был на русском языке. Я учила фразы наугад.       Ее слова шепотом стекают по влажной коже, а нежные руки обнимают замерзшую спину. Худого одеяла с трудом хватает чтобы укрыться, и Клэр без раздумий жертвует выпрошенным у администратора детским пледом. Но Леону не удается провалиться в сон, даже когда ее руки любовно убирают прилипшую челку с его лба. Он с трудом сглатывает и последние силы отдает на то, чтобы сжать в руке покрывало, да пробормотать простую просьбу.       — Какие фразы ты ещё выучила? Расскажи.       Клэр вздыхает почти досадно, пытается поймать в памяти любое слово из разговорника.       — Buenos días, — всё тот же акцент портит ставшее привычным произношение. Но Леон на этот раз сдерживается от комментариев, лишь слабо улыбается, поймав на плече ладошку Клэр.       — Buenos días, Клэр, – прижимает её к груди, прямо где недавно проснувшееся сердце гулко стучит по рёбрам.       Леон задерживает дыхание, боится спугнуть момент. Воздух, тесная комнатка и тусклый полусвет грядущего утра – всё вокруг полнится Клэр, её трепетными, порой неуверенными касаниями, и робкой нежностью губ.       — Что-то знакомое, как это переводится? — утихающим голосом спрашивает она, прижимая ладошку к грудине Леона так, чтобы случайно не испортить повязку.       Он считает капли дождя, в бесконечной гонке стекающие по стеклу. Порывы слабого ветра сдувают их в сторону, сливают несколько капель в целый ручей. А кроны полуголых деревьев дёргают провода, стучат ветками по окну.       — С добрым утром, Клэр, — наконец закрывая глаза, шепчет Леон.