Глобальная чистка

      — Что же получается: эта тварь отравит и воду, и всё, чего коснётся? — спросила я Инфорда.       — Поживём — узнаем, — философски заметил он, пока трое роан несли тело мёртвого драуга к берегу озера и сбрасывали в воду.       — Получается, нам не уплыть с острова, если это существо успеет отравить нам воду?       — Давай подумаем об этом потом, а пока передохнём. Не знаю почему, но я почему-то чувствую страшную усталость.       И действительно, воздух был какой-то тяжёлый, вязкий. И я догадывалась, из-за чего это произошло. С появлением того маленького существа в воздухе над островом словно начал сгущаться ядовитый туман, лишающий воли, отупляющий сознание. И если он действует даже на Инфорда, то что же чувствуют?.. Кстати, о чувствах. Я, как ни странно, не чувствовала ни усталости, ни сонливости. Да, дышать было трудно, но ничего больше я не ощущала. А Роан вообще, снова превратившись в тюленей, принялись плескаться и резвиться рядом с островком. А потом заторопились куда-то. И я поняла: моя магия переставала действовать. Солёные морские воды оттекали обратно, и роан стремились поскорее убраться восвояси, а уж на воле остаточная магия сработает сама, перенеся их на родину. Вскоре мы остались одни. Неужели эта тварь действует своим ядом лишь на тех, кто уже умер? Сперва Глум, а теперь ещё и Инфорд. Нет, Инфорд не может, не должен умереть. Пускай не моё воображение создало его, но именно я подарила ему вторую жизнь, и теперь именно я в ответе за него. И я запела. Запела древнюю песнь валлийских друидов, в которую вплела собственные стихи и заклинания. Инфорд, наконец, зашевелился. Глаза у него, как и у всех живых мертвецов, ничего не выражали, никогда не закрывались и оставались неподвижными, но своим внутренним зрением я увидела, что ему стало легче. Поняв это, я отключила магическое внутреннее зрение. Оно забирало слишком много сил, и мир погрузился в непроглядный мрак. Хотя нет, мрак можно увидеть, а я не видела и его. Если в своём мире я успела привыкнуть к полной слепоте, то здесь, в волшебном мире чужой фантазии, пусть даже изрядно мной подкорректированном, я успела отвыкнуть от своей слепоты. Говоря про свой мир, я имела в виду Москву 2024 года, где жила я реальная, а не про один из созданных мною магических миров в вселенной Ваальбарра. В тех мирах я прекрасно видела. Полная слепота обострила и без того обострённые витающей в воздухе опасностью чувства. И это вылилось в неожиданный финал. Инфорд приподнялся и сел. А я, наоборот, рухнула к его ногам, заливаясь слезами. Живой мертвец охнул и бережно обнял меня за плечи.       — Лия, что случилось? — проскрежетал он над моим ухом. И этот его скрежещущий голос, который приводил в трепет плохо знавших его людей и нелюдей, в этот момент показался мне прекрасной музыкой.       — Как же мне грустно и одиноко, Инфорд! — прорыдала я.       — Успокойся! Когда-нибудь всё это закончится, и ты вернёшься в Москву, к своим книгам, в свой мир, к своей семье. Влюбишься и…       — Не будет никакого «и», Инфорд. Я давно не верю в любовь! — от возмущения я даже перестала плакать. — Давно не верю. Ещё с восемнадцати лет. Ещё тогда, когда поняла, что безответно влюблена в своего одноклассника, а он видит во мне лишь приятельницу, хорошую подругу, но не более. Потом у меня были мужчины: была влюблённость, страсть, но страсть проходила, и оказывалось, что ни парень меня не любит, ни я его, а от меня лишь нужны какие-то материальные блага, вроде столичной прописки, жилья и даже детей, которые были нужны не потому, что их собирались любить, а просто как гарант того, что я, являясь законной женой, не подам на развод и не стану делить имущество — моё, кстати, имущество, моё и моих родителей. Или я была нужна лишь в качестве любовницы, но ни в коем разе не жены. Это в этом волшебном мире, созданном чужой фантазией, или тем более в моих собственных волшебных мирах я полноценный член общества, а там, в России, в Москве двадцать первого века, в мире, лишённом магии, я остаюсь и навсегда останусь инвалидом по зрению, полностью оного лишённая. И что толку, что я владею даром яснознания и целительными способностями. В мире без магии в экстрасенсорику верят единицы, а не верит большинство, включая, честно говоря, и меня саму. В моей семье, насколько мне известно, все учёные и спортсмены. Так что мне чисто генетически не предстало верить в экстрасенсорику, магию и прочие подобные вещи. Да, как писатель-фантаст я верю в некоторые вещи, но большинство необычного стараюсь объяснять с научной точки зрения. А любовь. После трёх мужских предательств если до двадцати пяти лет я ещё пыталась во что-то верить, пыталась выйти замуж, то накануне тридцатилетия я поняла, что мне либо срочно необходимо сменить ориентацию, что тоже не хотелось бы. Потому что если меня предаст ещё и любимая женщина, то я вообще не смогу доверять людям. А потом мне вдруг исполнилось тридцать, а буквально на следующий день я попала сюда, вернее, меня затянуло сквозь страницы.       — Может, ты обладаешь даром книгоходца? — спросил он.       — А откуда ты знаешь, что я обожаю цикл книг Милены Завойчинской «Высшая школа библиотекарей» о книгоходцах и их способностях?       — Ну, ведь ты, хоть и не моя создательница, но принимала участие в моём, так сказать, воскрешении из той беспросветной жизни живого мертвеца, на кою обрекла меня моя создательница. Говорят, сейчас она успешно пишет детективы и даже не задумывается о том, что обрекла на одиночество целую расу.       — Джоан Роулинг было не до инферналов. Ты и твой народ были для неё всего-навсего Тёмными, которых следовало уничтожать. Я же, читая старинную литературу и изучая мифологию и культуру народов мира и, возможно, благодаря этому, став писателем, пусть неизвестным, но писателем, увлеклась изучением таких, как ты — оживших мертвецов в разных культурах. И для меня вы такие же живые, одушевлённые, мыслящие создания, как и люди. Где это понять Джоан Роулинг и остальным. Тем более, я — литромантик, то есть испытываю влечение как эмоциональное, так и интеллектуальное и сексуальное исключительно к воображаемым или вымышленным персонажам, или историческим личностям, то есть тем, кто гарантированно не сможет ответить мне взаимностью: стать другом или возлюбленным.       — Мы не вымышленные! — попытался возмутиться Инфорд.       — Как создатель собственных магических миров я знаю, что ты не вымышленный, а все, кто создан воображением писателя, живёт в некой параллельной реальности, пусть даже писатель и делает эту реальность единой для магических и немагических живых существ, как сделала это Джоан Роулинг. На самом деле, и Хогвартс, и его окрестности, и все вы — нечеловеческие магические существа — находитесь в параллельной реальности. На дворе Конец Января 2024 года, а у вас здесь раннее средневековье не позже шестого столетия. Не спорь с медиевистом, хоть и любителем. Я занимаюсь изучением средних веков с одиннадцати лет. К тому же здесь у вас не простое, а магическое средневековье. Хогвартс с его семилетним курсом обучения, каким его создала Роулинг, явный, только более магический аналог школы друидов в средневековом Уэльсе, а точнее, прохождения его первой семилетней ступени — бардизма. В шестом столетии ранневаллийские барды обучались семь лет, и наполовину шотландка, то есть кельт, Джоан не могла об этом не знать, не могла не знать культуру и предания всех современных кельтских народов. А она и знала. Только не задумалась о том, что, беря в основу не только кельтские, но и скандинавские и мифы и легенды других народов, создаёт неравноправный мир, в котором одним дано всё — это волшебники, а такие существа, как русалы, кентавры, вы, инферналы и другие будут жить в резервациях. Для меня как писателя-фантаста и вообще — как человека — несправедливо. Все народы созданы равными. К счастью, современное Министерство магии это осознало. И…       Моё горло перехватил спазм, и я снова расплакалась, инстинктивно вскинув руки к шее.       — Что с тобой? — забеспокоился Инфорд.       — После пяти попыток самоубийства у меня повреждена трохея. Особенно по утрам — я просыпаюсь от удушья. И, если однажды я не проснусь…       Я говорила ещё долго, и, кажется, оба мы не сразу осознали, что лежим в объятиях друг друга без одежды, и уже не только лежим, но и… А осознав, ни он, ни я не поспешили что-то менять. Хотя нет — Инфорд лишь крепче прижал меня к себе. Ощущения были странными: холод его тела, его губ, рук, того, что проникло в мою плоть, отсутствие дыхания и биения сердца — всё это было так необычно, и наплевать мне было на то, что у меня уже был опыт подобных отношений: ничего, это не имело значения. Сейчас существовал только он, его прикосновения и ласки. И какая разница, что обо мне скажут или подумают?..