Глобальная чистка

      Мерно плескали вёсла. Над озером плыл аромат цветущих лип, смешиваясь с запахом озёрной воды. Я сидела на гребной банке второй из лодок Эвинда, которую он, как я подозреваю, сделал сам, срубив для этих целей дерево в Запретном лесу. Наглость непомерная, но посмотрела бы я на того, кто решился бы спорить с морским драугом, если, конечно, кто-то всё же догадался, кто он такой. Да и к тому же, Эвинда действительно полюбили в Хогвартсе.       — Где ты так хорошо научилась грести? — спросил Эвинд, сидящий на кормовом сиденье и держащий правило. В отличие от современных гребных лодок, свою вторую лодку, не предназначенную для рыбной ловли, он сделал всё же очень похожей на один из привычных ему кораблей, хоть и более осовремененную. Так что его лодка была оснащена правилом, как дракары и кнары викингов и скандинавских морских торговцев его времени. И Эвинду не приходилось направлять действия гребца, как в современном гребном спорте. Он попросту сидел на высоком кормовом сиденье и поворачивал длинное, уходящее в воду правило в нужную сторону.       — Меня научила мама. Она в юности занималась академической греблей, выигрывала даже какие-то соревнования. Гребля наравне с плаванием меня всегда привлекала больше других видов спорта. Любовь к воде у меня в крови. Мои дед с бабушкой были чемпионами по спортивному плаванию.       — Так вот откуда у тебя такие способности по управлению водной стихией, — улыбнулся Эвинд. — А никто из твоих родичей не владел магией или, как говорят сейчас, экстрасенсорными способными?       — Не знаю. О тех родичах, кого я знаю, а о ком только слышала, знаю только, что они были либо спортсменами, либо учёными, а вот магами, ведьмами, шаманами или колдунами… Но, возможно, были, потому что я же не только владею эмпатией, считыванием эмоций других людей, но и яснознанием — мне порой просто приходит уверенность в том, что скоро произойдёт то или иное, или я попросту вижу вещие сны, и часто такие сны и предчувствия действительно сбывались. Так что, возможно, я потомок какого-нибудь могущественного северного шамана или ещё что-нибудь в этом роде.       — Интересный у тебя род. Я вот забыл свою семью. А ведь когда-то мог перечислить имена своих предков на двести лет назад. Любой скандинав в наши дни это мог. Это было обычным делом. Наоборот, считалось постыдным, если кто-то не мог перечислить имена и деяния своих предков до десятого колена. Считалось, что я среди прочих ещё мало знаю о своём роде. Но я единственный из простых воинов, кто владел грамотой и сочинял стихи. Возможно, из-за этого меня и невзлюбили. Простые воины не очень жалуют владеющих искусством писать и читать руны. Это занятие для колдуний, а не для мужчин. А сейчас… У меня просто не может быть семьи. Я…       — Ты – Человек, запомни это, Эвинд! Ты говоришь и мыслишь, обладаешь сильными разумом и волей, ясным сознанием и воображением, видишь сны, принимаешь пищу и спишь, а то, что твоё сердце не бьётся и…       Лодка сильно качнулась, потому что Эвинд порывисто вскочил, бросив правило и, сделав шаг, нагнулся и крепко обнял меня, заставив выпустить из рук вёсла, которые застыли в своих уключинах, задрав вверх рукояти.       — Спасибо за то, что считаешь меня человеком, — сказал он таким тоном, какого я у него ещё ни разу не слышала.       Это был первый раз, когда Эвинд на эмоциях обнимал меня по-настоящему. Именно обнимал, а не приобнимал за плечи. И мне понравились испытанные мной при этом объятии ощущения. Ощущения, правда сказать, были странные, словно тёплая морская волна, ласковый летний дождь, дыхание летнего, напоённого солнечным светом ветра. Но в этих дружеских ощущениях всё настойчивее проскальзывало нечто, что я ещё не могла определить, но оно, кажется, было чем-то большим, чем простая дружба. Как всё же тяжело быть эмпатом. И я не придумала ничего лучше, чем сказать:       — Спасибо тебе за письменные принадлежности и тетради.       — Как ты догадалась, что это от меня? Я же специально попросил передать кого-то из обслуживающего персонала.       — А ты побольше говори со мной на моём родном языке! — рассмеялась я. — Кстати, говоришь ты гораздо чище и правильнее, чем пишешь.       — Ага, эти твои брайлевские буквы. Когда тут задумываться о правильных падежных окончаниях слов, когда пытаешься судорожно сообразить, какие следует накалывать точки, чтобы получилась правильно написанная буква или знак препинания. В этом твоём брайле ведь пишут наоборот, справа-налево, а читают перевернув лист, слева-направо, и все буквы выглядят по-другому, словно бы перевёрнутыми. Кто бы мог подумать: такие маленькие клеточки всего с шестью точками, а сколько из шести точечек составляется символов.       — В разы меньше, чем в плоско-печатном письме. В брайле, например, не существуют всяких там длинных и коротких тире, есть единый знак и для дефиса, и для тире, и для обозначения прямой речи, и этот же знак обозначает знак «минус». А трёхточечный знак точки в математике обозначает знак деления.       — Первый раз встречаю систему письма, в которой точка обозначалась бы тремя точками, — расхохотался Эвинд.       Этот громкий весёлый смех полетел над ночным озером. И я вдруг отчётливо поняла, что слышать вот этот весёлый смех именно этого мужчины мне хотелось бы долго, очень долго, может, всю жизнь. Надеюсь, наша дружба продлится ещё много-много лет.       — Ты ради меня выучил мой язык и научился писать по-брайлю. Эвинд, я совсем не умею говорить комплименты и вообще хвалить за что-то или выражать признательность и благодарность. Но я хочу сказать, что…       — Не надо ничего говорить. Я — твой друг. Не откажи мне в удовольствии делать подарки и оберегать единственного по-настоящему близкого мне человека. Ты спасла меня от одиночества, подарила мне настоящую жизнь. Здесь, в этой академии, я чувствую себя нужным, пускай даже я всего лишь готовлю зелье и настойки для детей, желающих прогулять уроки или для участников команд этой игре на мётлах с четырьмя мечами.       — Квиддич. Неужели ты не можешь запомнить такое простое название?       — Да не в названии дело, а в сути. А я не могу понять суть этой странной игры, вот и название не запоминается.       — Вот что мне действительно не запоминается, так это имя преподавателя Ухода за магическими существами. К счастью, фамилия у него отцовская — Хагрид, а имя у него на языке великанов. Он же сын Рубеуса Хагрида и Олимпии Максим. Так родители, являясь наполовину великанами, и дали сыну имя на одном из языков великанов. Представляешь наших бедных учеников, если бы к преподавателям было бы принято обращаться по именам?       — Это точно. А кто придумал называть одиннадцатилетних первоклашек студентами наравне с восемнадцатилетними и девятнадцатилетними выпускниками, мне очень интересно?       — Значит, ты тоже об этом задумывался. Ну, это вопросы не ко мне, а к создательнице этой реальности или, по крайней мере, к переводчикам, которые так интересно перевели её книги на другие языки. Ну одиннадцатилетние студенты — это ещё куда ни шло, но вот называть табун кентавров стадом — это уже чересчур.       — Да, я прочёл этот перл. Должен же я ознакомиться с книгами, благодаря которым в мироздании появился целый мир, вернее, частичка целого мира.       — А ты можешь читать по-английски.       — Я же попал сюда при помощи магии, значит, как и ты, понимаю и речь, и письменность. Думаю, окажись я в нашем немагическом мире, я забуду и английскую речь, и письменность.       — Кстати, по поводу нашего мира. Зачем ты обманул меня? Я ведь думала, что ты тот самый Эвинд из моего мистического рассказа «Сын бури».       — Я тебя не обманывал. Я просто не стал разубеждать тебя, когда понял, что ты принимаешь меня за персонажа своей книги. У нас просто одинаковые имена. И более того, я встречал того Эвинда, и он рассказал мне свою историю и о тебе, как о его создательнице. Вот я и решил притвориться им по возможности. Или ты жалеешь, что я не оказался тем, кого ты хотела бы встретить?..       — А кто тебе сказал, что я хотела бы встретить именно его? Честно говоря, из всех моих персонажей Эвинд нравился мне меньше прочих. И какого желания встретить его в реальности у меня нет и не было. А я ещё удивилась, как это он, сын ворожеи и обыкновенного лавочника с безымянного северного рыбацкого островка у берегов Норвегии, никогда не покидавшего свой остров, вдруг оказался бороздящим моря викингом. Ведь твой дракар достигал берегов страны, где живут люди с чёрной кожей. Я видела в твоих снах.       — Да, мы достигали земель чернокожих людей. Сейчас вы зовёте эти земли Африкой. Аф-ри-ка. Так непривычно и странно звучит. Так ты не жалеешь, что я оказался…       — Я почти сразу поняла, что ты не созданный мной персонаж. И это хорошо. Ты такой же уроженец моего родного мира, и пускай мы родились в разные времена и в разных странах, ты… мы… неважно, опиши мне лучше, что находится вокруг, ясная или облачная ночь…       И Эвинд начал вполголоса описывать мне ясную звёздную ночь, неторопливо шествующую над миром в своей королевской тёмной мантии, расшитой бриллиантами звёзд. Какое-то время тишину ночи нарушали лишь негромкие всплески вёсел, поскрипывание уключин и негромкий голос Эвинда, а потом я сказала:       — Ты удивишься, какую ерунду о скандинавах эпохи викингов пишут некоторые авторы. Много лет назад я прочитала книгу о магическом мире, состоящем из островов. Там все островные государства и народы носили вымышленные названия. Но не составляло труда понять, о каком именно народе из культуры нашего немагического мира идёт речь. Так вот, в этой книге был народ, являющийся одним из древнескандинавских племён, хоть он и носил другое название. Их торгово-боевые корабли назывались не дракарами, как положено, а галерами, и, представляешь, на этих самых их галерах рабов на вёслах приковывали к скамьям и периодически стегали плетью. И более того, у них преспокойно служили наёмными гребцами берсерки, и это при том, что мореходы нередко продавали место на кораблях простым путешественникам.       — Что это была за книга и кто автор? — с угрозой спросил Эвинд.       — Книга «Волшебник Земноморья», а автор — Урсула ле Гуин.       — Эта женщина явно вычитала о нас, древних скандинавах, из детских развлекательных комиксов. Ты, как скандинавист-любитель, изучающий мой народ более десяти лет, прекрасно знаешь, что ни один викинг не станет бить или тем более приковывать раба, посаженного на весло. Более того, у нас было принято освобождать таких рабов. А берсерк в качестве наёмника, будь хоть воин, хоть гребец, тем более на торговом судне… Я бы сказал, что я думаю об этой, с позволения сказать, писательнице, будь ты мужчиной.       — Нет, но во всём остальном книга-то была интересная. Тем более, госпожа ле Гуин не скандинавист, а филолог-романист, изучала романскую культуру и языки, а не скандинавские. Но всё равно смешно. Не знать простейших вещей.       — Это для тебя они простейшие. Ты же сама рассказывала, что больше десяти лет только и делала, что читала нашу скандинавскую старинную литературу. А для тех, кто мельком где-то что-то услышал. Но всё равно, раз эта женщина считает себя писательницей, она обязана была изучить всё до деталей. Помню, что у нас на дракаре был один берсерк. Мы все старались даже говорить с ним пореже, чтобы чем-нибудь ненароком не оскорбить его. Неизвестно ведь, что может задеть берсерка. А кто такой берсерк, впавший в неуправляемую ярость, тебе объяснять не нужно. К счастью, знаю, что нельзя так говорить, но для всех нас это было избавлением: случайная стрела, пропитанная ядом, выпущенная из засады, попала ему в шею, и он очень быстро умер, а мы даже не успели забрать его тело, потому что за отравленной стрелой полетели стрелы зажигательные, и нам, чтобы спасти корабль, пришлось удирать по малоизученным рекам страны винной ягоды назад к морю. Местные краснокожие племена, оказывается, здорово владеют зажигательными стрелами.       — А нечего было ссориться с индейцами, — поддела я его.       — Мы — вольные мореходы! — вскинул голову Эвинд, явно забыв, что он-то давным-давно не викинг, а его боевые товарищи обошлись с ним отнюдь не как с боевым соратником и другом.       Я молчала, ожидая, когда он вернётся в действительность. Лодку сильно качнуло побежавшей по озеру волной. Ночной ветер выбрал именно этот момент, чтобы создать небольшую, но, как оказалось, действенную волну. Лодку качнуло. И Эвинд сразу вспомнил, кто он и где находится. То, что он уже не правит лодкой, я догадалась, услышав, что Эвинд… плачет. Это выдавало его судорожное дыхание. Было слышно, что он старается сдержать слёзы, старается и не может. Я отпихнула коленом одно из вёсел, отчего его уключина возмущённо скрипнула, а находящаяся в воде лопасть продвинула лодку вперёд и слегка развернула. Сделав шаг, я присела перед Эвиндом на корточки — сесть рядом на узкую корму было бы не просто сложно, но и грозило опрокинуть лодку — и протянула ему обе руки, на которые сразу упало несколько холодных крупных слёз, словно осенний дождь в ноябре.       — Прости меня, Эвинд, — тихо сказала я, — я не подумала, что…       — Ты права, — ответил он. — Просто слишком долго я не видел родных берегов, не слышал родной речи и не услышу уже никогда. Ведь минуло уже столько сотен зим. Какое сейчас столетие?       — Двадцать первое. А ты жил или в девятом, или ещё раньше. Я не могу точно определить.       — Более десяти веков… — медленно и осторожно, словно ступая по тонкому льду, только что затянувшему залив, проговорил он.       Эвинд больше не плакал. Он взял мои руки в свои и крепко сжал.       — Я не смогу, не смогу научиться жить в этом новом для меня времени. В нашем мире давным-давно нет магии или она очень умело скрывается, нет таких, как я.       — В этом ты ошибаешься. Драуги до сих пор существуют, только больше не показываются людям, и люди стали воспринимать их как сказочных существ. В лесах северного побережья Америки, то есть страны Винной Ягоды, до сих пор живут лесные рейки, те самые, которых так боялись индейцы племени Беотук. Эскимосы, которых ты называешь Скрелингами. Если раньше рейки не слишком жаловали людей другой породы, как они называют нашу ветвь человечества, то теперь и подавно. На рейков ведётся настоящая охота, но они выжили и исчезать с лика земли не планируют. А говорят, что рейки владеют какой-то собственной магией. Не будь магии в нашем мире, они не выжили бы.       — Краснокожие жители тех земель звали их Виенго и считали лесными духами, приносящими смерть, и людоедами.       — Уж кому-кому, а не беотукам рассуждать о каннибализме. Так что совсем не обязательно верить всем их россказням о жестокости рейков. В мире Ваальбарра они изредка, но даже помогают другим людям, пусть даже не из их породы, да и многие, сталкивающиеся с ними не только в лесах Америки, но и по всему миру, рассказывают, что, несмотря на свою необычную и даже пугающую внешность, Рейки отличаются дружелюбием и радушием. Хотя неестественная истощённость, зачастую очень высокий рост и длинные когти на пальцах рук и ног приводили в трепет всех столкнувшихся с ними. Не удивительно, что племя Беотук, жившее с ними бок о бок, сочиняло о них невесть что. За что, похоже, и поплатилось. Ведь в нашем мире индейцы Беотук вымерли ещё в начале девятнадцатого столетия. Похоже, они благоденствуют лишь в иных измерениях, в том числе и в моём мире Ваальбарра. Не удивительно, что по природе своей мирные и дружелюбные лесные охотники без жалости убивают тех, кто решает охотиться на них самих, как дичь, или рассказывают страшные байки об их народе. На их месте я бы тоже стала безжалостной убийцей, если бы меня травили словно дикого зверя.       — А в Запретном лесу рейки не живут?       — Возможно, и живут. Ты же читал, что ученикам Хогвартса было запрещено заходить в Запретный лес, только как вместе с Лесничим, который мог если что оборонить малолетних волшебников. О том, кто может жить в глубине леса, навряд ли знала и сама миссис Роулинг.       — А твой друид… — начал было Эвинд, и в голосе послышалось злорадство.       — Мой друид однажды был спасён племенем пещерных рейков, и пусть это происходило в другом мире, но, насколько я понимаю, все племена рейков, в каком бы измерении ни жили, как-то связаны между собой, и… ты чего это такой кровожадный? Чем тебе Мал-Дуинн не угодил?       — Можно подумать, ты не знаешь. Ты же эмпат. Прекрасно чувствуешь, как я отношусь к тебе, но ты предпочитаешь…       — Никого я не предпочитаю. Мал-Дуинн совершил какой-то обряд, и теперь у меня такое ощущение, словно бы я выпила целый кувшин крепчайшего приворотного зелья и притом сохранила ясный рассудок, но утратила большую часть собственной воли. Я хотела любить Мал-Дуинна, но по собственной воле, а не так. Меня словно марионетку кукловод дёргает за верёвочки и…       — Я постараюсь помочь тебе. Тебе же помогает моё зелье из придонных трав?       — Ничего себе — помогает! Голова после лекций так и раскалывается.       — Раскалывается, а без зелья у тебя просто лопнули бы барабанные перепонки и разорвало бы височные кости. Сколько раз и я, и этот твой друид твердили тебе, чтобы не пользовалась внутренним зрением во время лекций. Оно тебя убивает.       — Угу, не пользуйся тут с этими адептами. Зная, что учитель слеп и не может их увидеть, кто же будет сидеть на моих уроках?       — Угу, заработать инсульт, видимо, предпочтительнее. Я, например, не понимаю, кому понадобилось строить книжный портал, чтобы затащить тебя сюда против твоей воли?       — Тому, кто хочет от меня избавиться. Забыл, в Ваальбарра меня называют богиней, уж наверняка у меня скопилось в созданном мной мире множество тайных недоброжелателей? Убить меня в Ваальбарра они не решатся. За меня начнут мстить, а вот заманить в чужое произведение и там прикончить…       — А не легче было бы заплатить наёмному убийце в твоём родном мире, как они у вас называются, киллеру, не явному, а такому, кто бы просто проходя мимо по улице, скажем, словно бы задев тебя случайно, всадил бы тебе в живот отравленный нож или иглу с ядом в шею…       — Откуда такие познания, Эвинд?       — Книжки читаю разные. Это в последний месяц я и лектор, и рыбак, а раньше я только помогал готовить снадобья старшим медсёстрам, и у меня была масса свободного времени. Я и взялся, как теперь говорят, самообразовываться. Ткать научился, ради этого пришлось выучить несколько заклинаний классической магии: заклинание уменьшения и другие, иначе бы в мою комнатушку не вместился бы ткацкий станок, да и саму комнату мне периодически приходится увеличивать изнутри. Как это здесь называется — заклятие незримого расширения. Станок, кстати, пришлось сконструировать самому. Сейчас такие уже не купить, даже в нашем мире. Являясь драугом, я понял, что могу прорезать пространства, и мне, чтобы выйти в наше измерение, не нужно специально ехать на экспрессе до Лондона, а там проходить сквозь паб «Дырявый котёл», объединяющий миры. Прямо из Хогсмида я смог пройти в наш мир. С точки зрения немагов, как их тут называют, маглов, магическая деревня Хогсмид выглядит как простые развалины: обгоревшие остовы деревенских домов, но так как деревню окружают великолепные горы, на эти развалины съезжаются толпы туристов. И неподалёку от сгоревших развалин организован целый туристский то ли лагерь, то ли небольшое поселение со своим магазином, небольшой почтой, даже маленькой часовней. Только вот одежда у местных жителей, на почте и в магазине какая-то странная. Мужчины ходят в широких длинных клетчатых юбках.       — Килтах — национальная юбка в Шотландии, как для женщин, так и для мужчин. Только мужские килты несколько отличаются по крою и узорам на ткани.       — Я заметил, — фыркнул Эвинд, — с разрезом сзади. Шотландские мужчины что, все…       — Извращенец ты, как я погляжу. В широких юбках с разрезом сзади удобнее, чем в узких штанах, карабкаться по горам, ходить в дальние походы по горной местности и справлять естественные надобности, не возясь с завязками штанов. А когда в средние века от скорости передвижения зависела жизнь, килт был незаменим. А насчёт сексуальной ориентации... Как и в любом народе, люди бывают разными. Знаю, как во времена твоей жизни среди людей твой народ относился к слишком близким отношениям между представителями одного пола — в древних законах об этом много писали. Но сейчас в странах, которые теперь находятся на территориях, занимаемых древнескандинавскими многочисленными племенами норвегов, свеев и данов, подобные отношения являются едва ли не нормой жизни.       — Кажется, мне лучше навсегда остаться в Хогвартсе или уйти в мир Ваальбарра, где я и прожил много столетий. В моём родном мире что-то сдвинулось с оси мироздания, раз там теперь разрешены подобные отношения между людьми, а две трети мира поклоняются не множественным пантеонам богов и духов, а какому-то единому богу. Мне никогда не привыкнуть к жизни в таком странном мире. Но… Когда ты вернёшься домой, я не смогу оставить тебя. Если позволишь быть твоим другом, я попытаюсь привыкнуть…       — Если тебе не по душе твой родной, но такой новый для тебя мир, ты можешь остаться здесь или уйти в мир Ваальбарра. На острове Ленос с радостью примут тебя. Алта Ванарион сам когда-то много столетий был почти таким же, как ты. Но, в отличие от тебя, он был не драугом, а инфери и принуждён был исполнять жестокие приказы своего младшего единокровного брата некроманта, который приказывал ему совершать поистине страшные вещи. А ведь Ванарион до того, как быть убитым и превращённым в живого мертвеца, был Хранителем Знаний: лучшим из выпускников Высшей Академии Магии в одной из столиц своего мира. Когда северные боги вновь воскресили его, он стал сперва целителем при дворе прежнего алта острова Ленос, а после его гибели стал новым правителем тех земель. С тех пор остров Ленос открыт для всех магических и немагических представителей любых рас и народов, которым требуется помощь и защита или настоящий дом. Только вот помнит ли меня ещё алта Ванарион. Когда-то, всего десять лет назад по счёту моего мира и столетия — по времени Ваальбарра, мы с Ванарионом любили друг друга. Недолго, потому что, какой бы светлой богиней меня не считали в Ваальбарра, я-то считаю себя обычной женщиной, пусть даже и с некоторыми необычными способностями. А Ванарион... Я даже не подозревала, создавая его, что он будет настолько чист и светел душой, что любить его — это всё равно что любить ангела. И в один прекрасный день я просто ушла из его дворца, ушла и не вернулась. Да, это трусливый и даже подлый поступок, я не оправдываюсь, но поступить иначе было свыше моих сил. Ванарион долго искал меня, страдал, я чувствовала, а потом женился на смертной девушке, очень похожей на меня. При всём своём могуществе он не мог наделить смертного человека бессмертием и не мог иметь детей от смертной женщины. В их мире прошло много лет, его жена умерла не от старости, а от страшной лихорадки. И с тех пор Ванарион живёт один, уже много столетий. Я понимаю, что предала его, и теперь…       Приступ удушья накрыл неожиданно. Так теперь часто бывало после очередной попытки суицида, которую я предприняла благодаря приёму сильнейших антидепрессантов, выписанных врачом, кстати, по ошибке. Но это уже неважно. Важно то, что теперь всю жизнь мне суждено испытывать внезапные приступы удушья, кричать по ночам, просыпаясь от нехватки воздуха, и страдать головокружениями и головными болями. А так да, клиническая депрессия, поставленная мне по ошибке больше тринадцати лет назад, сломала всю мою жизнь: я окончила школу не с золотой медалью, на которую когда-то шла, а с тройками в аттестате, не поступила на филологический факультет престижного вуза, не стала дипломированным филологом, как мечтала с детства. И теперь… Да какая теперь-то разница, кто я теперь, если…       Додумать до конца мне не дали. Эвинд стоял на коленях на дне лодки, невзирая на то, что она угрожающе раскачивается, грозясь перевернуться, и попросту разорвал на мне ворот мантии. Затем положил одну руку мне на грудь в районе ключиц, а вторую очень нежно — на горло и начал массировать.       — Откуда ты знаешь?.. — попыталась прохрипеть я.       — Видел, как твой друид в лесу так тебя реанимировал.       Я вспомнила, чем именно мы с Мал-Дуинном, помимо сбора трав, занимались в Запретном лесу, и покраснела. Так Эвинд, выходит, наблюдал за нами все эти дни и недели?       От возмущения у меня кончился приступ и прорезался голос. Но я не успела как следует возмутиться, как возмутиться решила наша лодка, которую мы немилосердно раскачивали. Она попросту перевернулась.