В одной лодке

      — Ми-и-иха… ну вот чё-ё-ё ты… чё ты меня передозну-у-ул?!..       — Бля, — бормочет в ответ Горшок, едва успев вовремя подхватить заваливающегося на него Князя. — Ну… ну дозу не рассчитал… как себе сделал… а я более привыкший… и берёт меньше…       У Андрея начинает течь из носа — к счастью, не кровь, просто водянистые сопли. Миха, чудом откопав где-то в карманах не слишком чистый платок, принимается вытирать.       Более привыкший… А точно ли он — более привыкший?.. Андрей ведь… уже несколько раз… вместе с ним…       Но берёт его — Князя — точно сильнее. Надо было… надо было правда дозу меньше, бля…       — А я-я-я… я в жо-о-опу, Ми-и-иха… — сообщает тем временем Андрей. — И всё качается пиздец! — добавляет он погромче и шумно сморкается в платок.       Бля. Может, не стоило вообще… когда Андрей заявил, что хочет вмазаться вместе с ним… в самый первый раз?.. Или во второй… или в третий, бля…       А, нахуй. Как будто если Князь что решил, он, Горшок, остановить бы его сумел. Как будто они оба способны друг друга переупрямить. Их двоих никто переупрямить не способен, чего уж там.       — Да вижу, — ворчит Миха вслух. — Иди сюда, ну… хочешь, на руках донесу… куда-нибудь… — он ловко и уже привычно обхватывает Андрея сзади поперёк талии.       — Донеси-и-и… Куда-нибудь!.. — Князь снова вопит, будто на сцене, и начинает махать руками как крыльями.       — Пошли… давай… там матрасы есть в подсобке… по морде мне не заедь, а?.. — Горшок смеётся, тут же хмурится, подхватывает Князя — всё ещё худенького и лёгкого — на руки, несёт. — Ну, хоть не блюёшь и кровь носом не идёт… и то хорошо…       — Не блю-ю-ю… Мишенька-а-а… — Андрей обвивает его руками за шею, прижимается к уху горячим лбом. — Я засморкал твой платок… Но тебя-я-я не засморкаю, ты не бо-о-ойся!.. — он шмыгает, вытирает нос о своё плечо, немного комочится на руках, пытается поерошить Мишке волосы.       — Да хоть и засморкай, ну… Может, чаю тебе какого? А? Горячего… — Горшок тащит Князя на руках в одну из подсобок, сгружает на видавший виды матрас, суёт под голову дополнительную вторую подушку, начинает укрывать одеялом.       Хорошие им всё же клубы попадаются. В которых выступают. Заночевать вот после концерта можно. И чаю скипятить.       Хотели, конечно, — стадионы собирать… Но, может, ещё соберут?.. И вообще — на стадионе отыграть отыграешь, но не заночуешь. И чаю нигде не скипятишь. В отель придётся, как эти… поп-звёзды. Нахуй попсу. И звезданутость эту нахуй.       Главное, что заночевать есть где. И чаю скипятить. Остальные ребята — по домам, а они с Андреем — здесь. А Андрей — с ним.       — Да, горячего, — отвлекает его от размышлений о стадионах и попсе Андрей. — Хочу… Чаю хочу, Мишка… — он ёжится и смотрит почти жалобно. — Ми-и-ишка, я же не всё испортил?..       Выступал сегодня Князь, конечно, прямо скажем, хуёво. Ну чего с него взять, если перемазанный?.. Горшок на сцене злился, а сейчас…       Испортил? Да ничего он не испортил, бля. Они же панки, хули. А то, может, ещё под фанеру начать петь?       — Не всё, — успокаивает он Андрея. — Да похуй, ничего не испортил, все ржали… ты прости… что я на тебя на сцене гнал… но правда боялся, что аппаратуру собьёшь… — он взъерошивает Князю волосы, быстро чмокает в губы. — Сейчас я… тут чайник был… лишь бы штепсель опять отходить не начал, но ничего, если что, я его рукой придержу…       Миха хватает железный чайник. Бегает набрать, возвращается, втыкает в розетку, время от времени бросая обеспокоенные взгляды на Андрея.       — Я и сбил почти, — Князь виновато хихикает. — Ми-и-ишка… — он прижимается щекой к подушке, смотрит на Горшка почти кротко. — Хороший ты у меня… хороший, заботишься… Люблю… Знаешь как люблю…       — Да и я ж люблю… Хочешь бутер какой? Там где-то валялись… пока чай закипает, провод вроде не отходит, можно не держать… — Миха снова отводит Андрею волосы со лба и целует его в губы. — И дай опять нос утру…       — Хочу, — Князь неожиданно крепко прижимается губами к губам, удолбанно ластится щекой к руке. — Есть, да… Надо поесть… — добавляет он будто для себя и снова послушно сморкается в платок.       — Ага… сейчас…       Горшок бестолково суетится, убегает. Притаскивает сколотую тарелку с чуть подсохшими бутербродами.       — Сейчас… сейчас чайник закипит… — он садится на матрас рядом с Князем и опять гладит его по волосам.       Андрей благодарно шмыгает, смотрит на Миху любяще и виновато. Набрасывается на бутерброды, сразу запихнув в рот чуть ли не весь первый.       — Спасибо… Мишка… М-м-м, а вкусно даже… Как же есть хочется… — урчит он с набитым ртом.       — Да ешь… ты у меня когда под этим делом… вечно забываешь… и я забываю… — Горшок хватает наконец закипевший чайник, заваривает чай с помощью заварки из поллитровой банки в не слишком чистом на вид стакане. — Вот… пей давай…       — Ага, оба забываем… а не надо… — Андрей обхватывает стакан руками через одеяло, чтобы не обжечься, пробует осторожно отхлебнуть. Глотает немножко горячего крепкого чая.       — Да знаю, ну… вот пей… и ешь…       Горшок снова взъерошивает Князю волосы, сопит. Подумав, утаскивает с тарелки один из бутербродов.       Андрей ест, пьёт. Чай чуть подостыл, он делает глотки больше, лопает все бутерброды, оставив Мишке ещё один.       — Вот… Теперь легче станет… Мишка, Мишутка… Спасибо… — он протягивает Михе стакан, прижимается к плечу. — Побудешь со мной? Полежи рядом… Я прочухаюсь, я ничего…       — Полежу, ага… бля, я ж за тебя испугался… и в «скорую» не позвонишь, куда тебя угашенного… сейчас я…       Горшок раздевается до пояса, залезает к Князю под одеяло. Допивает пару глотков чая из его стакана, мажет губами по уголку рта.       — Я сам… немножко испугался… Храбрился вот, пытался петь… — Андрей прижимается щекой к голой груди Михи, целует куда-то под ключицу, прижмуривается. — До сих пор всё немного качается… Мы как в лодке…       — В лодке… но главное, не утопнем?.. А если утопнем, то вместе… — Горшок смеётся, опять ерошит волосы Князя, целует его в висок, в скулу.       — Не утопнем, ага… А вместе не страшно… Поцелуй ещё… Хороший… — Андрей улыбается ласке, трётся щекой.       — Поцелую… — Миха прижимается губами к его губам, втягивает в рот нижнюю. Царапает по ней уцелевшими зубами, легонько массирует загривок.       — М-м-м, хорошо… С тобой всегда хорошо… — Андрей отвечает, лижется вмазанно, но искренне, гладит Миху по плечу. — Мишенька… Люблю…       — И я тебя… даже когда на барабаны падаешь… — Миха тихонько смеётся, гладит его под одеялом по бедру. — Никто тут не ходит?.. А, похуй, чего здешние подсобки не видели… дай ещё поцелую…       — Поцелуй… — Андрей тоже тихо смеётся, прижимается теснее. — Ага, своротил я барабаны твоего брата, помешал… Ты так и боялся, что сворочу, я и своротил… — он хихикает, утыкается Михе носом в ключицу. — А легче стало… После чая да жратвы…       — Ну… чего боялся, то и случилось… — Горшок обнимает Князя, гладит по худой спине под дурацкой пижамной кофтой. — А похуй, да? Главное, что сейчас легче… Снимай давай кофтец, может? Под одеялом вон тепло… потискаю тебя немножко…       — Ага, давай сниму… Потискай, хочу… — Андрей улыбается влюблённо и с нежностью. Стаскивает с себя кофту, ныряет в объятия Михи, тёплые и родные; трётся взлохмаченной макушкой под подбородком.       — Пиздец ты… вот пиздец… пиздец, когда такой… — бормочет Горшок, целует Князя в тёплые, светлые, лохматые волосы, оглаживает под одеялом худое тело широкими ладонями. — Вот даже похуй, что на Лёшкины барабаны свалился, понимаешь, да? — Андрей хихикает, и Миха снова глубоко целует его, просовывая в рот язык. Никто не зайдёт?.. Нет, здесь обычно если двое заныкались в подсобке и прикрыли дверь, то не трогают — ясно, что или задрыхли, или… Пусть считается, что типа задрыхли. — Вот просто… не выпускать тебя хочется… из-под себя не выпускать…       На концерте, особенно поначалу хотелось совсем другого — отвесить Князю хороший такой подзатыльник. Со звуком хуйня творится, техники тоже, что ли, обдолбались, а тут ещё Андрей в проводах путается…       Ближе к концу концерта пришло беспокойство. Ну как ему не прийти — правда ведь передознул, по ходу, сам же передознул, вот свалится сейчас…       Не свалился. Всё хорошо. Смеётся, ластится…       И сейчас хочется только целовать и прижимать к себе крепче. Втиснуть колено между ног — вот так, Андрюха, вот как сейчас, тебе же нравится…       — Не выпускай… — не очень внятно, но согласно бормочет Андрей в рот Михе, удолбанно сосёт его язык, довольно постанывает, податливо ёрзает и выгибается в руках. Горячее питьё и какая-никакая еда делают своё дело — перестаёт морозить и качать, не тянет отрубиться, зато хочется ластиться, чувствовать ласку Михи, целоваться… В груди и в паху становится горячее, он гладит Горшка по боку, не протестует, когда тот просовывает между его бёдер колено. — Мишка… Сладко с тобой…       — И с тобой… пиздец сладко, ну… всегда ж сладко… а сейчас ты просто… кажется, что угодно с тобой можно сделать… — у Князя вырывается согласный смешок, и Горшок целует его за ухом, лижет шею, крепче прижимаясь губами там, где под тонкой кожей бьётся голубоватая венка. Биение, кажется, не слишком ровное, но какая разница… — Хорошо, что только я рядом, да, Андрюха? — он зачёсывает Андрею растрёпанные волосы со лба, вглядывается в расфокусированные, почти застывшие, но такие любящие глаза. — Только я… никого к тебе в такие минуты не подпущу, вообще никогда не подпущу…       Злости на Князя, что была в первые минуты концерта, не осталось совсем. Сейчас о нём хочется заботиться, любить, оберегать, укрыть ото всех…       И — обязательно трахнуть.       — Давай-ка… — Горшок помогает Князю чуть приподнять бёдра и рывком стаскивает с него дурацкие полосатые штаны вместе с бельём. Тут же лапает ягодицы — самую чуточку грубовато, слегка раздвигая в стороны, — снова притирается коленом между ног и целует в губы. — Не боись… не зайдёт никто… а если и зайдёт, похуй…       Собственные мысли путаются. На несколько секунд — или дольше — из головы даже вылетает, что надо делать с Андреем дальше. Подготовить… растянуть… кажется…       Или нет?.. Вдруг кто-то всё же…       — Андрюха, как хочешь?.. — Князь моргает — кажется, не совсем понимая, — и Горшок целует его ещё. — Хочешь, просто потрёмся? И полапаю тебя везде? Или?..       — Хочу… Потереться и… всего хочу… м-м-м… — Князь отвечает на поцелуи чуть рассеянно, но одновременно с жадностью, подставляет Михе приоткрытый рот, лижется языком. Близость и ширка как всегда действуют безотказно, хочется рук и губ Михи везде, хочется ощутить на себе родную, тёплую тяжесть тела… Сейчас горячий чай и бутерброды сделали его гораздо бодрее, уже не тянет отключиться, провалиться в ватную пелену. Быть может, стань он на ноги, они бы снова запутались сами в себе, но вставать не нужно, можно лежать на старом матрасе в объятиях Михи… пусть не слишком долго, но достаточно. Он забирается ладонями под футболку Горшка, гладит, проводит пальцами по позвоночнику. — Хочу тебя… Мишка…       — И я тебя… тоже всего… давай тогда… давай как следует, да?.. — Горшок коротко смеётся, приподнимается над Князем, осторожно отцепляет его руки от своих плеч. — Андрюха, погодь, погодь… дай я тоже разденусь, ну? Тебе же хочется, чтоб оба без одежды?..       Князь рвано кивает, мотая головой по тонкой подушке, и тоже хихикает. Горшок стаскивает одежду с себя, матерится из-за того, что это получается недостаточно быстро, комком отбрасывает её в сторону, на пол. Снова ложится на Князя, криво натягивает на них обоих одеяло. Если кто войдёт…       Не. Похуй. Никто не войдёт.       Андрей ластится, гладит плечи и спину, ловит губами губы, подбородок. Миха жадно облапывает его тело, с нажимом проводит ладонью по прижавшейся к бедру ноге. Хочешь, Андрюха, как же ты хочешь… и я — я тоже хочу…       Никакой смазки, конечно же, нет, и поэтому он просто смачно сплёвывает в ладонь и, подсунув руку под Князя, мажет ему между ягодиц. Второй рукой легко, дразняще касается члена, поднимается по животу выше, едва задевая кончиками пальцев, и с силой, заставляя сладко всхлипнуть, трёт мозолистыми подушечками соски.       — Андрюха, хорошо? Хорошо, а? — Князь что-то согласно мычит, и Горшок быстро, глубоко целует его в губы, продолжает поглаживать по груди, одновременно нащупывая вход и надавливая на него сразу двумя пальцами. — Ты… ты, если что, говори… или головой там мотай…       — Мхм… — Князь издаёт невнятное, но предвкушающее мычание, подаётся на пальцы, прильнув щекой к тёплому плечу. Миху так хочется… Хочется отдаться, и целовать, и чувствовать в себе — до умопомрачения. Желание всплёскивается под ширкой волнами, грозит захлестнуть с головой. Хорошо, что это Мишка лежит сейчас на нём, тискает, ласкает всего, засунул пальцы… Некстати вспоминается, как какой-то тип зажал в углу после концерта — почему-то в коридорах ДК вдруг никого не оказалось, хотя ещё пару минут назад все сновали туда-сюда, и свет будто притушили или просто угол был тёмный, за какой-то колонной. И тип что-то говорил, уговаривал, Андрей был почти такой же вмазанный, как сейчас, но понимал, что не хочет, понимал, как сквозь толщу воды, — пытался оттолкнуть типа, но руки словно вязли и движения были замедленны и мало препятствовали… тому, чему должны были. А тип осмелел и сунул ладони ему под кофту, облапывая голую кожу, и был всё настойчивее, пытался поцеловать… Не получилось, Князь отвернулся и через секунду шаги в другом конце лабиринта и оклик по имени заставили типа досадливо смыться. Андрей присоединился к своим. Сознавая, что у него стояк, сознавая, что не на типа, просто ширка пьянила и тело срегировало, несмотря на протест, возбуждение было раньше, ещё на сцене, от драйва, от ритма, от близости Михи, от всего того, что наполняло их жизни… Тогда он ничего Михе не сказал, да и забылось оно вскоре, сперва — потому что едва наедине остались, Миха стал его целовать, потом — потому что переезды и гастрольная жизнь продолжали вращаться, подхватывали, уносили прочь к всё новым и новым точкам на карте. А теперь вот вспомнилось. — Миха, ты же меня никому?.. В смысле, ты же проследишь?.. Когда я такой… — язык заплетается, да и Горшок всё время ловит его губами, пытаясь сосать, но сказать кажется необходимым. –Чтоб я никуда… никто… да?..       — Прослежу… прослежу, прослежу, что ты, ну конечно… — Горшок на секунду даже замирает, так и оставив два пальца правой руки по основание засунутыми в тело Князя. Вглядывается в лицо Андрея чуть мутными от ширки карими глазами, оглаживает левой рукой линию его щеки и подбородка. — Кому я тебя… как я тебя?.. Да никому, никогда… мой, прослежу, ото всех защищу… заботиться буду, бутербродами кормить, чаем вот поить…       Князь хихикает, расслабляется — только что напрягся на миг, будто натянутая чересчур туго гитарная струна, — и Горшок сгибает пальцы внутри него, проворачивает, нажимает, заставляя удолбанный смешок смениться новым жаждущим стоном. Вот так, Андрюха, обо мне думай, обо мне… не боись, позабочусь, защищу… вот, уже снова ластишься, жмёшься, только обо мне думаешь, и стояк у тебя каменный, животом чувствую…       Заботиться о Князе правда хочется. Искренне — и всегда. Заваривать ему чай, делать бутерброды, кутать в одеяла — хоть какие, хоть рваные, хоть дырявые, хоть на таком, как сегодня, тощем матрасе, — оберегать от чужих жадных взглядов… Слишком красивый ты у меня, Андрюха. И ладно бы только на девчачий взгляд, девчонки — это не страшно, это иногда и хорошо, пусть они будут — девчонки. А вот когда тебя облапывают взглядами другие — чужие — мужики…       Я же тебя защищу, правда? Мне-то под кайфом часто кажется: все, блядь, друг другу друзья, товарищи и братья. Анархия уже наступила. Светлое будущее, мать его. Бояться некого и нечего. И за тебя можно не бояться, ну кто тебя обидит, нас с тобой все любят, вокруг одни друзья и фанаты…       Но я же не забуду, что это не так? Не забуду, ведь правда? Я же тебя не выпущу — из объятий, из поля зрения… даже когда удолбан в хлам?       Даже когда оба удолбаны. Особенно — когда оба.       Мне ведь иногда глючится — ты когда вмазанный, то и не заметишь, если тебя…       …если тебя — не я…       — Я прослежу, прослежу… — бормочет Горшок, трахает Князя пальцами резче, снова ловит губами его губы, прикусывает клыками нижнюю. — За тобой прослежу… и чтоб тебя… чтоб тебя никто… только я… Андрюха, готов, а?.. А то у меня уже хуй болит… — не удержавшись, он коротко ржёт, и смутный, неясный страх за Князя отступает на задний план, вытесненный кайфом и желанием.       — Ага, чтоб только ты… — кивает Князь, мысли разлетаются стайкой вспугнутых голубей, кружатся, путаются, их становится сложно поймать. И тот полутёмный коридор ускользнул из поля зрения, остался где-то неясной тенью, на которой не ловится фокус. Мишка тяжёлый и горячий, реальнее смутных теней, смутных страхов, никто же его, Андрея, сейчас не тронет, не вытащит из-под Михи… — Готов, ага… Давай… тоже хочу… — он возится, поднимая бёдра выше, обхватывая ими Горшка, пристраиваясь удобнее. Чувствует, как тот вынимает пальцы, тянет его ближе к себе, притирается и нетерпеливо толкается внутрь. — Мишка-а-а… — Князь стонет почти жалобно, обхватывает Горшка за шею, чувствует, как внутри плещется хмельной огонь. — Люблю, люблю тебя, только тебя…       — И я… и я ж — только тебя, ну… бля, Андрюха…       Князь тесный, горячий, пиздец какой тесный, вроде и пытается расслабиться, но всё равно сжимается на члене так, что кажется — вот-вот кончишь. Горшок гладит его колени, бёдра, ягодицы, снова целует в губы; неимоверным, кажется, усилием воли заставляет себя на секунду замереть. Ну расслабься, Княже, ещё чуть-чуть, немножко… да, вот так…       Наконец-то можно начать двигаться, Андрей опять стонет, и Миха, не сдержавшись, стонет вместе с ним. Бля, как хорошо… Жаркая пульсация тугой плоти, руки и ноги Князя, заставляющие вжиматься в него крепче, лицо Андрея, запрокинутое вверх, — доверчивое, жаждущее, губы приоткрыты и чуть пересохли, несмотря на поцелуи (сделать ему, что ли, ещё чаю?.. только сначала дотрахать, конечно…), светлые прядки прилипли ко лбу, глаза с сузившимися от ширева зрачками широко раскрыты и смотрят в лицо, словно боясь упустить или увидеть кого-то другого…       Никого ты, кроме меня, над собой не увидишь, Андрюха. Не боись. Не боись, понимаешь, да?       Горшок произносит эти слова вслух, Князь лихорадочно кивает, обхватывает его крепче, втискивает в себя. Толчок, ещё толчок, каждый раз почти выходя полностью, оставляя внутри одну головку, и снова задвигая по яйца; Андрей уже расслабился, уже всё хорошо, стонет от удовольствия — и разве что самую капельку от боли…       Бля, громкие мы с тобой, Андрюха. Дай я тебя ещё поцелую… и бёдрами по кругу — вот так, знаю, ты любишь… и ещё раз — попасть внутри, чтоб тебя всего прошило… да, да, ори мне в рот, нехуй другим слушать…       А даже если и услышат, да?       — Андрюх… Андрюх, всё хорошо, да?.. Ты… ты говори… — ещё один кивок Князя, и Горшок, успокоившись, опять толкается резче. — Красивый… такой красивый… — ширево развязывает язык, и его начинает нести, — такой… а когда вмазанный… даже на сцене налажал — похуй… такой беззащитный… такой — мой…       «Похуй, что налажал на сцене», — такое Миха говорит, кажется, впервые в жизни.       И может такое сказать только — не под ширкой, а Андрею.       — Ага, хорошо, теперь хорошо… — Андрей отрывисто мотает головой по матрасу, вцепляется крепче в плечи Михи. — Я скажу… если вдруг… — Он вглядывается в Михино лицо, вдруг гладит его с какой-то раненой нежностью, отводит упавшую на глаза чёлку, притягивает ближе за шею, целует в ухо. — Мишенька, Мишутка… ты прости… я просто… может, мне много… неважно… Ты не сердишься… не сердишься… — кажется, он теряет нить, путается, что хотел сказать, но Мишка должен его понять, Мишка всегда понимает. Снова короткий стон куда-то в плечо, ладонь соскальзывает Горшку на спину, гладит, чуть царапает, когда пальцы впиваются в кожу. — Твой… я же… только с тобой такой… И даже если не под ширевом…       — Со мной, только со мной… хоть под ширевом, хоть без… всё равно, всё равно мой, самый красивый, самый любимый…       Горшок шепчет лихорадочно Князю в губы, вонзается в его тело ещё и ещё — жаркая пульсирующая теснота, влажные шлепки плоти о плоть, сбивчивое горячее дыхание. Андрей снова смотрит в глаза, удерживает взгляд — серо-голубая, цвета неба, радужка, чёрные точки зрачков. Будто боится отъехать, боится представить над собой не его, Миху… Но такого же не будет, нет? Не будет, никогда. Миха присмотрит, Миха будет рядом. Всегда.       — Не сержусь, ты чего, ну? Я бы на тебя никогда… Мы же вместе, мы как одно… я у тебя в голове, ты у меня в сердце… и наоборот, да? — Горшок удолбанно смеётся, Князь отвечает таким же смехом, гладит подрагивающими ладонями по спине, по напрягающимся под кожей при каждом толчке мышцам. — Ты… ты всё говори… если много… если мало… если…       Мысли путаются. Слова — а нужны ли? Они же и так понимают друг друга. Без слов.       Так всегда было. Всегда будет. Иначе просто и быть не может.       И они смогут всё — будут собирать стадионы, покорят весь мир…       В одной лодке. Навсегда.       И они никогда… никогда не…       Не расцепятся? Не подведут друг друга? Не подсядут на наркоту? Не…       Опять разбегаются мысли.       Остаётся только горячее тело Андрея, его жадный, лихорадочный, любящий взгляд — и Миха толкается ещё, заглушая новый стон поцелуем.