Особенный

— И чего? — Чанбин нахмурился, сжимая руки в кулаки, устроенные на столе. — Ты… Ты слышал, что я только что сказал? — Минхо склонил голову вбок и шумно выдохнул, ведь сильные пальцы Джисона надавили на его бедро из-за волнения. — Слышал. Я так понимаю, тут в курсе все, кроме меня, — тихо на эти слова хмыкнул Бан Чан и отвернулся к плите, добавляя специи в кастрюлю, словно его ничего не беспокоило. — Спасибо, друзья, что сознались! Что мне ещё сказать?       Обиды в голосе было немного, зато непонимание сквозило неприкрытое. Вроде Ли заметил явное облегчение и расслабление накаченного тела после слов «нужно поговорить», а на сердце легче не стало. Когда Джисон поддержал идею всё рассказать, Минхо обрадовался и воодушевился, тем более оставалось время для максимального восстановления тела и сознания. Нескольких дней хватило, чтобы к возвращению парней оказаться полностью в себе. А ещё душу очень мягко согревало то, что Хан не собирался сбегать или уходить. Пусть Ли видел, как тот отклонял звонки от родителей; замечал, как плечи напрягались и пальцы с силой били по клавиатуре старенького ноутбука, потому что программа грузилась долго; чувствовал беспокойство своей кожей, особенно в те моменты, когда они вместе лежали на первом ярусе его кровати — Хан не думал бросить его одного. И их отношения в целом развивались так, как того хотел Минхо. Они не обсуждали ничего, словно не требовались слова для понимания жажд друг друга. Пожалуй, Ли торопился откусить больше, чем мог, чему Хан только смеялся, но шагал поздней ночью с ним до круглосуточного. Из-за запаха и внезапных выделений смазки, которые более ничего общего с течкой не имели, выбраться из квартиры виделось возможным лишь под покровом тёмного бархата, когда людей на улицах почти не находилось. Поэтому не так пугающе чудилось шагать по тротуарам, держаться за руки и просто наслаждаться поздней прохладой. Сводило с ума и то, как именно Джисон относился ко всему в Ли, чем проявлял свою сторону альфы. Порой Минхо забывал об этом моменте: кем они оба являлись. А как только вспоминал, то смущённо улыбался, распуская неосознанно чайную мяту звонко и ярко. Ему определённо нравилось слушать негодования Хана по поводу того, что он не чувствовал природный аромат полностью. И после он любил сгорать в прикосновениях, которые совершенно не были нацелены на интим или склонение к нему.       Нежно, чудовищно ласково Джисон гладил его по голове, шее, спине сильной, словно настоящего котёнка. Одним мгновением даже поделился этими внутренними ощущениями, предложив купить пушистые ушки, которые дома Ли носил бы на постоянной основе, ведь мерещилось подобное милым. Минхо тогда игриво оскалился и уже подумывал укусить красивое плечо, дабы след оставить, очнулся же, вспомнив, что пряталось под майкой. Ушки, конечно, были заказаны и доставлены, однако спрятаны от любопытного Хана, потому что ещё стыд оставался, хотя казалось бы — его видели в таком виде, что смущение сгореть обязано было давно. И даже так Минхо чувствовал себя, как никогда до этого. Оказалось, что найти своё спокойствие в человеке, это нечто особенное, ни с чем не сравнимое. Та безопасность, которую Хан неосознанно дарил, кипятила кровь и помогала успокоиться в моменты всплеска побочных эффектов послетечного периода. Без таблеток, ощутив всецело и полностью каждую мелочь, Минхо начинал понимать, что такого незабываемого в отношениях находили обычные люди. Теперь и судьбу благодарить начинал за Джисона, прежде чем мысленно добавлял слова счастья и о том, что тот обернулся альфой. Хотя к последнему факту притронуться по-настоящему не получалось, ведь Хан продолжал пить блокаторы и подавители. Такое тоже молчаливо радовало, потому что Минхо не был полностью готов ощутить истину, оставался ослабленным и поражённым прошедшей течкой. Ему следовало сначала обследоваться, разобраться с теми вещами, из-за злости природы оставшимися без внимания, только после попробовать попросить о близости. Душевной. Чтобы две предназначенные друг для друга души наконец соединились. Но первое, что он предпочёл сделать, поговорить с Чанбином. — Ты понимаешь, кто я? — глупо спросил Ли и свёл колени вместе, когда ладонь Джисона, раскрытая, скользнула на внутреннюю часть бедра, дабы погладить. — Придурок? — удар от Чана в плечо. — Да за что?! — Выбирай выражения, — строго приказал Чан и вернулся к плите. — Кролика моего я в обиду не дам даже тебе. — Ладно, извини, — поднял взгляд Со на Ли и потёр ушибленное место. — Немного всё же ранит, что я один ничего не знал. Хотя… В принципе догадывался. Но правда лучше, чем мои предположения. — А какие были? — тихо поинтересовался Хан, придвигаясь ближе к Минхо. — Что у Минхо… Рак… — Охуеть, — выдохнул Ли изумлённо. — Ну… А что мне оставалось думать?! — вспылил Чанбин и поднялся на ноги, принявшись расхаживать из угла в угол кухонной зоны их маленькой квартиры. — Ещё в тот самый первый раз, когда тебе в общаге стало плохо, я очень испугался. Потом тебя стали без конца обследовать, таскать куда-то… И посещения больниц не закончились с выпуском. Бесконечные таблетки и… — Прости меня, — Минхо сжался в плечах от страха и чувства стыда. — Прости меня, что я заставлял так долго тебя переживать.       На кухне затихли все и даже вода перестала кипеть в кастрюле, ведь Чан неожиданно для самого себя перекрыл газ. Три пары глаз уставились на уронившего голову Ли, всячески старающегося сжаться в маленькую точку, лишь бы потерять порочное чувство смятения. Это действительно подарило огромную рану: осознать, чем столь много времени терзался близкий друг, когда-то ставший первым, на кого положиться можно было без переживаний о своём пороке. Поэтому, когда широкая ладонь опустилась на трясущееся плечо, Минхо вздрогнул и поднял голову, чтобы посмотреть на Чанбина широко распахнутыми глазами. Боязливая просьба об объятиях заставила сердце неистово сильно стучать, а кончики ушей пылать. Поэтому Ли и замешкался на несколько мгновений, прежде чем выскользнуть из защитного кокона Джисона и упасть в мягкость Со. От него пахло ромашковым маслом, используемым Бан Чаном, отчего и улыбка губ коснулась. Всё было хорошо. Чанбин тоже являлся тем, кто дарил безоговорочную безопасность и любовь в самом нестандартном её проявлении. Очень часто, недовольно бурча, Чан называл их вдвоём партнёрами по мелким преступлениями, и то несомненно было истиной. Выговоры их преследовали ещё с университетских времён, ведь оба влезали неосознанно во всякие передряги, а потом смеялись до слёз — этот комфорт для Минхо оставался особенным. И сейчас, когда сильные руки проходились по спине, прижимая к накаченному телу сильнее, словно своими переживаниями Чанбин поглотить Ли желал, всё становилось привычным, правильным. Больше не требовалось лгать и придумывать отговорки себе и своему состоянию. — Мне всё равно нужно время обдумать это, — отлипнув от размякшего Минхо, протянул Со и бросил взгляд на Джисона. — А ты знал с первого дня знакомства? — Нет! Я узнал даже позже хёна, — кивок головой в сторону Бана. — Так ты же, как там, истинный альфа! — И что? — оскорблённый, Хан поднялся со стула. — Во-первых, я даже своими альфьими способностями пользоваться не умею! А во-вторых, Ирино на таблетках!       Парни сцепились в мягкой перепалке, перетёкшей в обсуждение всяких моментов природных, которые беты не могли понять по многим причинам. А Минхо просто завис. Из-за переживаний, самобичевания, страха и ужаса перед своей природой он позабыл, какими были его близкие люди. Вот они только что все старались осознать правду, а теперь двое самых громких обсуждали какой-то бред из музыкальной сферы. В этот момент оставалось лишь позавидовать скорости переключения интереса разговора, потому что сам Ли просто стоял возле стола и выброшенной на берег рыбой открывал и закрывал рот, пока его руки не коснулся Бан Чан. За плотным ужином удалось позабыть обо всём и просто окунуться в привычную атмосферу дружбы и комфорта. Лёгкая дрожь пробирала до костей от того, как нравилось кожей ощущать эту запредельную близость к дорогим людям. И даже начало казаться, что наступила пора новой жизни, такой, о которой и мечтать не приходилось. Однако, когда Минхо по своей очереди закончил мыть посуду, неугомонный Чанбин открыл свой рот, и тарелка, застывшая над полкой, упала на пол, разлетаясь в дребезги. Почему-то для Со не стало откровением, что Джисон и Минхо решились на отношения. Он не пытался задавать смущающие вопросы, которые у него были к Хёнджину и Феликсу из-за непонимания столь нестандартной любви. Видимо, второй такой случай уже не стал чем-то странным. Просто появилось какое-то банальное принятие, так ещё и шутки про то, как долго оба шли друг другу навстречу, хотя при каждом близком общении очевидно пытались сожрать друг друга взглядами. Не очень ясным было, пытался ли Чанбин задеть кого-то из них словами о том, как благосклонна судьба к ним двоим, раз свела альфу и омегу вместе. Поэтому и прозвучавший вопрос выбил почву из-под ног: — А ты можешь родить Джисону ребёнка?       Пока Ли рассматривал осколки посуды на полу, Хан задыхался от застрявшего куска сосиски в горле и, если бы не Чан, то, вероятно, попрощался бы с жизнью. Они оба ещё будто плавали в какой-то эфемерной влюблённости и явно не думали об этом, пусть Хан и упоминал во время признаний о том, что жило в папином завещании. Теперь же осознание о возможности по-настоящему выносить и родить ребёнка напугало. Ещё ни разу столь порочно Ли не ощущал себя омегой, как в те мгновения. Даже в течку такого не было. Почему-то лишь после чужих слов руки интуитивно опустились на низ живота, в то время как тусклый взор продолжал глядеть на острые углы стекла. Возможно, его позвали по имени больше раз, чем он услышал, но всё же в итоге развернулся к друзьям. Казалось, что Чанбин был напуган, словно призрака увидел; Чан поглаживал по спине держащегося за горло Джисона — и все смотрели на Ли изумлённо, ошарашенно. Ожидали его реакции и вроде как боялись подойти. Во взоре круглых глаз Хана Минхо увидел тоску и нетерпение, нежность неприкрытую. Однако он так ничего и не ответил. Ещё часами ранее ему с огромным трудом удалось во всём признаться, рассказать про течку в стенах дома, дабы продемонстрировать трагичность своего положения. Ещё совсем недавно ему удалось притронуться к мыслям, что всё будет хорошо. А такой простой вопрос, связанный с его истинной природой, почему-то вернул его в минуты, когда он ненавидел свою омегу. — Ты расстроен? — забравшись в кровать, спросил тихо-тихо Джисон и прижался со спины, потому что Минхо устроился возле самой стены и отвернулся к ней лицом. — Ирино? — Нет, — не менее тихо выдохнул Ли. — Не расстроен. Напуган. — Чем? — одна рука Хана протиснулась под тёплым телом, а вторая легла сверху, чтобы сцепиться в замок на мягком животе. — Я могу родить. Я могу подарить жизнь. Получается, я не мужчина. — Что в твоей голове? — искренне интересовался Джисон, потому что желал понять настроение Минхо, запах которого резко исчез даже в слабых нотках. — Не знаю, — честно, с придыханием. — Всю жизнь я сосуществовал с той мыслью, кто я. Но… Теперь у меня есть ты, и моё тело действительно может подарить тебе ребёнка. Даже если бы ты не был альфой. Я могу родить от любого мужчины. Только никогда раньше, — он замялся на мгновение, словно подбирал слова, — я не задумывался об этом, потому что не предполагал, что у меня будут отношения. — Малыш, если ты не захочешь, — мягко, ласково, низким голосом, — я не притронусь к тебе. Против твоей воли ничего сделано не будет. И ребёнок… Я и думать про это пока не могу. Всё, чего хочу, это создать для тебя самое уютное место, где больше не потребуется принимать таблетки.       Неловко и неуклюже Минхо развернулся к Джисону лицом и в полумраке комнаты постарался разглядеть его. Губы обоих тронула одинаковая, красочно невесомая улыбка, потому что оба разделяли тепло и трепет обнимающие, ласкающие. Рука Хана проскользила по телу и пугливо прикоснулась к внешней стороне бедра, чем был подарен намёк, чтобы нога закинутой оказалась на тело, что Ли и сделал. Прикосновения лёгкие не прекращались: пока Джисон гладил ногу Ли, тот старался дотянуться до каждого местечка на его груди и животе. Они не целовались, хоть губы и саднили, выжидая. Они молчали, хоть слова и сидели в горле звуками сильными. Они просто в темноте смотрели друг на друга и улыбались тому, какими влюблёнными чувствовали себя. Вероятно, то было слишком приторно и наивно, Ли же считал это неким вознаграждением за всё прожитое. Его жизнь сладкой не была с самого рождения, а у Джисона его привычную жизнь отобрала смерть родителя. Могли же они оба найти утешение в распустившихся отношениях? Кто их мог судить за то, что им жаждалось делиться именно нежностью, а не всем тем, людьми в абсолют возведённым? Минхо знал, что Джисон — его человек. Ещё с самой первой встречи ощутил трогательный трепет под рёбрами, чего ранее не испытывал ни к чему живому. И уж теперь, с дозволения, не собирался отпускать это и превращать в привычную для людей рутину. — Я правда хочу ощущать твою мяту и её оттенки, чтобы понимать тебя лучше. Такая возможность… Меня даже потряхивает при представлении, каково это — чувствовать тебя на физическом уровне, — щебетал воодушевлённо Джисон. — Можешь дать мне немного времени? — тихо, пугливо. — Так долго приходилось жить с установками, что придётся прятаться всю жизнь, а сейчас… — Всё хорошо. Быть альфой проще, — истина, не требующая опровержений. — Я… Я безумно сильно желал очутиться рядом и стать тебе ближе, чем простой друг. Сделаю всё так, как ты захочешь. — Ханни, спасибо тебе. Наверное, это тяжело, выслушивать всё моё нытьё и бесконечные тревоги. — Не говори ерунды, — пальцы невесомо мяли плоть мощного бедра, так даруя ласку. — Ты просто жил действительно пугающую жизнь, ограничивая себя, отравляя себя. Пожалуй, я не могу представить, что это такое, каждый день переживать за своё существование. Но, — рука по телу проследовала ощутимыми нажимом и остановилась на тёплой шее, — ты такая славная омега. Ты моя омега. Ты омега. — Сильно ты восхищён этим, — на самом низком уровне слышимости произнёс Ли. — Конечно! Омег почти нет, а ты оказался таким ценным сокровищем. И дело даже не в том, что я альфа, что мы можем завести ребёнка или что-то в этом духе. Ты просто… Чудо?       Лишь после этих слов Минхо расслабился и осознал, насколько яростно его тело до этого оставалось напряжённым. Словами он признаваться не собирался, однако в нём жили сомнения: вдруг Джисон так торопился сблизиться лишь по причине того, кем Минхо являлся. Это определённо было полнейшим бредом, просто родительские наставления о жажде каких-то людей им воспользоваться в своих целях шрамами на сердце горели. И пусть Ли знал, кто такой Хан Джисон, установки прошлого не так и легко уничтожить оказалось. Но стоило распуститься первому боязливому поцелую, всё плохое и болезненное исчезло из сознания, оставляя там лишь следы обнажённой нежности. Сладкая нега поселилась в душе на продолжительное время, и именно она заставляла двигаться вперёд, верить в лучшее. Даже тогда, когда Минхо вернулся к прежней жизни без страха, заполучил наставления новые от врачей и прошёл все обследования, его чувства продолжали жить под рёбрами. Но в один из моментов до него стало доходить, как же пагубно влияли препараты на всё лучшее в нём. Рутина вновь бросилась поглощать свет дней, а яд воровал без устали эмоции и те самые чувства, которыми Минхо дорожил. Ему не удалось банально испугаться наступившим переменам внутренним, потому что мир в очередной раз потерял свои краски. Тоски и горечи тоже не было, несмотря на то, что Джисон оказался слишком далеко, лишил своей нежности и любви.       После того дня признаний и принятий Хан вынужденно вернулся домой и принялся бороться с тем, что от него ожидали. По просьбе Ли он ничего не говорил о нём, об их отношениях, о планах на будущее. Только смог добиться того, чтобы родители съехали и оставили его в покое. Давалось подобное тяжело, с громкими ссорами и грубостью, потому что отец Хана не был готов принять перемены в характере сына. Разрыв семейной связи сказывался на Джисоне чрезмерно пагубно, потому что отца он любил и помнил его другим человеком: любящим, заботливым. Однако сам подтолкнул его к выбору новой семьи, ведь внимал истине — он перестал быть её частью после смерти папы. А уже после того, как остался наедине с собой в той квартире, которую называл безликой и холодной, Хан попросту ударился в работу, теряя взаимопонимание со временем. На Минхо он не давил с принятием решения о переезде, пока сам Минхо пытался жить ту жизнь, какую сам создал когда-то. Набрал на себя смен и постоянно без сил возвращался домой, где даже поговорить с друзьями привычно не мог: те уже спали. Так сильно боялся начать всё заново, хотя помнил собственные эмоции счастья при осознании факта наступивших перемен. Но стоило одним вечером Хану позвонить и уставшим голосом поинтересоваться возможности увидеться, Ли сорвался к нему. Бросил все планы и просто помчался к тому, кто нуждался в помощи. В его помощи.       После наполненной объятиями ночи оба поняли, что в своих проблемах потеряли себя. Джисон не хотел грузить Минхо разборками в семье, которые буквально сердце разорвать в клочья пытались, а Ли страшился рассказать о потери части своих чувств. На что они надеялись, ответить не могли, а подаренная друг другу нежность заглушила тревоги и переживания. И что-то в Минхо переменилось при виде того, каким ласковым и отчаянно в нём нуждающимся стал Джисон. Сразу припомнились все моменты короткого совместного проживания, что дозволило Ли уже просто решиться на неизбежное. Хан нужен ему был ничуть не меньше. С ним на душе воцарилось привычное спокойствие и будто подавленные чувства пробудились. Поэтому квартира Джисона постепенно заполнялась вещами первой необходимости для Ли. Ночёвки становились частью их жизни, как и прогулки совместные, держание за руку, объятия неловкие и поцелуи, украдкой сотворённые. Всё это было тем, что нравилось обоим. Неспешное продвижение вперёд, за которым с интересом наблюдали Чанбин и Бан Чан, если нечто подобное происходило на очередной скромной вечеринке. Пока Со шутки шутил и мягко издевался над парнями, Чан не унимался в переживаниях за Минхо, ведь количество таблеток, назначенных после внезапной течки, стало намного больше. А то, что Ли по первости их приёма тошнило и буквально наизнанку выворачивало, аж из-за слабости он по стекам квартиры передвигался, не отпускало в ощущениях страха.       Однако Минхо отшучивался, скрывая то, что плохо ему бывало до сих пор. Препараты сменили, потому организм и отторгал их, как было каждый новый раз, пусть действие, убивающее омегу, оказывалось слабее предыдущего. Хан же подмечал каждое малейшее изменение в Ли, только ничего ему не говорил, выжидал, когда Минхо сам решит поделиться, без принуждения. А дни просто продолжали сменять друг друга, превращая приём разноцветных таблеток в совместный ритуал, если Минхо оставался у Джисона дома. И к нежности, распускающейся между ними за времяпрепровождением привычным, будь то просмотр аниме или игры в приставку, получилось привыкнуть невыносимо быстро, оттого моменты расставания чудились донельзя тягостными. Новый разговор об окончательном переезде не загорался: Хан боялся надавить, а Минхо будто по-прежнему не был готов, хоть его так никто ни к чему и не склонял. Терзания Джисона прекратились одним поздним вечером, потому что он наконец смог познать причины тревог Ли. — Ты что? — переспросил Хан, опускаясь на расстеленную кровать, где до этого возился Ли, чем сотворил нечто странное с подушками и одеялами. — Я много читал, изучал, познавал правильную технику, — заикаясь, пока руки впивались в пушистую ткань длинного свитера, прячущего под собой накаченное, но по-прежнему мягкое тело, — поэтому… Давай займёмся сексом?       Джисон подавился воздухом и мгновенно протрезвел, хотя до этого они выпили на двоих почти две бутылку соджу: для него это уже было слишком. Ошарашенным взглядом он смотрел на смущённого Минхо, чьи ноги нагие неловко переступали с одной на другую. И когда взгляд поймал стекающую медленно густую смазку по внутренним сторонам бёдер, дар речи вовсе пропал. Хан поднялся на ноги, дабы сразу после сесть обратно на кровать, потому что те не держали его. Уверенность в том, что, если бы не таблетки, сейчас стоял бы невероятный запах чайной мяты, шелестящий о возбуждении его владельца. Но всё считывалось и с зардевшего лица Ли, его поджатых губ и чуть вздёрнутого носа. — Ты думаешь это какая-то научная работа? Что ты изучал? — выдавил с нервным смешком Джисон. — Как… Как быть омеге вне течки, если… Ну… Я-я занимался растяжкой, чтобы тебе было у-у-удобнее, — стыдливо, дрожащим голосом. — Ирино! — Хан закрыл лицо руками и сжался в плечах. Его заметно трясло. — Я не готов. — П-почему? — тихой поступью Ли приблизился к Джисону и опустился перед ним на колени. — Я не возбуждаю тебя? — Давай выпьем ещё?       Вместо ответа предложил Хан и посмотрел молящим взглядом, ведь всего его пожирало смущение от озвученных слов. Но стоило увидеть испуганный взор Минхо, ожидающего услышать опровержение предположений, в голове зародившихся, то пришлось сдаться. Рука ухватилась за плотное запястье, дабы потянуть вверх, заставить подняться с тёплого пола. Немного потеряв равновесие, Минхо завалился на постель неуклюже, а ткань мягкого свитера подлым образом задралась, обнажая гладкие ноги и массивные бёдра. На получившуюся картину Джисон смотрел с вожделением и нетерпением, но его разжиженный алкоголем мозг пытался додумать дальше, чем низменная жажда притронуться. Сердце почти скрипело при понимании того, насколько сильно менялся Минхо, стоило зайти теме о близости и сексе. Да, он мог шутить достаточно пошло, с откровенными намёками, потому что любил смущать Хана и всех вокруг, но как только нечто подобное касалась его самого, то он обращался маленьким и неловким. Раньше подобного Джисон не замечал, проведённой же совместно течки стало достаточно, чтобы понять, что именно разжигало пламя бурлящего стыда. Раскрытая ладонь притронулась к нежной коже ноги и потянулась вверх, к неприкрытой тканью ягодице, дабы осторожно сжать. Из-за протяжного, почти не слышимого уху стона Хан вспомнил, как пару недель назад они обсуждали в приземлённой теории первый их раз. Тогда пришлось заверять Джисону в готовности взять на себя роль принимающего, несмотря на заведомо предопределённые позиции. Поймав паузу неловкую в те мгновения, Ли положил руку на сердце и согласился воспользоваться этим шансом при возможности. Однако сейчас всё виделось иначе: он хотел, чтобы хотели его. — Омега, — на пробу позвал Хан, несильно отводя в сторону ту ягодицу, которую рука сжимала до этого. — Вот же блять!       Тот громкий чавкающий звук, который раздался из-за такого простого действия, казалось, мог свести с ума. Смазки уже было очень много. В ответ на это Минхо закрыл глаза и прогнулся в спине, что в свете светодиодных лент выглядело чудовищно привлекательно. Действительно решился. — Ты уверен, — вторая рука присоединилась к ласке горячего тела, — что хочешь? Мы пьяны. — Я не решусь на трезвую, — судорожным дыханием. — Почему? — Боюсь боли, боюсь разочаровать тебя, боюсь, что ты откажешься от меня, — честно, ведь каждая эта мысль терзала. — Что же в твоей голове, глупый кролик? — Минхо слабо улыбнулся на повторенные за Чаном слова. — У тебя же был опыт раньше? — Да. — А у меня не было, Ханни.       Когда разгорячённые ладони достигли мягкой груди, всё замерло во времени. Очень тихо Хан заверил, что опыт ничего не значит. Поделился тем, как когда-то у него был друг-бета, просто заинтересованный в сексе с парнями, а сам Джисон не мог обуздать полноценно сущность альфы: тогда они и воспользовались друг другом. Пользовались на протяжении учёбы в школе до самого выпуска. А на одной из вечеринок Джисон со злости переспал с одной из девушек, поддавшись на подстрекательства знакомых в никчёмности. Этим он не гордился, конечно, но факт совершённого оставался. И Минхо на признание лишь покивал, принимая. Однако его от страха оно не избавило. Ревности никакой не появилось, лишь бескрайний стыд своей неопытности в столь немалом возрасте. — Я больше хочу изучить твоё тело, чем… Чем сразу кидаться… В этот грех, — Ли хмыкнул подобранным словам. — У меня нет презервативов даже. — Ханни, я на таблетках, — пресёк попытки отговориться Минхо. — Займись со мной любовью, пока я готов. — Минхо, — строго, — я под алкоголем. Не смогу себя контролировать. — Позволь попробовать.       И, наверное, этой тихой просьбы наконец хватило, чтобы свитер оказался стянутым, а с покрасневших губ слетело шелестящее: «твои соски такие розовые». Смутиться Минхо не успел, ведь горячий язык притронулся к одному из них, а после тот оказался втянутым в мокрый рот. Из-за такой особенности, дарованной образом омеги, Ли никогда не переодевался при ком-то даже после тренировок. Потный, липкий, неприятно пахнущий, он мог идти домой, лишь бы не продемонстрировать свои особенности кому-либо. Видел тела других парней и порочно познавал, что его грудь была предрасположена к лактации: он так сильно отличался от других. Но, видимо, Хан свихнулся от доступа к телу и просто рычал гортанно при каждом касании своих губ к массивной груди. Сжимал её руками, мял, стискивал, выбивая из Минхо звучные стоны удовольствия, ведь никто и никогда с ним ничего подобного не делал. Неосознанно, теряясь в непознанном, Ли ноги разводил шире, дабы Джисон устроился между ними и тут же оказался в плену сильных бёдер. Ткани одежд не очень приятно трогали нагую кожу, моментально из-за чувствительности покрывающуюся красными пятнами, но Минхо потирался, имитируя хоть какие-то касания. Думал, что ему стало бы чуть легче от подобного, потому что возбуждение драло вены, а член начинал болеть. Возможно, будь он более адекватен, а не пьян страстью вспыхнувшей и алкоголем в крови, то расстроился бы из-за того, что просто лежал и позволял делать всю работу. Но буквально в тот же самый момент разлившихся тревог, Хан поблагодарил за доверие, прежде чем окончательно разделся и прильнул влажной кожей голой к горячей и нежной.       А ещё Джисон сдержал обещание. Он не контролировал себя, пожирая чужую плоть. Измученный мягкий живот Ли болел от оставленных меток, внутренняя часть бёдер горела, соски оставались истерзанными, но всё это померкло в момент первого проникновения. Никакие пальцы и никакое растяжение не было сравнимо с тем, что Минхо испытывал, когда далеко не маленькая головка раздвигала уже распухший от манипуляций растяжки сфинктер. Толстый член медленно продвигался по мягким стенкам, пока Джисон продолжал громко стонать и нахваливать податливость его омеги. Ли разводил ноги, подгибал их, подхватывал под коленями, лишь бы дать полный доступ, как видел на многих видео. Сам кричал, чего не слышал. Выгибался в пояснице, позволяя трахать себя размеренно и глубоко. Это было болезненно поначалу, подготовка не дала нужных результатов, но когда головка горячего члена била по простате, всё терялось в импульсах удовольствия. Казалось, что можно было почувствовать и яростную пульсацию, любое крошечное движение, ведь действовал Хан осторожно, пусть мгновениями и походил на дикого зверя. Подобное сводило с ума: причиной безумства был сам Минхо, в ком, кроме скудной природной смазки, ничего не было от омеги. Истинная страсть впилась в шею, пуская по телу искры, отчего поджимались пальцы на ногах, а голос срывался в криках-стонах. Губы очутились исцелованными, искусанными, потому что оба насытиться не могли друг другом. И эта плавная скачка, наполненная жаждами захватить и поглотить каждую клеточку возбуждённого тела, растягивалась во времени, даруя возможность прочувствовать больше, чем писалось на сайтах.       Первый раз вышел неимоверно сладостным, мягче того, на что могло рассчитывать сознание. Джисон сумел себя обуздать до того, как разбух бы узел в теле нежном, но спермы было так много, что оно всё виделось порочным до дрожи: из покрасневшего ануса белёсое семя вытекало вместе с образовавшейся смазкой. И Хан старался собрать и затолкать обратно это всё своими пальцами. Был безумен до Минхо настолько, аж дрожал от вида собственной спермы на истерзанной коже. Смотрел на распластанную фигуру на светлом белье; изучал ошалело вздымающуюся грудную клетку, пока желания насытиться кислородом не погасли; пялился беззастенчиво на красные губы влажные, с которых продолжали срываться глухие стоны; и просто любовался проделанной работой — следы страсти горели на внутренних сторонах дрожащих бёдер. Игнорировал же саднящие метки на своей спине, которые Ли ему подарил при особенно глубоких, размашистых толчках. Не чувствовал боли в горле от стонов, какими показывал Ли то, что он с ним творил. Зато внимал биению своего сердца при виде Минхо с раздвинутыми ногами, кто поглаживал свой живот, словно теперь мог понести от Джисона, пусть правдой на данный момент оно не являлось. Горячий душ, где Хану позволили снова взять разморенное тело, окончательно уничтожил всё самое светлое в голове. Ведь брать вновь стонущего мягким голосом Ли оказалось сравнимо с пришествием в рай: слишком хорошо, слишком запредельно для восприятия, уже отпустившего дымку алкоголя и жажды.       Но несмотря на всё грехопадение в том, в чём отказать стоило, на порочность в нужде проникнуть во влажность снова — Джисон осторожно обработал заживляющей мазью каждый травмированный участок на порозовевшей коже. Наносил мутную субстанцию и целовал туда, до куда мог дотянуться, словно в попытках безмолвно извиниться. Даже осторожно просунул свечку, так благоразумно принесённую Минхо с собой: он действительно консультировался с врачом обо всём, при этом пытался игнорировать изумлённые взгляды. Да и смириться пришлось с пониманием, что после этой близости он был обязан показаться в больнице — будто на самом деле смертельно больным был. Этим словам Хан только улыбнулся и пообещал пойти тоже, дабы поддержать и глубже проникнуться в состояние своей омеги. Под рёбрами сие предложение откликнулось у Ли учащённым биением сердца, однако сам он слабо хлопнул Джисона по плечу. Всё ещё не был готов раскрыться миру: если узнали бы, кем являлся тот альфа, кому вечно недовольный Минхо дозволил притронуться к себе, то ждать гнева родителей Хана можно было бы в эти же секунды. Пока хотелось прожить с осознанием полного раскрытия себя перед столь важным сердцу человеком. — Ты в порядке? — забравшись в постель, спросил Джисон тут же прижавшегося к нему Минхо, громко урчащего в неосознанности. — Спасибо, что ты стал мои первым. Моим альфой, — сквозь урчание невероятное, вибрирующее произнёс Ли. — Это лучше, чем я мог себе представить. — Спасибо, что доверился. — ответил Хан, обнимая тёплое тело, укутанное в слои самой мягкой одежды. — Я сделаю всё, чтобы ты был счастлив.