Лекарство/The cure

      Звук сирен затихал, а вместе с ним и надежда на то, что врачи скорой смогут оказать помощь Уэнсдей. После кровавой бойни, устроенной Винсентом Торпом, по меньшей мере четыре человека получили серьёзные ранения, и несколько человек получили незначительные травмы в результате возникшей паники. Многие люди пострадали в давке или потеряли сознание в толпе, пытавшейся выбраться из адского зала суда. Зал суда, по сути, признали местом преступления, и он был опечатан, чтобы криминалисты могли собрать свои первоначальные данные. Всех людей эвакуировали из зала суда, и Джеймс приложил усилия, чтобы вынести Уэнсдей на улицу. Она пришла в себя и изо всех сил пыталась заставить Джеймса опустить её на землю, утверждая, что она не сахарная и вполне способна дойти до парковки самостоятельно.       — Подожди… — сказала она, останавливаясь и делая глубокий вдох, чувствуя, как от схваток у неё перехватывает дыхание. — Боль, наконец, становится интересной, — добавила она, и Джеймс закрыл глаза, почувствовав, как ногти Уэнсдей глубоко вонзились в его руку.       — Уэнсдей!       Джеймс не смог сдержать вздох облегчения, когда к ним присоединилась Энид.        — Отлично! Ты останешься с ней, пока я схожу за машиной! — сказал он Энид. — Я не могу допустить, чтобы она родила на этой парковке! Или даже в моей машине!       — Ему никогда раньше не приходилось иметь дело с рожающей женщиной, не так ли? — хихикнула Энид, наблюдая, как Джеймс бежит к своей машине. — А он знает, что роды длятся несколько часов, особенно с первым ребёнком?       — Энид… — поморщилась Уэнсдей. — У меня уже отошли воды, и схватки усиливаются…       — Ох… — содрогнулась Энид, помогая Уэнсдей сесть на бордюр, прежде чем она снова встала.       — Это ещё хуже… — проворчала Уэнсдей, продолжая идти, тяжело дыша. — Мне хочется тужиться…       — Серьёзно? — спросила Энид, широко раскрыв глаза. — Хочешь я посмотрю, не видно ли головку….       — Нет! — воскликнула Уэнсдей с выражением отвращения и некоторого шока на лице.       Джеймс, наконец, оказался за рулем своей машины и быстро вышел, открывая заднюю дверцу.       — Она хочет тужиться — сообщила ему Энид, и Джеймс побледнел.       — Нет, Уэнсдей! — воскликнул он, помогая молодой женщине сесть на заднее сиденье. — Не тужься пока, держись, дыши и думай о чём-нибудь другом!       — Например о том, чтобы разбить тебе череп о приборную панель?! — процедила Уэнсдей сквозь стиснутые зубы. — Что и произойдет, если ты не перестанешь указывать мне, что делать!       — Можно я поеду с вами? — застенчиво спросила Энид. – У меня нет машины, я приехала с Ксавье…       — Да! — в один голос ответили Джеймс и Уэнсдей, и Энид с широкой улыбкой заняла своё место рядом с Уэнсдей.       Поездка в больницу прошла на удивление тихо и относительно спокойно: Уэнсдей сосредоточилась на своих схватках, в то время как Джеймс нарушал все правила дорожного движения.

***

      Когда Уэнсдей доставили в родильное отделение Берлингтонской больницы, Джеймс позволил себе выдохнуть свободнее, и приземлился рядом с Энид, прислонившись головой к стене позади него.       — Как она? — спросила Энид, после того, как сообщила Аяксу о последних событиях.       — Мне искренне жаль акушерку и детскую медсестру, которые будут за ней ухаживать… — Джеймс усмехнулся, подражая Энид.       — Джеймс… Тебе следует позвонить Аве и узнать, можно ли разрешить Тайлеру приехать и присутствовать при рождении сына… — выдохнула Энид, и Джеймс на мгновение закрыл глаза.       — Именно это я и сделал на парковке, прежде чем присоединиться к тебе, пока ты была с ней, — ответил Джеймс. — Тайлеру не разрешили приехать, Энид… Стрельба потрясла всех. Судью тоже доставили в больницу, физически она не пострадала, но за всю свою тридцатилетнюю карьеру она никогда не испытывала ничего подобного, у неё декомпенсация и она нуждается в психологической поддержке. С Тайлера снимут обвинения в убийстве Бьянки, в этом нет никаких сомнений, но он по-прежнему виновен в побеге из Уиллоухилла и выезде из страны. Необходимо обсудить вопрос о вынесении приговора за эти правонарушения, и, учитывая обстоятельства, Ава не знает, когда это станет возможным.       — Это несправедливо… — пробормотала Энид.       — Ты права, — согласился Джеймс. — Но Уэнсдей знала об этом. Она знала, что Тайлер не сможет присутствовать при родах. В послеродовой период ей нужна будет поддержка. Скоро она произведёт на свет своего сына, но после родов ей будет трудно. Она будет нуждаться в вас, своих родителях и способности быстро восстанавливать свои душевные силы.       — У неё всегда это было… — Энид с трудом сглотнула. — Но ей будет трудно из-за всплеска гормонов и того, что она останется с ребёнком на руках, а Тайлера не будет рядом. Но она никогда этого не покажет… Я пойду к ней…       Энид встала, а Джеймс тяжело вздохнул, прежде чем достать из кармана телефон и наконец-то сообщить Мортише и Гомесу о предстоящих родах.

***

      Когда акушерке, наконец, удалось вставить капельницу в одну из вен на руке Уэнсдей, та хмыкнула, и бросила на акушерку убийственный взгляд.       — Вы уверены, что вам не нужна эпидуральная анестезия? У вас не полное раскрытие, так что я могу позвать анестезиолога.       — Если вы ещё раз зададите мне этот вопрос, я сама вызову анестезиолога и попрошу его воткнуть иглу сами знаете куда! — проворчала Уэнсдей.       Акушерка вздохнула, и вскоре появилась детская медсестра с широкой улыбкой на губах, которая, как знала акушерка, долго не продержится на её лице.       — Как будут звать этого маленького ангелочка, для которого я готовлю браслетик? — спросила она Уэнсдей, которая бросила на неё раздражённый взгляд. — О, ничего страшного, если вы ещё не решили, мы пока напишем на браслете ваше имя. Отца нет?       — Конечно, он есть! — огрызнулась Уэнсдей. — А вы как думали? Что ребёнок появился благодаря чуду Божьему?! Просто в данный момент отец отсутствует…       — Ким, — тихо сказала акушерка. — Это Уэнсдей Аддамс, а отец — Тайлер Галпин…       — О…– прошептала няня, с сожалением посмотрев на Уэнсдей. — Это объясняет наличие крови на её лице и одежде… — добавила она с гримасой.       — Вообще-то я здесь! — снова крикнула Уэнсдей. — Вы можете сплетничать в другом месте и дать мне насладиться своей болью?! Одной!       Оставшись наконец одна, Уэнсдей глубоко вздохнула и на мгновение закрыла глаза, заставляя себя не думать о Тайлере. Она поймала себя на том, что очень хотела бы остаться в Италии и родить сына, находясь рядом с Тайлером. К счастью, вмешалась Энид и уберегла её от слишком частых проверок, которые, вероятно, погубили бы её, потому что она хотела, чтобы ребёнок появился в подходящих ей условиях.       — Итак, как продвигаются дела? — спросила Энид, выдавив улыбку. Она никогда бы не смогла произвести на свет своих детей без ободряющего присутствия Аякса, и ситуация, в которой оказалась Уэнсдей, разбивала ей сердце.       — Боль довольно сильная, но терпимая, — ответила Уэнсдей, которая, казалось, не испытывала боли, сохраняя стоическое выражение лица. — Перерывы между болями недолгие, но их можно предугадать и всё происходит монотонно.       — Не знаю, как ты справляешься без эпидуральной анестезии, — простонала Энид. — Я думаю, я бы не пережила.       — Привычка и тренировка, — ответила Уэнсдей. — Боль можно укротить, а не бороться с ней, Энид. Если вы объединитесь, то проигравших не будет.       Энид неубедительно моргнула.       — Кстати, насчёт того, чтобы объединиться… — немного неуверенно продолжила Энид. — акушерка сказала, что я могу остаться с тобой до рождения ребёнка, если ты, конечно, захочешь…       Некоторое время Уэнсдей молчала, наблюдая, как её подруга ждет её решения с неуверенностью, возможно смешанной с напрасной надеждой. Но каким бы ни было её решение, Уэнсдей знала, что подруга поймёт его и полностью примет.       — Да, ты можешь остаться, Энид, — наконец сказала Уэнсдей. — Спасибо, это много для меня значит, и это справедливо по отношению к будущей крёстной матери моего ребёнка.       — Ты серьёзно? — Энид широко раскрыла глаза.       — Это было совершенно очевидно, Энид, — улыбнулась Уэнсдей. — У меня нет сестры, а ты моя лучшая подруга.       — Боже мой! Кажется, я сейчас заплачу! — Воскликнула Энид, прикрыв рот рукой, и на её глаза навернулись слёзы.       — Подожди хотя бы до рождения ребёнка… — вздохнула Уэнсдей, закатывая глаза.

***

      Последний час перед родами был нелёгким, и Уэнсдей вынуждена была признать, что боль была не похожа ни на одну из тех, что она испытывала раньше. Прежде всего, она была измотана. События последних нескольких дней сказались на её организме, и на мгновение она запаниковала при мысли, что у неё может не хватить сил произвести на свет этого ребёнка. Ободряющее присутствие Энид изменило ситуацию, и она изо всех сил тужилась, сжимая руку Энид в своей, дрожа при мысли о том, что наконец-то встретится со своим сыном.       — Давай, сделай ещё один вдох, последняя потуга, и он здесь! — подбадривала акушерка, и Уэнсдей подчинилась, как послушный солдатик, чувствуя, как дрожат ноги и как она не в состоянии контролировать усталость в мышцах. — Отлично, больше не тужься! Я сейчас освобожу плечики, он здесь… — улыбнулась акушерка.       Уэнсдей откинула голову назад и стиснула зубы, почувствовав, как ребёнок раздвигает границы её хрупкого тела, ощущая себя так, словно её буквально разрывают на части. Затем она почувствовала, как его тёплое маленькое тельце прижалось к её груди, а когда посмотрела на него сверху вниз, то увидела, что его губы задрожали, прежде чем он начал кричать, и она инстинктивно завела одну руку ему за спину, а другой провела по его тёмным волосам. Эмоции переполняли её, и она подумала о Тайлере, не в силах сдержать слёз, хотя Энид была в таком же состоянии, как и она.       — Ты сделала это, Уэнсдей! Он такой милый…— сказала Энид, плача и смеясь одновременно.       Час спустя Уэнсдей немного пришла в себя, и ей разрешили есть и пить, чтобы восстановить силы. Она с лёгкой улыбкой наблюдала, как Энид ходила по комнате с ребёнком на руках.       — Теперь я могу забрать своего малыша? — тихо спросила Уэнсдей. — Он уже любит тебя, — добавила она, и Энид просияла.       — Он такой милый, с его крошечными пальчиками и носиком, — проворковала Энид, возвращая малыша Уэнсдей. — И он очень похож на тебя.       — Это справедливо, ведь я вынашивала его все эти месяцы, — улыбнулась Уэнсдей, целуя сына в лоб.       — Как ты его назвала? — наконец с любопытством спросила Энид.       — Тайлер будет первым, кто получит эту информацию… — выдохнула Уэнсдей. — И окончательное решение мы примем вместе.       — Поняла, — кивнула Энид с грустной улыбкой. — Подожди, я сделаю фото для Аякса и позвоню ему!       Затем Энид вышла из комнаты, а Джеймс вошёл с пачкой картофельных чипсов в руках.       — Я готов тебя поздравить, — сказал он, с улыбкой глядя на малыша.       — Спасибо тебе, — ответила Уэнсдей. — За всё. Ты даже не представляешь, как сильно ты поддерживал меня последние несколько месяцев, Джеймс.       — Для этого и нужны друзья, не так ли? — ответил он, всё с той же улыбкой, жуя чипсы.       — Я знаю, что ты пытался привезти Тайлера сюда… — тихо сказала Уэнсдей. — Энид рассказала мне. Спасибо.       — И мне жаль, что его здесь нет, Уэнсдей, — сказал он, присаживаясь на край её кровати. — Я знаю, что ты, вероятно, считаешь это несправедливым, поскольку Тайлер не убивал Бьянку.       — Это расстраивает меня, не буду врать, но я тоже не возлагала больших надежд, так что… — она пожала плечами, рассеянно поглаживая ручку своего ребёнка.       — Уэнсдей… — продолжил Джеймс с серьёзным выражением лица. — Ксавье не выжил, мне жаль… Они перепробовали всё, но он потерял слишком много крови. Он не смог перенести операцию, его сердце остановилось.       — Я говорила тебе, что он умирал у меня на руках… И его сердце уже остановилось, когда он понял, что я ухожу от него к Тайлеру, — пожала плечами Уэнсдей. — Я разбила ему сердце.       — Уэнсдей, это была его проблема, — вздохнул Джеймс. — Ты не должна винить себя за это. И это не оправдывает то, как он к тебе относился. Нельзя оправдывать поведение людей только из-за того, что их уже с нами нет.       — Я ничего не оправдываю, я простила его, и он это знает, — ответила Уэнсдей со строгим выражением лица, и Джеймс кивнул.       — С Бьянкой всё в порядке, — продолжил Джеймс. — Хоть она и получила серьёзные ранения, но она поправится. Ей повезло.       — Хорошо, — кивнула Уэнсдей. — Спасибо, что дал мне знать. Винсент Торп проиграл. Он потерял всё и остаток жизни проведёт с мыслью, что убил не моего сына, а своего. Он заслужил эту душевную пытку, которая будет всегда его преследовать, и это чувство вины за то, что он разрушил свою жизнь и потерял семью, пока я строила свою. Если бы только он заботился о том, что у него есть, и мог понять, что он потерял…       — Возможно, не сразу, — согласился Джеймс. — Он эгоистичный человек, который всегда думал только о себе, но, скорее всего, столкнется с довольно жестоким ответным ударом. Итак, юная леди, первый этап нашей миссии завершён! — продолжил Джеймс более лёгким и жизнерадостным тоном. — Завтра утром я увижусь с Авой, и мы будем настаивать на том, чтобы ваше дело было улажено как можно быстрее. Обвинения против вас должны быть сняты, клянусь, я добьюсь этого. И мы собираемся договориться о том, чтобы Тайлера выписали из больницы как можно скорее, учитывая обстоятельства, особенно личные, связанные с появлением вашего ребёнка, а также чтобы они смягчили наказание за мелкие правонарушения. Другими словами, возможно, ему ещё придётся продолжать лечение, искать работу и некоторое время посещать полицейский участок, но нет никаких причин, по которым его сейчас следует лишать свободы.       — Я доверяю тебе, — кивнула Уэнсдей. — И я доверяю Аве. У меня только одна просьба, Джеймс. Позвони мне только тогда, когда будешь уверен, что Тайлера отпустили, потому что я не думаю, что смогу справиться с эмоциональными потрясениями, и я не хочу обещать своему сыну, что его отец присоединится к нам, если он этого не сделает.       — Принято к сведению, — кивнул Джеймс. — Ты не можешь обещать, но я могу, Уэнсдей. Я обещаю тебе, что Тайлер будет свободен, и очень скоро, мы будем бороться за это и не собираемся сдаваться.

***

      Тайлер ещё раз взглянул на фотографию Уэнсдей и его сына, которую принесла ему Ава, и вздохнул, закрыв глаза. Фотография никогда не покидала его, он спал с ней, она была его единственной связью с людьми, которых он любил больше всего на свете, и лежала под подушкой, сопровождая его бессонные ночи. В течение дня фотография лежала в одном из его карманов, сгибаясь и складываясь при каждом движении.       Тайлеру всё труднее было сдерживать гнев и досаду. Он пропустил рождение своего сына и не смог быть рядом, чтобы поддерживать Уэнсдей и принимать участие с ней в одном из самых прекрасных и важных моментов в их жизни. Он успокоился, узнав, что Энид была рядом с Уэнсдей и что она не была одна в холодной больничной палате, но его место должно было быть рядом с матерью его ребёнка, а не в психиатрической больнице, где он бегал кругами, чувствуя себя бесполезным и отверженным.       Ава заверила его, что он скоро будет свободен, но он по-прежнему не видел крайнего срока, и даже директор больницы опубликовал отчёт о необходимости и даже обязательстве быстрой выписки пациента, место которого больше не в его отделении, а со своей семьёй.       Накануне его навестил отец, который показал ему ещё несколько фотографий Уэнсдей и его сына на своём мобильном телефоне, но эти фрагменты жизни заставили его вернуться к своим собственным мрачным мыслям, и он почувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы. Донован сказал ему, что у Уэнсдей всё в порядке и что её выпишут из родильного отделения на следующий день. Он знал, что отец солгал ему и что с Уэнсдей не может быть спокойна, учитывая ситуацию и несправедливость того, через что они прошли.       Он также узнал о смерти Ксавье и не испытал никаких эмоций, кроме облегчения при мысли о том, что этот кретин больше не будет вставать между ним и Уэнсдей. Не то чтобы он сомневался в чувствах Уэнсдей, а скорее то, что Ксавье был непредсказуем и никогда не допускал, что они могли бы стать парой. А потом он почувствовал себя виноватым за то, что почти обрадовался смерти Ксавье и попросил о встрече со своим психиатром, чтобы прояснить и понять эмоции, которых он никогда не испытывал.       Он должен был выбраться отсюда, он так боялся сойти с ума и снова опуститься на дно, вдали от Уэнсдей и его сына. Иногда он чувствовал, как Хайд бушует в нём, побуждая его трансформироваться, распахнуть двери и бежать на её поиски, убивая любого, кто встанет у него на пути. Временами это желание было непреодолимым, его конечности дрязняще покалывало, а из глубины исходило рычание. В такие моменты глубокой уязвимости он смотрел на фотографию Уэнсдей и своего сына, и Хайд снова погружался в дремоту в своем углу, спрятавшись где-то внутри него, не так далеко, однако он был теперь робким. Он не мог позволить тёмной стороне взять над ним верх. Он привёл в этот мир маленького Хайда, и должен был держать себя в руках и подавать ему пример того, что самый мрачный из монстров тоже может быть любящим отцом, помогая ему пройти через всю начинающуюся историю, чтобы не совершить тех же ошибок, что он сам совершил.       Он пообещал себе и Уэнсдей, что их ребёнок будет счастливым маленьким Хайдом, окруженным любовью родителей. И именно с этой мыслью и фотографией, которую он держал как старую реликвию, он наконец заснул после двух бессонных ночей.

***

      Уэнсдей тоже чувствовала, что падает духом, хотя и старалась изо всех сил изображать из себя самую счастливую молодую мать в мире. Это не ускользало от внимания Энид, которая никак не комментировала эту ситуацию, пытаясь отвлечь подругу, рассказывая ей последние сплетни из Джерико. Она даже накануне взяла с собой Элис, и маленькой девочке с её озорством и безграничной энергией удалось вызвать у Уэнсдей широкую улыбку.       Уэнсдей должны были выписать из родильного отделения на следующий день, но она начала собирать свои вещи, пока её родители восторгались своим внуком, который свернулся калачиком на руках у Мортиши.       — Что ты делаешь, дорогая? — спросила Мортиша, приподняв бровь.       — Собираю вещи, — коротко ответила Уэнсдей.       — Я думала, ты никуда не пойдёшь до завтра, — нахмурилась Мортиша. — Не то, чтобы я жаловалась на то, что этот маленький монстр будет с нами теперь каждый день, но ты в порядке, дорогая?       — Я собираюсь домой… ну, вообще-то, домой, к тебе, потому что мне негде жить, и рядом со мной нет отца моего ребёнка… — пробормотала Уэнсдей, и Мортиша догадалась, что у Уэнсдей не всё так хорошо, как казалось на первый взгляд, и она обменялась обеспокоенным взглядом с Гомесом.       — Дорогая, тебе нужно немного потерпеть, — мягко попыталась успокоить её Мортиша. — Всё почти закончилось, и всё вернется на круги своя.       — Потерпеть? — Уэнсдей горько рассмеялась. — Я проходила свою беременность в одиночестве, вдали от Тайлера, который не совершал НИКАКИХ преступлений! И пока в нас стреляли, пока мы доказывали, что Тайлер невиновен, пока Ксавье умирал, судья может позволить себе роскошь быть шокированной тем, через что ей пришлось пройти! Она никого не теряла! Она даже не разрешила Тайлеру присутствовать при родах! А Тайлер до сих пор не смог увидеть своего сына, и мы ждём, когда она примет решение, не зная точной даты, полагаясь на её добрую волю! И ты просишь меня быть терпеливой?!       — Уэнсдей, перестань кричать, — бушевала Мортиша. — Ты пугаешь своего сына, смотри, он начал плакать. — Мортиша крепче обняла внука, пытаясь успокоить плач ребёнка.       — Да, мама, напомни мне ещё раз, насколько ты во всем лучше меня! — процедила Уэнсдей сквозь стиснутые зубы. — Я знаю, что я плохая мать, и я знаю, что ты так думаешь! "Она доводит своего сына до слез! Она даже не может кормить своего ребёнка грудью, потому что для него нет молока! О, но это не её вина, молоко пропало из-за психологического потрясения, предшествовавшего родам! Как она могла быть хорошей матерью, если никогда не хотела ребёнка!"       — Хватит, Уэнсдей! — твёрдо заявила Мортиша со строгим выражением лица. — Я никогда не говорила и даже не думала о чем-то подобном. Ты больше не подросток, которому позволено говорить обидные вещи, Уэнсдей. Ситуация, какой бы сложной она ни была, не оправдывает всего этого… Твоя роль защищать этого ребёнка и любить его, способна ли ты на это?       — Ты сомневаешься в этом, не так ли? – выдохнула Уэнсдей. — "Уэнсдей, с её одиноким каменным сердцем…" Ты всегда хотела третьего ребёнка, мама? Что ж, теперь у тебя он есть, и он весь твой, — холодно заявила Уэнсдей, не моргнув глазом.       — Ты же не всерьёз, — выдохнула Мортиша, побледнев.       Уэнсдей выдержала взгляд матери и, развернувшись на каблуках, вышла из комнаты, хлопнув за собой дверью, что вызвало ещё больше слёз на глазах новорожденного, который вздрогнул на руках у бабушки.       — Она не это хотела сказать, ma douce, — наконец-то вмешался Гомес, в то время как по лицу Мортиши скатилась тихая слеза.

      ***

      Уэнсдей заметила, что ей стало трудно дышать, когда она села в такси, направляющееся в Джерико. Она буквально отказалась от своего сына и сдерживала последние слёзы, когда машина проехала знак, указывающий на небольшой городок и высадила её в центре города. Словно робот она вошла во Флюгер, который уже готовился к закрытию, заказала квад, присела на минутку за свой привычный столик, наблюдая за прилавком и надеясь, что возможно, неожиданно появится Тайлер, как это было почти девять лет назад. Она знала, что это невозможно, но начала представлять, как он появляется со своей всегдашней доброжелательной улыбкой и своими слишком длинными кудрями, касающимися длинных светлых ресниц. Она не смогла допить свой напиток, и официантка, очевидно, узнав её, ободряюще улыбнулась Уэнсдей, когда та выходила из кафе.       Уже начинало темнеть, когда она подошла к дому Галпинов, и решила присесть на крыльцо. Донован, очевидно, ещё не вернулся из полицейского участка, и она надеялась, что сегодня вечером ему не придётся дежурить. Она подтянула колени к груди, обхватила их руками, чувствуя мучительную пустоту из-за отсутствия сына, и положила подбородок на одно из колен, прислушиваясь к ночным звукам, которые немного успокаивали её.       Она не могла сказать, как долго оставалась неподвижной, но вскоре заметила, как на подъездную дорожку въезжает пикап, и на мгновение закрыла глаза, ослеплённая светом фар машины.       — Материнство даётся тяжело, да? — спросил Донован с ухмылкой, и Уэнсдей пожала плечами.       — Особенно, когда приходится справляться в одиночку… — выдохнула она с грустной улыбкой.       — Держу пари, Мортиша и Гомес более чем готовы помочь, — он приподнял бровь, глядя на её грустное лицо.       — Вы понимаете, что я имею в виду… — она снова пожала плечами.       — Заходи, дорогая… — вздохнул он. — Что кроме отсутствия Тайлера ещё тебя беспокоит? — спросил он, снимая куртку и бросая ключи на стол.       — Я, по сути, сказала матери, что она может оставить малыша себе и растить его сама, поскольку всегда хотела третьего ребёнка… — призналась Уэнсдей, только сейчас осознав, насколько ужасно было произносить это вслух.       — Ты же не хочешь сказать, что… — Донован вздохнул.       — Я не это имела в виду, — прошептала Уэнсдей, едва сдерживая слёзы. — Можно мне здесь переночевать? Я могу спать в старой спальне Тайлера, если вы не против…       — Конечно, — снова вздохнул Донован. — Хочешь чего-нибудь выпить?       — Свежего лимонада или чего-нибудь в этом роде… — ответила Уэнсдей.       — Садись, — сказал он ей. Он поставил замороженное блюдо в микроволновую печь и налил Уэнсдей стакан лимонада, прежде чем включить кофеварку. — У меня есть новости, — сказал он, садясь за стол. — Хорошая новость и плохая новость. С какой начать? — Уэнсдей пожала плечами. — Да ладно, что такая невесёлая, подыграй хотя бы!       — Сначала с хорошей, — вздохнула Уэнсдей. — По крайней мере, я смогу подольше наслаждаться плохой.       — Так-то лучше, — усмехнулся он, и Уэнсдей слабо улыбнулась. — Поскольку обвинения с тебя сняты, ты можешь вернуться к работе, когда захочешь Уэнсдей. Не обязательно сейчас, — добавил он, увидев удивлённое выражение лица Уэнсдей. — После твоего декретного отпуска, конечно. Ты даже можешь взять годовой отпуск по уходу за ребёнком.       — Год это неплохо, Дон… — устало произнесла она, и он кивнул. — А как насчёт плохих новостей?       — Тебе придётся терпеть меня дважды, — сказал он с весёлой улыбкой. — Как коллегу и как дедушку. — И на этот раз улыбка Уэнсдей была более искренней и несколько умиротворённой.       Уэнсдей нашла старую чёрную футболку, скомканную в комоде Тайлера, и надела её на ночь. Даже спустя столько лет она всё ещё пахла им, и Уэнсдей забралась в подростковую кровать Тайлера, представляя, что он рядом с ней. Ей удалось заснуть только далеко за полночь беспокойным сном без сновидений.

***

      Она проснулась на рассвете задолго до Донована и прежде, чем одеться, приняла душ. Она ждала, пока проснётся Донован, лежа на кровати Тайлера и прижимая к груди его футболку. Когда она услышала шум на кухне и звук наливаемого в кофейник горячего кофе, она присоединилась к Доновану.       — Извини, я не хотел тебя будить, — сказал Донован, наливая две кружки кофе.       — Вы меня не разбудили, — успокоила его Уэнсдей. — Я плохо спала этой ночью…       — Даже находясь вдали от тебя, ребёнок не давал тебе уснуть, — понял Донован, и она вздохнула.       — Я нужна ему… — выдохнула она. — И я подвела его, я чувствую себя ужасно…       — Ты провела вдали от него всего лишь одну ночь, Уэнсдей, — сказал Донован, погладив её по руке. — Тебя отвезти обратно домой?       — Да, пожалуйста, — кивнула Уэнсдей. – Я не должна об этом спрашивать, но вам известно что-либо о деле Тайлера?       — Ничего нового, — пожал он плечами. — Ты хочешь, чтобы я дал тебе знать после звонка Авы?       — Нет, нет… — выдохнула Уэнсдей. — Я попросила Джеймса сообщать мне только хорошие новости, так что я буду ждать. Я не хочу ждать у телефона, это слишком тяжело.       — Посвяти себя ребёнку, это должно занять тебя и избавить от ненужных мрачных мыслей, и Тайлер скоро присоединится к тебе, Уэнсдей, это точно, — заявил Донован, и Уэнсдей кивнула, в глубине души желая поверить Доновану.

***

      Проходя через ворота особняка, Уэнсдей почувствовала, как учащённо забилось её сердце, а внизу живота появилась тупая боль. Она всё ещё была связана со своим сыном и в этот момент поняла значение врождённого материнского инстинкта. Когда она вошла в огромный дом, Ларч неодобрительно хмыкнул, и она, с трудом сглотнув, шаркающей походкой направилась на кухню. Мортиша как раз заканчивала наполнять бутылочку, держа ребёнка на руках.       — Прости меня, мама, — прошептала Уэнсдей, заправляя прядь волос за ухо.       — Не передо мной тебе следует извиняться, — холодно ответила Мортиша, кладя ребёнка на руки Уэнсдей, прежде чем передать ей тёплую бутылочку. — Он скучал по тебе.       — Я знаю, — выдохнула Уэнсдей. — Я тоже по нему скучала.       — Он голоден, но перестал плакать, когда ты вошла в ворота поместья, — сообщила ей Мортиша, всё ещё с мрачным выражением лица, которого она давно не видела на лице своей матери.       — Спасибо, что позаботилась о нём, — наконец застенчиво улыбнулась Уэнсдей и направилась в свою комнату.       Она устроилась в кресле-качалке в углу своей комнаты и поднесла бутылочку к губам малыша, который начал жадно сосать свой завтрак.       — Прости, — наконец произнесла она в тишине комнаты. — Я больше никогда так не поступлю, обещаю. И я солгала Джеймсу. Я обещаю, что твой отец скоро будет с нами, я позабочусь об этом. Если он не приедет к концу этого месяца, я без колебаний поеду и заберу его сама. — Она нежно поцеловала сына в лоб, медленно покачиваясь, пока он допивал свою бутылочку.

***

      Следующие дни прошли относительно спокойно, и Уэнсдей вскоре вошла в привычное русло, которое зависело от распорядка дня малыша. Августовские грозы продолжались, и в некоторые ночи их раскаты были более или менее отдалёнными. Уэнсдей с удивлением обнаружила, что её сын не боится грозы и что он с восхищением наблюдает за молниями, которые иногда по ночам освещают спальню, слушает удары молний и стук дождя по окнам. Рейвен, очевидно, считала своей миссией успокаивать малыша в ненастные ночи, прижимаясь к его маленькому тельцу и мурлыча, пока стихия не утихнет. Вещь часто помогал с ребёнком, похлопывая его по спинке, чтобы помочь ему отрыгнуть после еды, или оповещая Уэнсдей о его плаче, когда её не было рядом.       Уэнсдей также заметила, что её сыну особенно нравится слушать, как она играет на виолончели, однако он не любил, когда Уэнсдей садилась за письменный стол, чтобы написать следующий роман из своей серии. Тогда он часто начинал плакать, а она с трудом его успокаивала, ходя с ним взад-вперёд по комнате, пока он наконец не засыпал.       Тот вечер не стал исключением, и после целого часа плача, который, по словам Мортиши, был его способом снять напряжение, накопившееся за день, он, измученный, наконец, заснул у Уэнсдей на руках. Ей удалось уложить его в кроватку, прежде чем устроиться перед своим компьютером, когда за окном уже давно наступила ночь.       Она писала уже добрый час, когда услышала стук в дверь и вздохнула, закатив глаза.       — Ты можешь войти, мама, — сказала она, поняв, что работа над романом сегодня определённо подошла к концу.       Она услышала, как открылась дверь, затем последовала тишина, и повернулась, нахмурившись. Её глаза расширились, когда она увидела Тайлера, стоящего в нерешительности, с застенчивой улыбкой на губах, его ещё слишком длинные кудри падали ему на глаза, и она поднялась в недоумении.       — Привет… — тихо произнес Тайлер.       — О, боже мой, — выдохнула Уэнсдей, с трудом веря, что её желание наконец исполнилось.