Метки
Описание
— И как выглядит твоё одиночество?
— Как золотая клетка.
Примечания
Образ золотой клетки и немых палачей взят из истории Османской Империи.
Кафе́с (от тур. kafes — «клетка»), или шимширлы́к (от тур. şimşirlık — «самшитник»), — часть Топкапы, главного дворца Османской империи и в то же время резиденции османских султанов. Кафес представлял собой место заточения сыновей султана, свергнутых султанов и возможных престолонаследников, расположенное непосредственно при дворце.
С первых дней существования Османской империи для каждого нового султана действовало одно общее правило: всех его братьев убивали, несмотря на то, что некоторые из них были младенцами. Султан Мехмед II, завоевавший Константинополь в XV веке, был первым, кто превратил обычай ритуального убийства в закон, предписывающий, что тот, кто сумел захватить трон после смерти старого султана, должен убить своих братьев, а также всех «неудобных» родственников, включая дядек и двоюродных братьев, чтобы предотвратить будущие восстания и гражданские войны. В течение следующих 150 лет закон Мехмеда привёл к гибели, по меньшей мере, 80 членов династии Османов. Самый жестокий эпизод братоубийства в истории империи произошел в конце XVI века, когда только что коронованный султан Мехмед III в 1595 году приказал задушить шёлковым шнуром девятнадцать своих братьев.
Практика устранения соперников престола путём изоляции стала применяться с начала XVII века, с началом правления Ахмеда I.
Посвящение
Моему солнышку
как золотая клетка;
15 января 2025, 06:51
— Я боюсь, — впервые честно, откровенно без попыток увильнуть и спрятаться в мир, где в попытке защититься ядовитой змеёй шепчешь «мне никто не нужен», ведь мир скоро сгорит до тла и играть в избегающий тип привязанности будет не с кем.
— Чего? — янтарные глаза Войны бьют солнечным светом. На миг кажется, что его ослепят, но нужно ведь смотреть-смотреть-смотреть, чтобы точно убедиться, что у этого мазохиста ещё есть время. — Чего ты боишься, Голод?
Одиночества. Такого холодного, скользкого. Такого, что против воли заключает в свои объятия и не даёт выпутаться. Делает очень больно, но приходится с изломанной улыбкой-маской говорить, что нравится. И курить. Много, лишь бы притупить чувства, похоронить заживо.
— Того, что… — правда наружу выходит с задержкой, а зелёные драгоценные камни глаз ищут, за чтобы зацепиться на тёмно-синем полотне неба с сотнями серебристых брызг, — ты умрёшь. И я останусь один. Совсем.
— И как выглядит твоё одиночество? — тихо, чтобы внезапное откровение задержалось подольше. Не растворилось словно мираж, не схлынуло.
— Как золотая клетка. Большая такая. Там тебя запирают, потому что ты всего лишь запасной вариант. Не убивают, потому что можешь пригодиться. Сначала бьёшься, кричишь, чтобы выпустили, а потом… — голос дрожит, а мысли-образы всё темнее, темнее, темнее. Одиночество душит шёлковой верёвкой. — Замолкаешь. И ждёшь…
— Палача?
— Да, немого. Хотя Смерть и Матерь не немые ни разу, — тихий смех на двоих, пусть и в груди расцветает с новой силой тупая боль. — Но палач не придёт. Придётся всю вечность существовать и до дыр перебирать старые воспоминания, в которых брат у тебя живой и сходить с ума. Вот моя судьба.
Всадник замолкает, глотая до отвратительного клишированное «не умирай из-за неё» и снова смотрит на Войну... на брата. Тот и не дышит будто. Просто смотрит так, что кажется ему мало этой правды.
— Тебя не запрут. А даже если попытаются, я не позволю.
Убьёт, отрубит головы, переломает кости, но не позволит.
Потому что хватило смерти сестры. Её рубиновых глаз, молящих о пощаде. И последнего прощального взгляда, что исполосовал нутро острым клинком вины. Больше близких Война не потеряет.
Не позволит себе потерять.
Ведь иначе смысла жить просто не будет.
Всё снова превратится в блёклое, пустое, ненавистное существование.
— И ты не умрёшь? — какой-то отчаянный вопрос. Риторический, но всё равно необходимый для того, чтобы не улететь в мрак.
— Не умру,— обещание легло на плечо тёплой ладонью, дошло до слуха уверенным тоном. — Какой я брат, если позволю тебе сойти с ума в клетке от одиночества? Я же не один из тех ублюдков-правителей.
***
Одиночество кричало, пытаясь дотянутся. Не получалось.