Неполноценные.

──⊹⊱✫⊰⊹──

      Тишина. Яркое солнце уже скрылось за ровным горизонтом, а от Дадзая всё ещё ни слуху, ни духу. Рыжеволосый то расхаживал по комнате в глубоких раздумьях, то старался смирно сидеть на своей койке. Однако в обоих случаях он заметно нервничал: вечно теребил в руках край мятой рубашки, без конца накручивал на палец прядь рыжих волос и до ноющей боли покусывал обветренные губы острыми зубами.       Протяжное безмолвие в один миг прекратилось, когда в палате Дадзая громко хлопнула дверь, и вновь повисла тишина. Накахара мгновенно притих, затаив дрожащее дыхание. Чуя не осмелился позвать шатена привычно по фамилии, ибо это вполне мог оказаться иной персонаж, внимание которого Накахаре хотелось получить в последнюю очередь.       — Накахара... — послышался уже знакомый голос Дадзая, но на сей раз очень измождённый и слегка хриплый.       Шатен осторожно положил на широкий подоконник небольшую стопку белой бумаги, что вручена была ему психиатром, и остро заточенный простой карандаш. Совершенно не раздумывая, шатен начал небрежно водить по листу ломким грифелем; великолепного творения искусства на холсте художника не наблюдалось с самого начала, поскольку процесс больше напоминал хаотичную мазню малого ребёнка, что впервые взял в руки канцелярский предмет. Наверняка, таким образом он пытался расслабиться.       — Дадзай... — Чуя смело подошёл к окну, когда при звуке голоса Осаму переживания вмиг испарились. — Как ты? С тобой всё хорошо?       — Да, теперь лучше, — голос шатена до сих пор слегка подрагивал, а слабое дыхание изредка сменялось на краткие судорожные вдохи, такие же, как после истерики в результате жестокого избиения со стороны родителя сильной рукой или тяжёлым отцовским ремнём. — Терапевт сделал всё возможное, чтобы я пришёл в себя.       — Это хорошо, я рад, — рыжеволосый смело выдохнул.       — А ты как себя чувствуешь? — в ответ поинтересовался Дадзай.       — Нормально, спасибо. Однако... Временами немного тревожно, но скорее из-за гнетущей обстановки.       — Ну, значительные изменения в твоём состоянии очевидны, — подметил Дадзай. — Хотя, возможно, днём ты просто был на взводе.       — Да, именно так, — Чуя неловко откашлялся.       — Я понял. К слову, об этом, как давно ты здесь?       — Ой, я не считал, честно говоря, — парень усмехнулся, — По ощущениям около трёх недель.       — Ого, а на сколько ты здесь?       — Ну, мне сказали, что будут смотреть по состоянию, но ориентировочно на месяц. Получается, до выписки осталась неделя. Может, чуть больше.       — Ох, так тебя раньше меня выпишут... — тихо и чуть расстроенно сорвалось с уст Дадзая. Тлеющей душой вдруг овладела неудержимая печаль от внезапной мысли о том, что совсем скоро Накахара пропадёт из его жизни. Возможно, навсегда. Такой конец едва начавшейся дружбы поистине расстраивал шатена, а потому он заговорил, почти не раздумывая. — Знаешь, я тут подумал... Как ты относишься к тому, чтобы нарушить ещё один строгий запрет и пойти дальше?       — В смысле? Какой? — Накахара опешил, однако заинтересовался.       — Как ты смотришь на то, чтобы ходить друг к другу в палаты? По ночам, разумеется.       — Да ты сдурел совсем?.. Я боюсь... Боюсь, что это повлечёт за собой серьёзные последствия, — нерешительно стал разъяснять рыжий. — Не люблю нарушать запреты, особенно в таких масштабах... Но ты тоже не воспринимай мои слова близко к сердцу, я вовсе не со зла или неприязни к тебе.       Дадзая глубоко тронуло лестное и милое высказывание Чуи, отчего он улыбнулся и вздохнул, мягко произнося:       — Ничего. Если ты не хочешь, я не в праве тебя заставлять.       Каждая нежная цитата из уст Дадзая всё больше внушала Накахаре то, что Осаму, казалось, действительно был для него единственным понимающим другом: — Нет, ну я как бы тоже не говорил, что вообще не хочу, — внезапно выдал он.       Шатен вполголоса рассмеялся:       — И каков тогда твой окончательный вердикт?       — Не знаю...       Шатен вновь рассмеялся, чем заставил рыжего немного смутиться.       — Ой, да иди ты... — застенчиво пробормотал Чуя.       Дадзай оставил на лице ухмылку и произнёс мягко:       — Ты славный, знаешь об этом? Невинный такой. Я бы даже сказал, милый.       Рыжий почувствовал себя несколько неудобно, но удовлетворённо и гордо улыбнулся, выдав:       — Я, наверное, подумаю над твоим предложением.       — О-о-о, так тебя так легко купить на сладкие комплименты? — игриво последовало от Дадзая.       — Вовсе нет!       Шатен рассмеялся. Он поистине не мог сдерживать улыбку во время столь доброй беседы с новым другом:       — Я буду очень рад, если ты окажешься не против.       — А я буду очень рад, если нас никто не спалит.       — Да ну, никто не узнает. Но в случае чего, мне кажется, нам просто замечание сделают и проследят за тем, чтобы больше такого не было.       — Думаешь?       — Ну да, а разве может быть иначе?       — Наверное, ты прав. По другому вряд ли, — Накахара затих в раздумьях. Его глубоко трогало то, как бережно и нежно Дадзай обращался с ним, словно с хрупкой фарфоровой статуэткой, находясь в страхе ненарочно разбить её вдребезги. Парень видывал это только в своих наивных, ванильных мечтах, в то время как на деле не получал заботы и любви ни от родных, ни от знакомых. Осаму оказался тёплым лучиком солнца, просветом в мрачной жизни Чуи. — Подожди, — внезапно заговорил он, — ты же здесь первый день, верно?       — Ну, да. А что?       — Значит, нигде, кроме своей палаты, ты не был?       — Ну, можно и так сказать.       — Тогда мы можем пересечься завтра утром во время приёма пищи, в столовой.       Шатен похлопал глазками, но приятно удивился:       — А ты не против..?       — А куда же я денусь? Ты там всё равно меня по рыжей макушке узнаешь, — усмехнулся Накахара.       Дадзай посмеялся в ответ:       — Тогда почему нет?       — Отлично! — рыжий взглянул на тёмное небо и протяжно вздохнул. — Тогда, может, разойдёмся? Время уже позднее, врач может зайти в любой момент, особенно сейчас. На завтраке увидимся.       — Ну, хорошо. Добрых снов тебе! — вымолвил тихо Дадзай, после чего сел на свою койку, оставив все канцелярские принадлежности забыто лежать на белом подоконнике.       — И тебе спокойной ночи, — Чуя закрыл окно, потянулся, немного потрепал рыжие волосы худощавыми пальцами и лёг в постель. Теплое и трепетное чувство разливалось в его мрачной душе, свет надежды мерцал в померкших очах, а на губах вечно играла славная и невинная улыбка. То, как дружелюбно и добросердечно Дадзай относился к нему, пленило Чую, но в то же время вызывало навязчивые мысли и страхи вновь остаться покинутым и преданным. Накахара был готов сделать многое, лишь бы продолжать испытывать это яркое и нежное ощущение волнения и трепета в груди. Он всего лишь жаждал любви и заботы, не желая думать о том, что эта дружба может оказаться ненастоящей...       Тем временем Дадзай так же лежал в глубоких раздумьях с волнующей мыслью о том, а стоило ли вообще начинать общение с Накахарой? Бесспорно, Чуя казался ему славным и невинным мальчиком, что без конца дарил ему приятные чувства, эмоции, однако в этом и заключалась вся проблема; он желал поддерживать своего друга, получая то же самое в ответ, желал общаться с ним всё свободное время, беспечно и весело шутя, однако боялся привязанности, ведь иначе, в случае неблагоприятного исхода событий, придётся столкнуться с вдребезги разбитым сердцем...       Во всяком случае, оба юноши постарались отогнать мрачные мысли и постарались уснуть, пока душа без конца трепетала в предверии завтрашнего утра.