Всё вокруг тупое, поэтому я с тобою

Холодок неприятно пробегает по спине, заставляя поежиться, сильнее прижимая к груди колени, обнимая их в банальном желании сохранить тепло хоть немного и не окоченеть в грязном подъезде, где горячая вода журчит в батареях дай бог с начала ноября, а холодный воздух так и норовит попасть внутрь через все щели, старые пыльные окна и дверь, которая иногда не закрывается до конца, если как следует не захлопнуть. Ночью здесь было особенно мрачно, на первом этаже давно перегорела одна лампочка, а вторая уже пару месяцев иногда мигает, предупреждая, что и она скоро перестанет светить. Кто-то порывался самостоятельно заменить обе, чтобы больше не натыкаться в темноте на все углы и стены, другие звали дворника, прося заняться этим вопросом, но по разным причинам проблема оставалась нерешенной. С лестничной клетки третьего этажа было прекрасно слышно, как какой-то мужчина, судя по всему, пьяный, в первые секунды испытал множество последствий их халатности, врезался в стенку, споткнулся об порог второй двери и даже, кажется, что-то разбил, потому что звон битого стекла сложно с чем-то спутать. На ватных ногах он стал подниматься, шаркая рукавами пальто по пыльным перилам, иной раз ругаясь себе под нос и сбрасывая все грехи человечества на какого-то соседа по имени Андрей, который не одолжил ему гаечный ключ вчера. Добравшись до нужной квартиры на втором этаже, он стал звонить в дверь, причём так отчаянно, будто за ним гнался серийный убийца, и нужно было очень быстро прятаться, но, увы, если б ему правда что-то угрожало, скорее всего, уже убило б, потому что открыли ему только минут через десять, так что трель домофона стала уже немало раздражать. Женщина, видно, жена пьяницы, стала затаскивать его в квартиру, бранясь на чем свет стоит, и даже когда закрыла дверь, её укоры были слышны, правда, уже не так чётко. Впрочем, к такому тоже можно привыкнуть. Только вспомнив, по какой причине он оказался на лестнице так поздно, на телефон стали приходить сообщения, а так как ему особо никто не пишет, ещё и посреди ночи, стало понятно, что это его вездесущий приятель с восьмого этажа. Вытащив мобилку из кармана, Фёдор открывает уведомления, чтобы прочитать, что же это за новость такая, которая не может подождать до утра, но она даже немного греет душу и заставляет улыбнуться краем губ. « Федя Феденькаааа Ответь!!! Не поверишь че скажу! Я короче у бати сигареты спиздил))) Жду тебя на площадке!! Я знаю, что ты не спишь Давай Не трусь Пойдём Я уже вышел Здесь совсем не холодно Теплее, чем в подъезде! Зуб даю! Пошли, крысеныш, нечего жопу морозить! » Достоевский, немного вздохнув, поспешил остановить эту тираду, чтобы его бедный телефон не взорвался от сообщений прямо у него в руках, пальцы ему всё же ещё нужны. « Сейчас приду » Коротко и лаконично, как он привык, но, что неудивительно, Гоголь продолжил писать, будто смысл ответа не дошёл до него, однако адресат уже не смотрел и ничего не читал, только встал на ноги, отряхнулся, запахивая на себе пальто, и стал необычно быстро спускаться вниз, надеясь, что на улице правда будет теплее. В лицо первым делом бьёт ветер, неприятно щекоча лицо волосами, но такого сильного холода действительно не было, словно сейчас был июль, а не противный сентябрь. В дворе горело несколько фонарей мягким жёлтым светом, на площадке ожидаемо не было ни подростков, которые иногда собираются, чтобы погулять по заброшкам неподалёку, ни пьяниц, видимо, их сосед снизу был последним, проводил всех собутыльников и почапал домой в одиночку. Однако с качели тотчас же поднялся один человек, бодрым шагом направляясь навстречу, махая ему, будто не понимал, что его заметили, и хотел привлечь к себе внимание. –Хэ-эй, Фе-е-едя! ~ –Не кричи, придурок, два часа ночи.. Несколько даже раздражённо говорит Достоевский, уворачиваясь от обнимашек и спокойно шагая в тень, где стояла горка и всевозможные лазелки для детей, опускаясь на лестницу, посчитав, что даже его пальто ещё слишком чистое, чтобы пачкать его грязью с горки. Николай, не найдя место ближе, будучи о своей одежде совсем другого мнения, потому опускается на перила горки, которые часто использовал, чтобы забраться наверх напролом, не дожидаясь, когда какой-то мальчик поднимется по лестнице. На нем только спортивные штаны и кофта, причём на вид довольно лёгкая, так что Фёдор немного морщится от одного взгляда и вздрагивает от нового порыва ветра. –Значит, ты сегодня не в настроении на разговоры? // Как будто могло быть иначе.. Или ты ожидал, что я выбегу к тебе с распростёртыми объятиями и улыбаясь, как дурак? // –Ну и ладно, ну и молчи, бука. Гоголь фыркает в его сторону, даже строит недовольную мину, но его эмоции и мысли очень быстро сменялись, так что он почти сразу забыл о своей обиде, достал из глубоких карманов сигареты, завёрнутые в какую-то бумажку (ну а то заметят, если он всю пачку заберёт), и зажигалку. Он зажимает губами сигару, щёлкает несколько раз зажигалкой, закрывает её от ветра, и огонёк наконец появляется, касается кончика, так что начинает идти дым, и Николай делает первую затяжку, будто смакуя, даже облизываясь после и смотря на тлеющую сигарету, как на какую-то диковинку, совсем ему не нужную и даже противную, с отвращением и ненавистью. –Поделись хоть. Фёдор, всё это время наблюдающий за ним, протягивает руку, выглядя несколько смиренно, заглядывая в разноцветные радужки и следя за тем, как приятель кладёт ему в ладонь сигарету, и так же зажимает губами, хлопая себя по карманам, понимая, что зажигалка осталась дома. Он даже не успевает ничего попросить, как Гоголь приподнимается к нему с своего места, внезапно оказываясь довольно близко, и зажигает сигару от своей, придерживая её пальцами, не спуская внимательного взгляда с Достоевского, а потом так же отстраняется, но уже не садится на горку – опирается спиной об лазилку, в которой проделаны для ног отверстия, чтобы можно было забраться наверх, однако обычно рядом крепят канат, но здесь он уже давно не висел. Гоголь необычно молчит, будто заблудился в своём сознании, тихо курит, еле слышно выдыхая дым, такое с ним случалось очень редко, даже если происходило нечто серьёзное, он веселится, лишь бы его не трогали и не донимали с расспросами, но теперь, видимо, сил на радость уже не осталось. И почему-то он показывал это только Фёдору, словно действительно доверял ему, позволял себе доверять. –Умерла. Почти неслышно, но как-то невзначай произнёс Николай после того, как огонь неприятно обжёг его пальцы, так что он затушил его об дерево и выбросил тут же, подле себя. Фёдор, переведя взгляд на него, молчал несколько секунд, оценивая, насколько всё плохо, и, поняв, что очень плохо, прикрыл глаза. –Сочувствую. Ещё около двух недель назад Гоголь в пару слов обмолвился, что его тётю забрали в больницу с инсультом, увезли в карете «Реанимации», но он тогда тут же перевёл тему, будто чего-то испугавшись, а темноволосый и не стал спрашивать, в конце концов, его это не касается. Но не сейчас. –Как давно? –Сегодня днём. Я ездил навестить её, справиться о ней, то да сë, но меня не допустили, только кое-какие документы отдали и попросили забрать. Николай говорил непривычно неспешно для него, будто эта тема была очень скучна для него или он ещё спал одним глазом и только недавно проснулся, но именно в этом чувствовалось, насколько он хотел, чтобы его услышали, по-настоящему услышали. –Забрали? –Нет ещё.. Батя завтра поедет со всем разбираться. Я его дома ждать буду. –Не хочешь с ним? –Он не пустит. Да и.. Да, не хочу.. Фёдор во всё время разговора смотрел на него, будто не мог оторваться от любования, так что даже забыл о сигарете и вспомнил лишь тогда, когда пальцам стало слишком горячо, и он почти со злостью затушил её об лесенку, стряхивая с рук пепел. –Могу научить тебя одной молитве, сходим в церковь и помолимся за упокой. –Пфф.. Гоголя вдруг пробрало на смех, он прыснул в кулак, отчаянно сдерживая улыбку, но всё же не выдержал и засмеялся в голос, хватаясь за живот, будто из него сейчас должен был вылезти Чужой, лишь бы сбежать куда подальше от него. Достоевский искренне не понимал причину такой реакции, но прерывать не стал, терпеливо дождался, когда тот закончит и успокоится, а то сейчас вон заплачет уже от смеха, а Николай правда уже шмыгал носом, через минуту все-таки выпрямился, стёр с щёк слезы и повернулся к нему с непринуждённой улыбкой. –Ну и насмешил ты меня, хаха.. Оригинальное предложение, но мне кажется, Бог будет ко мне не милостив, даже за то, что я хочу сейчас сделать~ Он уже более привычно усмехнулся, подходя к нему, прочтя немой вопрос в тёмных лиловых радужках чужих глаз, наклонился к нему, опуская руку на щеку и обдавая своим дыханием бледные губы, однако в следующее мгновение стянул с головы подаренную им же ушанку, напяливая на себя, и отошёл, будучи невероятно радостным. –Как там было? Не укради? –Коль.. Шапку верни. Фёдор поднялся, мысленно сетуя на затекшие ноги, и направился следом за ним, даже протянул руку, хватая грабителя за косичку, но тот вдруг остановился сам, развернулся к нему и обнял, целуя жадно, горячо, почти отчаянно, словно боялся, что Достоевский сейчас оттолкнет его, пошлёт куда подальше и уйдёт, дабы вымыть рот с мылом, но он, напротив, в ответ слегка приоткрыл губы, позволяя и дальше творить с ними все эти непотребства, опустил руки на плечи и прикрыл глаза, жмясь ближе, лишь бы почувствовать больше и показать всю свою преданность. Он не был любителем подобных шалостей, но Гоголь и не тот, от кого хотелось после такого провалиться под землю, лишь бы никогда больше не видеть. Стянув с белобрысой макушки свою ушанку, Фёдор отстраняется, возвращая головной убор обратно на своё законное место, и почти улыбается, видя, насколько обиженно на него смотрят, так что еле слышно хмыкает и идёт в сторону переулка. –Давай не здесь.. –Аха, Федь, а я уж было подумал, что ты снова стал букой и позволил мне это только ради твоей шапки! Николай тут же просиял, идя следом за ним, правда, это больше было похоже на короткие полёты, потому что он не умел ходить, как нормальный человек, и либо падал, либо видел везде классики и не мог удержаться от того, чтобы попрыгать по ним. –Может, ты и недалек от истины.. –Ну Фе-е-едя-я! Гоголь вновь нахмурился, упирая руки в боки, но опять же долго не злился, смех со стороны Достоевского тут же вернул его в прежнее настроение, настолько это было редкой вещью, нужно было ценить каждый подаренный ему момент –Идем уже, не кричи, а то ещё кого разбудишь своими воплями. А если нас еще и видели, может пойти слушок, что из нас двоих ты снизу.. –Федя! Ни стыда, ни совести! Фёдор глянул на него, не скрывая своей довольной ухмылки, всё же чаще всего пошлил именно Николай, стараясь смутить его, однако он сам краснел куда с более лёгкой подачи, что даже умиляло. Ночной город совершенно не похож на тот, что люди видят днём, совсем другая жизнь, другие законы и обычаи, и они тоже являлись его частью, гуляя из переулка в переулок, от одного парка к другому до самого утра, обсуждая что-то обыденное и совсем не значащее, однако греющее душу, потому что именно здесь они могли быть собой, прячась от камер и редких машин, целуясь в тёмных подворотнях и продолжая путь, будто проблемы вдруг оставили их, позволяя наслаждаться моментом. Сarpe diem, memento mori