Щенки

Сэссёмару слышал эту колыбельную. Видимо, Инуяша узнал её от старухи. Но из его уст она звучала как боевой клич.

Невинное станет порочным, Порочное — воплотится в невинном! Хе-хе! Добро обернётся злом, А зло сольётся с добром! Хя-хя! Жить — значит умереть, Умереть — снова жить!

Других куплетов Инуяша не знал, поэтому горланил одно и то же, иногда запрокидывая голову на своих зловещих «хе-хе» и «хя-хя». А-Ун то и дело поджимал уши. Этот мальчишка мог что угодно превратить в шалость. — Инуяша. Голос Сэссёмару был, как всегда, прохладен. Но влиял на кого угодно, кроме младшего брата. Вскоре Инуяше надоело, и он начал сочинять отсебятину:

Жить — значит порочить, Хя-хя! Порочить — значит жить! Хе-хе!

— Инуяша. — А? — Не пой. Пару минут они шли в тишине — только шуршала палка, которой Инуяша водил по траве, изредка притворяясь, что это его меч. — Бя-бя-бя. Пу-пу-пу. — Не издавай странные звуки. — Ав! — Не гавкай. — Га-га-га, зу-ба-ба! — Не делай вид, что борешься с драконом, — Сэссёмару обернулся как раз в тот момент, когда Инуяша, высунув кончик языка, прицелился палкой к меху на земле. — Не драконом, а змеёй, — поправил Инуяша. — Ты испытываешь моё терпение. Глаза брата недобро блеснули, изогнулись брови. Ханьо вздохнул и отбросил палку. Наконец, Сэссёмару продолжил путь, погрузившись в свои мысли, — всё утро бормотание Инуяши отвлекало его. Мальчишка начал вышагивать следом, кажется, маршируя. Лето было в самом разгаре. Небо казалось нарисованным, ярко-голубым, в траве тут и там пели цикады и прыгали кузнечики. Свежо пахло мятой, сладко — глицинией: братья как раз шли через заросли. Фиолетовые грозди цветов развевались на ласковом ветру. А-Ун то и дело нырял мордами в траву, чтобы подкрепиться. Когда стало чересчур тихо, Сэссёмару насторожился — это не значило ничего хорошего. Он резко обернулся: Инуяша замер, округлив глаза. Мальчишка пристраивал себе хвост из длинной ветки, которая была густо усыпана цветами. Хвост ложился на правое плечо, прямо как у Сэссёмару. Старший брат нахмурился, но ничего не сказал. Инуяша продолжил дело, спеша за ним и подгоняя А-Уна: — Не отставай, дурачьё! После полудня, когда солнце уже было высоко, братья проходили по тропинке сквозь подсолнухи. Головки цветов тянулись к солнцу, листья шуршали ласково. Стрекозы садились на лоснящуюся траву, и их крылья блестели, словно сделанные из золота. Инуяша соорудил себе шляпку из головки подсолнечника. Он положил её между ушей, и шляпка подпрыгивала при каждом его шаге — впрочем, как и хвост на его плече. Сэссёмару не сразу заметил неладное — снова было слишком тихо. Когда он обернулся, тропинка позади него была пуста. Запах мальчишки наполнял воздух, но из-за обильного цветения сложно было понять, куда именно он свернул. А-Ун безразлично ощипывал подсолнухи, не давая подсказок. — Инуяша. Сэссёмару не боялся ёкаев — их он чуял за много ри. Что нельзя было сказать про змей. — Инуяша, — позвал он снова, начиная выходить из себя. Зашевелилось где-то впереди, и мальчишка выпрыгнул из подсолнухов, сразу обнимая ногу Сэссёмару. Инуяша запрокинул голову, широко улыбаясь. — Ты нашёл меня, братец! Сэссёмару нахмурился ещё больше. Ханьо продолжил улыбаться ему и светиться. Старший брат молча сшиб пальцем цветок с его головы и отвернулся, но мальчишка, конечно, тут же водрузил шляпку обратно с довольным «кхя». — Ну где ты там, А-Ун! Хватит есть — скоро лопнешь! К концу дня, на привале, Инуяша больше походил на принцессу, чем на сына собачьего генерала, — его выдавало только хулиганистое лицо. Цветы были повсюду — в волосах, за пазухой, торчали из таби. Хвост из глицинии, чуть увядший, так и лежал на его плече, а шляпка из подсолнуха так и держалась между ушами, словно влитая. Сэссёмару осмотрел его с головы до ног, затем осмотрел беднягу А-Уна: на каждой голове у него было по цветочной короне. — Дурак, — беззлобно заметил старший брат, принимаясь разводить костёр. Старший брат ещё не знал, что Инуяша украсил цветами космеи даже его мокомоко…

***

Когда пришло время спать, и лунный свет залил полянку, где братья остановились, Инуяша юркнул на своё место под рукой Сэссёмару и крепко обхватил его. — Ка-ак хорошо! — протянул он, впившись когтями в шёлк, словно дикий зверёк. Ханьо поднял своё довольное лицо вверх, сталкиваясь со взглядом Сэссёмару. Тот хмуро щёлкнул по шляпке из подсолнуха, и она с глухим стуком слетела в траву. Инуяша тут же закрутился, надел её обратно и уткнулся брату в бок, словно ни в чём не бывало. Сэссёмару едва слышно вздохнул и плотнее прижал брата к себе. По крайней мере, тот согласился отцепить дурацкий хвост, прежде чем лечь. Глаза мальчишки уже слипались, но он всё равно улыбнулся и устроился уютнее, зарывшись носом в хаори Сэссёмару. Через минуту его ушки уже сонно подрагивали между жёлтых лепестков подсолнуха — Инуяша сладко спал, устав за день и распарившись в горячем источнике. От его волос всю ночь тянуло цветами... и Сэссёмару иногда поправлял подсолнух, который то и дело норовил упасть.