Больше никогда не угасай, умоляю

      Я знала, что ничем не могу ему помочь. Потому что оказать помощь он должен себе сам — иначе просто никак, иначе всё бесполезно. Но почему-то никто не выдворил меня из логова, никто даже не озвучил мою бесполезность в этой ситуации: троица неразлучных братьев молчала, их приёмный отец — улыбался мне одними глазами, протягивая поднос с двумя чашками своего любимого чая.       Знала, что теперь всё совсем по-другому, настроила себя на это. И всё равно целую минуту стояла у закрытой двери в комнату, не веря, что не услышу ответа на свою просьбу войти. Собственная голова была какой-то тяжёлой, чугунной, гудящей. И не вмещала в себя ни одной мысли, ни одного даже её клочка. Было так тихо, что это едва не заставило растеряться. Но в конце концов, медленно обойдя кровать, у дальней стены, обнаружила-таки того, кого искала. Хотя, нет, не так. Я искала своего самого лучшего друга, свой личный источник позитива, свой лучик света в полумраке жизни… А нашла — какую-то оболочку, существо в оранжевой повязке, лежащее абсолютно неподвижно и сложившееся в позу эмбриона, словно ему было холодно.       Хотелось отвести взгляд чтобы, оглядевшись, найти, наконец, Микеланджело вместо этой блёклой тени. Но кроме нас двоих в комнате никого не было. Впрочем, ступор довольно быстро сменяется активностью: опустив поднос на кровать, поспешно приближаюсь к лежавшему на полу, наклоняясь над ним.       — Майк! Что же ты творишь, неугомонный? У тебя же так швы разойдутся! — слабый, на грани слышимости голос. Хм, как странно… мой собственный голос. Наклонившись ещё больше, нерешительно касаюсь ладонью чужого плеча.       Ответа на мои реплики не следует, но стоит мне только помыслить о том, чтобы позвать кого-нибудь сюда, — как знакомые шершавые пальцы накрывают мои собственные и сжимают. Замираю, не зная, что делать. Жду возможного диалога. Но молчание затягивается. Напряжённые ноги не выдерживают — и я медленно опускаюсь на пол, не обрывая при этом прикосновения.       — Кхм… Я тебе чай принесла. Хочешь? — специально прокашлявшись, чтобы дрожь в голосе не была так уж заметна, спрашиваю.       А в ответ — тишина.       Высвобождаю свою руку — и рука Майки безвольной плетью опускается на пол. Медленно ползу так, чтобы в конечном счёте увидеть его лицо. Но он, разгадав мой нехитрый план, закрывается от меня обеими руками и только сильнее сжимается в комочек.       В уголках моих глаз начинает щипать, прямо-таки невыносимо щипать. Делаю глубокий вздох чтобы не дать себе ни шанса разреветься, и снова подаю голос:       — Тебе не нужно прятаться от меня, не нужно прятать своё лицо. Я знаю, что оно в рубцах и шрамах, но не они меняют тебя, Майк, не они, а ты сам! — голос несколько крепнет, но зато теперь звенит так, что, кажется, можно увидеть, как волна этого звона, отразившись от стен, рикошетит обратно в меня, — Я достаточно сильная чтобы увидеть тебя таким, но моих сил не хватит против твоего отчуждения. Я и остальные — мы всё переживём, только не отдаляйся, не закрывайся от нас! — теперь щиплет уже и в носу, словно я поперхнулась кока-колой.       Я знаю, что все, включая даже сэнсэя, возлагают на этот мой визит большие надежды. И тем острее и неприятнее чувствую теперь своё бессилие. Но что же мне сделать?! Бывают такие моменты и состояния, когда больной может выкарабкаться только, если сам этого захочет. Его воля — главное условие в этой ситуации.       А Микеланджело сейчас сломлен, раздавлен, разбит. И изнутри — гораздо больше, чем снаружи. Его беда в том, что он не принимает ни себя, ни всю ситуацию. И его всегда деятельный и активный мозг лихорадочно пытается придумать какой-нибудь выход. В итоге запирая в невидимой клетке, ключ от которой утерян, возможно, навсегда.       Сидя на полу с зажмуренными глазами, глотаю слёзы, стараюсь не дать дрожи сотрясти всю меня без остатка… И вдруг слышу, что совсем рядом плачут и этот плач усиливается. Улёгшись рядом, подложив руку под щёку, болезненно наблюдаю за происходящим. Неожиданно черепашка отнимает руки от лица — его голубые заплаканные глаза из-за слёз, кажется, сияют ярче.       Целую минуту Майки оценивает мою реакцию. А когда понимает, что мне не страшно, не противно и я не убегу отсюда с криками, — подаётся навстречу, как бы желая обнять.       И конечно же я ему не отказываю.       — Майки-Майки. Лучик, неужели ты к нам вернулся?.. — нежно улыбаясь, стираю слезинки с его лица, аккуратно, чтобы не растревожить ещё не до конца зажившие раны. А затем серьёзно гляжу в самые родные в мире глаза, — Не угасай больше никогда, умоляю.