Лабиринтами иллюзий

      Почему зима и лето, не сговариваясь, выкидывают один и тот же жестокий фокус? Почему три зимних месяца длятся полгода, а погожие летние деньки сгорают в черной дымке неба мелькающими метеорами?          Вот казалось бы: только-только апрель, и ты приехала на дачу открывать сезон. Ты так скучала, так ждала момент – и вот он! Наконец! Кажется, будто лишь вчера снимала тугие замки и еловые лапы с роз, распахивала настежь все до одной двери и окна и совершала традиционный обход участка. Включала электричество и разбирала багажник авто. Только-только, сидя на крыльце в папиной куртке, провожала красное солнце и предвкушала май и три жарких месяца лета, представляла сто грядущих пурпурных закатов, и нежных розовых рассветов, и сверкающий бисер утренней росы в изумрудной траве. В ноздри проникал терпкий запах отсыревшей земли, и ты знала, что еще чуть-чуть – и воздух наполнится свежестью и ароматами; взгляд скользил по каждому метру родных сердцу шести соток, а уши прислушивались к птичьим трелям, воспевающим рождение новой жизни.          Не успела моргнуть – май и июнь растворились в забвении, июль вступил в свои права, сон не идет, и ты битый час ерзаешь в постели, пытаясь понять, как же так? Два долгожданных, драгоценных месяца пролетели за сутки.         Это лето слишком чудесно для отстраненного наблюдения за ходом времени. А осознание, что осень заберет с собой все, заставляет сердце метаться в груди.          Что бы ты ни делала, как бы ни пыталась отвлечься от гнетущих мыслей, они преследуют, оставляя в покое все реже и реже. День летнего равноденствия уже позади. Минует июль – и листва полетит с деревьев, укрывая газоны желтым ковром. Трава пожухнет, воздух остынет, наполнится влагой и запахом прелости, серое ватное покрывало станет все чаще скрывать солнце и однажды повиснет над головой на недели. Дни будут становиться короче, сырее и промозглее.          И тогда они закроют Дом, повесят на калитку хозяйский замок и уедут.          И, наверное, вероятно, возможно, ты больше никогда не увидишь Яна. Может так выйти, что Ян больше тебя не обнимет. А ты уже знаешь, со всей ясностью прочувствовала, каково это – ощущать себя в крепнущих тисках детских ручек, и греться, и согревать в ответ, и украдкой смотреть, как сладко он жмурится, и жмуриться самой, и не дышать, боясь дать волю эмоциям и никому не нужной воде.           И хочется замереть в этих днях навечно, но навечно не выйдет, так что остается лишь пытаться сохранить в себе безбрежное чувство благодарности к этому маленькому чистосердечному Человеку. За то, что он от всей своей необъятной души подарил тебе ощущение собственной значимости – такое удивительное, ни с чем не сравнимое и доселе не прочувствованное по-настоящему. Ты, чей мир замкнулся на нескольких людях, вдруг сама вышла из толпы, обрела лицо и голос и стала для одного лохматого мальчугана… Кем-то важным. В доказательство он рисует тебя в альбоме и на всех парах несется навстречу, захлебываясь восторгом новых открытий. Или смешно ревнует к другим детям, которые его же стараниями узрели в тебе вдруг какую-то супер-Сеню. Или не к детям, по-собственнически захватывая диван, в углу которого ты примостилась смотреть кино. Захватывает тебя. Доверчиво обнимает ручонками, прижимаясь щекой к руке, или устраивает голову на коленях и прикрывает глаза. Или, наоборот, распахивает и смотрит долго и внимательно.         А Кир видит и не мешает. Как и обещал, «и не думает его тормозить». Кир давно не нарушает тех границ ­– с самого злополучного дня, за который успел уволиться, поймать тебя в стене ливня, обидеть, извиниться и простыть. Уйму времени, миллионы секунд… Бесконечных.         Вот уж кому не грозит даже краткосрочное замыкание в мозгу.         В то время как в твою вену ввели дозу, еще дозу, еще – и теперь без тепла тела тебя ломает, как сухой хворост. Об колено. В то время как ты возвращаешься к «вам» снова и снова, словно буйнопомешанная. Ты таки умудрилась направить луч софита и высветить единственную фигуру в смазанной толпе.          Таки вырыла очередную яму, заботливо прикрыв ее ворохом запретов, и стоишь теперь над ней с рассеянной улыбкой полудурка – в глубоких размышлениях о собственной детской наивности и непроходимой глупости.          Потому что они – уедут.          А ты будешь молиться, чтобы он не отдал племянника матери. Не возьмешь номер телефона, чтобы не поддаться соблазну навязать свое общество в момент слабости, как делаешь это здесь. Не оставишь свой, чтобы не отсчитывать минуты в ожидании и не срываться в пропасть разочарования. Не возведешь его на пьедестал в своих мыслях и не приблизишься на расстояние, отрегулировать которое окажешься более не в силах. Не разрешишь себе привязаться крепче.          Ведь они – уедут. Ян. Кир.         А Дом выставят на продажу. Разговор Кира с Машей ты слышала собственными ушами, и он разогнал облачка, которых за минувшие дни ты таки успела коснуться подушечкой большого пальца правой стопы. Да, больше чем за неделю бок о бок ты умудрилась, это же ты. Но… Кир еще и соображениями по поводу стоимости с Машей поделился. И заверил, что к сентябрю приведет сад в порядок, «так что тысяч двести-триста за ухоженный вид можете накидывать, Мария Александровна».          Время безжалостно своей необратимостью. Они – уедут.         Оставив в тебе солнце на память о вашем лете.     

***

        Закрыла глаза, открыла – третье июля на дворе. Казалось, позволь она себе зажмуриться – и обнаружит, как облетают яблони.          Это лето не сравнить с другими: Еся будто физически ощущала скорость, на которой то пролетает, то ползет время. Значит ли это, что энтропия растет и Вселенная ускорилась на своем пути к неминуемому разрушению? Или просто отдельно взятая жизнь, едва сдвинувшись с мертвой точки, завихрилась в хаосе нежданных открытий, впечатлений и эмоций, а ощущения лишь подкрепляют мнение, что время – субстанция сознания, и его течение зависит от состояния наблюдателя? Ей, маленькому человеку, чувствующему, как оно струится водой сквозь пальцы, такой примитивный взгляд на космический абсолют был гораздо ближе, чем концепции термодинамики и квантовой физики.          Взять хотя бы последние дни – что были они, что не было. Часы то неслись, то тянулись расплавленной резиной, и послевкусие от них после пролетевшей в мгновение ока недели оставалось пресным, и сегодня преснее, чем вчера. И нет, она нашла, чем занять себя здесь, когда там в ее присутствии отпала всякая нужда: наконец провела перенесенные «по болезни» уроки, прополола клумбы с георгинами. Попробовала заняться текстом, но тень сомнения вновь поглотила лучи надежды, и она оставила попытки. Взявшись осваивать аэрограф, создала на бордах три абстракции, перевела кучу спирта и чернил и наконец осталась более или менее довольна гармонией силуэтов и тонов. Сегодня говорила с отцом, и тот отметил «необычайную легкость в голосе». Отвела взволнованного Яна в гости к новому другу Соне. Перебросилась новостями с вышедшей навстречу Таней: та пообещала, что назад Яна приведет сама, как только тот изъявит такое желание. Вернулась домой в ностальгическом настроении: ведь когда-то этим маршрутом она бегала по несколько раз в день.              Казалось бы – сколько всего сделано за эти дни. Но послевкусия почти не осталось. Потому что со всей отчетливостью ощущалось: дышать полной грудью мешает отсутствие человека. А пойти к человеку самой мешает мнительность. Надежду вытесняет тревога, и вот ты снова не уверена ни в строчке, ни в характерах, ни в собственной нужности – ни в чем.         Приди… Ну, пожалуйста…         Пугало, как за эти месяцы и в особенности за последние несколько недель сместился фокус внимания. Ведь это же невозможно! Она клялась себе и божилась, что больше не пойдет хоженой тропой. И что? Сидит на ступеньках, ежится, в руках замусоленная, истертая временем и пальцами брошюрка по хиромантии, и призывает мысленно: «Приди... Приди. Ну, пожалуйста…» Детская вера в то, что, если очень хочешь, попроси, отпусти – и получишь, все еще трепыхается внутри, заставляя читать мантры над вещью, вобравшей чужую энергетику. Кир прав был: «Наша Сеня – оккультистка, верит во всякую хрень и чьи-то воспаленные бредни». Ну, потому что, если отказать себе даже в праве на хрень, что у тебя останется? Во что тогда верить?          В громкие слова? В вечную дружбу? В обозначенные намерения? В необъятное сердце матери? В любовь до гроба? В клятвы на крови? В то, что люди способны меняться? В себя?          Разве что в себя. Себе. Собственным убеждениям, а они гласят: если чего-то очень хочется, хорошенько, от всей души, попроси, а потом отпусти – и оно придет к тебе само. С последними двумя пунктами дела в данный момент обстояли неважнецки: во-первых, не удавалось отпустить, более того, в эту несчастную книжонку она вцепилась мертвой хваткой. Во-вторых, само «оно» не шло. Вчера не шло и сегодня не идет, как бы молча намекая, насколько радо наконец отдохнуть от ее общества и устроенного ею на пару с Яном трам-тарарама.          Ужасен! Заставляет застыть на ступеньках в осознанном ожидании и о нем думать! Сдаться и разрешить себе вернуться в минуты, о которых запрещалось вспоминать. Задумчиво вести подушечкой большого пальца по Линии сердца, памятуя, как живое сердце ломало линии-прутья грудной клетки. Повторять проторенный им маршрут по миллиметру, размышляя о том, что черточки под мизинцем связывают не только со спутниками жизни, но и с детьми. Две черточки… Все-таки будут дети?.. Вглядываться в сухие ладони в тщетной попытке разглядеть свою судьбу. Пытаться увидеть незримую черту его глазами. Наверняка и у него они есть – недопустимые к пересечению.          С десяток наберется.          Так просто он отдал диван Яну на той, прости, Господи, «вечеринке», даже не попробовав отвоевать право занять горизонтальное положение. Упал в кресло на подвернутую ногу и провел так два часа, время от времени поднимаясь до веранды. С таким невозмутимым выражением лица вставлял к сценам редкие, но едкие комментарии, от которых она давилась какао, или отпускал тонкие шутки, глядя на то, как, свив себе гнездо на ее коленях, Ян засопел уже к исходу первого часа просмотра. Глядя на племянника, но не на нее. С таким непроницаемым видом, не обронив ни единого слова, ставил перед ней на столик свежезаваренный мятно-смородиновый чай, а после, подхватив с подлокотника Янову плюшевую повязку с кошачьими ушками, натягивал ее на собственную голову и хаотично раскладывал на лице ломтики огурца толщиной с палец. Так отрешенно реагировал на ее растянувшуюся от уха до уха глупую улыбку. «После уток мне уже пофиг. Туса пижамная же ж… Хочешь?» Так аккуратно, стараясь не коснуться, забирал обмякшего Яна с затекших коленей, взваливал на плечо и нес наверх, лишь фыркая в ответ на испуганное бормотание увязавшейся следом паникерши, которой казалось, что навернуться с такой крутой лестницы проще простого и что она их двоих, катящихся кубарем, точно не остановит. Так тактично пропускал вперед, когда они в потемках едва не столкнулись в дверях комнаты на втором. Так филигранно уворачивался от протянутого градусника и кашлял при этом как туберкулезник. И так по-приятельски безыскусственно, с толикой еле уловимого ехидства, благодарил за «зачетную вечеринку» и отпускал восвояси. Наказав Жуже проводить до дома.          Словом, вел себя так, будто узрел ее стены воочию и принял диспозицию как должное.             Ну, приди, пожалуйста…         С чего бы ему приходить? Нужно отработать последние дни и передать дела. Миллион дел.         Зачем приходить? И к титулу «друга», которым он ее недолго думая наградил, не стоит относиться серьезно – это все так, для красного словца. Каждый раз, когда он так ее называет, в его голосе ей чудится ирония. «Друг»…         Не за чем. Сказал же, что в состоянии позаботиться о себе сам.          Вообще-то, она очень старалась не изводить требованиями и вести себя как садовая мышка. И, вообще-то, они вполне мирно все это время сосуществовали, а видеть его с подвернутой под бедро ногой в кресле перед монитором стало так привычно, что однажды она поймала себя на ощущении, будто смотрит на эту картину всю жизнь. Оказалось, что, когда он работает, то не замечает вокруг ничего, и в такие моменты за ним можно украдкой подсматривать. Она убедилась, насколько сосредоточенным и молчаливым, погруженным в процесс он может быть. Но иной раз как очнется, как взглянет – и сразу мерещится, будто думает об одном: о том, что кто-то здесь вконец оборзел по чужому дому шастать, как по собственному, спасибо, что не в пижаме. И слова никакие не нужны, достаточно обжигающего взгляда. «Сень, я сам». «Сень, не парься». «Сень, расслабься». «Может, вам погулять, Сень?» «Ты как мамочка, Сень». «Спасибо, но не стоит, Сень».          Сень, отвали.          Не придет. Посмотрела бы она на себя, если бы по ее дому неделю кряду шатался абы кто.          Хватит!         Книжонка летела красиво – аж до крыжовника, — шелестя истрепанными страницами. Ровно через секунду Еся пожалела о своем импульсе, однако доставать жертву собственных психов из «тернового куста» не поднялась: пусть там и валяется, пусть не мозолит глаза и не напоминает. Пусть зарядят ливни, и размочат бумагу, и похоронят брошюру в недрах колючего кустарника на вечные веки. Не пойдет доставать. А пойдет она…          Схватила со ступеней ноутбук и набросала в черновиках: «Внимание! В финальном поединке объявлен победитель!»           И ведь ей даже не придется стараться, чтобы подвести к дурному исходу. С такими загонами, как у ее «девочки», это самый предсказуемый, самый логичный финал. Просто запрети ей слушать желание сердца. Загони в квартиру и замуруй там заживо в приступе самоедства. Вестимо, великое чудо не снизойдет с небес на ту, что, отгородившись от него подушками и одеялами предубеждений и самоограничений, стенает на диване.           Но хотелось ведь другого…         Сама себя с ума сведет. А вдруг уже? Ей надобно одного, а через минуту – прямо противоположного. Она обвиняет себя, потом его, затем – снова себя. А вдруг так дебютирует болезнь?          Нет, это не болезнь, это просто в отчаянном поединке между неоправданной надеждой и въевшимся страхом объявлен закономерный победитель. А проиграл… Главный проигравший почему-то… улыбчивый, теплый мальчишка… Дело дрянь.         Мысль о том, что в бою жертвы с самой собой пострадает ни в чем не неповинный, отозвалась взметнувшейся волной тревоги. Немного помешкав, Еся стерла из документа следы своей слабости, и пальцы беспомощно застыли над клавиатурой в ожидании подсказок, идущих из глубины нутра. Но нутро хранило упорное молчание. Разумеется… Как наполнять сердца светом, когда у самой полный раздрай что в душе, что в голове? Когда ты ничегошеньки не понимаешь и каждый шаг сотрясает почву под твоими ногами?         Господи, зачем она вообще связалась с этой аркой? Насколько проще было бы ограничиться дневником и не пытать подчиненное прихотям жизни вдохновение. Зачем?          Потому что терапия. Входя в густую тень арки неуверенной поступью, она пыталась вернуть веру в себя и людей. И у нее получалось ведь, получалось! Походка стала тверже. И теперь вот так, на полпути, откатить?       А еще Кир сказал, что свою судьбу она вершит сама...         Мягкий гул мотора и стихающий шорох шин по гравию заставили оторваться от девственно пустого листа и скосить взгляд на дорогу, а в следующую секунду сердце замаршировало.          Пришел!          Точнее, приехал. Не важно! Кир! Она заметила цвет крыла, и ураганный ветер стих, как не было. Может, он собрался в город и решил заглянуть по дороге… Или… Да какая разница?.. Главное, таки не достала его. И про «друга», значит, не пустое. Ведь так друзья и поступают – интересуются, не нужно ли чего купить. Да?         Впоследствии воспроизвести события одной минуты получится лишь частично. Помнит, как, бесконтрольно заулыбавшись, отложила ноутбук на ступеньки и в облегчении взлетела на ноги. Хлопок двери и как чуть не бежала к калитке. Перекрывшую обзор охапку бордовых роз. Как падала в пятки душа, а вслед за душой – глупое-глупое сердце.         Помнит смешливое:         — Какой прием…            Это помнит. Дальше – бездна.  

.

.

.

        Как ей удалось выбраться из ямы к свету, один Бог знает. Сколько времени ей на это потребовалось, лишь Бог знает. Еся попятилась назад, чувствуя, как из-под ног уплывает земля. Почему ей даже в голову не пришло?.. Ведь она же предвидела, чувствовала, ей же снились эти длинные черенки. Ведь Он же предупреждал, говорил ждать сюрприза. Сама Вселенная устала ее предупреждать…          Ладонь машинально схватилась за запястье, за браслет, будто ища в нем спасения или хотя бы опоры. Кожа ощутила привычные выпуклости бусин и узелков и маленький костяной кусочек – белую уточку, которую она за время носки уже успела истерзать. Мысли испуганно метнулись в сторону Яна: сердце взмолилось, чтобы он не объявился в ближайшее время. А в мозгу поплыло и закружило. Она потратила столько времени на то, чтобы морально подготовиться к этому моменту, свою обличительную речь она репетировала десятки раз, она знала все, что скажет ему в случае, если он посмеет вновь ворваться в ее жизнь и вот так же нагло улыбаться, и вот так же подкрадываться к ней, и опутывать ее сознание своими сладкоголосыми речами, как ни в чем не бывало, как всегда. Она потратила столько времени, чтобы подготовиться и дать ему решительный отпор, но в голове гудит звенящая тишина. Язык отнялся, и только сердце колотится о ребра так, словно от того, удастся ему вырваться или нет, зависит его, сердца, жизнь.         Отступать некуда.           — Что ты здесь забыл? — застыв посреди дорожки, прохрипела Еся. В горле мгновенно пересохло, ладони взмокли, а коленки дрожали.         Чур тебя…         С момента их последней встречи год назад он изменился внешне. Обычно покрытые трехдневной щетиной скулы и подбородок были гладко выбриты, а привычный «бокс» превратился в модельную стрижку. Еся неважно разбиралась в тряпках, но все, что он на себя сегодня напялил, кричало о благополучии, начиная с кроссовок тысяч за сорок и заканчивая часами, стоимость которых страшно представить. Серые глаза за стеклами очков в широкой оправе – а ведь раньше он их не носил – смотрели победоносным взглядом хозяина жизни. Каждой клеточкой себя он источал радушие и уверенность, в то время как ее уверенность вытекла из нее в секунду, когда она осознала, что видит русые волосы, а не каштановые, сбитую фигуру, а не поджарую. Когда поняла, что перед ней, черт возьми, «миллион алых роз». Только один человек в ее жизни способен на такие ослепляющие, одурманивающие жесты.            — Сердечко твое, родная… — мягко улыбнулся Олег. — Оно не бьется рядом, и мне ужасно плохо. Каждую нашу минуту вспоминаю…          Плохо?          Да, пожалуй, в это Еся даже готова поверить. Конечно, ему плохо – от того, что рухнула его самооценка и пострадало чувство собственной важности, от того, что Мальвина заставила Карабаса-Барабаса почувствовать себя ее недостойным, в то время как все должно быть ровно наоборот – в его картине мира это дешевая марионетка должна понимать, что не достойна оказаться в его руках. Это глупая кукла должна корить себя за пустоголовость, глядя на ворох его достоинств. Конечно, ему плохо – от того, что он смотрит на себя глазами окружающих и видит проигравшим. Карабасу-Барабасу плохо, что Мальвина взбесилась, сорвалась с крестовины и контроль утерян.         — А хорошо тебе, когда оно бьется в конвульсиях, да? — выдавила Мальвина из себя.          Ошибка, Еся.          Голос ее не слушался, предательски падая в ямы, а охапка роз со спрятанной в недрах бирюзовой коробочкой гипнотизировала, отвлекая внимание от охотника. Она неважно разбиралась в брендах, но самые известные, конечно, идентифицировать могла. На этой коробочке чернели буквы латиницы. Есе думалось, что даже в первый месяц их отношений букетики он таскал таки поменьше. И что сюрпризов они в себе не таили.         — Приятно слышать, что способен довести тебя до конвульсий, — делая шаг вперед, двусмысленно усмехнулся человек, не оставивший внутри камня на камне. — Выходит, я все-таки тебе дорог.          Земля плыла из-под ног, и, пытаясь удержаться на поверхности, Еся выше вздернула подбородок. Интересно, на данном этапе она в его списке дурочек – которая? Ответ очевиден: нет, не та, которая надежно сидит на привязи прирученным ослепшим щенком. Не та, которую он со скуки взял в оборот и которая теперь преданно ждет, когда в разгар очередной личной драмы он вспомнит, кто именно всегда его понимал. А та, власть над которой необходимо во что бы то ни стало вернуть, указав ей на ее место – у ног. Не может рука уйти от хозяина – не может, и все тут! Ну, не секс же он явился сюда покупать – у него целая прорва готовых отдаться за одну лишь чарующую улыбку.         — Был. Пока я не поняла, какое ты чудовище, — отступила она в тень дома.         Ошибка, Еся.           — Это ты виновата. Ты свела меня с ума, и я перестал себя контролировать, — склонив голову к плечу, миролюбиво усмехнулся Олег. — Я?.. Конечно, всегда виновата я… — И продолжаешь сводить. Выглядишь потрясающе, похудела и без очков преобразилась, — взгляд его наполнился неподдельной болью и страданием. — Ехал сейчас, и опять нашу песню включили. Помнишь? Не могу ее больше слушать, все время переключаю.         Песню?.. Пытаешься поднять во мне эмоции, чтобы дальше я все сделала сама?..          — Она напоминает, как ты любила положить голову мне на колени и смотрела так внимательно… Вглядывалась все… Мне нравилось… — ностальгически продолжил он. — Как ты всегда меня ждала… Какая ты уютная и жаркая… Такая добрая и чуткая… Настоящая женщина, которая делала дом домом. А я этого не ценил, я был дурак. Теперь там холодно и не хочется быть, — Замолкни… — Чувствую себя неприкаянным после того, как ты… Как ты все перечеркала, — укоряющий взгляд пронизывал насквозь. — А сейчас смотрю на тебя и понимаю, что без тебя никуда отсюда не уеду. Давно уже должен был за тобой вернуться, давно должен был заглянуть в твои глаза, увидеть ответ и убедиться. Но ты меня бросила, и я… Я не мог с этим примириться. А теперь все вижу…         Ясно – сегодня Олег выбрал роль влюбленного, готового простить все ее чудовищные прегрешения паиньки. Понявшего, что и сам нашкодил, раскаявшегося мальчишки. Противостоять его парализующим сознание интонациям и проникновенному, немного заискивающему взгляду было, как всегда, сложно. Он годами использовал их против нее. Годами заставлял верить в искренность сказанного. Годами с толком, с расстановкой стирал ее личность и ее чувства, превращая живого человека в безвольную тряпку.         — И что же ты там видишь? — прошелестела Еся.          Ошибка, Еся…         Понимала, что совершает промах за промахом, вступая с ним в диалог, который может кончиться его триумфом. Что каждый ее вопрос дает ему веский повод думать, что ей не все равно, что живы и обида, и боль, и память, и привязанность, и атаковать, и прессовать, и цепляться за эмоции, и вытягивать их из нее, и раскручивать эту центрифугу. Но вот в чем дело: молчать легче, когда вас разделяют километры, а соединяют провода. А когда вы стоите вплотную друг к другу, когда ты загнана в угол и спрятаться негде, молчать ­– невозможно, ведь это воспримется как знак согласия. Ведь он трактует по лицу, и все, что ты можешь – опровергать словами. Парадокс: при этом каждое твое слово, каждая проступившая в глазах эмоция играют против тебя. Ты проигрываешь заранее. В любом случае.         К этому моменту Олег оказался слишком близко, настолько, что ноздрей коснулся хорошо знакомый запах – все тот же кедровый запах иллюзорного счастья и вставшей на пороге смерти. Олег оказался близко настолько, что там, под мочкой его уха, стал различим небрежно стертый мазок. Она неважно разбиралась в оттенках помад, но этот бы определила, как «пыльную розу».         Ошибка, Олег.         — Вижу, что ты до сих пор меня любишь. Не обманывай себя, это глупо, — запрокинув голову и глядя теперь чуть свысока, вкрадчиво продолжил он. Тембр его голоса стал чуть выше, а улыбка – шире. Всем собой он транслировал уверенность в собственной правоте прямо в ее мозг. — Я всю дорогу мечтал, как тебя обниму. Давай попробуем снова, последний раз… Ты не пожалеешь, обещаю! Ну, хочешь, поклянусь? Матерью поклянусь? Собой? — Олег нашептывал свои заклятья, а Еся внимала им, не в силах пошевелиться и отвести взгляд от смазанного пятна там, на шее, под мочкой уха. Ей же не кажется? Нет? Это ведь не раздражение от укуса или бритвы? Это ведь… Или?.. — Я ни о чем больше не могу думать, у меня клин на тебе сошелся. Я работал над собой ради нас, честное слово. Даже к психологу походил, хотя ты знаешь мое отношение к этим шарлатанам. Вот до чего ты меня довела... Кстати, — вдруг запнувшись, Он протянул ей цветы, — с днем рождения.       ... ... ...        Ну ты и сволочь… Изменившаяся…          Отшатнувшись, Еся втянула в легкие нагретый воздух. Грудная клетка, казалось, вот-вот разойдется на стыке ребер от чувств, что разрывали очнувшуюся душу. Такую гремучую их смесь она не испытывала давненько, пожалуй – никогда. Покидая его квартиру среди февраля, она не испытывала ничего, ведь пустота пуста. Скрываясь от него за плотно задернутыми шторами и дверями арендованной квартиры, боялась сломаться и до чертиков боялась его. Прошло полтора года, она едва начала дышать, она уже фактически успокоилась, почти простила себя и отпустила их отношения. Вновь открыла вере путь к сердцу. И вот... Их разделяет в лучшем случае метр, он поймал ее, ей некуда бежать. И звонкий вакуум и дикий страх в ней соседствуют с истовой яростью. С днем рождения? С днем рождения?! А может, с днем похорон? Он ведь даже на могилку не придет. Все, что ему нужно – внушить, подчинить, вернуть власть и уверенность. Он добивается одного: чтобы она пала, вновь свернувшись калачиком у его ног.         Тяжко вздохнув, Олег поджал губы и нахмурился:         — Так и знал, что даже в такой день никого здесь не найду, — оглядывая участок, разочарованно протянул он. — Все так же одна… Все никак не можешь меня забыть… — рот растянулся в покровительственной улыбке. — А ведь я твой шанс, последний, родная. Часики тикают, ты не молодеешь, вот и еще год прошел… В средние века в этом возрасте уже умирали. Мы должны быть вместе. Детишек заведем… Они будут резвиться на этой полянке… Ты будешь прекрасной матерью моим сыновьям.         Хватит…         — Я не одна, — прикрывая глаза, процедила Еся сквозь зубы. — Я не одна. Не одна! — И – ты промахнулся с датой.         — Сегодня третье, — раздался его недоуменный выдох.         Вот именно.          — Есь, не гони, — снисходительно усмехнулся Олег. — Не делай из меня дурака, — Это ты из меня дуру не делай — Ты тут в одиночестве совсем головой поехала? В паспорт свой загляни.          Не надо. Пытаться. Заставить меня. Сомневаться в собственной адекватности!         Распахнув глаза, Еся выдавила из себя вымученную улыбку и протянула руки к цветам:         — Ладно, хорошо, ты прав. Давай.         Олег облегченно заулыбался, и увесистый букет перекочевал к ней. Тыкнулась носом в крепкие бутоны, мысленно прося у них прощения. Жаль, без шипов… Букет и коробочка отлетели маршрутом, уже проторенным книгой по хиромантии, серые глаза за стеклами очков восторженно распахнулись, ладонь со всей дури впечаталась в непривычно шелковистую щеку, и Еся отскочила на добрый метр, готовясь защищаться.         — Оставь меня в покое! Понял?! Бабе своей презентуй! Не приближайся!         Нет, он не понял. Шаг. Лоб обдало потоком теплого воздуха, сердце сорвалось и упало, периферией зрения фиксировала, как его кисть движется к ее щеке…         — Какой пожар, — хрипло пробормотал Олег. — И ты еще пытаешься что-то мне доказать? Любишь. И поверь, лучше меня нико…         —  Малыш, молока в магазе нет, — прорвался к сознанию бодрый голос. — Так! А это еще кто?!         Что?... Боже…          Только не это… Нет…    

***

        …утомляет, раздражает, опять же – лишние проблемы... Зачем?.. Зачем, чтобы сердце еще чем-то тревожилось? Спокойствие нужно, спокойствие…         А это лето говорит: «Аверьянов, чесслово, забудь уже про спокойствие». Или это Тимур в башке говорит? Или это не Тимур, а он сам с собою говорит? Да какая разница? От перемены мест слагаемых сумма не меняется: спокойствие ему нынче только снится.         На этот раз терпения хватило на жалких двое суток. Открыл глаза на третьи и понял, что за ночь что-то внутри лопнуло перекачанным шариком. Затопившая дом тишина стала давить, а к вчерашнему полудню – угнетать, обездвиженный воздух – тревожить, а длительное отсутствие перед глазами объекта для наблюдений – вызывать досаждающий зуд где-то там, непонятно где, сразу везде.         И вот, пожалуйста, – чешешь проверить, жива она там вообще или где.          Нет, ну а что? Оставила заявочку на дружбу? Ее рассмотрят со всей ответственностью и возьмут исполнение на контроль. Будь готова к незваным гостям, которые могут прийти по твою душу в любое время суток – по велению собственной. Прийти, усесться на скамейке и затребовать общения. Ответные визиты не возбраняются, напротив – приветствуются. Оставила заявочку? Будь готова терпеть навязчивое присутствие, язвительные комментарии, дебильные шутки за триста, нескончаемый бубнеж и смену настроения по тридцать раз на дню. «И вообще». Оставила заявочку? Тогда ты попала, сама напросилась. В этот раз он и предлога не нашел навестить. «Соскучился» считается?          Теперь – считается. Нет, это вообще нормально? Неделю наворачивать круги с градусником, шипучкой и медовым молоком, обнимать вниманием и заботой, а потом бесследно исчезать в тумане дней? Нормально это – наполнять затхлую келью дыханием жизни, по вечерам заманивать на кинопросмотры чего бы то ни было (и чтобы непременно в уютной интимной темноте), фыркать над его (весьма сомнительными) остротами, рассекать перед носом в плюшевой пижаме, а затем отскакивать на километр, заставляя подозревать, что вся минувшая неделя привиделась в горячечном бреду? Это нормально – греть, распаляя до еле терпимого, доводя температуру до едва выносимой, а после сталкивать в ледяную прорубь? Русские бани он не любил никогда.         Возможно, представления о дружбе у него какие-то искаженные, но уж какие есть. Возможно, она считает, что никто никому ничего не должен, но если действительно так, то позвольте возразить. Возможно, стоит ей как-нибудь при случае процитировать одну известную повесть-сказку. Взяла моду! Эти игрища в ближе-дальше уже порядком достали.         Он уже и сам себя порядком достал. В какой-то момент реально показалось, что все дело в жа́ре, который сварил не только кровь, но и мозг. Но тоскливые пустые дни показали, что напрасно радовался. Просто человек изо дня в день находился поблизости, и ты вошел в состояние дзена, который ошибочно принял за исцеление от белой горячки. Однако стоило ей в очередной раз пропасть с радаров – и вот опять: здравствуйте, добрый вечер, давно не виделись.          Господи, как же не хватает Тимура! Голос в голове продолжает подзуживать, науськивать и философствовать, звуча теперь круглосуточно, но ведь голос – это совершенно, совсем не то! Если бы Тим был жив, Кир бы по такому экстраординарному случаю навестил бы его сам. Приперся бы вот так же, без приглашения, плюхнулся бы на кухне на свой стул и спросил: «Это что и что с этим делать?» И Тимуру бы лишние пояснения не понадобились. Тимур бы достал из холодильника две «нулевки», облокотился о подоконник и, склонив голову к плечу, окатил взглядом-рентгеном с макушки до пят. А сказал бы, вероятнее, что-нибудь вроде: «Неужели я дожил до этого знаменательного момента?»         Не дожил.          «Но если бы дожил, сказал бы что-то вроде, угу», — очнувшись, подтвердил Тим. И усмехнулся, сложив ощущение, будто идет рядом, покорно подстраиваясь под нетвердый шаг своего братца. Надо же… Сколько Кир себя помнит, это ему всегда приходилось подстраиваться под шаг Тимура – и в семь лет, и в двадцать семь, потому что передвигался тот стремительно. Все изменилось.           Не факт, что это «тот» момент         «Тебе лишь бы спорить», — пожав плечами, фыркнул Тим.         Разумеется! Разумеется, ему лишь бы спорить! С тех пор, как Тимур ушел, оставив его влачить существование в глухом одиночестве, «разговаривать» спокойно удавалось лишь в редкие моменты внутреннего умиротворения. В основном же все кончалось нападками. Не мог Кир простить и отпустить. И подвергал сомнению каждый озвученный братом тезис и каждое имеющее право на жизнь утверждение, и высмеивал, и противился, и возражал, и отказывался соглашаться с буддистским взглядом на все подряд. Это видение Тима в могилу свело! Бросил, а теперь советы раздает.               Факт, что знаменательным его не назовешь         «Ну, а каким?» — снисходительно уточнил Тимур. Внутренним взором Кир видел, как он вновь повел плечами, будто желая донести: «Спорь не спорь, я останусь при своем».         Хорошо Тимуру говорить: все у него всегда было просто, а изменения он принимал стоически, не пытаясь вернуть поток в прежнее русло или хотя бы попробовать найти объяснение происходящему. На любой фокус судьбы реагировал одинаково: «Не ссы, прорвемся», – без лишнего сопротивления принимая свершившееся, подстраиваясь под изменившуюся скорость реки и глядя на ожидающие впереди крутые пороги с хладнокровием просветленного монаха и мужеством бесстрашного воина. Таков был Тим. Но Кир не таков.           Что хорошего, когда душа не на месте? Все начинает сыпаться…          «Зато как бодрит»             Это да, еще как. Мог он от себя ожидать, что нацепит на башку плюшевые ушки, а на физиономию – нарубленный огурец чисто ради мимолетной улыбки едва знакомой девчонки? И будет себя при этом чувствовать как последний имбецил и всемогущий колдун одновременно?       Не мог.         «А я о чем, — уловив внутреннее согласие, встрепенулся Тимур. — Мир способен удивить. Если, конечно, ты ему откроешься и позволишь такое с собой провернуть. А когда двигаешься по четко нарисованной карте, какие сюрпризы? Предсказуемо, скучно… И ты так жил».         А ты жил иначе… И где ты теперь? А?!         Почувствовав, что не на шутку завелся и, стало быть, места назначения достигнет во взвинченном состоянии, что крайне нежелательно, Кир попробовал откатить.        — Вот скажи мне, в чем сила, брат?         «У каждого она своя, — немного подумав, все так же спокойно изрек Тимур. — Одной для всех нет»         Красиво извернулся         «В твоем случае, думаю, в понимании. Где ты понимаешь, там твоя сила и твоя правда. Тебе надо четко знать, куда и для чего ты идешь, что впереди. Тебе в принципе надо все знать и понимать, тогда ты будешь чувствовать себя уверенно. Ну, и видеть, что и тебя понимают и принимают. Таких людей вокруг мало»         Ты был…         «Свято место пусто не бывает», — усмехнулся Тим.         Ой, все!         «Заметь, как яро ты сопротивляешься, — проигнорировав всплеск раздражения, все тем же голосом Будды в нирване произнес Тимур. — Это потому, что до сих пор не понимаешь, куда и для чего теперь идешь. Цель выглядит весьма сомнительно, смысл ее не ясен и путь к ней тоже, это до сих пор не твоя правда, и принять ее ты боишься, потому что тогда потеряет вес правда другая – все то, во что ты так верил и к чему стремился всю сознательную жизнь. Хуже того, прежняя правда может оказаться иллюзией и рассыпаться, братиш, превратиться в пшик. Вот это-то тебя и пугает, и заставляет упираться».         В психологи тебе надо было подаваться, а не в строительство         Он там победоносно рассмеялся, а Кир в смятении достал из кармана завибрировавший телефон.   15:30 От кого: Санек: Ты где?! Нас ддосят. Жостка!         Да пох   15:31 Кому: Санек: Отбивайтесь! Стульями подоприте двери!         Не без злорадства хмыкнул. Отработать оставалось каких-то два дня, и почему-то чем ближе к часу Х, тем фиолетовей Киру становилось на проблемы компании. Нет, он вовсе не злопамятный, просто память у него хорошая и добрым он себя не назовет.         «Думать о ваших отношениях как о дружеских ты еще, так уж и быть, согласен, но давай начистоту, братиш…»         Я тебя не слышу          «Когда это дружба была поводом забить на святое? — не унимался голос. — Не припомню такого»         Не всекаю намек         «Да-да, не всекаешь. Вот зачем ты туда сейчас прешься?»   15:32 Кому: Санек [аудиосообщение]: Сань, я не у компа и ранее чем через час не буду. Не мне тебе рассказывать, что делать. Проверьте уязвимости сканером, бэкапнитесь, обновите библиотеки. Отфильтруйте пакеты по гео-признаку.   15:33 Кому: Санек: Помолясь.          «Лучше сам помолись. За упокой своих железобетонных конструкций»         — Тц!         Да прекратится этот диалог хоть когда-нибудь? Или ему теперь всю жизнь слушать собственные воспаленные бредни? Нет, вряд ли. Наверняка мощные препараты способны избавить от подобного развития событий. Ну, поваляется месяцок в дурке, а там глядишь – и полегчает…         Свернув, наконец, с Солнечной, Кир запихал телефон в карман с твердым намерением в ближайшее время не изымать его на свет божий, пусть от вибрации хоть разорвется. Сейчас есть дела и поважнее, чем до усёру спорить с философом, чей голос без капли смущения продолжает звучать в его черепной коробке (заметка на полях: записаться к врачу по возвращении в Москву), или объяснять команде профи, как защищать свой продукт при ddos-атаках, пока безопасники делают основную работу.          Поважнее – это день рождения, конечно. На дни рождения у нормальных людей принято дарить подарки. Однако, во-первых, он в их подборе не силен, потому как тренировать фантазию было особо не на ком. Во-вторых – информация застала его врасплох, спасибо хоть, что не в виде свершившегося факта. В самом деле, зачем ей сообщать ему о таких мелочах? В-третьих – времени у него с Янчиком, как выяснилось, в обрез, всего пять дней, за которые надо сгенерировать идею и ее реализовать, так что тянуть резину – глупость.         Вот за этим и прусь. Надо уточнить         «Конечно. За этим и прешься…»         Заткнись, Тим         Если бы накануне он совершенно случайно не застукал Янчика корпящим над новой картиной, так бы и не узнал. Подозрения возникли, когда Кир заметил, что портрет своего друга Сени Ян вырисовывает уже битый час, в то время как обычно малюет грандиозные полотнища за пять минут. Окрепли, когда малой, дважды проигнорировав уточняющий вопрос, со всей аккуратностью сложил лист вдвое, и зацементировались в бетоне, когда, тяжко вздохнув над своим, без сомнения, самым шедевральным творением, пожаловался, что не умеет писать. Только и оставалось, что воспользоваться моментом и прибегнуть к мелкому, почти невинному шантажу – взяв в руки карандаш и чистый лист, выкатить маленькому партизану предложение, отказаться от которого тот попросту уже не смог. А именно – спросить, что именно хотелось бы написать, собственно, написать и предложить аккуратно перерисовать буквы. Далее дело техники: уточнить, когда дарить будет. Получить ответ: «В пятницу». Путем нехитрых вычислений определить дату.          Идей, как поздравить – примерно ноль. Откуда им взяться, если Еся своим молчанием показывает, что отмечать не намерена или намерена, но как-нибудь без них. Или предполагается, что претендующие на дружбу лица сами должны провести разведку боем и обо всем позаботиться?         Черт знает! Понятно только, что подарок нужен – хотя бы на память. При мысли о том, что все хорошее когда-нибудь кончается, а номера телефона так и нет и, судя по всему, не предвидится, настроение резко испортилось (пробило дно).         Пустая Родниковая улица предстала перед Киром как на ладони, и в ногах неожиданно появилась слабость. Там, в паре сотен метров, на изгибе дороги, находится пункт назначения. Сердце пару раз дернулось в предвкушении встречи, тело в нерешительности застыло, а в голове неожиданно возник спасительный вопрос, не закончилось ли у Яна молоко, а у него – сигареты, и не надо ли ему по такому случаю прогуляться до магазина. Память подсказала: еще два пакета и полпачки. Вздохнув, Кир отправил руки в карманы брюк и двинулся намеченным маршрутом.         «Так и не понимаешь, куда и для чего идешь. Но не идти уже не можешь и напрягаешься», — включилась в голове уже звучавшая пластика.         Ее заглушил шорох шин, и Кир на автомате перевел взгляд на перекресток, которым заканчивалась Центральная – главная транспортная артерия СНТ. Шум мотора звучал все громче, а через пару мгновений его изумленному взгляду предстало собственное авто.         Не понял…         Не то что Шкода Кодиак – редкая в этих краях машина, но в уникальном бензиново-синем выкрасе ее встретишь нечасто. Свою, например, ему пришлось ждать из Европы. Не потрудившись включить поворотник, водитель лихо повернул направо, а Кир, чувствуя, как растревожилось вдруг сердце, вновь застыл среди дороги, прослеживая дальнейший путь близнеца своего железного коня. Во всей этой ситуации определенно было что-то, но что именно, с полпинка понять не получалось.         За вагончиком, стоящим аккурат напротив Сениного участка, авто затормозило и запарковалось, а еще спустя пару секунд передняя дверь открылась, и показался водитель. Разглядеть этого кента с нескольких сот метров возможным не представлялось, в отличие от огромной охапки красных роз, которые тот достал из салона. Еще мгновение – и визитер уверенно прошествовал в сторону ее участка и вошел в калитку.          Нет, это не покатилось по плитке выроненное кем-то ведро, не работает газонокосилка или бензопила. Вокруг стоит идеальная, лишь природе свойственная тишина. А гром и грохот раздаются внутри, уничтожая намерения.         «Че стоим?» — насмешливо поинтересовался Тимур. Если бы Тим сейчас действительно был рядом, то достал бы сигарету, прикурил и с выжидательным прищуром уставился на него. Он бы смотрел терпеливо и внимательно, не произнося более ни слова, но уголок рта приподнялся бы в ироничной усмешке, призванной продемонстрировать истинное отношение к ситуации.          Я не вовремя         «Но что-то не так», — любезно подсказал Тимур. Если бы он сейчас был рядом, то сделал бы затяжку и нашел, на что опереться. Он бы ждал реакции своего тюфяка-братца столько, сколько потребуется, не сводя с него пристального взгляда. И лишь ветерок игрался бы с отпущенными кудрями.           Да         «И что же?»         Не пойму         Но если бы реакция его не устроила, он не успокоился бы, пока не добился бы «правильной».         «Ну, так иди и проверь», — припечатал Тим. Если бы он был здесь, то растянул бы губы в дьявольской подбадривающей улыбке, означающей, что иного исхода для сложившейся ситуации попросту не существует. Без вариантов.         Не вовремя         «Ты чувствуешь, что что-то не так. Значит, не так. Иди. Убедись, что это лишь игры твоего воображения»         Защищай, что дорого, да?         «Сам сказал»         Зараза! Разглядывая багажник по-хозяйски запаркованной у вагончика Шкоды, Кир думал о том, что к этому моменту здравый смысл абсолютно точно окончательно с ним попрощался, еще и отсалютовав на прощание. Не стихающий голос укреплял в подозрении, что поехавшие с зимы шарики за ролики взяли неостановимый разгон к подножью его опор. Однако ощущение неправильности его не оставляло, наоборот, усиливалось ежесекундно и жгло теперь грудную клетку. Причем ответ находился на самой поверхности, прямо перед глазами... Но какой?..          «А что это была за странная тетя?» — пропищало сознание тоненьким голоском племянника.         Странная…         ...А ведь неоднократно возвращался к той абсурдной ситуации мыслями, и так вертел их с Сеней первую встречу, и эдак, в надежде найти адекватное объяснение ее неадекватному поведению… На днях или раньше – месяца не прошло – был почти как в своем имени уверен, что ей действительно что-то или кто-то угрожает…         Это же наверняка оно… Оно.         Есино апрельское приветствие к июлю оказалось погребено тонной свежих впечатлений и рабочими завалами, и теперь, медленно двинувшись вперед, Кир пытался воспроизвести всю сцену по мгновениям и ролям. Ему нужно две-три минуты, чтобы дойти до калитки, и за это время лучше бы вспомнить ее слова дословно. Он пытался. В тот погожий весенний денек звучало что-то вроде: «Какой ужас…» А до этого, кажется: «Обозналась…» Как-то под куполом усыпанного далекими звездами неба она мимолетом упомянула про «пузико», которое «выели», про «рожки да ножки» и что ей «хватило». Только вроде не говорила, сколько времени минуло с тех пор. А всего несколько недель назад его внезапное появление привело ее в такой ужас, что он и сам испугался. Тогда Еся объяснила все собственной «паранойей». Судя по всему, «паранойя» передвигается на бензиново-синей Шкоде, неплохо зарабатывает, цвет волос имеет русый, а намерения…         «Что тебе от меня надо?!»         Намерения неизвестные, но так или иначе Сеню не устраивающие.         В правдоподобности свежей версии Кир укреплялся с каждым шагом, что становились все шире.          Главное и основное: в апреле Сеня разъяренной фурией налетела на его машину, перепутав ее с машиной, которую прямо сейчас глаза видят перед собой. И ощущений от этой встречи хватило на месяц. Как он мог забыть безумный блеск ее глаз, эту необъяснимую, безудержную ярость, что сменилась подлинным смятением? На шорох шин за спиной не реагировала из-за затычек в ушах, сто пудов.          Дополнительные штрихи: рядом с ней он никогда никого не видел, и никто к ней этим летом не приезжал, иначе Ян бы наверняка доложил.          Маленький нюанс: от тревоги заклинило грудь.          Вывод?         Он не знает, рада ли Еся видеть своего гостя сегодня, но очень надеется, что все еще нет.          И ветер в спину подталкивает убедиться в своей правоте. А Тимур молчит.  

.

.

        Вот это полет… Какой удар… Воу! Же-е-есть…         — Оставь меня в покое! Понял?! Бабе своей презентуй! Не приближайся! — отскакивая от мужика на метр, закричала Сеня. И внутри в тот же миг взорвалось ликованием. Отшила! Впрочем, посмаковать сцену времени не хватало. Взгляд метался с объекта на объект, мозг, отбраковывая идеи одну за другой, искал и не находил единственно верной тактики, а тело существовало в отрыве от сознания. В данный момент внутри клокотало, ноги уверенно заносили прямо в калитку, глаза неотрывно следили за каждым движением неприятеля, а рот уже открывался.           Руки убрал, мудила!         —  Малыш, молока в магазе нет… — неожиданно для себя самого выпалил он. — Так! А это еще кто?!         Какой взгляд, мать моя женщина… Господи…         На него воззрились две пары глаз. В одной, цвета лесного мха в тени ветвей, Кир явственно узрел отсутствие осмысленности и помноженный на десять неизбывный ужас, что уже видел двумя неделями ранее. Вперемешку со смятением. Напуганная, кажется, до полусмерти, Еся тем не менее пыталась держать оборону, и Кир пока не мог понять, нуждается ли она в помощи (конечно, да). А удивление в глазах нареченного врага сменялось пренебрежением, подчеркнутым кривящимися губами и насмешливо вскинутыми бровями. Кем бы ни был этот говнюк, он был килограмм на десять побольше и шире в плечах. Зато на голову ниже. Русоволосый, надменный, скуластый. Разглядывать внимательней много чести.          Что ж, роль мозг утвердил без согласования с хозяином. А может, и согласовав, да только Кир момент не отследил. А поскольку дебютный выход уже состоялся и, судя по слегка перекошенной физиономии Есиного визави, был принят на ура, придется в свою роль вживаться. Ладно, вживаться мало – без бурных аплодисментов он с подмостков не уйдет. Застывшие над оправой имиджевых очков брови и Есино ошалелое молчание при полном отсутствии любых признаков возмущения подстегивали продолжать в том же духе. Быстро обогнув мужика слева, Кир подмигнул другу Сене. В приклеившемся к нему взгляде плескались детская беспомощность и кристально чистое недоумение.         Ну, еще бы. Исполняется только сегодня, для единственного зрителя. На бис точно не позовут.         — Чем помочь? — вставая к Есе вплотную, приторно любезно поинтересовался Кир у Есиного гостя. — Заблудились? Понимаю. Я первый раз тоже заблудился. Помнишь, солнышко? — повернулся он к ней.          Накинутая на губы улыбка, как Кир надеялся, должна была выйти плюс-минус нежной. Хотя где нежность, а где он. Отсылка к первой встрече должна была напомнить ей нюансы той встречи и стать сигналом, что в ситуации он плюс-минус разобрался. А выбранное обращение – подсказать ее роль, если сама она до сих пор ее не осознала.         Фиг там.         Задрав подбородок, вся сжавшись, Еся глядела на него не мигая – как мышка на удава: она явно до сих пор не понимала, что за сцену ей предлагается сейчас одухотворенно разыгрывать, но хотя бы не влепила такую же смачную пощечину, что и своему обидчику. Мертвенно-бледные губы приоткрылись, но звук почему-то не шел. Что же… Все плюс-минус ясненько.         Потерпи еще чуть-чуть ради результата…         Левая рука, проскользнув под безвольно опущенной Есиной, устроилась на узкой талии, и внутри бахнуло. Подозревал же уже давно, чуял, чем ему могут аукнуться подобные фокусы. И вот… Наслаждайся. Помешкав, Кир таки прижал Есю крепче, чтобы некоторые скептики оставили сомнения, если таковые до сих пор имелись. И тут же ощутил, как сильно ее трясет.              — Это еще кто? — игнорируя обозначенную заявочку, пренебрежительно поинтересовался у Сени визитер. Если он и испытывал некоторое замешательство, то к этому моменту пришел в себя. Или смог мастерски скрыть свои реакции.         Я первый спросил!         Есю же будто оглушило: Киру чудилось, он слышал эхо, звучащее в ее голове. Говорят, в стрессовой ситуации живое существо способно выдать одну из трех реакций: напасть, замереть или дать деру. Так вот Еся сейчас явно демонстрировала вторую. Не лучший вариант в принципе и уж точно не тот, что поможет произвести должное впечатление.         — Это… Это мой… — попыталась начать она. В устремленном на него помутневшем взгляде проступала все та же неподдельная растерянность, а еще там же читалось: «Идей нет».         — Жених. Надеюсь, — чувствуя, что теряет контроль над мимикой, промурлыкал Кир. Держаться роли, выдавая зрителю хоть сколько-нибудь правильный набор эмоций и фраз, удавалось с трудом, поскольку теперь в зеленых глазах как с белого листа читалось недоверчивое изумление, и оно стало вдруг ужасно веселить. Впрочем, высвободиться из его хватки Еся по-прежнему не пыталась, и на том спасибо, ведь этот шкет наверняка верно считывал ее озадаченность с ее же лица, что сводило на нет все усилия. — Что?..         В лобик поцелуй. Убедительно выйдет         Губы едва коснулись холодного лба. Голова подсказала, что момент идеальный, так что нос скользнул по виску, ноздри втянули незнакомо-знакомый запах цитруса, и в маленькое ухо сорвалось еле слышное: «Подыграй…» Только и оставалось уповать на то, что в своем оцепенении она его просьбу расслышала.         — Вообще, с предложением я планировал дождаться твоего дэ рэ, но смотрю – посягающих просто тьма, — продолжая пристально вглядываться в зеленые очи, попробовал пояснить за заторможенность Кир. Не ей, конечно, а взирающему на них онемевшему мужику. Идея такая: девушку застали врасплох, вот она и тупит. — Не успел выйти за периметр, а тут уже очередь. С подношениями… Так что… Обещаю, что по нормальному тоже будет, будет красиво, как в кино…          — Как в кино?.. — наконец выдала хоть какую-то реакцию Еся.         Как в кино, ага. Этот наверняка давно достал попкорн. Жует и молчит лишь поэтому. А Еся – она... О чем она думает? Чего именно боится? Что еще ему следует знать? И почему он должен ее отпустить? Зачем?         — Бля, вот какого ж хера ты объявился? Весь сюрприз мне испоганил, — исподлобья уставившись на заказчика концерта по заявкам, вознегодовал Кир. — Дуй домой. До Москвы – направо, налево и по прямой.         Чтобы зритель проникся спектаклем двух актеров, постараться нужно обоим. Но, Господи, как же ее трясло. Киру чудилось, Еся сейчас возьмет и рухнет прямо на бетонную дорожку, и пиши пропало. Он чувствовал, как слабея, приваливается к груди тело. Она казалась легкой, как пушинка, и держать ее, стало быть, нужно крепче, а то первый же порыв ветра вырвет ее из рук и унесет в дальние дали. Чувствовал, как лупит собственное сердце, слышал нежелание отпускать где-то в самой глубине нутра. И ощущал призрачное присутствие Тимура прямо за спиной. Второе ведро попкорна досталось ему.         И тут противник сардонически рассмеялся. Кир мог поклясться, что Люцифер смеется точно так.         — Парень, разреши совет от такого же идиота, как ты, — картинно утирая липовые слезы под стеклами липовых очков, простонал он. — Закатай губу. Сначала она соглашается, потом кормит обещаниями, а потом бежит, сверкая пятками. И ищи ее, свищи.         Ищи, свищи?.. Ну да…         Непрошенное откровение на мгновение выбило из колеи: сомневаться в правдивости сказанного у Кира причин не нашлось, ведь ощущения от необъяснимых исчезновений этой девушки уже успели осесть в эмоциональной памяти вязким дегтем разочарования. Очнуться заставило осознание, что подъехали попытки в дизмораль. Оппонент пробует погрузить соперника в смятение, подорвать его боевой дух и выбить из-под ног почву. Что ж, играть в эти игры Кира учили еще в средней школе.         — Говорят, от любви не убежишь. Значит, не любила. Или ты не любил, — процедил он сквозь зубы. «Неплохо», — подал голос Тимур. Логика посыла, честно говоря, малость прихрамывала, но вот не до логики сейчас, ей-богу. Главное – отбить подачу и продавить врага в ответ. Не выйдет сбить спесь словесно, в ход пойдут более доступные пониманию методы. — Тебе ясно сказали ­– оставь ее в покое. Дорогу сюда забудь. Проваливай.              — Если это правда и от любви не убежать, значит, ты будешь моей, — в очередной раз проигнорировав оппозицию, обратился этот крендель к Есе. — Хоть через год, хоть через десять.        Обойдешься         Единственное, что могло буквально в считанные минуты вывести Кира из себя – это чрезмерная самоуверенность и пренебрежение, так что шкет прямо нарывался. Желание заставить себя услышать нарастало вместе с зудом в кулаках. Внутренний Интеллигент медленно отступал в тень раздражения, напоследок умоляя дождаться явственного сигнала. А Тимур, встрепенувшись, напоминал, что лучший удар – удар неожиданный. С левой.           — Не буду, Олег, — прерывисто выдохнула Сеня. — Я любила иллюзию. Она давно мертва.         Ну, слава Богу… Верной дорогой идем, товарищи…         Внутренний Интеллигент вскинул было голову в надежде на мирное урегулирование конфликта, да поздно – в Кире уже скалил пасть Канарский дог. Прикладывать усилие, чтобы правдоподобно исполнить роль, больше не приходилось. «И вообще» – играл ли он в процессе игры?          — Еся ясно выразилась. Вали, — замогильным голосом потребовал Кир. — И веник свой прихвати, у нас компост переполнен.         — А если не свалю, что тогда? — надменно вскинул подбородок только что названный Олегом (Олежка... Боги, ну и имечко. После такого жаловаться на собственное просто грех).          К превеликому сожалению, все имеет свойство заканчиваться: настал момент, когда Сеню нужно было выпустить из рук, а свои намерения обрисовать несмываемым маркером и украсить красными стрелками.         — Тогда зубов не соберешь, — резко сокращая расстояние между собой и соперником до пяти сантиметров и теперь над ним возвышаясь, наметал Кир радужную перспективу. — И оправу я тебе поправлю. И профиль. Будет красиво. Как в кино.           В глазах искрило, а за спиной установилась благословляющая тишина. Кажется, друг Сеня была вовсе не против подобного расклада, что только утверждало в верности первоначальной трактовки ситуации и, без всяких сомнений, нехило подстегивало продолжать. А может, она просто так и пребывала в своей летаргии. Но факт остается фактом – Еся даже не пыталась его отговорить.         А вот Олежек этот подобный вариант развития событий, как ни странно, не оценил. Смерив показавшего оскал конкурента долгим снисходительно-презрительным взглядом, он все же отступил на шаг. Видимо, настрой на лбу атакующего таки проступил желаемым красным маркером. Помешкав, небрежно бросил Киру: «Не сейчас, у меня деловая встреча», – а Есе: «Я за тобой вернусь», – и, гордо вздернув подбородок, развернулся в сторону калитки.         И все?.. Просто берешь и сбегаешь?..         — Я тебя встречу, — угрожающе предупредил Кир в спину. Подумал секунду и решил проводить (точнее, выпроводить): разочарование нарастало, подпитывая ищущую выход злость, и намерение донести до этого недоумка положение дел цементировалось в бетоне.              — Мне тебя уделать – одним пальцем, — не разворачиваясь, то ли высокомерно, то ли брезгливо обронил Олег.          — Пошли проверим, — скопировал тон Кир. Давненько не приходилось кулаками махать, лет десять уж точно, и, возможно, он растерял всю сноровку. Однако зуд в костяшках становился невыносимым. Своим одноклассникам он трусость прощал, ведь сам в началке был тем еще дрейфлом, но взрослым мужикам, решившим, к тому же, самоутвердиться за счет не способных дать сдачи слабых девочек… С чего бы?          «Достаточно, братиш, — оценил расклад Тимур. — Он поджал хвост и валит»        Не. Достаточно.         — Пошли, — наблюдая за завидной расслабленностью движений Есиного бывшего и чувствуя, как выходит из себя, сквозь зубы повторил Кир свое предложение. — Вон там, у лесочка, отличная полянка. Возвращаться желание напрочь пропадет, гарантия сто сорок шесть процентов.         «Да хорош! Огребет, если вновь явится. Нужно уметь остановиться»         Кто бы говорил…         В очередной раз проигнорировав приглашение, Олег открыл дверь авто и нырнул на водительское сиденье.         — Знаешь, руки неохота марать, — неприязненно скривился он. — Да и жалко тебя: ты с ней и так намучаешься, помяни мое слово. К тому же, у меня через два часа важная встреча, надо быть при параде. В другой раз.         Таки вернешься?.. Или просто пытаешься вывернуться?         — Жду, — оправляя в карманы брюк руки, а сорванную соломинку – в зубы, в том же презрительном тоне бросил Кир. — Рискни.         Мотор завелся, а он все никак не мог взять в толк: это чмо действительно, без шуток, собиралось просто взять и уехать, даже не попытавшись побороться за свою «ненаглядную»? Может, все же вытряхнуть его из тачки и уточнить?         Да, собиралось. Захлопнув дверь и опустив стекло, Олег повернулся к Киру и, усмехнувшись, изрек:         — Передай, пусть колечко на память себе оставит. В коллекцию. И ты там будешь. Не первый, потому что первый я. И не последний. Потому что… Кинцо с Робертс смотрел? То-то и оно.         Смотрел.          И вот вроде бы выиграл бой… Но почему-то чувство триумфа посещать не торопилось. Наоборот, ощущения от вброшенных вводных были самыми гадливыми.          — Разберемся.    

***

        Они там разговаривали. За забором. Кир перебрасывался с Олегом отрывистыми фразами, пока она силилась прийти в себя на ступеньках собственного крыльца. Хрипловатый после болезни, голос Кира отдавал нотками притворного начхательства, переходящими время от времени в едкие и угрожающие, в то время как Олег звучал высокомерно, а местами и покровительственно. О, Есе были хорошо известны эти интонации, известно, какой эффект они призваны были оказывать на слабого духом, но Кир вроде не поддавался. Хотя в какой-то момент ей показалось, что еще пара секунд – и он исполнит обещание «поправить профиль», чтобы стало «красиво».         И что бы тогда?          Нафантазировать эту картину – невозможно: душу сковывает лед страха, и полотно отказывается рисоваться, рассыпаясь мирриадами ледышек. В голове стынет манная каша с комочками: обрывки мыслей влетают и вылетают, не успев проявиться, а в роли комочков выступают осевшие смыслы и пустые, никчемные слова. «Малыш». «Я тебе дорог». «Проваливай». «Помню каждую минуту». «Плохо любил». «Я работал над собой ради нас».         «Солнышко».         Трясет. Дрожь прокатывается по телу неукротимыми волнами. Несмотря на то, что Кир загородил ее спиной и явно не сдаст назад, они становятся все выше и топят безжалостней. Ее то морозит, то бросает в жар, горло вяжет, глаза жжет, а безвольное тело ищет опоры в стене. Стена мертвая и холодная, в отличие от него, живого и теплого. Уверенного в каждом слове той ереси, что нес и что с таким трудом достигала ее сознания, пробиваясь через наплывший туман.          Кир – невероятный актер, так ей сейчас кажется. Если понадобится, он убедит родную мать в том, что ее сыночка, ее кровинушка – серийный маньяк, который жестоко убивает беззащитных жертв в чащобах, а после топит в болотах, чтобы ни одна ищейка не нашла труп. Если ему взбредет в голову пробоваться на главную роль в андерграундном кино, он, вне всяких сомнений, ее получит. Распознать его блеф не сможет даже детектор лжи, реагирующий на реакции тела, регулировать которые мозг не способен.          И сейчас, в эти самые секунды, что звучит и удаляется шум мотора, она его за это… Ненавидит? Если его ложь не раскусил даже Олег, ей-то куда? Как ей отличить Кирову правду от Кировой лжи? Во что тогда поверить, за что зацепиться в призрачной надежде? И сто́ит ли?         Его правда ей недоступна, но у нее есть своя – та, которую не расчувствовать, ведь она разливается под кожей тягучей лавой и плавит, выжигает вены. Правда в том, что прижатой к нему спокойнее пережидать грозу, в том, что поясница хранит память о змеей скользящей руке, лоб – о мимолетном касании сухих губ, а ухо – об обжигающем: «Подыграй», благополучно минувшем мозг и проникшем прямиком в сжавшееся сердце. В том, что он знает даже про день рождения. В том, что ей вновь так хочется ему довериться, но он честно показывает, что верить ему нельзя. Вот придет сейчас и скажет: «Будет что вспомнить на старости лет».          О, да…         Пусть, пожалуйста, просто придет и побудет рядом. Ужасно страшно оставаться одной.         — Я ведь тебя тогда в сумасшедшие записал, — раздался над макушкой легкий смешок. Еся вздрогнула, но головы от коленок не отняла. Там, в глазах, стояла жгучая вода, и она не желала, чтобы Кир видел, насколько она на самом деле слабый, неспособный защититься человек. Достаточно того, что он имел удовольствие лицезреть воочию десятью минутами ранее.          — Когда? — беспомощно пробормотала Еся в коленки. Силы к сопротивлению утекли в момент, когда он руку ей на талию положил, и больше не вернулись. А сознание шептало: «Останься… Пожалуйста».          — В апреле на дороге, — хмыкнул Кир. — Все нормально? Он свалил, я проводил.         Судя по свободно льющемуся голосу, в котором смущение отсутствовало подчистую, Кира мало волновало, что за феерию он тут устроил. Немыслимо, но складывалось такое впечатление, будто он забыл о собственном светопреставлении, едва выйдя в калитку. А вернувшись, забыл еще раз. Ну что ж, раз так… Тогда и она забыла.         Да. Нет.         — Да… Прости за этот идиотизм, — прошептала Еся. Извиниться хотелось сразу за все, включая собственное существование. За сегодня, позавчера, за май, апрель и июнь, за свою уязвимость, за то, что принимает близко к сердцу всякую ерунду и доставляет проблемы. — Я была не в себе.         О, она вечно не в себе. А с ним чокнется окончательно. Вот он сейчас уйдет, а она… Как вернуть себя в апрель, когда у нее имелся план, а все, что ждало дальше, выглядело таким простым и понятным? В май, когда у нее все еще имелся план и намерение держаться от всех от них на расстоянии, недосягаемом для выстрела?..          Никак.         Сорвавшееся с губ покаяние Кир истолковал как-то по-своему.         — Не, я сам виноват. По верхам не суди, еще брат меня учил. Постоянно об этом забываю.         — Спасибо… За помощь.          Надо же, а в целом ей нормально вот так, уткнувшись носом в колени, перед ним сидеть. Она даже уже в «пижаме» успела в его присутствии порассекать, и в задрипанных папиных куртках, и в поношенных кедах, и накинуться на его машину, и явиться пред его очи в стремном респираторе, и падать в руки, срываясь вниз по мокрой глине, и доканать с градусником, и валяться на его пледе, и погружаться в воспоминания на его ступеньках, и стоять перед ним вымокшей до нитки, и спиной к нему на самокате, и вверить собственную ладошку, и вообще…          Это преступление. Он убийца ее здравого смысла. Живой, теплый, улыбчивый убийца.         — Обращайся, Сень, — просто сказал Кир. — А цветули, как я понимаю, в компост? Или жалко?          Еся кивнула: в компост, жалко. Это ж надо вот так. Растить прекрасные розы, заботиться о них, создавать все условия для их полноценного цикла, а потом умерщвлять в самом цвету ради того лишь, чтобы кто-то почесал собственное или чужое самолюбие. Конкретно этот «миллион алых роз» погиб зря.            Все-таки подняла голову и остановила взгляд на торчащем из крыжовника букете, вспоминая, что в недрах куста погребена брошюра по хиромантии, отправленная туда в порыве настигших ее чувств – в тщетной попытке принять, что Киру не за чем приходить.         Но вот же он – стоит перед ней, руки в брюки, с озадаченным видом прослеживая направление ее взгляда. Поддался на ее заклинания. Показывает, что она не одна...         — Там у леса контейнер соседнего СНТ. Помойка, — пытаясь звучать беспечнее, начала она. — Ты сможешь забрать его по дороге домой? Пожалуйста… Не хочу, чтобы он глаза мне мозолил даже в компосте.         — Вообще без проблем, — уверил Кир. — С удовольствием отправлю этот безвкусный веник туда, где ему самое место.          Удержаться оказалось выше ее сил. Немного помедлив, Еся все же перевела глаза на своего спасителя. Или палача – это под каким углом посмотреть.         — Ибо нехрен, — сделал Кир страшные глаза. И, видимо, посчитав это объяснение исчерпывающим, сменил тему. — Я уже вообще забыл, зачем к тебе шел, — запуская пятерню в загривок и приобретая вдруг вид абсолютно озадаченный и даже беспомощный, пробормотал он.         — Вспоминай, — усмехнулась Еся, без особой, впрочем, надежды.         — Как изволите… — на мгновение Кир замолчал, уставившись на нее в великом сомнении, а потом все-таки продолжил. — Первое: напомнить, что считаю, что друзья имеют перед остальными ряд преференций и могут, например, навещать друг друга в любое время суток. Временные рамки ограничены только собственными представлениями о приличиях. У меня они довольно смазанные. Второе: не то что я набиваюсь в друзья, но как бы просто уже слегка привык. Так что вот он я, как всегда – очень вовремя. Сорян, если что. И опять таки – это не то что претензия, скорее, попытка тебя понять, но ты не замечаешь, как поступаешь?         — Как? — выдохнула Еся. Ураганный вихрь эмоций, которые Кир успел закрутить в ней за минувшие полчаса, за последние десять секунд превратился в смертоносный торнадо, и соображалка вновь отключилась. Ее разматывало и размазывало, как в центрифуге, а пространство повело. Он что, еще и понять ее пытается? Зачем ему?          — Приручаешь, а потом испаряешься, — не моргнув глазом, озвучил вердикт Кир.         Приручаешь?... Как Олег?..         Кир возвышался над ней, живой и теплый, прислонившись плечом к мертвой и холодной стене. Только что она сама ровно так прижималась плечом к нему и чувствовала в нем стену, нет, крепость. Сил подняться и встать вровень Еся по-прежнему в себе не ощущала, хуже – в эти секунды они оставили ее окончательно. Что это он такое говорит?.. Еще раз? «Приручаешь, а потом испаряешься?» «Приручаешь?»          А он ее что, не «приручает»?            Еся открыла было рот, судорожно пытаясь найти весомый аргумент в собственную защиту, но дело в том, что ни одного убедительного довода в голову не шло. Она действительно тянула резину, пока могла выносить холод. Она не шла к Аисту осознанно, терпела, покуда терпелось, и заставить ее бежать туда без лишних сомнений оказалось способно лишь одно обстоятельство – их болезнь, ее вина. Киру о ее загонах знать не нужно, о них она ему под дулом пистолета не расскажет.         — Не хочу отвлекать. Ты же работаешь, — попробовала выкрутиться Еся. В ворохе ее карт нашелся единственный слабенький козырь, и она только что им ударила.         — Уже нет, — ровно констатировал Кир. — Ну и четвертое: тут Янчик тебя сдал, а меня озадачил, так что вопрос. Какие планы на дэ рэ? Может, тебе чего-нибудь бы хотелось? Бы…           Его блестящий экспромт, «невинные» комментарии и застающие врасплох вопросы вдаривали по мозгам внушительными дозами крепкого алкоголя. А в таком состоянии сохранять трезвый ум становилось решительно невозможно. Никто не предлагал ей дружбу и не говорил, что соскучился. Она никогда не задумывалась, что ее собственное поведение похоже на поведение ее манипулятора: шаг вперед, два назад. Не подозревала, что сама способна приручить. Лишь родные спрашивали ее о том, чего бы ей хотелось на день рождения. Она впервые в жизни услышала о желании ее понять. Только с Танькой до поры до времени она чувствовала себя нормальной. Если Кир с ней и играется, пусть даже неосознанно, то делает это виртуозно. А если нет? А если это у нее уже крыша течет? Ведь сказанное им звучит так искренне и так… близко, что сердце отзывается каждой своей клеточкой. Господи, да за что ей весь ее опыт? Как теперь верить?         — Никаких, — вздохнув, покачала Еся головой. — Я давным-давно не отмечаю. Может, папа приедет в выходной, не знаю…         — Угу, ясно… Ну что ж, тогда пеняй на себя, — фыркнул Кир. Достал из кармана оживший телефон, недоуменно нахмурился и, попросив минуту, отошел в сторону. Спустя две секунды до ушей донеслось:         — Слушаю.         А спустя еще десять:         — В смысле, след – неверный?.. …Да, буду!