Сердцебиение

С того дня прошло около двух недель, и всё это время Ван Ибо не переставал думать о Сяо Чжане. Мысль о нём, как навязчивая мелодия, кружилась в голове, прерывая течение мыслей, мешая сконцентрироваться на чём-либо ещё. Несколько раз он был уже готов отправиться в больницу, чтобы объясниться с доктором, возможно, даже попросить прощения. Хотя, за что именно он должен был просить прощения, он сам толком не понимал. Смутное чувство вины, непонятного долга перед Сяо Чжанем грызло его изнутри. Ибо вернулся к танцам, постепенно увеличивая нагрузку. Тело помнило движения, мышцы работали, но всё ещё требовали осторожности. Ему по-прежнему приходилось принимать лекарства, но физически он чувствовал себя хорошо. Ничто не болело, не беспокоило. Кроме одного — Сяо Чжаня. Его образ, тихий голос, улыбка — всё это было заперто где-то глубоко внутри, вызывая тоску и непонятное волнение. Просить совета у родителей по-прежнему казалось невозможным. Он представлял их реакцию, недоумение, возможное осуждение. Ведь было совершенно непонятно, как они отреагируют на новость о том, что их сына не привлекают девушки, и что его чувства обращены к другому мужчине. Страх перед их осуждением был сильнее желания поделиться своей тайной, заставляя его замыкаться в себе, усугубляя внутренний конфликт. Листая на днях ленту Вэйбо, Ван Ибо чисто случайно наткнулся на аккаунт Сяо Чжаня. Он не искал его, не думал о нём, просто случайно. Палец скользнул по экрану, и перед ним открылась страница, полная ярких фотографий и коротких видеороликов. Ибо посмотрел несколько постов, остановившись на фотографии, где Сяо Чжань стоял с какой-то девушкой. Они были очень близко, оба улыбались, и в их позах, в выражении лиц чувствовалась какая-то лёгкая, непринужденная близость. На мгновение у Ибо промелькнула мысль, болезненно колючая, как осколок стекла: возможно, между ними что-то есть. Эта мысль, как холодный ветер, пронзила его насквозь. Но Ибо быстро её отогнал. Не может быть. Он чувствовал, он знал что-то другое, что-то более глубокое, чем просто случайная близость на фотографии. Это было интуитивное знание, шепчущее ему о чём-то большем, чем поверхностное восприятие. Однако следующая фотография окончательно добила Ибо. Это был снимок из спортзала. Сяо Чжань был в майке, и его спортивная фигура предстала во всей красе. Ярко выраженные мышцы рук и груди были видны даже на фотографии, подчёркивая мощь и силу. Ибо почувствовал, как его сердце сжимается от странной смеси восхищения и боли. Он снова увидел Сяо Чжаня таким, каким он его запомнил — сильным, уверенным, привлекательным. И эта красота, эта сила, принадлежала кому-то другому, или, по крайней мере, так казалось Ибо, глядя на эту фотографию. Ибо откинулся на спинку дивана, закрыв глаза, чувствуя, как его сердце наполняется горькой тоской. Что произошло дальше, Ибо не до конца понял. Всё случилось слишком быстро, словно под гипнозом, в каком-то вневременном пространстве, где не существовало логики и здравого смысла. Он только отчётливо помнил, как рука, словно живущая своей жизнью, сама потянулась к поясу штанов. Пальцы, повинуясь какой-то неведомой силе, непроизвольно расстегнули пуговицу, затем молнию… Разум, отчаянно сопротивляясь, кричал «Остановись!», но тело уже не слушалось, не реагировало на команды извне. Его словно кто-то подтолкнул к краю пропасти, и он беспомощно падал вниз, не в силах удержаться, не в силах противостоять этому безумному, неуправляемому потоку. Стыд, жгучий и невыносимый, смешивался с чувством вины, глубоким и всепоглощающим. И одновременно с этим, как призрак из забытого прошлого, вспыхнуло какое-то странное, почти забытое возбуждение, пульсируя где-то глубоко внутри. Эти противоречивые, взаимоисключающие эмоции боролись в нём, создавая хаос в мыслях и чувствах, сводя с ума. Он прикоснулся к себе, и в этот момент всё стало ясно, все сомнения и противоречия исчезли. Ощущение было острым, невыносимым, волной прокатившееся по всему телу. Внизу живота закручивался узел наслаждения, наполненный одновременно ужасом и небывалым, диким удовольствием. Ван Ибо несколько раз провёл рукой вверх-вниз, поглаживая себя, и каждый новый жест вызывал всё более сильную волну ощущений, которая захлёстывала его с головой. Тело реагировало мгновенно, с нарастающей интенсивностью. Движения стали быстрее, всё более отчаянными, и Ибо, не в силах больше сдерживать себя, откинул голову назад, прикрыв глаза. Воздух покидал лёгкие рывками, дыхание сбилось, и он едва не задохнулся от нахлынувших эмоций. Губы, сухие и напряжённые, он прикусил, пытаясь хоть немного усмирить бурю, которая бушевала внутри, пытаясь хоть как-то контролировать этот водопад ощущений. Это было одновременно страшно и невероятно приятно, ужасающе и возбуждающе. Он был заложником собственного тела, беззащитен перед этой волной удовольствия, которая накрыла его с головой и уносила в неизвестность. Он кончил, имя Сяо Чжаня сорвалось с губ тихим стоном, смешанным со стоном удовольствия. Тело обмякло, напряжение спало, оставляя за собой пустоту и странную смесь облегчения и стыда. Несколько минут Ибо не мог прийти в себя; лежал, тяжело дыша, глядя в потолок, и пытался понять, что он только что сделал. Он словно переступил некую черту, открыв ящик Пандоры, полный запретных желаний и невысказанных чувств. Дыхание постепенно восстановилось, но в голове царил хаос. Он пытался осмыслить этот необузданный, внезапный акт, пропитанный тоской по Сяо Чжаню. Было ли это признанием в своих чувствах, беспомощной попыткой заполнить пустоту, или просто физиологической реакцией на подавленные эмоции? Ответа он не находил. Оставалось только пустое, неприятное чувство, смешанное с остаточным теплом в теле и горьким привкусом одиночества. Он чувствовал себя одновременно опустошенным и возбужденным, сломленным и обновлённым. Мир вокруг казался искажённым, расплывчатым, и единственное, что было ясно — это то, что его жизнь никогда уже не будет прежней.

***

Для Сяо Чжаня то событие не прошло бесследно. До конца дня в его мыслях крутилось, словно заезженная пластинка, признание Ибо: «Вы мне нравитесь…» Эти три слова, произнесенные с такой искренностью и отчаянием, врезались в его память, не желая ее покидать. К Сяо Чжаню и раньше приходили пациенты, признавались в своих чувствах. В силу своей профессии и природной эмпатии он часто становился объектом симпатии, а иногда и более сильных чувств. Но он всегда жестко и категорично отвергал их, даже не задумываясь. Это неэтично, профессионально неприемлемо и просто неправильно — смешивать личные чувства и врачебный долг. Сейчас прошло уже две недели, но он всё никак не мог забыть тех слов, тех глаз, полных надежды и боли. Он старался гнать эти мысли прочь, заставлять себя думать о чем-то другом, но безуспешно. Образ Ибо преследовал его, возникая в самые неподходящие моменты — во время обхода пациентов, за чашкой кофе, перед сном. «Прекрати думать о нём, он всего лишь твой пациент, — твердил он себе, как мантру. — Врачебный кодекс запрещает врачам иметь отношения со своими пациентами. Это недопустимо, непрофессионально и может навредить ему». Он знал это головой, понимал все последствия, но сердце, упрямое и непокорное, продолжало тосковать по этому хрупкому, раненому юноше. Эта борьба между долгом и желанием разрывала его изнутри, не давая покоя ни днем, ни ночью. Его рациональное «я» упорно отталкивало возникшие чувства, но глубоко внутри что-то начинало таять, словно лёд под весенним солнцем. И это пугало его больше всего. Эта неопределенность, эта трещина в его строго выстроенном мире, где чувства и профессионализм были чётко разделены. Он привык к контролю, к порядку, к чёткости линий. И вот, неожиданно, возникла эта серая зона, где правила теряли свою силу, где логика уступала место чему-то непонятному, захватывающему и пугающему. Сяо Чжань ловил себя на том, что машинально вспоминает выражение лица Ибо, его голос, его глаза… и внутри, несмотря на все попытки подавить это чувство, зарождалось что-то тёплое, что-то, что противоречило всему, чему он научился и во что верил. Он знал, что рискует, что может разрушить свою жизнь, если поддастся этим чувствам. Но мысль об Ибо, о его уязвимости и искренности, заставляла его сомневаться, колебаться, размывать чёткие границы, которые он так тщательно выстраивал годами. Он чувствовал себя на распутье, перед выбором, который мог изменить всё. И этот выбор, этот непредсказуемый поворот, пугал его больше всего на свете. Что он сделает? Подавит свои чувства, как всегда? Или рискнёт, нарушив все правила, и шагнёт в неизвестность?