Щенки

Инуяша снова оттолкнул его руку. — Я сам! — Ты испытываешь моё терпение, щенок. Такие ожоги быстро заживают даже на полудемоне, но мальчишке предстояло промучиться до утра. Сэссёмару, конечно, достал мазь по рецепту старухи. Однако Инуяша, впавший от боли в жар, продолжал свою упрямую игру в обиженного брата. — Я сам могу!.. Надо было оставить меня. Сэссёмару, сидевший рядом, перевёл взгляд на звёзды. Инуяша чувствовал его стальное, пугающее раздражение, поэтому опасливо поджал уши. Мальчишка приготовился к новой шишке на голове, зажмурился даже, но старший брат снова его удивил. — Я не буду оставлять тебя. Уши Инуяши тут же любопытно дрогнули и поднялись. Ханьо медленно приоткрыл глаза. Несмотря на боль, взгляд его был осмысленным и серьёзным, а вот губы — упрямо и плотно сжаты, прямо как у Сэссёмару минуту назад. — Клянись, — приказал он. — Ты смеешь не верить мне, сыну великого дайёкая? — Да. Не верю я больше… никому из вас. Сэссёмару отвернулся, словно собираясь с мыслями. Молча подбросил в костёр несколько дров. — Я клянусь, что не оставлю тебя без повода. И если оставлю, сделаю всё, чтобы вернуться за тобой. Большего я не могу обещать. Губы Инуяши не разжимались некоторое время. Мальчишка пристально смотрел на Сэссёмару, а потом, наконец, зажмурился с привычным: — Кхя! И позволил коснуться волдырей на своих ступнях — каждая из них занимала всего половину ладони Сэссёмару. — Твоё упрямство должно быть размером с тебя. — Ай, ну потише, братец… мне больно! Ай!