Погибший росток

— Беру. Коллеи обреченно вздохнула, не удостаивая взглядом ни стол, ни свои руки с неаккуратно зажатыми тонкими цветастыми бумажками. С одной стороны те какие-то пестрые, а с другой имели на себе непонятные рисунки, цифры и человеческие фигуры, нарисованные так странно и непривычно, что резало глаза после других, но не менее разноцветных. Те были будто живыми, а эти желтоватые и едва ощутимо пахли затхлостью от старости. Небольшая коробочка вообще была со слоем плотной пыли. Странной грязь на них не была, а вот сам факт нахождения чего-то такого в рабочем столе Доктора — да. В обычно лаборатории все было для работы: детали, машинные масла, инструменты для инженерных и «человеческих» работ, шкафы, густо заставленные резко пахучими порошками, жидкостями и тем, чему не было в голове названий, а выглядели они слишком странно, чтобы назвать их иначе, кроме «таблетки» и «жижи». Первая мысль об упаковке была привязана к деятельности Доктора за неимением какого-либо понимания о вещи в руках, и только позже выяснилось, что это какая-то игра, которую не доводилось видеть, а то слышать хоть что-нибудь. Еще большим нюансом оказалось не незнание вовсе, а не тот повод, по которому лекарь лично явился и повел за собой пациентку мрачного вида. Думала обо всех медицинских мерзостях, какие обычно заготавливались, но точно не о «старой доброй дружеской игре». Не было понятно и следующее: затошнило сильнее от секционной, где решили играть, или самого предложения, от которого даже отказаться не в праве.   О чем только думает Дотторе? Лаборатория разгромлена, все свободные холодные залы в телах, оставленных под тканями, стянутых с разобранных частей машин. Под грязным тряпьем тела выглядели куда зловеще, чем были на самом деле, а под особенно длинными тканями не было возможности разобрать точно, чей более крупный или щуплый труп был. Догадки не приносили ни малейшего удовольствия, заставляли замирать и отупело пялиться, достраивая образы к пониманию очертания. Нет, все равно все они принадлежат таким же, как Доктор или не сильно крупный клон, каких больше не попадалось на глаза. Пришлось свыкнуться с каждым новым посещением рабочих кабинетов в сопровождении ученого и реже Дзеты, удивительно быстро вставшего обратно на ноги. Последнего глаза совсем не желали видеть и всячески избегали, находя стены, пол, вообще что угодно, куда приятней, чем искалеченный, но живой сегмент, которому посчастливилось не захлебнуться в крови. Нормальный человек истек бы ей, принял злой удар судьбы и умер, как то почти сделала сама девочка, если бы не чужие и свои внутренние отторгаемые старания. Значило ли это, что Второму Предвестнику приносит удовольствие возня с умирающими? Раньше такого не замечалось за безразличной утилизацией того, что не подходило его планам по разным параметрам, сводимые в основном к одной лишь выносливости и стойкости. Никогда не цеплялся за кого-то определенного, если избранный мишенью интереса Доктора, не проявлял никаких особенных качеств. Если материал был достаточно силен, то его участи можно было посочувствовать, а облику ужаснуться после проведенных совершенно ненормальных, мерзких, недопустимых изменений по прихоти всего пары рук с шаловливо блестящим хирургическим ножом. Если материал не умирал после серии испытаний, то его брались использовать, пока тело не износится, а записи не пополнятся новыми наблюдениями, скорыми пометками, зарисовками и даже фотографиями, сделанными с ослепительной вспышкой на паршивый аппарат. Все было просто, но в чем тогда предназначение этого мальчика? Он явно не использовался для тех же работ, что мертвецы с невыносимо одинаковыми и животными личностями, и не подпускался к чему-то, что имело значение для различных опытов... Однако присутствовал при позорном измерении кожных поражений элеазаром, ставшими вдруг глубокими шрамами. Наблюдалось участие от силы всего пару раз, а чем тот занимался без любопытствующих глаз было неизвестно. Точно не применялся для раздутия и без того необъятного эго Предвестника или унизительного звания «мальчик на побегушках», которому только начни говорить, а он уже понесся сломя голову, повиливая щенячьим хвостом. Впрочем, мальчишке только в радость было примерять на себя такую роль, и подрывался с места, силясь вернуться на место как можно скорее с тем, что приказано было принести назад вместе с собой. Смотрел отторгающей смесью благодарности, детского восторга и благоговения перед Дотторе, будто перед ним стоял явившийся смертному Бог. Что для него не было далеко от правды, однако смотрелось совсем непритязательно в сравнении с другими срезами, за которыми не замечалось такой же трепетной благодарности за данную возможность жить. Зная повергающую в ужас непредсказуемость ученого, можно было допустить мысль о каждом из вариантов, которые когда-либо посещали в последнее время густо забитую мыслями голову. Этот мужчина в самом деле мог создать среза исключительно для того, чтобы всегда иметь под рукой удобный мобильный инструмент и, как бы смешно не звучало, еще одно тело для своих абсурдных игр. Дурную, но все же гениальную голову в маске невозможно разобрать, как и принять иррациональные решения, рождаемые ей же. Коллеи, все же, имея чуть большее представление о чужом мозге, все равно никак не могла понять, какая цель преследовалась Предвестником, если тот собрал трое живых, включая себя, в холодном, ярко освещаемом зале... За картами. За игральными картами. Для этого он освободил старый стол и оставил на нем металлическую миску с шоколадными конфетами, кислящими на языке при раскусывании, и пару кружек с невыносимо крепким холодным чаем. Все оседало неприятным желчным вкусом в глотке, напоминая головной сдавливающей болью первую дегустацию таких сладостей. С мерзопакостным ощущением все равно приходилось изредка притрагиваться к конфетам и долго жевать, меняясь в лице от сводящей зубы сладости и покалывании у слюнных желез, из которых усиленно подступала слюна. С превеликим стыдом Коллеи ловила себя на мысли, что лакомство все же вкусное, и из него хотелось выудить как можно сахара. Выходило так, что она чаще других притрагивалась посуде и с понурым видом жевала. Если бы фруктовый сахар из того, что употреблялось в пищу, удовлетворял и дальше, то не пришлось бы унижаться. — Рискуешь опять проиграть, Коллеи, — как бы невзначай напомнил ей Дотторе, выбрасывая пару карт перед Дзетой. Коллеи без особого интереса рассмотрела сложенные друг на друга карты перед срезом, за которые тот взялся с особой внимательностью: на мелкую цифру опустил ту, что была побольше, а на одну так и вовсе положил ту, что была с человеческой фигурой... Впечатляла втянутость этих двоих в игру, где неинтересно выбрасывались бумажки. Откуда только бралось такое великое желание быть частью процесса, если игра до утомления скучная и совсем тихая в отличие от того же Священного Призыва Семерых, где была такая страсть и тяга к игре, что после проигрышей хотелось выть, а от побед вскочить на стол и радостно вопить, приплясывая. Здесь же нежелание вникать и принимать участие. — Проиграю в любом случае, — она поморщилась и бросила на стол собранные за время игры карты, от которых не сумела отбиться. Кто вообще придумал это «отбиться»? — И мне казалось, что я здесь для чего-то другого... — Так бы прямо и сказала, что желаешь еще инъекцию. — Нет, не желаю. Ответив быстрее, чем успелось хотя бы малось обдумать, девочка подперла голову сложенной ладонью и уставилась в угол, лишь бы не ощущать на себе взгляд четырех одинаковых глаз одновременно. Наиболее неприятными оказались вовсе не Доктора, скрытые за вновь надетой маской, а среза, где вокруг глазниц были оставлены страшные следы. И все было сотворено собственными руками, за что не оказалось получено ни единого слова упрека. За исключением пары плохо запомнившихся насмешек, брошенных Доктором так же колко и остро, как и любое другое его слово. От мнимой недосказанности, держащей в тонусе, мучило напряжение, постыдно выходящее в противно влажнеющие от пота ладони и каменеющие мышцы от каждого раскрытия рта мужчины. Свой был плотно сжат в полоску покусанной плоти, а зубы до ноющих челюстей сомкнуты. — Чтобы победить, достаточно знать всего пару основных правил, — Доктор досрочно собрал карты в руки и неспешно перемешал, не находя смысла продолжать, если большая часть была сброшена по желанию пациентки. — Даже не обязательно запоминать те карты, которые были выброшены или взяты оппонентом, если ты обладаешь достаточной удачей. От злорадного упоминания удачи брови сошлись у переносицы в хмурой морщинке, и исполненные едкостью глаза сами метнулись к Дотторе. Если и признавать минувшие события со случайной выживаемостью удачей, то ее Коллеи готова принять, только болтаясь шеей в петле, уже совсем посиневшей, но еще отдаленно соображающей, чтобы прохрипеть заветное слово согласия. Удачи не существует — есть только не желающие отказывать органы, питаемые съеденным и выпитым через силу и упорство врача. Не теряя свирепого вида, она одарила тем же злым взглядом пальцы в перчатках, занимающиеся картами, конфеты, почти выпитый чай и вскользь единственный уцелевший сегмент. Тот благоразумно хранил молчание, не встревая в разговор, а выглядел до того тошнотворно довольным, что зрачки сначала гневно буравили, а потом позорно ускользали, стоило только обнаружить внимание в ответ. Пусть уж лучше дальше восторженно вздыхает, глядя на своего создателя, и болтает ногами, как дитя, а не любопытствующе глядит, будто ожидая чего-то. В самом деле, было удивительным то, что глаза мальчика уцелели после жестокой серии ударов — вот та «удача», о которой говорит мужчина. Коллеи отчетливо помнила, как глазные яблоки клона залило кровью и как те страшно сливались с радужками похожего жутковатого цвета, что среди единого красного цвета на глазном яблоке выделялся исключительно зрачок своей чернотой. У сегмента были великие шансы дополнять своим крохотным подростковым телом коллекцию тел секционной, что, несомненно, одновременно тревожило в самой глубине груди, а также вплоть до крутящих в волнении кишок приносило подобие радости. Не было четко вынашиваемых планов умертвить продукт неизвестной технологии, однако безнаказанность и ощущение малой, но все же мести, чрезвычайно сильно побуждали не сходить с того пути, на который встала. — Мне не нравится эта игра, — Коллеи честно призналась. — Я не видела чтобы кто-нибудь играл в это... Все обходились дайсами и другими картами в Сумеру и Мондштадте. — Ребяческая чепуха. Доктор ответил резко, заканчивая мысль подопытной на своем твердом слове, не терпящем возражений. Коллеи только и могла, что своевременно закрыть рот с растерянным видом, никак не развивая остатки в своей голове о карточной игре, с которой успела познакомиться еще в Сумеру, где успела разыграться на всевозможные позорные и не слишком проигрыши с победами. — А почему? — совсем наивно спросил Дзета. Постукивая пальцами по столу, Дотторе охотно ему ответил: — Потому что игра перегружена идиотскими правилами. Карт в несколько раз больше, чем в моей колоде, — он щелкнул пару раз по стопке своих карт. — А также подразумевается использование сразу восьми игральных костей, что раздражает и отвлекает. Порой складывается ощущение, будто игру составляли малые дети, которым от нечего делать пришлось вылить весь свой концентрат фантазии в Священный Призыв Семерых! Коллеи ошарашено посмотрела на лекаря и возмущенно откинулась на спинку стула со сложенными руками на груди. Рот в негодовании приоткрылся так, словно девушка собиралась разразиться длинной брани. Ругань не последовала, и с пристальным вниманием Доктор поспешил поинтересоваться: — О, ты думаешь иначе? Натянутая улыбка мужчины мигом охладила весь пыл и заставила виновато отступить, принимая молчание как отказ от спора, который ранее затевался легко и весьма охотно. Не было никакого смысла доказывать кому-то вроде Предвестника обратное, если тот того определенно ждал и плотоядно наслаждался несмелыми попытками отстоять то, что представляло определенную ценность для юного ума. — Мне кажется это интересным, — сегмент успешно перетянул на себя не только любопытство своего творца, но и поникшей Коллеи. — Правда, я не знаю правил и ни разу не видел ни тех карт, ни игральных костей. Это получается, что используются кости животных каких-нибудь? Разве они не слишком большие для этого?   На время недолгих размышлений в образовавшейся тишине свое дыхание оказалось подавлено. В голове торжествовала болезненная пустота вместе со страшным непониманием, угнетающим так сильно, что не выходило ни сменить невнятного выражения лица, ни даже элементарно двинуть пальцем на сгибе локтя. Резко захотелось отстраниться еще сильнее, как можно дальше от стола, как от нерасположенного к назойливому вниманию аллигатора. Действительно ли этот подросток не видел чего-то настолько простецки-глупого, как игральные кости, или просто издевался со светящимся от восторга лицом?.. Коллеи украдкой глянула на Доктора, но тот, как и она сама, не двигался и не отводил головы от ерзающего среза. Складывалось впечатление, что и он сам не до конца понимал свое же создание, а потому внимательно изучал, будто в первый раз, поджав губы. Опасливо было даже подумать, о чем конкретно размышлял лекарь. Слышал ли тот подобное впервые от Дзеты, к которому имелось отличное от других сегментов отношение? Или тот решил подрожать своему создателю и ляпнул, совсем не подумав? Приятная мысль о том, что взгляды на карточные игры оказались разделены, а не отвергнуты в угоду Доктора, могла бы порадовать. Однако голову и грудь захватило неприятное боязливое чувство — было жутко. Возможно, имей клон другую наружность, то сказанное воспринялось как нечто обыденное и уже приевшееся, но с подпорченными мальчишескими чертами лица воспринималось в разы острее. Часто копии болтали всякую ересь, а иногда и такую, что хотелось разодрать уши в кровь, только бы больше не слышать гнилые языки. Наблюдалось то же, но по какой-то причине Доктор отсутствующе продолжал молчать, явно никак не собираясь повлиять на младшую копию. А ведь повлиять определенно стоило на специфичный вывод продукта своих рук, разрушая нагнетаемую с каждой лишней секундой промедления атмосферу. Куда проще переносились вопли срезов в пылком споре, когда нередко брызгала слюна, как у больных животных.   — Коллеи ужасно на тебя влияет, — ученый, наконец, раздосадованно выдохнул, единожды коснувшись своего лица как раз там, где на молодой коже своего создания еще недавно были швы.   Смущенный этим сегмент неловко коснулся ладонью щеки и зажившего, но теперь несколько кривоватого носа, который стал отдаленно походить на крючковатый нос самого Доктора. Оттуда его рука скользнула ко лбу, пока кисть не затерялась среди густых вьющихся волос, где пальцы с усилием растерли кожу головы. Уверенность Дзеты рассыпалась, и он понурился, как после серьезного выговора за шкодливую проделку, и не осмеливался больше поднять голову, смотреть прямо на создателя. Смотреть без страха на мужчину взяла на себя подопытная, сделав ими круг на явно преувеличенное замечание.   — Кто бы говорил. Не могла я его... Так.   Не могло статься так, что от пары ударов по лицу срез повредился умом так, что заставил своим неаккуратно брошенным словом замолчать и глупо хлопать глазами. И это все с тошнотворно невинным видом, будто сам не понял, что выплюнул изо рта! Поразительно, что большую панику вызывал не вспыльчивый и неконтролируемый лекарь, как и множество своих клонов, а дурашливый и совсем по-детскому наивный срез. Мог же быть таким же, как взрослые типы искусственных созданий: не мешал разбираться с последствиями массовой гибели одинаковых выродков и подопытным на вес золота. Пусть уж Доктор хоть умертвит или еще что решит делать, лишь бы избавиться от подвешенного и безвольного состояния, в котором придется находиться до самого конца забвения с остановкой сердца.   — Да ну? — теперь на его лице был предвкушающий оскал, характеризующий обычно зверя, готового вцепиться в конечность до раздробленной кости. — Хочешь сказать, что мое влияние хуже твоего на этот юный организм? Или, может, это я его так?   — Вам явно лучше знать, чем такому же юному организму.   Пришлось несколько раз пожалеть о том, что вообще решила влезть, куда не следовало, и еще раз отступить в неприязни перед Предвестником. Тем более, что, глядя на Дзету и нехотя продолжая разговор, Коллеи ощутила щемящее и совершенно иррациональное чувство не собственного стыда, который следовало бы испытать на равне со страхом, а нечто смутно знакомое, будто от четкого понимания того, что рот следует держать закрытым даже Доктору. Подобное доводилось ощущать, когда приходилось говорить при детях, внимательно наблюдающими за ходом диалога двух куда более старших людей. Откуда эта мысль, если срез не человек и не ребенок, хоть всеми силами и старается на него походить?..   — Взрослым иногда интересны мысли молодых людей.   Не вышло выкрутиться — присосался оголодавшей пиявкой и теперь не отпустит, пока вдоволь не напьется крови. Коллеи сама виновата, но больше она и слова не скажет. Только сожмет ладони в кулаки от кусающей злости и будет медленно кипеть изнутри от одновременного недовольства ко всем и особенно к себе. Фатуи достаточно расслаблен и даже развеселен нелепым сборищем, а Коллеи необычно разговорчива и вспыльчива, что так и хотелось ляпнуть что-нибудь еще сверху, чтобы отпустить часть мерзкого сгустка и почувствовать хотя бы малое облегчение. Но вместо этого она продолжала неподвижно сидеть, упрямо смотря только на Доктора, ощущая неприятные потливые волны жара и мелких покалываний, концентрация которых пришлась на всю длину позвоночника, особенно неприятно донимающих в области основания черепа и до самых лопаток. Чем дольше ожидалось услышать что-нибудь еще, тем сильнее ощущались мелкие червячки, копошащиеся под кожей и изводящие чесоткой так искусно, что могли бы побороться с заразными клещами за первенство в нелегком ремесле. Крайне хотелось тронуть кожу, проверить на неприкосновенность, отсутствие паразитов и, наконец, почесать. Но нужно было стоически выдержать если не общение с истязателем, то хотя бы молчание под пристальным взглядом из-за маски.   — Ну-ну, Коллеи, лучше прибереги ярость для карт. Может, свезет таки?   От хриплого смешка быстро стало беспокойней, а потом и неожиданно нейтрально, как до неловкого разговора. Хотя скорее совсем редким и малым обменом колкостей с позорным выходом в проигрыш. Аж затошнило.   — Конечно.   Коллеи ответила с натяжкой, то сжимая, то разжимая кулаки, и потянулась пальцами к шее, где незаметно под распущенными волосами, с волнением ощупала кожу со спины. Никаких движений под ней не было, только мелкие ямочки от отпавших наростов и выступающие кости позвоночника. Повезет-то? Ей? Вот опять мужчина о проклятой удаче... Разве самому еще не надоели однотипные глумливые шутки, которые определенно стоило сменить на что-нибудь куда более стоящее? Так навязчиво толкует, словно по мановению своей руки обернет всю существующую фортуну на сторону едва ли живой девочки, оставшейся совсем одной, без доброго покровительства Богов. Семеро отобрали здоровье, забраковали тело, оставили гнить пожираемой живьем страшной болезнью, а Дотторе только потешается, как будто сорвал величайший куш из всех, прибрав чуть ли не живой труп к рукам. Не ясно, как стоило угодить, чтобы урвать и кроху удачливости, но Коллеи взяла карты в руки. Пусть и без особого желания, а просмотрела свою руку и покосилась взглядом на вытянутую из остатка карт масть, с которой совпадала всего одна. Что и требовалось доказать: она явно не счастливчик.   — Может, стоит еще раз объяснить правила?   — Уже объясняли.   Она сделала круг глазами, ясно давая понять свой настрой к новому раунду в карты. От игры время должно было быстрее идти в полном удовольствии, а пока что получалось ровно наоборот — оно текло убийственно медленно. В сотню раз хуже, чем в полном одиночестве и одном редко сменяемом положении, чтобы болели разные части тела поочередно, а не тягуче ныло только один бок, например. За раздражающим промедлением шла еще большая усталость и великая охота встать на ноги и вернуться к себе, где можно отупело глядеть в стену или потолок, а потом страдать от временной слепоты и мельтешащих черных пятен.   — Тогда, тебе не составит труда их кратко пересказать?   Доктор хотел сказать, что сомневается в способности воспринимать информацию, а через время свободно ей распоряжаться, никак иначе. Коллеи хлопком опустила карты на стол рубашкой вверх и, гранича со злобным шипением, пересказала то же, что объяснялось перед самой первой игрой сначала самим лекарем, а потом с дополнениями Дзеты, побудившего мужчину к ненужному расспросу. Быть внимательной к мастям и достоинствам карт, при необходимости подкидывать сопернику и отбиваться самой, учитывая вытащенную из колоды особую масть. Элементарно, скучно, тупо, не интересно. Хотелось настоящей карточной игры, а не этой пародии, чтобы бросать дайсы, сражаться со вражескими картами и раскладывать бонус-карты... Хоть рвение и поугасло с неприятным восприятием мальчишки и его охоты узнать Священный Призыв не только на словах и мечтательных представлений вроде уже сказанной непотребщины.   — Извините, если что-то упустила, я же впервые играю, — странно от собственного гневного настроя, но от такого на груди становилось проще и не так удушливо, как могло бы дальше быть.   Просто нужно дать Дотторе то, что он хочет, поскорее закончить с его игрищами и ретироваться в одиночество, растратив весь яд, которым Живой Глаз Порчи безнаказанно брызгал. Раньше ни за что бы не осмелилась, но теперь все будто располагало к этому обманчивой обстановкой и пресным равнодушием, побужденным далекой мыслью о том, что за немного раскрытый в колкости рот не убьют. Или, по крайней мере, не сразу и не так жестоко, как скудно удавалось представить.   — Это допустимо, — Предвестник понимающе кивнул, усмехаясь. — Конечно, это твоя первая игра в карты, где нужно думать немного больше, а не бросаться костями и любоваться забавными картинками.   Коллеи не успела заметить, как хмурое выражение лица обратилось в рассвирепевшее.   — Это было разработано учеными!   Ей рассказывали, что группа ученых Академией занимались некоторое время разработкой карточной игры, составляя правила и основные моменты, ставшими главнейшими сопровождающими карточного поединка. В процессе наверняка было затрачено много сил, чтобы получить такой Священный Призыв Семерых, который она знала сама и смогла изучить на практике. А Дотторе, сам по себе являясь, несомненно, ученым человеком, ставил крест на чужой работе своих в некотором роде коллег и грубо критиковал! Как только можно было назвать игру, где множество сложных элементов, глупой?   — И те успешно провалились, — он пожал плечами, сложив карты на стол, как и девочка. — Я их ни в коем случае не виню. Все же от кучки некомпетентных детей нельзя было ожидать иного.   — Вам не странно говорить об этом, ни разу не держа те карты в руках?   — Коллеи, тебе не странно спорить о моих картах, играя впервые, и при том весьма неудачно? Не от обиды ли?   Не говоря больше ни слова, Коллеи и Дотторе намертво сомкнули свои губы, всматриваясь в друг друга. Девушка не боялась показывать свои сведенные брови, мелкие мимические морщинки от злости и весь свой напыженный внешний вид, как у разъяренной кошки, у какой весь мех дыбом встал, в то время как клыкастый рот готов был разинуться в любую секунду в яростном шипении. Дотторе же, напротив, выглядел воодушевленным и не скупился на улыбку, натягивающую старые шрамы на не закрытой части лица. Будь пациентка еще хоть на каплю сильнее обозлена, а странные волны, побуждающие к несдержанному поведению, подавлены, то поверх старых увечий обязательно появились новые. Такие приятно было представлять: свежие, рваные и кровоточащие, стирающие веселье лекаря под одобрительные шепотки невидимых наблюдателей расправы и приятное покалывание в кончиках пальцев. Мысли сами приходили на ум и никак не настораживали, наоборот, силком тянули к тому, что делать определенно не стоило. Как с пакостливой шуткой, от которой предвкушение накрывало с головой, из-за чего внутри груди все покалывало, ноги чуть ватнели, а живот крутило от волнения до узлов в кишках. Только с глубоким вдохом и шумным выдохом вышло побороть мрачное желание. Принесло бы это радость или нет, девочка не знала, однако была железно уверена в последующем наказании, о котором не решалась вообразить. Все равно Доктор свел бы все к телесному поучению рукой в волосах, в жгучей боли и давлении своей неоспоримой силой и властью, в которой удалось увязнуть, как мушке в клейкой паутине. Съешь или будешь съеден — вот Коллеи и потянулась к конфетам, отпустив взглядом мужчину. Однако металлическую емкость ловко увели из под кисти, как раз тогда, когда пальцы собирались вынуть лимонную конфету.   — Предлагаю внести изменения в правила, — поспешил объясниться лекарь, всем своим видом наслаждаясь непонимающим взглядом пациентки. — Почему бы не подогреть всеобщий интерес ставками?   — Но нужны же деньги? — Вивьен удивленно уставился на Доктора, ловко ввязавшись в разговор. Глаза не забывали воровато поглядывать и на девочку, отвлекаясь от фигуры творца.   — Нет, это не обязательно.   Сделав замечание, ученый встал со своего места впервые за долгое время, вынул из посуды несколько конфет и выложил перед каждым из молодых людей по одной, не забывая и о своей оставленной позиции. Оставшееся он поставил на занятый телом секционный стол, прямо на мертвеца, решив не занимать стол, как прежде.   — Думаете, что можете купить сладостями? — Коллеи недоверчиво окинула взглядом стол и мужчину и сложила руки на груди, выдавая кривую усмешку. — Ни тогда у Вас это не вышло, ни сейчас.   Она была знакома с методами «плохих докторов», когда наивному, ужасно неразумному ребенку в отвратительном месте вручали что-нибудь разительно вкусное в сравнении с тем, чем обычно давали питаться, и так покупали его доверие сахаром и парой сухих, не угрожающих слов. Что уж говорить, в Сумеру обычные доктора часто покупали доверие юных пациентов, обещая дать сначала нестерпимо горький настой, а потом конфету, или кусочек пахлавы. Только самые глупые купятся на такой очевидно подлый трюк, а все равно находились и такие доверчивые экземпляры. От сладостей Коллеи всегда отказывалась, грозясь укусить за руку. Хотя после медицинских манипуляций молча брала и позорно съедала в одиночестве где-нибудь в в самом отдаленном углу, где приходилось ютиться с другими. Выживание было приоритетом, и тянущий желудок об этом напоминал, не мешающий за аналогичное согласие с правилами Предвестника выражать искреннее презрение.   — Тем не менее, они тебе нравятся.   — Вам тоже, — не меняясь в позе, она выдерживала на себе тень подошедшего ближе Дотторе. Если бы не маска, то могло оказаться в разы страшнее. — И этому тоже.   Упомянутая копия дернулась, бегая округленными глазами между двумя человеческими фигурами, схлестнувшихся в едких колкостях. От внимания юноша не знал куда себя деть и стыдливо опустил голову к коленям, будто только что раскрыли его один из самых страшных секретов, публично обругали и пристыдили. Все ли сегменты были падкими на шоколад с начинкой? Или вообще все, что имело в себе хотя бы немного сахара, если эта черта не исключительно индивидуальна для Доктора и его молодого среза? За другими такими не было возможности понаблюдать из-за риска быть растерзанной множеством рук и острых зубов, а если бы и не было щемящего чувства, то тоже не стала. Не стоило тратить ставшее, кажется, бесконечным время на схожих между собой отродий. Не желая больше ни во что впутываться, или как либо отстаивать свою сторону, Коллеи со скрипом отодвинула стул и, встав, не оборачиваясь, зашагала к открытой двери. На коже ощущалось пристальное внимание, и от него волосы вставали дыбом от запоздалой мысли, что она повернулась спиной и оказалась незащищенной. Пусть и не было особой разницы в положении к грозному врагу, а нахождение лицом к лицу призрачно успокаивало.   — Я не буду играть. Всем Вашим требованиям я подчиняюсь, а это совсем не относится к тому, что Вы обычно делаете со мной, Доктор.   Хотелось как можно скорее сбежать и унять разошедшийся нрав, подавляя раздражение и все возбужденные пылкие чувства в груди. — Коллеи.   Уверенный шаг пошатнулся от ощутимого предупреждения. Девочка замерла на месте, так и не сумев избавиться от навязчивого общества. Коллеи неосознанно задержала дыхание и, обернувшись через плечо, неуверенно развернулась лицом к Дотторе, с вида которого пропала былая развеселая улыбка. Несвоевременно пришло неприлично запоздавшее понимание того, что натворила пациентка своими неразумными выходками, и чего удалось избежать тогда, но теперь, видимо, нет, оказавшись пригвожденной к месту одним только не терпящим возражений тоном. Фиолетовые радужки вместе со зрачками в панике затрепетали, не в силах остановится на одном только лекаре, делающим шаг на встречу и протягивающим руку. С ног до головы захлестнуло страхом, тревога без устали била по черепу, сотрясая головной мозг и все внутренности отделами ниже. Как бы сильно не были напряжены мышцы, а суставы готовы сгибаться, привести себя в движение не представлялось возможным от душащей мысли, что выходки немедля окажутся осуждены и наказаны. Доигралась и разозлила Предвестника, играя в свободу и неуязвимость.   — Коллеи, — голос смягчился вместе с прикосновением к дрогнувшим плечам. — Невежливо вот так уходить, не находишь?   Как бы мягко мужчина не говорил, а напускной благожелательностью так и сквозило. То прекрасно ощущалось через болезненно сжимающиеся пальцы на плече.   — К тому же, зачем тебе одерживать победу за сахар, если можешь за любой вопрос ко мне? Побеждаешь — спрашиваешь все, что твоей душе будет угодно. Что думаешь?   Он подвел ее обратно к столу. Девушка не оказывала никакого сопротивления, следуя воле эскулапа.   — Впрочем, чего мелочиться, верно? Мелкую или еще какую просьбу я, так уж быть, в силу своего великодушия, тоже выполню.   Коллеи непонимающе похлопала глазами, уходя в свои мысли так глубоко, что сдержанное выражение лица обратилось в пыль, оставив на своем месте среди мелких песчинок искреннюю растерянность. Вся кровь от лица отхлынула, сделав кожу неимоверно болезненной и серой. Внутри словно что-то оборвалось и разбилось у самых ног с пренеприятнейшим звуком, но со стекольным треском, а мокрым шлепком, как от выпавших лент кишок на пол. Так же шумно и неприятно влажно для восприятия, вот и голова запаниковала, подбрасывая одну мысль за другой, и так же быстро их отбрасывала в сторону, когда не подходили. Под собой не обнаружилось ни кровяных разводов, ни нежных внутренностей. Невольно руки потянулись коснуться живота, чтобы удостовериться наверняка, и не нащупали новых глубоких борозд или тепла подтекшей крови. Дотторе не стоило особых трудов раскрыть тело своими руками и снова закопошиться в самых глубинах нутра, играясь умопомрачительной болью. Поучать агонией тот пока что не стал, а только приказал участвовать с выгодными для самой пациентки условиями? Выглядело ни разу не убедительно и поразительно странно, будто перед глазами померещилось очередное наваждение. А вдруг реалистичный морок с мужчиной, и тот обернется мерзкой демонической тварью?   — Что, если проиграю?.. — былую уверенность в себе как рукой сняло, уступая место куда более привычной скованностью и яркому ощущению себя без права выбирать для себя наименее рискованные решения. Боязнь сделать что-то лишнее душила.   Дождавшись, когда девочка села на свое место, Дотторе задумчиво хмыкнул и сложил руки на груди.   — Заберу твою ставку, — Доктор пожал плечами, скучающе косясь на конфету. — Выдам тряпку, уберешь кровь с пола, где она осталась.   Коллеи взметнула голову к мужчине с широко раскрытыми глазами. Тошнота подступила незамедлительно, дрожь охватила руки от одного только представления того, чем придется заниматься в случае гарантированного проигрыша. Будет резко нести металлом, ладони жечь разведенным концентратом, а ветошь наверняка наткнется на выбитые и раскрошенные зубы, вышибленные из челюстных дуг сегментов от падения. Она испачкается в чужой присохшей крови, совершенно такой же, как у лекаря. Не избежать наблюдения других подопытных, если такие вообще остались в лаборатории, погруженной в мертвую тишину. Осталась ли хотя бы пара живых плененных людей или их немедля использовали в качестве материала, чтобы не нужно было присматривать вместо многочисленных срезов? Будут же наблюдать и с презрением плеваться на ползующую по полу девочку, убирающую остатки Оригинала, благосклонного к ней!   — Просто шучу, не нужно на меня так смотреть.   Она не могла иначе. Честный испуг был выставлен напоказ, и сделать с этим хоть что-нибудь не представлялось возможным. Он же усилился от прикосновения к макушке раскрытой ладонью, от которой Коллеи вся сжалась, будто ожидала тяжелого больного удара, но встретила легкие поглаживания, от которых парализовало.   — Почему Коллеи так волнуется? — Дзета, недолго наблюдавший за ними, без злого любопытства решил уточнить, что можно было подумать на ребенка понимающего непозволительно мало. Любой бы на его месте легко сложил одно с другим, но, кажется, не он. — Это же просто игра, а условия заведомо ей выгодны?   Что вообще создал Предвестник? Мужчина использовал в своем методе уменьшение головного мозга, замылил глаза Дзете или просто сотворил клинического идиота? Может, этот мальчик просто бракованный? Сделанный и остатков неизвестных Коллеи материалов, вот и получился совершенным кретином, не краснеющим со смеха от неприкрытых издевок, которые мог сам и не понимать?   — Старые обиды и беспокойная голова, — Дотторе опустил обе руки на напряженные плечи девушки так мягко, как если бы желал приободрить, на что никак и ни при каких условиях нельзя было повестись. — В этот раз я играть не буду. Лучше займу сторону наблюдателя: уравняю ваши шансы на победу и буду судить. Предложение в могло быть стоящим, но только в том случае, если бы противником все так же не выступал клон, хлопающий глазами и с восторгом, после не длительной заминки, болтающий ногами. Выбора все равно нет, а Доктор, стоящий ближе, чем стоило бы, одновременно упрощал и усложнял задачу, поскольку активно принимать участие он не силился, но прекрасно теперь мог видеть взятые опять в руки карты. Шумно сглотнув, Коллеи нерешительно приняла новые условия, совсем не задерживая в голове мысль о безнаказанной эксплуатации Предвестника в случае выигрыша.

***

— Да как же так?! Коллеи неверяще вскочила со стула и с грохотом ударила ладонью по столу, ошалело рассматривая карты в руке и те, что остались на столе. Победа была близка настолько, что уже ощущался сладостный триумф и готовность надменно вздернуть подбородок, как то получалось за играми в Сумеру, в которых, тем не менее, вела себя чуть более сдержано. Завершившийся раунд был не первым в той сделке, которую предложил Доктор. Тот сначала терпеливо указывал и направлял, помогая влиться в новую игру, и так за несколькими партиями, удачными в каждую из выставленных сторон, он действительно занял исключительно наблюдающую сторону. Дотторе редко менял свое положение и с интересом всматривался карты Дзеты и Коллеи, то хмыкая, то холодно улыбаясь. — Проиграла, — подытожил он, собирая игральные карты. — Победа за Вивьеном, который, между нами говоря, и сам был близок к этому. Еще недавно улыбающийся от одержанной победы Дзета дернулся, внешне сжался и уставился в свои колени, где пальцы теребили край рубашки. — Можно было и постараться, — Предвестник с укором щелкнул языком, кривясь от жалкого вида среза, и, убрав карты в желтоватую от времени картонную коробочку, передал обещанные за победу конфеты. — Впрочем, это все равно теперь твое. Неприятное смятение ощущалось по мере наблюдения за мальчиком. Казалось бы, можно было и расслабиться, раз никакого штрафа, кажется, не последовало. Однако на поверхность всплывало глубокое несогласие — сладости, которые есть уже не так уж и хотелось, должны были достаться ей вместе с просьбой к Дотторе. По мере хода сражения даже удалось придумать до ужаса наивную, глупую, но необходимую просьбу, которую не осмелилась бы произнести в привычном положении дел. Коллеи могла бы закричать о несправедливости, об упущенном своими глазами моменте подлой помощи своему сегменту, но не стала, заранее ощутив стыд и, как ни странно, благодарность за возможность выйти сухой из воды. Не так уж и важна была истина, если позволили уцелеть. — Коллеи, и у тебя выходило достойно. В какой-то момент я даже успел задуматься о том, что верх одержишь именно ты. Исключено. Хотя самая крохотная капля надежды все-таки была и единолично вскармливала невеликую уверенность. Коллеи прекрасно понимала, что рассчитывать ни на что не стоит, но побороться решила, и этим увлеклась, как Дотторе, своими глумливыми наблюдениями. Оставалось с обозленным видом выслушивать, исчерпав непозволительно высокий лимит на то, что наговорила ранее. — Если я победитель, то могу распоряжаться своей наградой, как пожелаю? Притихший Дзета задумчиво разглядывал шоколадные конфеты, собранные в кучку перед собой. — Делай что хочешь, мне все равно, — равнодушно бросил Доктор, на что Коллеи закатила глаза. Зачем нужно было ставить сладости, если срезу могло прийти в голову все что угодно: от распорядиться ими как положено, до выбросить на зло? Совершенно свинская трата приевшихся, но се же конфет, изредка способные утолить жажду сахара. — Тогда, я хочу отдать их Коллеи. Срез заявил серьезно и в то же время совсем добродушно, словно не просто распоряжался шоколадом, а самым настоящим сокровищем, артефактом с великой силой, решив поделиться мощью. Однако, как бы тот не был настроен, а никакого ответа или подобающей реакции совсем не заполучил. Молчала Коллеи, молчал и Доктор, вонзившись со всем интересом в угасающие от растерянности кровавые глаза и подергивающиеся шрамы вместе с лицевыми мышцами. — Ты что, издеваешься надо мной? Коллеи пошла в лоб, не преминув начать с животрепещущего вопроса, истязавшего уже некоторое время. Руки недобро зачесались, как от ползающих по коже жуков. Сколько бы она не рассматривала предплечья, а никаких паразитов видно не было. Зато те ощущались уже на ребрах и определенно были близки к тому, чтобы пробраться под них, где лапками можно щекотать внутренности и питаться покалывающей болью хозяина мерзкими ротовыми аппаратами. Не имея намерения как-либо развивать дальше брошенный упрек, девочка одарила каждого из мужчин жгучим взглядом и удалилась на этот раз беспрепятственно к себе, минуя занятые столы и местами наваленные друг на друга тела у стен. Те были прислонены к ним в полусидячем положении, невольно привлекая внимание, словно были еще живы и просто от усталости привалились к стенам перевести дух. После на редкость паршиво проведенного времени, мало того, что с Дзетой, так еще и Дотторе, мысли о собственной схожей смерти даже не приносили покоя, в качестве средства бегства от двух невыносимых копий. От одной уж точно. Куда предпочтительней оказалось отступление в свое подобие угодий, где содержание давно изжило всевозможные ограничения: никто не следил, как раньше, а за покинутые четыре стены не приходилось в ужасе сжиматься первой же попавшейся фигурой. Может, частично развязанные руки дали такую уверенность, использованную на ругань и неуместную вспыльчивость? Коллеи находила свое состояние странным, зная свой местами скверный характер, скорректированный с годами, но не выведенный до конца, как пятно с ткани. Любой бы в конце концов, насторожился на ее месте, ощущая столь явную разницу в поведении, при том важном условии, что те лекарства, которые продолжал давать Доктор, должны держать в строго определенном состоянии... Делать выводы было рано, а уж тем более бежать со всех ног к Предвестнику и второпях вещать о волнении жрущему голову червем. — Почему ты идешь за мной? Еще один такой червь — мальчишка Дотторе. Проклятый срез совсем не понимался, его нелогичное поведение не укладывалось в голове, а от того и выводило, что сравнивая с другими его мертвыми копиями, он не сходился ни в чем ни с одним из них. Действительно уникальный и необычайно дегенеративный. — Мне нужно в ту же сторону, — мальчик, тупя взгляд везде, где только можно было, виновато опустил голову. Очевидно было, что не в ту же сторону. Коллеи тяжело вздохнула и пошла дальше, силясь не обращать внимание на плетущегося позади юношу. Стоило ожидать, что мерзкому сегменту не хватило того, что уже успел натворить за игрой, а теперь решил докучать своим обществом, с которым толком было нечего сделать, как и изуродованным лицом, вина за которое все еще лежало на своих руках. Забавно, ведь с этими шрамами он перестал запинаться. И с такой оказанной «услугой» все же не стоило бросаться еще раз, ведь будь то рано или поздно, а Дотторе выразит то, что думает по поводу радикально изменившегося поведения подопытной и нового, еще более жалкого вида клона. Что-то подсказывало Коллеи, что в этот раз язык следует прикусить, пусть горечь и отвращение все еще присутствовали. Терпела и глотала все обиды раньше, а новые встают комом поперек горла. Нет никакой сложности, кроме той, что все нестерпимо чесалось, так и подталкивая выплюнуть новый яд и в удовольствии ощутить легкость и удовлетворение. В назойливой компании девушка продолжала свой неспешный путь и изредка оборачивалась на Дзету, который, ловя недобрый взгляд, останавливался на месте и старательно рассматривал стены или пол, словно на них могло быть что-то, что заняло внимание молодого человека. Такой идиотизм мог показаться весьма потешным, если бы тот, создавая лишний шум, не пытался нагнать, по прежнему останавливаясь из-за оборачивающейся пациентки. Сдается ей, что они так бы и продолжили шастать по коридорам, если бы своим решением не оказался разорван этот абсурдный замкнутый круг. — И долго мне еще ждать, пока ты прекратишь? Коллеи обернулась к юноше лицом, складывая руки на груди и выплевывая каждое свое слово. Как бы сильно не хотелось прогнать назойливый срез, а прежде она обязательно докопается до истины, пока Дотторе не мог вмешаться. — Только попробуй опять сказать, что тебе в ту же сторону, — она поспешила добавить, заметив, что Дзета собрался защищаться. Мальчик, замявшись, раскрыл и закрыл рот, виляя взглядом по окружению, словно что-то на полу или среди белых других плиток могло придать уверенность. Его вид мигом пришел в обычное состояние, а не ребяческое, растерянное. Что же до слов, то он некоторое время молчал и задышал до того тихо, что не было заметно движения груди. — Если Дотторе тебе приказал что-то, то брось это, и оставь меня в покое. — Мне ничего такого не поручали! Дзета незамедлительно выставил перед собой руки в примирительном жесте. Он совсем не выглядел напряженным, скорее взволнованным и частично радостным, о чем Коллеи было тяжело судить, не понимая, что тогда движет срезом, если не Доктор. — Я, кажется, принес неудобства, — мальчик подступился ближе, что повлекло за собой недобрый взгляд и ответный шаг подопытной назад. — И я не хотел никак оскорбить, честно. Явно удовлетворенный тем, что его слушают, он слабо улыбнулся, натягивая шрамы, и продолжил с большим воодушевлением, чем изначально, не опуская поднятых рук. — Мне просто было весело... Весело играть не с Создателем, а с кем-то еще! Коллеи отступила еще на шаг назад и продолжила пятиться, не желая ни сближаться, ни смотреть на искреннего с виду среза. — И конфеты я решил тебе отдать, не потому что хотел издеваться! Это не есть хорошо! И я бы так не поступил, даже если ты злишься на меня! Удивление оказалось такой силы, что поперек горла встал ком, причинявший проблем не меньше рыбьей кости, схоже препятствующей говорить внятно. Язык намертво прилип к верхнему небу и стал таким сухим, что стало интересно, а смочится ли он достаточно и вернется ли в свое нормальное состояние обратно? Отрадно было одно — больше никак раздражающих и якобы уважительных обращений. — Поэтому, вот! Он твердо шагнул ближе, не упуская ни секунды, что могла бы послужить отступлению, и настиг девушку с прыткостью, не уступающей хищнику на охоте. Коллеи, видя пугающее наступление и смелость среза, качнулась назад и собралась было шустро засеменить задом наперед, а там и бежать подальше. Ощутив глубокий испуг, и вовсе выставила перед собой руку, которой собиралась изначально замахнуться и задеть уже изувеченное собой же лицо. Благо, что не вышло, а клон впихнул в одеревенелые пальцы что-то едва ли нагретое. — Вот! — он повторился, отскакивая назад с рассвирепевшим красным лицом и мокрыми глазами. — Я не хочу опять драться, поэтому даю конфеты! Нужно дружить! Он резко развернулся и побежал в противоположную сторону, будто страшась, что Коллеи могла его нагнать и крепко ударить, разрывая уже стянутые раны, или бросить конфетами в спину. Но девочка ничего так и не сделала, даже когда мальчишка уже скрылся из поля зрения, а его стремительный бег перестал доноситься до ушей. Лимон в шоколаде самую малось подтаял и оставил на пальцах темные следы, стягивающие кожу.