Danzonn

      Свет софитов скользит змеями по двум стройным мужским фигурам. Зрительный зал погружен в темноту. Затаив дыхание, они наблюдают за историей, разворачивающейся перед ними на сцене. Ритм музыки созвучен с ритмом сердца, и Умути чувствует, как кровь в нем начинает кипеть.       Первый танец — своеобразная «разминка», разогретые перед выступлением тела легко порхают по сцене, цепляя взор изящностью фигур и плавностью движений; второй — уже входишь во вкус, и все ощущения обостряются, играя всей палитрой красок; третий — проживаешь на себе всю передаваемую через танец историю.       Они играют страстно влюбленную пару, но кто из них мужчина, а кто женщина, остается на усмотрение зрителя. Костюмы, прическа, макияж, даже движения и мимика — всё пропитано андрогинностью.        На сцене самого знаменитого бара Чикаго они выступают чуть меньше года, но не было ни дня, чтобы они не собирали аншлаги.       Руи обольстительно улыбается и, положив руку на плечо Умути, прижимается к нему всем телом.       — Сегодня ты горишь особенно ярко, — шепот на ухо расползется по коже волнительными мурашками, и Умути, обхватив рукой тонкую талию партнера, поднимает его над землей, легко кружа в воздухе.       Он не горит — пылает, потому даже через костюм ощущает жар чужого податливого тела.       Танцевать с Руи на сцене самого популярного чикагского бара — все равно что страстно заниматься любовью.       За ними наблюдает множество пар глаз — о господи, какое «извращение», — но когда они выходят на сцену, весь остальной мир для Умути меркнет.       Он забывает обо всем: и о том, что он мужчина, молодой симпатичный парень, которому едва ли пристало так дерзостно-страстно желать такого же парня немногим младше него; и о голодном детстве, в котором они вместе с Руи — бездомыши без гроша в кармане, вынужденные скитаться по улицам хмурого Чикаго, зарабатывая на еду развлечением претенциозной публики.       Наверное, если бы не Руи, он бы давно наложил на себя руки; если бы не Руи, каждую ночь доверчиво льнущий к его боку ластящимся котёнком и нашептывающий на ухо царапающие сердце слова надежды: «Всё обязательно будет хорошо», его тело уже давно бы валялось где-нибудь в сточной канаве; если бы не Руи, он бы никогда не узнал, что такое настоящая любовь.       Выживать несколько дней без еды, бродя по городу с урчащими от голода животами, и ютиться где придется, часто ночуя под открытым небом, было невыносимо сложно, особенно морозными зимними ночами, но они выдержали. Смогли выстоять, потому что были друг у друга; потому что в сердцах жила хлипкая, но поддерживаемая чужим плечом рядом вера в то, что однажды они выберутся из вязкого зловонного болота нищеты и познают вкус другой жизни — сытой, тёплой, светлой и счастливой.       Часто в скверную, особо ненастную погоду небольшой шрам на плече Умути ноет, напоминая о хрупкости чужой жизни и о цене, которую ему пришлось за нее заплатить, чтобы сейчас иметь возможность выступать на сцене, держа в руках своего невообразимо красивого партнера.        Сбившееся дыхание Руи щекочет кожу, покрывая ее отголосками невидимых поцелуев. Кисти его рук порхают по плечам, груди и лицу Умути… А когда он опускается перед ним на колени, ведя ладонями по его бедрам вверх, и смотрит из-под ресниц так вопиюще соблазнительно, Умути поджимает губы, потому что хочется… безумно хочется ощутить все это не только через слой одежды, исполняя заученные движения танца, — почувствовать горячую кровь и обжигающие ласки наедине, переплетаясь телами кожа к коже.       — А ты сегодня сверкаешь особенно ослепительно, — выдыхает он, задевая губами мочку уха, и тело в его руках вздрагивает.       На мгновение забывшись, Руи невинно, но меж тем невероятно сексуально закусывает губу, но никто из зрителей даже не догадывается, что эта случайность — секундная потеря контроля. Всё смотрится очень гармонично, ведь они давно и весьма профессионально «играют» на сцене в любовь.       Кульминацией танца становится «страстный поцелуй»: Умути поднимает на руки своего партнера, и тот обвивает ногами его крепкий торс. Он нежно проводит ладонью по скуле Руи и, обхватив пальцами его подбородок, резко поворачивает их головы, отвернув от излишне любопытных глаз. Зрителям виден лишь его затылок, а ему, словно это происходит в первый раз, — покрывшееся румянцем лицо Руи.       Сегодня он позволяет себе невозможное: действительно прикасается к желанным губам, но весьма трепетно и нежно, практически невесомо, пока зал позади них взрывается бурными аплодисментами и овациями.       Нынешняя зарплата позволяет больше не переживать о том, как достать еду и где переночевать. Все базовые потребности они с легкостью закрывают, вот только потребность в любви у Умути так и зияет сквозной дырой в районе груди.       В памяти всплывают дни давно минувшего прошлого, и в расширившихся от шока глазах напротив, как бы он ни искал, не видит прежнего Руи, который так сильно любил ластиться к нему, без стеснения даря свое тепло. Этот Руи — неприступная стена, невероятно красивая статуя, от которой веет холодом не хуже, чем от ледников Арктики.

***

      После оживлённого, наполненного шумом зала в гримерной кажется излишне тихо. Множество цветов и подарков лежат то тут, то там, но Умути сидит перед зеркалом и, опустив голову, бесцветным взглядом смотрит в пол. В отличие от Руи, с детским любопытством рассматривающего все презенты от зрителей, сейчас его они интересуют меньше всего. Он прикоснулся к губам и познал их сладость, гореть ему теперь в собственном аду до конца жизни.       — Что это сегодня было? — усевшись на диван, спрашивает Руи, любуясь пышными бутонами множества алых роз. Такой букет явно обошелся кому-то в кругленькую сумму.       — О чём ты? — попробовать отсрочить неизбежное — глупо?       — Не прикидывайся, — звучит довольно грубо. — Твоя выходка на сцене. Ты думал, я не заговорю об этом?       Ах, да. Умути грустно улыбается.       — Это был поцелуй.       — Я в курсе, — поднявшись с дивана, Руи подходит ближе и, встав за спиной Умути, кладет руки на спинку его стула. — Я спрашиваю, зачем ты это сделал? — взгляд в зеркале источает холод, оставляя на сердце кровоточащие раны.       — Потому что захотел, — ответ снова вызывает неподдельное удивление в широко распахнувшихся глазах, и хорошенькое личико тут же хмурится.       — Ты с ума сошел?! — раздраженно усмехается Руи. — Что с тобой происходит? В последнее время я совсем не узнаю тебя, — всплескивает он руками.       «Правда? Я тебя тоже», — быстро проносится в мыслях.       — Руи, — Умути ловит его руку и, поднеся к губам, трепетно целует. — Почему ты стал так холоден по отношению ко мне?       — Что? — Руи дёргает рукой, но Умути лишь крепче прижимает его к своему лицу. — О чём ты говоришь?       — Когда мы были без гроша в кармане, ты был более отзывчив и нежен, а теперь что? Когда у нас всё есть и мы ни в чём не нуждаемся, ты сильно отдалился. Выстроил между нами стену, став холодным и неприступным, как айсберг.       — Не говори ерунды, — Руи отводит взгляд, а его рука начинает дрожать от обжигающего тепла чужих губ.       — Но ведь это правда…       Повисает долгая пауза. От накалившейся между ними атмосферы один деревенеет, другой становится белым как мел.       — Ты прав, — первым из них заговаривает Руи. — Я отдалился, потому что это невыносимо! — он выдергивает свою кисть из рук Умути, невольно ударив его по щеке. След от пощечины разрезает толстый слой белой пудры, оставляя после себя рваный след, под которым виднеется естественный тон кожи. — Ты хоть знаешь, каково мне всё время жилось с мыслью, что ты продал себя, — слова звучат резко, ударяя по обоим хлестким кнутом правды, — продал свое тело в обмен на мою жизнь!       — Руи… — отрывисто выдохнув, Умути кусает губу, смотря на него глазами, полными слёз.       — Ты думал, я не знаю? — свистящий, вырывающийся из груди смех Руи походит на завывание раненого зверя. — В тот день, когда я сильно заболел и слег с лихорадкой… ты… чтобы спасти меня… — душу разрывает чувство вины, а сердце сжимается от боли, — ты провел ночь с мужчиной! За деньги лег в постель с незнакомцем, чтобы спасти мою никчемную жизнь: снять теплую комнату, вызвать врача и купить лекарства! А этот ублюдок вдобавок ко всему еще и оставил шрам на твоем теле!       Руи опускается на пол и, закрыв лицо руками, разражается громкими рыданиями.       — Зачем?.. Зачем ты это сделал?! — кричит он сквозь слезы. — Лучше бы я умер! Если бы я знал цену своего спасения, выбрал бы смерть!       — Не говори так, — присев рядом, Умути заключает его в объятия. — Если бы передо мной снова встал подобный выбор, я бы, не раздумывая, поступил бы точно так же.       — Но почему?! — всхлипывает Руи. — Почему ты так поступил?!       — Потому что люблю тебя, глупенький, — на выдохе произносит он, выпуская на волю давно томившиеся внутри чувства, — потому что люблю.       Руи поднимает голову и смотрит совсем ошалело. Слёзы беззвучно текут по лицу, но рыдания мгновенно стихают.       — Ч-что т-ты с-сказал? — заикаясь, спрашивает он.       — Что люблю тебя, — уверенно повторяет Умути. — А ещё прости меня, — подавшись вперёд, он с жадностью целует растерянного Руи.       Поцелуй выходит соленым, но даже через горечь слез Умути смакует сладость желанных губ.       — Ты шутишь, да? — отстранившись из-за нехватки воздуха, сбивчиво лепечет Руи. — Скажи, что ты шутишь.       — Еще никогда я не был настолько серьезен, как сейчас, — смахнув с туалетного столика косметику и букеты цветов, он подхватывает Руи под ягодицы и усаживает сверху. Пиджак, соскользнув с плеч, летит на пол, и проворные руки тут же забираются под рубашку.       — Прекрати… — слабо протестует раскрасневшийся от ласк Руи. — Что ты делаешь…       — Ты не представляешь, как долго я этого ждал, — словно оголодавший, совсем как во времена, когда они делили одну на двоих булочку, он набрасывается на столь желанное им тело. Руи тонкий, звонкий, податливый и гибкий; ласкать и изучать его хочется до бесконечности долго.       — Вы еще не закон… — в дверях появляется невысокая фигура уборщика, который после выступлений всегда наводит порядок в их гримерке.       — Закрой дверь! — громко рявкает Умути, да так, что даже Руи вздрагивает. Он снова припадает губами к соскам, вылизывая и посасывая их так, что Руи не может сдержать тихих вздохов.       — Ты хочешь, чтобы мы сделали это здесь? — потираясь твердым пахом о бедро, насмешливо спрашивает он. — Возьмешь меня прямо в гримерке?       — Прости, малыш, — усмехается Умути, — но, боюсь, до дома я не дотерплю. К тому же… Вдруг по дороге ты передумаешь? Нет, я не могу упустить выпавший на мою долю такой прекрасный шанс.       — Дурак ты! — совсем по-девчачьи Руи бьет по груди, а кулачки-то маленькие, как лапки у котенка, и Умути это невероятно умиляет. — Неужели не понимаешь?       — Чего же? — язык проходится за ушком, мажет по раковине, спускаясь по шее к впадинке между ключиц.       — Я ведь с самого начала был к тебе как собака привязан. Куда ты, туда и я. Слепо следовал за тобой по пятам, потому что не мог представить своей жизни без тебя.       Это правда. С самого детства они вместе бродяжничали по улицам в поисках пропитания и крыши над головой. Если бы не забота о Руи, скорее всего, Умути умер бы еще в подростковом возрасте.       — Я полюбил тебя еще будучи глупым мальчишкой. И представь, каково мне было узнать, на какие жертвы ты пошел ради меня, — закусив губу, он спешно отворачивается.       — Руи… — Умути не верит своим ушам, но как же радуется его сердце. Он собирает губами новую порцию слез, нежно покрывая поцелуями все лицо. — Все хорошо. Теперь все точно будет хорошо.

***

      Эфирное масло с запахом розы, подаренное ранее одним из поклонников, заполняет своим насыщенным ароматом всю гримерную.       Руи громко стонет, выпячивая ягодицы и царапая ногтями деревянную поверхность туалетного столика, а Умути, держась из последних сил, неспеша растягивает его скользкими от масла пальцами.       Войти удается с трудом. Руи узкий и даже при должной растяжке впускает его неохотно.       Первый толчок получается грубовато-неуклюжим, но, немного приноровившись, Умути удаётся найти нужный ритм и угол, под которым его член попадает прямиком по простате.       Обхватив горло Руи рукой, он приподнимает его туловище, заставляя смотреть на их отражения в зеркале.       В сценических образах они оба выглядят андрогинно, но в большей степени походят на женщин, тогда как от природы являются мужчинами.       Длинные волосы Умути, уложенные в аккуратную прическу-волну волоском к волоску, в дополнении с макияжем, блестящими стразами на лице и жемчужными украшениями легко меняют его пол, а Руи сам по себе слишком смазливый для парня, а макияж только усиливает этот эффект.       Публика Чикаго принимает их андрогинность на «ура». Именно эта особенность, умело используемая вместе с красивыми танцами, помогает им собирать публику и зарабатывать на этом большие деньги.       Какая разница, что находится в штанах, если за выбор чувств отвечает сердце?       — Не закрывай глаза, Руи, — шепчет на ухо Умути, не прекращая двигать бедрами. — Я хочу, чтобы ты видел, как мы любим друг друга.       Жарко, горячо, влажно. Движения ускоряются, а стоны становятся громче. Поцелуи короче, а пальцы впиваются в тело всё сильнее.       — Умути, я тебя… — накрывший оргазм туманит разум и пачкает зеркало, оставляя на его поверхности свой след.       — Я тоже тебя, Руи, — Умути толкается глубже и обмякает, оставляя нежный поцелуй в изящном изгибе плеча, — очень люблю.