Бразилия

      Бразилия далась Норрису нелегко. И сама гонка и её отвратное послевкусие. Разочарование практически физически ощущалось горечью на языке. Может быть, это просто психосоматика. Просто проекция его чувств, принимаемая за реальную действительность. Он ведь долго казнил себя. И мысленно, и вслух, когда никого не было рядом. После такого не поверить в свою никчёмность сложно. С таким и просто существовать сложно, если подумать. Особенно когда Ландо терзал себя не только эмоционально. Может быть, горечь на языке объяснялась обычной тошнотой. После гонки Норрис не ел ничего, кроме просроченной курицы, забытой в холодильнике.              Он устал. Двое суток прошли без сна. Двое суток прошли мимо, что само по себе являлось красным флагом. Норрис ведь никогда не отличался терпеливостью. Ему нравилось быть в движении, ему нужно было быть в движении. Так он чувствовал себя живым. Так он чувствовал хоть что-то. Но все эти два дня Ландо просто смотрел в стену. Иногда в потолок. Он был неподвижен, а время все бежало и бежало. Быстрее, чем Макс, проезжавший мимо него на трассе. Быстрее мучительно ускользающего шанса на чемпионство. Он маячил перед глазами, всё никак не спеша покинуть его окончательно. И это было хуже всего. Ложная надежда убивала в нем всякое желание бороться. Каждый раз, когда Ландо думал, что наконец-то смог приблизиться к вершине, он оступался. Снова оступался и смотрел, как Макс увеличивает разрыв. Терять достигнутое с таким трудом было удивительно просто. Унизительно просто. Все продолжали говорить о каких-то возможностях, математических шансах и прочем оптимистичном бреде. Но с каждой гонкой Ландо чувствовал все больше истощения, а не надежды.              Он устал. И Оскар видел это даже без признаний Норриса на интервью. Британец говорил об этом так небрежно, будто вскользь упоминал какие-то бытовые вещи, а не факт того, что он разлагается как личность под весом своих же амбиций. Ландо натягивал обворожительные улыбки и шутил. Ухмылялся так нагло и сыпал очередными остротами назло всем недовольным. Он выглядел и вёл себя, как обычно. Как обычно притягивал взгляды, как обычно был центром внимания. Весь его вид так и кричал «со мной все в порядке». Но верилось в это с трудом. «Всё в порядке» никогда не звучало так громко и показушно. «Всё в порядке» ощущалось тихой уверенностью, спокойствием и отсутствием необходимости кому-то что-то доказывать.              Ландо всегда был хаотичным. Слишком хаотичным для привычного понимания спокойствия, на взгляд Оскара. Он был шумным, активным и до безумия в своей спонтанности чарующим. В один день Ландо играет в гольф где-то в Англии, а на следующее же утро интернет кипит его фотографиями из ночного клуба в Португалии. Оскар не разделял этот образ жизни, но истории Норриса слушать всегда было интересно. И он слушал. Ловил каждое слово, каждый жест и каждую эмоцию. Ландо был завораживающим, пока был собой. Но собой в последнее время он был все реже. Фотографии в его инстаграме появлялись все реже, истории и вовсе почти сошли на нет, что было так необычно. Так болезненно необычно.              Все выглядело как обычно. Но только стороны. Если присмотреться, идеальная картинка трещала по швам. Ландо трескался, как фарфоровая фигурка, упорно продолжая улыбаться. Но как только выключались камеры, выключался и Ландо. И Оскар ненавидел эти перемены. Возможно потому, что сочувствовал Норрису. Но скорее потому, что скучал по прежнему Ландо. По настоящему Ландо. Смотреть, как он медленно угасает было невыносимо, особенно при осознании того, что Оскар не может ничего изменить.              Всё меняет Вегас. Всё как обычно меняет Вегас. В городе греха случается подозрительно много знаковых событий. В прошлом году Макс и Шарль наконец-то оба признали, что чувствуют что-то друг к другу. Никто не был удивлён. Только, наверное, Шарль, который не мог понять, откуда все знают. Наивный. В этом году Ландо наконец-то признал свое поражение. Ландо снова заканчил гонку за Максом. Трибуны шумят, в гараже быков праздник. Макс Ферстаппен стал досрочным чемпионом Формулы 1. Снова. Ландо не чувствует ничего первые несколько мгновений. Внутри него пустота. Он молча сидит в своей машине минуту. И минута эта кажется ему вечностью. Сознание непривычно молчит. Так внезапно за долгое время он не думает ни о чем конкретном. Белый шум нескончаемых самобичеваний сменяется на звук его дыхания, все ещё тяжёлого после напряжённой гонки.              Ладно выбирается из машины и растерянно оглядывается по сторонам. Всем, кажется, плевать на него. Да и на мерседес всем плевать, если говорить на чистоту. Все поздравляют Джорджа чисто по инерции, по старой привычке, по давно отработанной схеме. Взгляды всё равно устремлены на Макса. Он мокрый и счастливый, его кожа блестит от пота, но глаза его блестят ещё ярче. В честь победителя, кажется, гремят салюты. А может и нет. После оглушительной тишины все звуки мешаются в единую какофонию. Ландо не различает их. Ландо чувствует привычное разочарование и знакомую горечь. А ещё облегчение. С его души будто бы падает камень. Он больше не в том подвешенном состоянии, когда паранойя растёт каждую минуту. Он проиграл. Норрис проиграл, но наконец-то свободен. Он провёл слишком много времени в запутанном лабиринте ложных надежд и самообмана. После всех эмоциональных качелей этого сезона даже такой выход кажется спасением.              Поздравляя Макса, Ландо улыбается искренне и беззаботно впервые за долгое время. Пальцы цепляются за чужие плечи слишком очевидно. Ландо трясёт Макса, а может, и трясётся сам. Он улыбается, но в сердце все равно что-то щемит. Ему не хватает физического контакта. Он так скучает по прикосновениям. Долгим и чувственным, слишком нужным сейчас. Ландо измотан, истощен и, наверное, снова собирается загнаться сегодня вечером. Но у Макса есть Шарль. У всех, на самом деле, есть кто-то, кого они ставят в приоритет. Ландо давно смирился с этой простой истиной. Он не номер один: ни в гонках, ни в чьей-либо жизни. Макс ожидаемо уходит, а взгляд британца цепляется за Оскара. Тоже мокрого после гонки, с его этой скромной неуверенной улыбкой и забавными спутанными лохмами. Он смотрит на Ландо так, будто бы упущенный титул ничего и не изменил в его глазах. Так, будто Оскар все еще тот смешнючий подросток, лайкающий посты Ландо в инстаграме и отмечающий его в твиттере. Так, будто бы Ландо чего-то значит, действительно значит.              И Ландо клинит. Что-то в его голове щёлкает и внутренние тормоза срывает. Его магнитом тянет к Пиастри и он не в силах сопротивляться. Он устал сопротивлялся, он слишком долго пытался бороться с самим же собой. Безрезультатно бороться с собой. Это все было слишком похоже на пытку, к которой Ландо приговорил себя сам. Он думал, что справится, что одному ему будет лучше. Но одиночество только все усугубило. Кончики пальцев буквально покалывают от желания прикоснуться, потрогать, почувствовать кожу Оскара под собой. Ландо вздыхает и делает шаг вперед. Ландо сдается опять. К поражением ему не привыкать, в любом случае.              Внезапное желание оказывается сильнее. Впрочем, Норрис не прилагает никаких усилий, чтобы ему противиться. Все, что он хочет прямо сейчас — быть рядом с Оскаром, держать его рядом с собой и чувствовать его руки на своем теле. Ландо просто хочет Оскара и когда тот поддерживающе показывает в его сторону большой палец вверх, спусковой крючок опускается. Гонка проиграна, чемпионство упущено. Ландо больше нечего терять. Толпа шумит где-то на фоне, гоночный персонал заполоняет все пространство, готовясь к церемонии награждения, но это не важно. Все, что сейчас действительно важно — это Оскар. Ландо ловко лавирует между людьми на пути к нему.              Все происходит само собой. Слишком быстро для понимания, слишком спонтанно для обдумывания. Ладно не отдает себе отчета в своих действиях. Впрочем, и Оскар не спрашивает никаких вопросов. Никто из них не заехал на подиум, журналисты быстро теряют к ним интерес после пары дежурных вопросов. Наступает долгожданная свобода, приносящая возможность сбежать. И Ландо пользуется ей тут же. Он упрямо тянет Оскара за собой и молчит всю дорогу до своего гостиничного номера. Все вопросы пролетают мимо, оставаясь без ответа. Говорить совсем не хочется, тем более что-то объяснять. Оскар быстро улавливает его настроение и следует за Ландо так же молча.              Коридор встречает их полной темнотой. Даже яркий до безумия Вегас не может просочится сквозь плотные шторы. Ландо с самого утра мучило ощущение, что так все и будет, он вернется в номер морально истощенный и желающий отгородиться от внешнего мира. Он ведь прекрасно себя знал и зашторил окна заранее. Тем более что в темноте Ландо научился ориентироваться прекрасно. Слишком много времени он провел в пустой комнате без света, осмысляя все свои ошибки. Пока Оскар мнется на пороге, пытаясь найти выключатель, Норрис толкает его к ближайшей стене. Его руки тут же находят чужие бока и сжимают их в своей хватке. Ландо льнет к Оскару так, будто бы не видел его несколько лет. Он прижимается всем своим телом и прячет лицо в сгибе шеи и плеча австралийца.              — Ландо? Всё в порядке, приятель? — осторожно интересуется Оскар, когда парень в его руках остается неподвижным подозрительно долго.              Ландо только мычит что-то неразборчиво-согласное ему в шею, но продолжает молчать. Слишком необычно для самого себя. Оскар не помнит, когда напарник по команде воздерживался от своих глупых шуток дольше пары минут. А сейчас он не шутит, не острит и не ворчит — абсолютно ничего. И это странно. Слишком странно, если спрашивать Пиастри. Он хмурится, но не успевает отстраниться, чтобы посмотреть на парня получше. Ландо делает это первым. Его руки все ещё на Оскаре, но этого недостаточно. Недостаточно близко, недостаточно тесно, просто недостаточно.              На лице Норриса появляется недовольная гримаса. Он снова похож на щенка чихуахуа. Оскар фыркает тихим смешком, но уже в следующую же секунду с него тянут гоночный костюм. Настойчиво и методично. Вопросы снова застревают в горле, потому что Ландо вскидывает на него взгляд. Усталый, нуждающийся, едва ли не голодный взгляд. Он будто бы без слов спрашивает разрешения. И это кажется Оскару ещё более странным. Ладно никогда не спрашивал его разрешения на что-либо. Ему и не нужно было спрашивать, потому что Оскар разрешил бы ему все равно. Всегда разрешал. Хотя, скорее позволял, прощал и закрывал на все выходки Ландо глаза. Потому что Ландо не спрашивает разрешения.       Он молчит и в этот раз, упрямо поджимая губы. Его что-то явно гложет, но Оскар не спрашивает. Впервые не находит в себе силы спросить, а может и наконец-то решается не спрашивать. Оскар принимает правила молчаливой игры. За два последних года он провёл с Ландо слишком много времени и перенял много его привычек. Например, не объясняться и не спрашивать. Действия всегда говорили громче слов, особенно на языке Ландо, никогда за своей речью не следивщим. И Оскар снова подаётся этому необъяснимому шарму Норриса, сдаётся под натиском его печального взгляда. Он наклоняется и целует Ландо. Сначала осторожно и несмело, прощупывая почву. Для него прыгать с берега в омут с головой всё ещё в новинку. Но Норрис отвечает ему даже не с энтузиазмом, с буквальным голодом. Он впивается ему в губы и толкает в сторону кровати. Оскар послушно отступает, шагая спиной вперёд, пока наконец не падает на мягкий матрас. Хотя чувствуется это всё равно так, будто он тонет. Будто Норрис тянет его на дно, туда, где и водятся те самые черти тихого омута. Туда, куда и сам Ландо уходит из раза в раз, погребённый литрами своей же собственной апатии.              Молния гоночного костюма как назло не поддаётся. Может, случайно зажевалась ткань, а может и пальцы предательски не слушаются. С губ британца снова срывается непонятный разочарованный звук. Он почти что рычит недовольно в губы Оскара, вырывая у того смешок. Сколько бы времени не прошло и сколько бы изменений не претерпела личность Норриса, он всё равно напоминает избалованного ребёнка. Местами слишком эмоционального и упрямого, но всё равно умилительного. Он веселил одним своим присутствием и слишком уж экспрессивными действиями всегда, когда не выводил из себя. Но Оскар быстро научился справляться с такими фазами Ландо. Оскар накрывает его руки своими и выпутывается из гоночного костюма сам. Потому что так легче. И даже сходящий с ума каждый раз, когда контроль ситуации не в его руках, Ландо смиряется с этим. Сейчас в его руках Оскар и это всё, о чём он хочет думать.              Слои одежды летят куда-то за спину один за одним. Свой костюм Ландо стягивает чисто машинально, отточенным годами практики движением. Его руки беспорядочно блуждают по телу Оскара, раскинувшегося на кровати под ним. Доверие в карих глазах пьянит. Сводит с ума буквально. Оскар опять смотрит на него так влюблённо, так по щенячьи. Ландо всегда знал, что этот взгляд в один день станет его концом. Все эти два года он разрушал тщательно возведённые стены в голове Норриса кирпичик за кирпичиком. Каждый раз, когда Оскар смотрел на него так, Ландо таял. В голове внезапно проскальзывала мысль, о том, что он наконец-то нужен, наконец-то любим. Пиастри так и не стал Ландо другом, как Карлос. Пиастри стал его личным помешательством, даже если со стороны и выглядел так. будто бы помешался на Ландо сам. Возможно, это было взаимно. Ландо никогда не спрашивал до этого, а сейчас его губы слишком заняты, чтобы отвлекаться на какие-то слова. Он так скучал по этому ощущению. Скучал по тому, как ощущается контакт кожа к коже, скучал по тому, как звучат судорожные выдохи на ухо. Время замирало каждый раз, когда Оскар касался его, и снова бросалось в бег, стоило Оскару его поцеловать. Это невозможно. Ненормально. Тактильность Ландо всегда убивала его же. Сжигала изнутри, томила в изнурительном ожидании шанса прикоснуться к кому-то. Но сейчас его тактильность ощущалась благословением. Будто бы Создатель лично целовал кончики его пальцев, когда те касались кожи Оскара.              Хотелось скулить. Скулить, как брошенная собака, умоляя о давно забытой ласке. Но Оскар смотрел так преданно, бросая мягкие взгляды из-под ресниц, что скулить хотелось уже от эмоциональной перегрузки. Оскар заставлял сердце спотыкаться, то замирая завороженно, то заходясь в приступе тахикардии. Его щёки едва заметно зарделись смущённым румянцем и это было самой красивой картиной, которую Ландо только мог вообразить. Ни пески дубайских пустынь, ни закаты над водами Монако не смогли бы сравниться с тем, как выглядел Оскар в его руках. Он всё ещё мокрый после гонки, но дышит шумно уже из-за Ландо. И взгляд у него расфокусированный из-за Ландо же. С губ и правда срывается тихий скулёж. Дыхания продолжать поцелуй не хватает обоим, но Норрис просто не в силах отстраниться. Он ведёт губами по щеке Оскара, прочерчивая только ему известный маршрут. И все претензии к его бороде наконец-то находят смысл, наконец-то обретают причину и в его голове. Кожа Оскара удивительно мягкая. Ландо осыпает его щёку короткими поцелуями и, не сдержав внезапного порыва, кусает едва ощутимо, оттягивая кожу губами.              — Ты че делаешь? — Норрис внезапно отстраняется, глядя на Оскара сверху вниз.              В какой-то момент вдохи стали тяжелее. С обеих сторон. Ландо не может остановить свои руки, блуждающие по телу под ним. Это ощущается слишком правильно. Из головы сразу уходит и сегодняшняя гонка, и упущенное чемпионство. Это не важно. Оскар льнёт под прикосновения ласковой кошкой и Ландо плавится в его руках, как мороженое. Пломбир с шоколадной крошкой, судя по россыпи родинок на его теле. Хотя, если судить по россыпи родинок на теле ещё Оскара, никакой он не пломбир. Пазл, скорее, чтобы составлять с Пиастри причудливые комбинации. Ландо провёл бы часы, рассматривая все его родинки. Но Оскар тянет пояс его нижнего белья, и ситуация становится неловкой.              — Я не собираюсь заниматься с тобой сексом, — Ландо сводит брови к переносице, хмурясь сбитый с толку. Но видя такое же смущённое и непонимающее лицо Оскара, тон его голоса смягчается. — Ну, не сейчас, по крайней мере.              Ситуация и правда выглядит неоднозначно. Ландо фыркает тихим смешком и осторожно отводит руки Оскара от собственного нижнего белья, переплетая их пальцы. Он не может, да и не хочет обвинять парня в поспешно сделанных выводах. Всё же, если кого-то и пришлось бы обвинить, крайним всё равно оказался бы Ландо. Это ведь он, не говоря ни слова, затащил Оскара в свой номер. И он первый начал раздевать их обоих, толкая всё ближе к кровати.              — Мы можем… просто полежать вместе? — вздохнув, тихо спрашивает Ландо.              В его голосе явственно слышится стеснение своей же просьбы. Оскар молча смотрит на него несколько секунд и едва кивает. На его губах расцветает мягкая улыбка. Ландо снова напоминает ребенка. Потерянного и разбитого. В его голосе не только стеснение, в нём — слабость, которую Норрис так старается скрыть от остальных. Уязвимость, сдавливающая грудь и встающая в горле комом. Оскар осторожно дотрагивается до щеки Ландо, предлагая немую поддержку. Его пальцы мягко обнимают чужое лицо, отлаживают скулы и линию челюсти. Оскар всегда шутил над нелепой растительностью на лице Норриса, но сейчас понимает, что готов смириться и с этим. Это такой неважный нюанс, когда Ландо смотрит на него устало, но с такой благодарностью во взгляде. И щетина совсем не колет, когда Норрис внезапно наклоняется и целует голую коленку Оскара, и усы выглядят совсем не глупо, когда Ландо прикрывает глаза на секунду и тихо вздыхает, позволяя своей щеке остаться прижатой к все тому же колену.              — Никогда бы не подумал, что из всех людей страдать от одиночества будешь именно ты, — тихо бормочет Пиастри. Он, вообще-то, мог представить всякое. Да и эта новость не вызывает у него сильного удивления. Но мысль все равно не укладывается в голове.              Ладно ведь всегда был солнечным и притягивающим внимание, сколько Оскар его вообще помнил. Даже тогда, когда их не объединяло ничего, кроме подписки Пиастри на его инстаграм. Жизнь Ландо казалась такой яркой и красочной со стороны. Велосипеды, лыжи и яхты. Монако, Англия и Бог знает какие еще страны. Ландо был везде и повсюду. Он всегда в движении, всегда в центре событий. Оскар, пожалуй, сошел бы с ума. Попросту утонул бы в этом водовороте бесчисленных активностей. А Ландо держится. Еще и улыбку из раза в раз натягивает. Хотя осознание, что его окружает столько разных людей, но ни один из них так и не смог стать тем самым единственным, неприятно колет в сердце.              — На вершине всегда одиноко, — Ландо бормочет так же тихо, подстраиваясь под Оскара. Они в комнате одни и скрываться нет никакого смысла. Но шепот все равно ощущается более интимным, более подходящим под этот момент. Рядом с тихим Оскаром громкому Ландо всегда хочется быть мягче, меняя привычный задорный тон едва ли не на мурчание. Ландо вздыхает и добавляет все тем же усталым шепотом. — Я перестал нравится людям, когда перестал быть удобным.              Он позволяет себе ещё один короткий поцелуй, оставленный на чужой коленке, прежде чем подняться выше на кровати. Спина тут же тонет в мягких подушках, в люксовых номерах их всегда было море. Хотя сегодня, ему хочется верить, они не понадобятся вовсе. Не тогда, когда Оскар наконец-то в его распоряжении. Ландо осторожно обхватывает его запястье и снова тянет на себя, привлекая в жаркие объятия. Пиастри охотно поддается и на них, но все равно хмурится непонятливо.              — Ой, да ладно тебе. Я уверен, что люди до сих пор тебя любят. Может быть, не все и не всегда, но любят же, — вяло протестует Оскар. Жаловаться на недостаток фанатской любви стоит явно не человеку, который за сезон забрал больше всех наград гонщика дня.              — Господи, оленёнок, от тебя такой наивности я точно не ожидал, — Ландо тихо фыркает и качает головой. — Это очаровательно, правда.              Норрис приподнимается на локтях и смотрит на Оскара. Долго и испытывающе. Хотя, скорее просто задумчиво. В какой момент его личный криптонит начал выглядеть так? Почему именно с австралийцем на душе становится так спокойно, а в голове успокаивающе тихо? Он наклоняется и целует Оскара в нос, а потом и вовсе растекается на нем сверху. Спать с парнем удивительно удобно. Ландо без задней мысли ложится на него сверху и спину тут же накрывают чужие руки. Он не боится ни возможных жалоб о том, что он тяжелый, ни того факта, что он действительно может принести какие-то неудобства.              — Конечно, у меня были фанаты. Да и сейчас их, наверное, даже больше. Я никогда с этим и не спорил, но… Это была не любовь. Это было нездоровое помешательство, — Ландо бормочет прямо в шею Оскара. Его губы задевают чувствительную кожу, обжигая дыханием и вызывая мурашки по коже. Пиастри прикрывает глаза и старается сосредоточится на словах, а не ощущениях. — И я даже верил во все эти сказки. Молодой и наивный был, действительно чувствовал себя любимчиком публики. Прекрасное чувство было.              С его губ срывается очередной вздох. На этот раз более шумный и долгий. Оскару не нужно было экстрасенсом, чтобы прочитать в нем чужую печаль. Ландо требуется несколько секунд, чтобы продолжить свою речь, и Оскар его не торопит. Он поднимает руку и осторожно перебирает чужие кудри. Мама всегда делала так, когда хотела его успокоить. И Оскар повторяет ее действие, гладя молчащего Ландо по затылку.              — Прекрасное чувство было. И время было прекрасное. Вернее, я думал так. Пока они не забрали Луизу, — Ландо продолжает свой рассказ и Оскар чувствует, как парень напрягается в его руках. Чужие руки сжимаются в кулаки то ли от отчаяния, то ли от разочарования. Пиастри снова наклоняется и целует его лоб, разглаживая хмурую морщинку между бровей. — Лу была лучшим, что случалось со мной. Она такая искренняя, такая живая и… И из-за меня ей пришлось прочитать столько дерьма. Столько ненормальных людей желали ей смерти, оскорбляли её за каждую мелочь. Она не заслуживала этого. Никогда не заслуживала.              — Но это не твоя вина. Проблема была не в тебе. Ты не мог на это повлиять. И сейчас бы не смог, — Оскар мягко шепчет и снова касается губами его лба. Ландо распадается на куски прямо на его глазах. Оскар не знает, что делать, но его сердце разбивается сейчас на пару с Ландо. — Я уверен, что Луиза тебя ни в чем не винит. И ты не вини. Пожалуйста.              — Я знаю, но… От этого не легче, ладно? Я скучаю по ней. До сих пор скучаю, — признание дается ему не легко. Оно тяжело повисает в воздухе, но уже не давит на грудь изнутри. Оскар с трудом разбирает слова, потому что голос Ланло слишком тихий. Он прячет свое лицо в сгибе плеча австралийца, заглушая и без того неразборчивое бормотание.              Оскар закрывает глаза. Даже жмурится специально, потому что это слишком. Ландо звучит так побеждено, так отчаянно, что его боль ощущается почти физически. Ее хочется унять, но Оскар не знает как. Ее хочется разделить, но Оскар даже не знаком с этой Луизой. Он тихо вздыхает и возвращает руки на спину Ландо. Всё, что он может сейчас — быть рядом. И он будет. Будет осторожно гладить его лопатки, перебирать волосы на затылке и целовать в макушку. Может быть, Ландо скучает не по Луизе даже, а просто по чувству того, что его любят. Искренне и беспричинно.              — А Магуи? — интересуется Оскар с улыбкой, на что получает тихое цоканье языком и закатывание глаз.              — А ты все сплетни читаешь или только про меня? — Ландо снова приподнимается на локтях и смотрит на него с изучающим, внимательным прищуром. — Я, конечно, знал, что ты мой фанат, но чтобы настолько….              Оскар не выдерживает первым. Его губы трогает изо всех сил скрываемая улыбка. Он хочет сохранять спокойное лицо, но рядом с Ландо эта миссия всегда была и будет невыполнимой. Он жмет плечами и начинает смеяться в ту же секунду, как с губ самого Норриса слетает короткий смешок. Ландо наклоняется и затягивает Оскара в очередной поцелуй, даже если его хихиканье мешает сосредоточится. Касаться Оскара просто приятно, и он не хочет упускать ни одной возможности. Особенно когда и сам Пиастри отвечает с таким энтузиазмом.              — С Магуи просто легко. Я не хочу называть её удобной, это звучит как-то слишком уж пренебрежительно, но… Мы совпадаем. Она не осуждает меня, я не осуждаю её. Ну, ты читал все те сливы, ты понимаешь, о чём я, — Ландо хмыкает и быстро чмокает Оскара в губы, прежде чем отстраниться и перекатиться на бок. Репутация у Норриса и правда никчерту, не говоря уже о Магуи и армии ее ненавистников. — Она ничего не требует. Это, наверное, очевидно, что я не планирую ничего серьезного. И она это знает. Она знает, что я её не люблю. И не полюблю, наверное, никогда. Так что да, мы просто друзья с привилегиями. Никто никому ничего не должен. По-другому у нас ничего не сложилось бы. Да и я не уверен, что хочу по-другому сейчас.              Ландо пожимает плечами и упирает ладонь в щёку, глядя на Оскара. Вот такой вот парадокс. Между ним с Магуи ни чувств, ни будущего. Но это удобно обоим. Ландо сходит с ума от недостатка физического контакта и иметь такую подругу, похоже, единственный доступный и приемлемый самим Норрисом вариант. Читать про себя в твиттере после очередной интрижки не самая приятная вещь, а действия свои Ландо зачастую объяснить не мог. Просто иногда в нём появлялись странные желания вроде нелепых грязных разговорчиков или спонтанных укусов. И Магуи была на это согласна. А Ландо был согласен закрывать глаза на все эти игры разума девушки в социальных сетях. Если всё, что она просила в ответ — это возможность таскаться за ним на мероприятия и выкладывать неоднозначные истории с намёками на его присутствие в её жизни, Ландо готов был предоставить ей такую возможность.              — А Лили твоя? Знает, чем занят её миленький бойфренд? — Норрис фыркает и откидывается на подушки, глядя в потолок. Слишком белоснежный потолок. Такой же идеальный, как и Оскар. Мысль о том, что он изменяет, кажется Ландо чуждой. Внутреннее ощущение буквально кричит о том, что такого быть элементарно не может. Тем более, не Лили. Ландо её почти не знает, но изменять такой хорошей девушке кощунство. После потери Луизы, он знает это наверняка. И это абсолютно точно не то, что Ландо желает Оскару. Эти два школьника смотрятся очаровательно вдвоём. Лили ему подходит.              Оскар слышит его вопрос и хмурится. Измены и правда не вписывались ни в образ Пиастри, ни в его моральные идеалы. Всё-таки, когда в твоём доме сразу 4 женщины, приложившие руку к твоему воспитанию, о уважении к девушкам думать даже не приходится. Это врождённое качество. Вопросу Ландо хочется возразить, но Норрис беспечно отворачивается и пялится в потолок. Видя это Оскар хмурится ещё больше.              — Мы с Лили не встречаемся, — тихо признаётся Пиастри, разглядывая профиль Ландо.              — Что? — в ответ удивлённо вскидывает брови Ландо. Он поворачивается к Оскару, очевидно думая, что ему послышалось.              — Мы с Лили не встречаемся. Ну, вернее, встречаемся, но только для вида, — объяснения Оскара ситуацию ничуть не проясняют и теперь хмурятся непонятливо оба. Пистри вздыхает и перебирается на бёдра Ландо, чтобы иметь возможность смотреть ему прямо в глаза. Ему нужно, чтобы Ландо точно всё понял. — Мы встречались в старшей школе, пока не поняли, что в качестве друзей подходим друг другу лучше. Оказалось, мы вроде как играем за одну команду. Потому что я всё чаще начал ловить себя на мысли о том, что смотрю на тебя слишком долго, а Лили… Ну, она встречается с моей сестрой. С Хэтти, что, кстати, забавно, потому что нам часто говорят, что мы выглядим, как один человек. Так что я, похоже, был просто разминкой. Но её родители об этом не знают. Они, скажем так, слишком консервативны для такого.              — Да ладно, Оск, я тебя ни в чём не обвиняю. Тебе не нужно оправдываться, — Ландо тихо хмыкает и мягко хлопает Оскара по бедру.              — Я знаю. Но я не оправдываюсь, — Пиастри мягко настаивает, накрывая руку Ландо своей. — Я хочу, чтобы ты знал, что я честен. И с Лили, и с тобой. Ты не просто интрижка на ночь. Не для меня, по крайне мере. Я знаю, что требовать от тебя ничего не могу, но хочу, чтобы ты знал.              В комнате повисает молчание. Не неловкое, но явно затянувшееся. Оба смотрят друг на друга и молчат. Руки Ландо инстинктивно находят путь к бёдрам Оскара, осторожно сжимая и поглаживая пальцами. Глядя на него снизу-вверх, Норрис думает, что не видел никого очаровательнее. Оскар, глядя на него сверху вниз, ловит на себе знакомый щенячий взгляд. Ландо смотрит на него также влюблённо, как смотрит на него обычно сам Оскар. Возможно, их помешательство друг на друге всё-таки всегда было взаимным, пусть и не всегда осознанным. Пиастри улыбается и медленно наклоняется, чтобы поймать губы Ландо в очередном поцелуе.              Шея затекает почти сразу же, но Оскар игнорирует это чувство. Всё, о чём он думает сейчас — язык Ландо, осторожно трогающий его губы. Норрис впервые спрашивает разрешения и это вызывает у него ухмылку. Оскар углубляет поцелуй, сжимая плечи Ландо под собой. Не сколько в качестве опоры, сколько из желания лишний раз прикоснуться. Норриса ведёт от его прикосновений. Он млеет и мычит что-то довольное в поцелуй. Его руки двигаются с бёдер Оскара к его ягодицам, бесстыдно сжимая, но его же фраза ещё слишком свежа, чтобы просто забыться. Пиастри слегка прикусывает нижнюю губу британца и возвращает его руки к себе на бёдра. Он же не собирался заниматься с ним сексом сегодня, не так ли? — Просто хочу предупредить, Бэмби, — шепчет Ландо, когда Оскар отрывается от его губ, — Если завтра ты тоже пойдёшь жаловаться в интернет, что я не умею целоваться, ты разобьёшь мне сердце. Серьёзно.              Брови Пиастри тут же вопросительно взлетают. Господи, этот человек просто не может быть серьёзным дольше пяти минут. Ландо обязательно вставить свои пять копеек буквально везде. Оскар закатывает глаза и качает головой с тихим смешком. Но знакомый отблеск неуверенности в глазах напарника по команде не остаётся незамеченным. Он слишком часто видел его до этого. Оскар тихо вздыхает и взъерошивает его кудри.              — Да ладно тебе, Лан. Скоро Рождество. Отпусти и забудь, как говорится. В новый год старые проблемы не несут, это плохая примета, — Пиастри снова гладит его щетинистую щёку. Удивительно, как много времени Ландо уделяет осмыслению всех тех негативных комментариев, что отпускают о нём в интернете. Даже таких бредовых, как обсуждение его умения целоваться.              — Боже, Оск, какие приметы? — Ландо стонет и закатывает глаза. — Ты правда веришь в эту чушь?       — Чушь? Это ты просто ворчливый.              — Я не ворчливый, я просто…. — Норрис запинается, не зная, как закончить свою мысль. Все аргументы звучат как нелепые оправдания. Чёртов Оскар Пиастри.              — Конечно, ты не ворчливый. Ты просто Гринч, — Оскар хихикает, заканчивая предложение за него.              — Гринч? — Ландо гримасничает в ответ на такое обвинение. Может быть, его оправдания были не самыми нелепыми. Выбор слов Оскара ещё хуже. Норрис тихо цокает языком и снова двигает руку на ягодицу парня на нём. После такого оскорбления он точно это заслужил.              — Ага, Гринч. Ну, знаешь, похититель Рождества. Хмурый, ворчливый и зелёный. Ты тоже всю магию праздника своим настроем ломаешь. Разве что выглядишь симпатичнее, — Пиастри кивает с видом знакота и наклоняется, чтобы в очередной раз чмокнуть его в нос.              — Ради всего святого, Оскар, я знаю, кто такой Гринч. Я просто не думал, что ты вспомнишь про него. Никто не говорит о Гринче с младшей школы, ты просто ребёнок.              — И это ты мне говоришь? Ты ведёшь себя как ребёнок практически всегда.              — Я не ребёнок. Я просто умственно отсталый, — отмахивается Ландо, закатывая глаза. Уголки его губ всё равно дрожат в сдерживаемой улыбке. Он и правда мог вести себя по-детски. Но Оскар не обвинял его в этом, а просто хихикал каждый божий раз и это грело душу.              — Заметь, это ты сказал, — Пиастри хитро щурится и склоняет голову на бок, глядя вниз на Ландо. Сколько бы времени не прошло, он обожал их шутливые препирательства и взаимные подразнивания.              — Ага. Прочитал это в твиттере.              Оскар замирает. Улыбка медленно сползает с его лица, снова сменяясь надломленными бровями. То, насколько плохо думал о себе Норрис, больно практически физически. Он, не стесняясь, шутил про это так легко, будто бы давно не только смирился, но и принял за правду. И это только то, что Ландо позволял видеть другим. В голове его, наверное, всё было порядком хуже. Оскар тихо вздыхает и обхватывает его щёки руками, заставляя посмотреть на себя.              — То есть ты не веришь в рождественские сказки, но веришь диванным критикам в интернете, которые тебя даже не знают? Которые тратят своё время на то, чтобы написать о тебе гневный комментарий, пока ты живёшь свою лучшую жизнь? Которые, должно быть, даже не знают о том, что ты стоишь на заставке телефона их девушек? — ухмыляясь спрашивает Пиастри. Он прекрасно знает, что Ландо не хочет сейчас обсуждать ничего серьёзно. Но убедить его в том, что он намного лучше, чем думает сам, можно и в шуточной манере.              Ландо дуется недовольно, не зная, что сказать. С такой точки зрения это и правда выглядит глупо. Он сжимает бёдра Оскара в своих руках и упрямо молчит. Этот чёртов умник всегда знал, что сказать. И если Ландо вывозил только своим упрямым характером и острым языком, Оскару хватало и пары остроумных ответов, чтобы его переспорить.              — Рождественские традиции всё равно глупые… — всё, что в итоге выдавливает из себя Норрис. И это звучит совсем уж неубедительно. Ландо и сам себе не верит, потому что оставаться ворчливым с Оскаром у себя на коленях не то что сложно, просто невозможно. Австралиец снова тихо смеётся и качает головой.              — Да? А если бы я предложил тебе поцеловаться под омелой?              — Даже если бы ты… — Ландо закатывает глаза и фыркает, слова Оскара доходят до него не сразу. Но как только его мозг обрабатывает информацию, пусть и с задержкой, глаза тут же раскрываются шире и метаются вверх к лицу Пиастри. — Стоп. Что? Что ты сказал?              — Я спросил, хочешь ли ты встретить со мной рождество, — отвечает Оскар с мягкой улыбкой. Ландо выглядит до безобразия мило вот так, сидя под ним и глядя вверх с надеждой во взгляде.              — Чтобы ты знал, Пиастри, это самый подлый способ заставить меня сомневаться в моих же принципах. Рождественские традиции все равно для идиотов и законченных романтиков, которые, кстати, тоже идиоты. Но для тебя я бы завесил всю свою квартиру омелой, если бы это значило, что ты поцелуешь меня под каждой.              Ландо тянется к губам Оскара, сцеловывая с них самодовольную улыбку. Он может сколько угодно закатывать глаза на все эти сказки, но всё равно сдастся. Даже если сам Оскар не верит ни в какие рождественские традиции. Даже если романтиком из них не был никто. Но дело ведь и не в сказках, и не в романтике вовсе. Оскар поцеловал бы его и без омелы и это всё, что нужно знать Ландо, чтобы наконец-то снова назвать себя счастливым.