Смотря на него

Встречается такая любовь, что лучше ее сразу заменить расстрелом. Фаина Георгиевна Раневская.

— Она сломала мою жизнь, — хриплый голос Кирилла клокотал яростью. — Кирилл, ну что ты как маятник туда-сюда мечешься? У меня от тебя уже в глазах рябит, — Герман уронил голову на стол и зарылся лицом в ладони. — Ляг, поспи, тебе после станет легче! — Не хочу я спать! — Вот, выпей воды. — Не хочу я пить! — Да что ж такое! Хоть убей, я не пойму, почему ты всю вину перекладываешь на Ольгу! Ты сам чем думал? Она же не от святого духа забеременела! Дорого, видимо, стоил этот… Как его там? Предохранитель. Кирилл сел на стул и от души расхохотался. Пожалуй, смех в этой ситуации был единственным, что его спасало. Если больно — улыбайся шире. Если жизнь покатилась в тартарары — хохочи до колик в животе. — Герман, я же тебе говорил, что это может быть чей угодно ребёнок! Ольга сама запуталась и завралась до такой степени, что даже о сроках беременности не говорит! Ничего… — сквозь зубы прошептал Лаврентьев. Герману это «ничего» совсем не понравилось, и он испуганно вжался в спинку стула. — Нам нужно подождать полтора года. Ребёнок повзрослеет, я присмотрюсь к нему, пойму, на кого он похож, и что я к нему чувствую. А также присмотрюсь к Ольге — если она окажется слишком навязчивой, я сделаю всё возможное, чтобы с ней развестись. Я сам придумаю историю с изменой и придам её огласке. Кирилл чувствовал себя полнейшим идиотом. По сути, он сам заварил эту кашу, когда сказал Ольге: «Если тебе хочется, я могу на тебе жениться». Но тогда ему в самом деле было плевать, ибо он поссорился с Германом и был уверен, что уже не помирится. Но… — «Но Герман-то за что страдает? — подумалось Лаврентьеву. — Во всей ситуации жалко только его. Я — хоть и не дурак по жизни, но тут поступил неосмотрительно. Ольга — очень хитрая и стервозная. Вон какой удачный момент выбрала для своей аферы! Когда я был слаб, пьян и уязвим! Когда у меня были большие проблемы в личной жизни! А Герман совершенно ни в чём не виноват, но себя хает! Вот так проклятущая жизнь калечит тех, кто к ней не приспособлен!» — Ты будешь с ней спать, да? — Герману удалось произнести это ровным голосом, не изменившись в лице. Он вообще держался очень стойко, если бы не одно «но» — у него сильно болело сердце, да и вся грудная клетка. Юноша ненавидел эту ущербную мышцу, что колотилась под его рёбрами со скоростью отбойного молотка. Его будто намедни избили палками и выбросили подыхать на обочину. И вот он лежал, окровавленный и поломанный, а каждый прохожий норовил на него плюнуть. — Никогда! — ответил Кирилл и зачем-то рассёк воздух ладонью. Сейчас даже мысль о близости с Ольгой вызывала у него отвращение. — Слушай, а почему ты так спокоен? Я тут, значит, терзаюсь, а ты сидишь и пьёшь чай. Может, тебе вовсе плевать на происходящее? — Нет, мне не плевать, — признался Квятковский. — Мне до такой степени не плевать, что я чувствую, как заболеваю. Но сейчас хотя бы один из нас должен оставаться в здравом уме, — но вскоре вся эта показная бравада рухнула. Герману снова захотелось заплакать. — Мне без тебя плохо, с тобой тоже плохо, а с тобой и Ольгой я совсем с ума сойду! Всё так сложно! Я боюсь за нас! У меня скоро голова от всех этих событий взорвётся. Даже минувшей ночью я засыпал с животным страхом! От мигрени у Германа сдавило виски, холодный пот чередовался с мурашками, одежда прилипла к телу. Расплата за его грех оказалась слишком неожиданной, грубой и зримой. Вот почему всё так? Он всегда старался относиться к людям по-доброму, с открытым сердцем. Он никому не врал, никого не предавал, не делал своим близким гадостей. Но почему-то его никто никогда не воспринимал всерьёз, не любил и не поддерживал. У других — и семьи, и друзья, а у него — никого. Все от него шарахались, словно от чумного! На двадцатом году жизни бог послал утешение — один человек его все-таки полюбил. Но от этой любви ему сделалось только хуже! — «Ты в любом случае сопьёшься. Так какая разница, сейчас или потом? Ты по натуре очень слабохарактерный и внушаемый, а у таких всегда две дороги: либо к дарам Бахуса, либо в петлю», — вспомнились Герману слова тёти. Видимо, иногда несчастливая судьба — это клеймо на всю жизнь. И неважно, как сильно ты хочешь и стараешься ради другого исхода. Бывают истории, у которого просто не может быть счастливого конца. — Ты мог хотя бы предупредить меня об Ольге, — Герман больше не мог себя контролировать. Его прорвало, будто дамбу по весне. Внутри него плескалось слишком много чувств — боль, обида, ревность… Но ничего положительного! — Я ведь тебя спрашивал! Мы ещё толком не жили вместе, а ты уже втянул меня в такой кошмар! Что ты за ужасный человек! — Ужасный человек?! — резко вскочив на ноги, Кирилл с грохотом повалил стул. — Вот спасибо! Да я готов хоть сию секунду послать Ольгу к чёрту и уехать с тобой на край света! Хочешь, будем жить в деревне? Я могу и дрова рубить, и землю пахать. — Ерунду несёшь, слушать смешно. Ты — не последняя персона в Москве и за её пределами, светский франт, и вдруг переберёшься в деревню? Будешь жить пожиже, к земле поближе? Конечно, физической силы тебе не занимать. Я не сомневаюсь, что ты и огород засеешь, и дров нарубишь, и баню — замечательное место для плотских утех — отстроишь. Но тебе всё это быстро надоест. Такое необдуманное решение не приведёт нас к хорошему. Отказываться от всего ради меня, человека, с которым ты знаком без году неделя, очень глупо! Попахивает клиникой нервных расстройств! Да и страшно это. Здесь, в Москве, можно прятаться, скрываться, а в деревне все друг у друга как на ладони. Слухи расползутся очень быстро. Как бы нас не сожгли на костре, как богохульников! Кирилл зарылся пятернёй в волосы. Сейчас, в предрассветных лучах, что попадали в столовую из окна, он был до безумия красив. От одного его вида у Германа щемило сердце. — У меня были другие планы. И вдруг всё рухнуло, точно карточный домик. Я хотел жить с тобой, пусть и не открыто. Думал, что официально ты будешь числиться моим камердинером. Я хотел помочь тебе поступить в институт, обучить тебя манерам, появляться с тобой на мероприятиях… В этом момент Герману подумалось, что Кирилл — не такой уж сильный и умный мужчина, коим он его считал. Кирилл умел создавать проблемы, но решать их — едва ли. Только откупаться деньгами. Но сейчас была иная ситуация. Ольге не получится дать отступного. — Поступить в институт? Нет, я не хочу. У тебя, вон, то мероприятия, то разъезды. Если я буду каждый день куда-то уходить, мы совсем перестанем видеться! Да и долго зубрить я всё равно не смогу — это скучно! — А может, всё-таки постараешься? Я понимаю, что скучно. Ну, а как жить без образования? Давай так — отдохни, расслабься, поразмысли, кем бы ты хотел стать в будущем, а как что-нибудь надумаешь, скажи мне. Но я почти уверен, что тебе нужно крепко-накрепко связать себя с искусством. Это точно твоё. Как ты музицируешь! А как рисуешь! Заслушаться — заглядеться можно! — «В дальнейшем я бы хотел быть с тобой, — мысленно ответил Герман. — И крепко-накрепко мне хочется связать себя не с искусством, а именно с тобой», — но вслух спросил: — А на какое число назначена свадьба? Нам нужно подготовить дом, сделать уборку. Я сейчас везде полы вымою! Где у тебя вёдра? — Герман, с тобой всё в порядке? — в голосе Кирилла прозвучало искреннее беспокойство не чужого человека. — Посмотри на меня. Мне кажется, ты сейчас сорвёшься. — Со мной всё хорошо. Я сам себе завидую, как у меня всё здорово! — открестился Квятковский и, схватившись за полотенце начал протирать стол. — Всё просто замечательно! Хоть на твоей свадьбе погуляю! Своя-то у меня вряд ли будет. Поем фруктов, пирожных. Может, потанцую. Ух, как у меня всё восхитительно! Что за дурацкое полотенце? Какое-то тонкое, узкое, длинное. Зачем ты такое купил? — Герман, это не полотенце, а мой шарф, — вздохнул Кирилл. — Не нужно протирать им стол. — А что твой шарф делает в столовой? Разбрасываешь вещи по всему дому, неудивительно, что я запутался! — Тебе нужно отдохнуть. Но Герману не хотелось отдыхать. Ему хотелось заплакать; что он и сделал, уронив голову на грудь и обречённо повесив руки. *** — Герман, здравствуй. Герман равнодушно взглянул на подошедшего к нему Семёнова и так же равнодушно пожал оному руку. — «Сколько это может продолжаться? — подумал бедный дворянский юноша. — Мы живём в Москве, но по ощущениям — будто в деревне! Где-нибудь, да столкнёмся!» — Надо же, ты снова здесь, — с таким же удивлением подметил Витя. — В этом самом ресторане! А почему один? — и уселся напротив своего бывшего соседа. — Кстати, хорошо выглядишь. Откуда такой фрак взял? — Фрак? А, это… — Он сильно дорогой? А лацканы шёлком покрыты? — Да, покрыты. — Спроси у своего Кирилла, сколько стоило это великолепие. Я попрошу Елену купить мне такой же. — У Кирилла? Что? Погоди, а откуда ты… — Ой, не начинай, ладно? — Семёнов заговорил тише, но с какой-то брезгливостью. — Ваша тайна шита белыми нитками. Проницательный человек вас в два счёта раскусит. Достаточно вспомнить, как ты отреагировал на новость о его скорой свадьбе. Рука-то зажила? Германа будто кувалдой по голове ударили. Всё, что он раньше называл «ужасным положением», показалось ему цветочками. А вот теперь придёт очередь ягодок — то есть, настоящего кошмара! От Вити можно было ожидать чего угодно. Не ровен час, этот проныра попросит у него денег за молчание! — Я не знаю, что ты там себе придумал… — начал Квятковский. Он решил до последнего гнуть свою линию: ничего не знаю, никого не люблю, ни с кем не сплю. — Кстати, смотри, какая у меня подвеска, — Витя ткнул пальцем в украшение на своей шее. — Настоящий жемчуг! Кирилл подарил! — Ч-чего? Господи! — из груди Германа вышибло воздух, он отчаянно закашлялся. — Ты с ним… — не в силах развивать эту ужасающую для восприятия мысль, парень схватился за грудную клетку, в которой вновь что-то кольнуло — больно, резко, насквозь. — Это так он сходил к тебе, чтобы спросить, где я могу находиться?! — Вот, этой реакцией всё сказано, — победоносно хмыкнул Семёнов. — Расслабься, он подарил мне подвеску за то, что я поделился с ним адресом твоей тёти. Герман испытал одновременно облегчение и желание придушить своего нерадивого «приятеля». Но больше облегчение. Но самое паршивое, что он, олух, себя выдал! Последний раз таким идиотом Герман чувствовал себя три года назад — когда заплатил кругленькую сумму хорошему доктору за тщательное обследование, а тот выяснил, что пациент здоров. Одновременно повод для радости и расстройства! — Да не бойся, — засмеялся Витька. — У тебя сейчас глаза размером с медные гривенники! Я никому ничего не расскажу. Но руку тебе больше не подам, ты уж не обессудь. Вот чёрт, я ведь уже подал! — и тут же, демонстративно схватив со стола салфетку, обтёр ею свою правую ладонь. — Вить, ты мог бы и не делать этого при мне! — глаза Германа наполнились слезами. Он впервые узрел столь открытое проявление брезгливости в свой адрес. — Где тут можно руки помыть? Я очень сильно испачкался! — Прекрати! Что за цирк? Если я тебе противен, просто отсядь от меня! — Слушай, а когда Кирилл женится, ты будешь не только с ним, но и с его женой? Тройственный союз? Или как это называется? Или тебя только мужчины привлекают? Герман завертел головой по сторонам. Время близилось к позднему вечеру, посетителей в ресторане было не так много, соседние столики пустовали, но ему всё равно показалось, что кто-то что-то услышал. — Перестань собирать чушь! Зачем ты на меня клевещешь?! Самое смешное, что ответ на последний вопрос Семёнова был отрицательным. Германа не привлекали мужчины. Совсем. Никак. И женщины — тоже. Его привлекал один-единственный человек, а до остальных ему не было дела, независимо от их пола, внешности и других аспектов. Он намертво привязался к тому, с кем получил свой первый сексуальный опыт; к тому, кто отнёсся к нему с добротой и лаской; к тому, кто заинтересовался его увлечениями, его прошлым и планами на будущее. И Герман знал, что если бы он опередил Витю, если бы на месте Кирилла оказалась та же Елена Константиновна, для него бы ничего в корне не изменилось. Он нуждался не в мужчине или женщине, а в любви. — Я клевещу? А ты не заметил, что по жизни выходит так, что я всегда оказываюсь прав, а ты остаёшься в дураках? Я ведь тебя предупреждал, что у Кирилла есть беременная невеста. А ты мне не поверил. И каково тебе сейчас? Можешь не отвечать, я и сам вижу. Придавило тебя знатно, дружочек. Ты хоть потребовал что-нибудь у Кирилла за такой ущерб твоей тонкой душевной организации? — Нет, мне ничего не нужно, — мотнул головой Герман. — Как это «ничего не нужно»?! А как ты будешь жить? И, главное, где? Что же ты за тюфяк! Пусть Кирилл покупает тебе квартиру! А от него не убудет, а у тебя наконец-то появится свой угол. Вот прямо сегодня ему и скажи: «Раз я не смогу остаться в твоей усадьбе, приобрети для меня отдельное жильё!» Это будет место и для ваших тайных встреч, и для твоих пьянок с друзьями. Зачем заниматься прелюбодеянием просто так, если можно получать за это материальные блага? Кирилл сегодня есть, а завтра — нет, а вот квартира от тебя никуда не денется. Герман помешал ложечкой остывший кофе, к которому так и не притронулся. Кирилл и так его полностью содержал, кормил, одевал, обувал. Нет, если он у него ещё и квартиру попросит, то вообще сгорит от стыда и от собственной наглости. И что значит «для тайных встреч»? Да за кого Витька его принимал?! Он — венчанный супруг, а не позорный полюбовник! — У нас с Кириллом совсем другие отношения, — Герман старался отвечать общими, расплывчатыми фразами, ничего не подтверждая и не опровергая. — Другие? Хочешь сказать, что он тебя по-настоящему любит и уважает? Если бы это было правдой, он бы не женился. Нашёл бы себе обычную бабу с улицы и заключил бы с ней брак по расчёту, сразу ей всё объяснив. А тебя бы представил всем как своего родственника или приближённого. И всё, никаких проблем. Но он этого не сделал. Вывод напрашивается сам собой: Ольга будет его законной женой и матерью его наследника, а ты останешься развлечением. Так почему бы тебе не использовать это в своих целях и не стрясти с Кирилла побольше? — Витя, мне противно тебя слушать! Что за ерунду ты городишь! Какое тебе до всего этого дело?! — Я никогда не считал тебя своим закадычным другом, но всегда считал хорошим парнем, который заслуживает лучшей жизни. И раз на тебя всем вокруг плевать, раз никто не хочет учить тебя уму-разуму, я взвалю на себя эту ношу. К тому же, ты теперь — почти такая же элита, как я. Значит, нам по закону общества полагается друг другу помогать. Сегодня я тебе подсоблю, а потом, глядишь, ты мне удружишь — предоставишь свою новенькую квартирку для пьянок и любовных игрищ с красивыми девушками. А? — Это уже чересчур. — Да ты, простофиля, хоть знаешь, куда суешь свой нос? С кем собираешься тягаться? Ольга и Кирилл дружили почти с детства. Появлялись вместе на всех мероприятиях, и все вокруг говорили, что они — прекрасная пара! Это я у своей старой кикиморы выпытал, она давно знакома с этим твоим Лаврентьевым. Ты видел, какая Ольга пробивная, волевая и хитрая? Да она у тебя Кирилла зубами выгрызет! В землю тебя втопчет, если обо всём узнает! Поэтому-то я и советую тебе стребовать с Кирилла квартиру, пока ты способен хоть что-то требовать! Пока тебя не сломали! Потом хоть повесишься на собственной жилплощади, а не в чужой уборной! — Так, а ну-ка, иди отсюда! — окончательно взвинтился Герман. — У тебя не язык, а поганое помело! Какого чёрта ты вообще сюда заявился?! — юноша посмотрел по сторонам, но Елены Константиновны поблизости не обнаружил. Неужели Витька в кои-то веки выбрался куда-то без хозяйки?! — Передай своей немолодой невесте, чтобы впредь она держала тебя на поводке! Тебя нельзя подпускать к людям! Ты и твои суждения вредны для общества! Но внутренний голос подсказал Квятковскому, что в чём-то Семёнов — насмешник, лицемер, циник и сноб — был прав. Он в подмётки не годился Ольге. И если она захочет, то раздавит его в два счёта. На одну ладошку посадит, другой прихлопнет — и от него мокрого места не останется. И если бы Кирилл не хотел жениться, он бы обрубил всё это на корню. Сказал бы чёткое «нет», а дальше — хоть трава не расти. Но, конечно, Кириллу приятнее и выгоднее иметь под боком и законную супругу, и юного любовника. Не будет спать с Ольгой? Ну и бред! Да это станет его обязанностью! Пальцы Германа вцепились в парадный фрак, в глазах опять защипало от слёз. Да сколько можно, почему он такой эмоционально распущенный? И не только эмоционально! Всё существо Квятковского кричало, что он оказался втянут во что-то очень нехорошее, грязное; что он влип в обречённые отношения, как оса в сироп; что на него надвигалась огромная беда — она преследовала его ежеминутно, парализовала, затапливала, делалась неотвязною. — Герман, — знакомый бархатный баритон разлился по пространству тягучим мёдом. — Заждался? — Да, — Герману не нужно было поднимать голову, чтобы понять, кто на этот раз его потревожил. Вот даже сейчас… Кирилл велел ему отправиться в ресторан и начать ужинать без него. Сам пообещал подойти через тридцать минут, потому что ему «прежде нужно кое-куда съездить», но прибыл через час. И кто знал, чем на самом деле он был занят в это время? Где и с кем находился? Не лучше ли им было сразу отправиться сюда вдвоём? — «Я ведь почти ничего не знаю о том, с кем повенчался, — подумал Герман. — О том, кому дал клятву перед богом. Вся информация о Кирилле настолько смутная, что разобраться очень сложно». — Прости, что задержался, — Лаврентьев сел на стул напротив. Германа передёрнуло — ещё пять минут назад на этом месте сидел Витька. — На тебе лица нет. Что-то случилось? — Кирилл, когда ты женишься, где я буду жить? — как снег на голову поинтересовался Герман. — Со мной, — тут же поступил ответ. — И как ты себе это представляешь? Какую роль ты отведёшь мне в усадьбе? — Официально ты будешь числиться моим камердинером. Я скажу, что ты ухаживаешь за моей одеждой, чистишь мои ботинки, и в целом, следишь за моим внешним видом. На самом деле, конечно, я не стану подпускать тебя к своим костюмам. — Потому что у меня руки не тем концом вставлены? — Нет. Потому что это не престижно и, подозреваю, очень скучно. Я считаю, что тебе нужно заняться учёбой. Если не хочешь куда-либо поступать, хотя бы возьмись за чтение книг — у меня их очень много. — А как же Ольга? Думаешь, она ни о чём не догадается? — Герман, давай поговорим об этом позже? Здесь не очень удачное место. — «Знал бы ты, что мы на этом самом месте обсуждали с Витей десять минут назад!» — подумал Герман и снова осмотрелся. Семёнова в поле его зрения уже не было. Перед его глазами встала картина, как Витя обтёр ладонь после его рукопожатия. И как смотрел на него на протяжении всей беседы. Словно он являлся каким-то прокаженным! Уродом рода людского! «Простофиля, куда ты суёшь свой нос?», «если бы он тебя любил и уважал, он бы не женился», «ты останешься доступным развлечением…» — Кирилл, давай выпьем? — предложил Герман. Единственное спасение от всего этого ужаса было очень близко, и он решил его заполучить. — Если ты что-то и будешь пить, то только сидр. — Но он ведь слабоалкогольный! Это для подростков! — А ты прямо взрослый! — Кирилл, мне девятнадцать! — Либо сидр, либо кофе. А я, пожалуй, закажу себе абсент. Ну не смотри так на меня! У меня был тяжелый день, мне нужно успокоиться и расширить сосуды. — Какие ещё сосуды? Сейчас напьёшься до поросячьего визга, прости господи. Я тебя домой не дотащу, имей в виду. У меня сил не хватит! Однако «до поросячьего визга» в итоге напился только Герман. Спиртное помогло ему расслабиться, забыть об отвратительном разговоре с Семёновым, о скорой свадьбе любимого человека, и о своём ненадёжном положении. Улетучились страхи, сомнения и даже муки совести, а их место заняли лёгкость и веселье. Он пересел поближе к Кириллу, беззастенчиво льнул к его рукам, улыбался, смеялся, блестел глазами и пунцовел щеками, но более трезвый Лаврентьев только безмолвно просил возлюбленного соблюдать какую-никакую дистанцию. Однако поведение Германа ему очень понравилось. Он потратил столько времени и сил, чтобы «раскрыть» юношу, а оказалось, что это можно было сделать гораздо быстрее! Поэтому он сам предложил избраннику свой абсент. Но «вишенка на торте» случилась, когда в ресторан нежданно-негаданно нагрянули давние знакомые Кирилла. Они обменялись с Лаврентьевым любезностями и сели к нему за столик. Раскрасневшийся, взъерошенный Герман пока не вызвал у них интереса. Сам Кирилл представил им парнишку как своего хорошего знакомого. Но когда за столом потекли светские разговоры о моде и культуре, Квятковский не захотел отмалчиваться. — Вы не представляете, что я вам сейчас расскажу, — начал он, пережёвывая тёплый салат. — У нас в усадьбе живёт кролик — такой мягкий, серенький, с глазками-бусинками! — «У нас в усадьбе»? — удивлённо переспросила одна из женщин. — Я хочу сделать Германа своим камердинером, — объяснил Кирилл. — Вот он и живёт у меня. Нужно же ему всему обучиться. — Я недавно выпустил Ушастика из клетки, — продолжил Герман. — Он нагадил на пол, а Кирилл проходил мимо и наступил, — и тут же залился смехом, откинувшись на спинку массивного стула. — Вы бы видели выражение его лица в тот момент! — Герман, хватит выдумывать, — тихо, но твёрдо попросил Кирилл. — Такого никогда не было! — Как не было?! Ты не помнишь?! Ещё тётя Глаша вместе со мной смеялась! — Вы его, пожалуйста, не слушайте, — обратился Кирилл к приятелям. — Мальчик перебрал с алкоголем. Сам не понимает, что болтает! — Всё я прекрасно понимаю! И неприлично говорить о человеке в третьем лице, когда тот находится рядом! Ой, а знаете, что ещё недавно было?! Кирилл, хватит толкать меня под столом! А то я тебя сейчас тоже толкну! Так вот, на прошлой неделе Кирилл надел штаны после стирки, но оказалось, что в одной штанине застряли носки. И они выпали, когда он вышел из дома! — Герман, я тебя умоляю, замолчи! — взныл Кирилл, закрыв лицо ладонью. — Выйди на улицу, подыши свежим воздухом! — Не хочу я на улицу, мне и тут хорошо! А однажды, когда мы зашли в торговую лавку, Кирилл взял посмотреть ручную кофемолку, но случайно отломил у неё ручку. Что с тобой, Кирилл? Чего ты так на меня смотришь? Можно подумать, это тайна за семью печатями! С каждым когда-то случалось что-то подобное. Я о себе тоже могу рассказать что-нибудь личное! Я позавчера вышел из уборной и не заметил, как заправил заднюю часть фрака в нательное бельё! Слушатели то изумлённо переглядывались, то беззвучно смеялись. А Герман, решив, что заимел большой успех у столь важных людей, расслабился ещё сильнее. Сейчас Кирилл, может, им и недоволен — что с него взять, он пьян и сам не знает, чего от него хочет, но завтра поймёт, что он, Герман, всё сделал правильно, показал себя раскованным и разговорчивым. Теперь никто не подумает, что он — забитый олух, который робеет перед теми, кто выше его по статусу. — А хотите, я вам песню спою? А то мы сидим как на похоронах! Слушайте! Частушка! В городе Калязине нас девчонки сглазили, а если бы не сглазили — мы бы с них не слазили! А вот ещё. Бабка деда соблазняла и разделась догола! Деду сразу плохо стало думал, смерть за ним пришла! — Герман, пойдём, тебе пора лечь спать, — повысил голос Кирилл и схватил своего спутника за локоть. — «Видимо, абсент был лишним, — пронеслось в его голове. — Сам же напоил бедного парня, дурак!» — Давай ещё посидим, — заканючил едва стоящий на ногах Герман. — Тебе частушки не понравились? Ну прости, Кирюша, я больше не буду! Правда-правда! А ты знаешь, как я тебя люблю? Очень-очень! — Ты что, совсем сбрендил? Люди бог знает что подумают! Друзья, не обращайте внимания! Что взять с пьяного человека? Герман вообще спокойный, приличный. Просто сегодня стал сам на себя не похож! Кирилл попрощался с добрыми знакомыми, расплатился с официантом и вывел Германа на улицу, втайне надеясь, что того взбодрит свежий воздух. Квятковский чувствовал себя очень свободным и радостным. Он быстро повис на шее у избранника и начал петь новую частушку: — По деревне шёл Иван! Был мороз трескучий! У Ивана хер стоял… — Прекрати! — рявкнул Кирилл. — Ты хоть понимаешь, что наделал? Перед какими людьми меня опозорил?! Где ты набрался всей этой похабщины?! Зачем ты так напился?! Мне теперь как минимум месяц весь бомонд будет перемывать кости! И я уже не говорю о твоей последней фразе! Это апофеоз! Я столько лет скрывался не для того, чтобы ты меня сейчас сдал с потрохами! — Кирюша, но я… — И не называй меня Кирюшей! Лаврентьев поднял руку, чтобы поправить воротник пальто, и Герман вдруг сжался и втянул голову в плечи, точно улитка. — Что с тобой? — насторожился Кирилл. — Ты подумал, что я тебя ударю? Погоди, тебя били раньше? — Только в детстве. Отец. За непослушание. Кириллу вдруг стало так жаль своего возлюбленного! Злость оставила его с лёгкостью взмаха крыла бабочки, а настроение поднялось, как ртуть в градуснике, который опустили в тёплое молоко. Ведь Герман снова признался ему в любви! Да, по пьяни, но что у трезвого на уме, то у пьяного на языке! Им овладело такое безудержное желание, что он уже бережно взял Германа за руку, оттащил в ближайшее безлюдное место, прижал к одинокому дереву и начал в беспамятстве целовать его полузакрытые веки, острые, точно высеченные из мрамора, скулы, нежные виски, хмельные губы… На Германа вновь обрушилась лавина сладкого оцепенения. На этот раз он не скромничал и отвечал на ласки возлюбленного — с удовольствием, азартом, нетерпеливостью, словно это был их последний совместный вечер. Он первым уцепился за край чужих штанов и потянул их вниз, а Кирилл только оторопело наблюдал за происходящим, возвышаясь над юношей огромной скалой. — Успокойся, мой хороший, — наконец проговорил Лаврентьев, перехватив запястья суженого. — Здесь у нас ничего не получится. Давай доберемся до дома. И я обязательно сделаю всё, что ты захочешь, — а в его голове между тем застучало —: «Надо же, как Германа раскрепостил алкоголь. Думаю, это ещё одна причина, по которой ему полагается либо вообще не пить, либо пить только в моей компании. Он всё будет делать только рядом со мной! Я больше его ни на шаг от себя не отпущу!» *** — Скажи, в твоём роду у кого-нибудь были проблемы с алкоголем? — Нет. — Приятно быть первым, не правда ли? Герман сидел на кровати, попивая крепкий чай и от скуки болтая ногами. Кирилл же занимался силовыми упражнениями — с умным видом поднимал гантели на бицепс. — Ты же сам меня напоил, — напомнил Герман и вдруг, заметив, как Кирилл свёл брови к переносице и покраснел от натуги, покатился со смеху. — Я тебе в глотку не заливал. Сам хлестал, аки конь. Ты помнишь, как тебя понесло перед моими друзьями? Будто у тебя не рот, а вечный двигатель! Мне после обеда нужно будет заглянуть в один литературный салон, где обычно собирается цвет российской словесности. — А я с тобой пойду? — Прости, но нет. Ещё одного позора, подобного вчерашнему, я не вынесу. Да и синяки под глазами у тебя такие, что за полдня не закрасишь. Герман обнял себя за плечи и подтянул колени к груди, сразу став похожим на нахохлившегося воробушка. С одной стороны, вчера он действительно перегнул палку, а с другой, разве пара-тройка пошлых частушек — это повод его стыдиться и отдаляться? Кирилл сам, как выяснилось, не такой уж интеллигент! И выпить не прочь, и неприличные слова знает! — Вот спасибо, Кирилл! А я-то, дурак, думал, что ты меня любого любишь и принимаешь! — Не капризничай, дражайший супруг. Давай-ка лучше решим какую-нибудь арифметическую задачку. Физические упражнения — это, конечно, хорошо — и с гантелями, и в постели, но умственная нагрузка тоже не помешает. Слушай. Когда Ивану было шесть лет, его младшей сестре Кате исполнилось полгода. Если Ивану сегодня сорок лет, то сколько лет Екатерине? — Давай я после обеда подумаю над ответом? — заныл Герман. — А сейчас ещё посплю пару часиков, чтобы потом голова лучше соображала. — Мой милый мальчик, пока мы не решим эту задачку, мы не пойдём ни спать, ни обедать. Так что, хоть землю рой, хоть волком вой — придётся поразмыслить. — Это больно хитрая задачка! С подковыркой! Может, задашь мне что-нибудь попроще? — Ну хорошо, — Кирилл пождал губы и наморщил лоб. — Допустим, некто отправился в кругосветное путешествие четырнадцатого июня одна тысяча восемьсот тридцать девятого года и возвратился пятнадцатого апреля одна тысяча восемьсот сорок четвёртого года. Ответь, сколько времени продолжалось путешествие? — но тут он не выдержал и рассмеялся. — У тебя такие испуганные глаза, я не могу! Подумай, Герман. Тут нет ничего сложного. В таких случаях время выражают составным именованным числом, содержащим только годы и дни. Так поступают, потому что месяцы в году содержат неодинаковое число дней. Начало путешествия мы выражаем следующим образом… — А откуда этот «некто» взял деньги на кругосветное путешествие? — спросил Герман, кольнув своего «наставника» полными любопытства и азарта глазами. — Он что, светский лев, как ты? Или вор? А может, любовник богатой вдовы? — Да какая разница! Чем у тебя голова забита? — А как он выжил в этом путешествии? Чем питался? Корешками да ягодами? — Герман, соберись, пожалуйста! Сложив все дни, содержащиеся в месяцах, протекших с января, мы имеем: в январе — тридцать один, в феврале — двадцать восемь, в марте — тридцать один, в апреле — тридцать, в мае — снова тридцать один. Итого… Вот чёрт, я сам запутался! Помню, у меня был молодой учитель истории. И он вечно путался в датах! Начинал, например, рассказывать о восстании в Башкирии и тут же смотрел в учебник. А ты, кстати, знаешь, когда произошло это восстание? — А? Что? — испугался Квятковский. По правде говоря, он даже с трудом представлял, где находится Башкирия. — Ну, в Башкирии! — Когда, а не где! Двадцать второго февраля тысяча семьсот восьмого года! — А давай тоже отправимся в кругосветное путешествие? Посмотрим мир, поживём вдали от цивилизации! — Сдаётся мне, ты хочешь посмотреть не на мир, а на полуголых туземок и туземцев. Не бывать этому! Ты меня совсем заболтал! Что ты за чертёнок такой! С тобой очень просто потерять счёт времени. Вернёмся к нашей задаче. Итого получается сто пятьдесят один день. Присоединяя тринадцать дней июня, мы имеем сто шестьдесят четыре дня… — Кирюша, у меня уже голова разболелась! Я бы лучше понял, если бы ты записал всё это на бумаге. Давай позавтракаем и продолжим? Однако после завтрака Кирилл отправился в литературный салон. Герману в качестве утешения было позволено поехать с ним, но внутрь не заходить, дожидаться снаружи. Кирилл выдал своему подопечному деньги на покупки в ближайшей торговой лавке — так, на всякий случай, и оставил его в одиночестве. Для Германа потянулись долгие часы ожидания. Он сходил в торговую лавку и набрал всякой всячины, а потом вернулся на скамейку. У него не было часов, поэтому времени он не улавливал. На землю уже опустись сумерки, а Герман, дрожа от холода, всё ждал своего возлюбленного. Лишь изредка он вставал, чтобы размять ноги. Пальто едва спасало от северного ветра и от хлопьев первого снега, хотя Герман поднял воротник и засунул руки в карманы. Наконец из литературного салона вышел Кирилл — счастливый, улыбающийся, с какой-то статуэткой в руках. — Кирилл! — заголосил Герман и побежал к нему. Но на полпути поскользнулся и растянулся прямо на дорожке. — Наконец-то! Лаврентьев округлил глаза. Он был уверен, что Герман давным-давно уехал домой. Какой дурак стал бы сидеть на улице пять часов?! Да ещё в такую холодину! — Ты ненормальный? — вопросил Кирилл, растерянно хлопая хоть и не такими длинными, как у Германа, но довольно выразительными, тёмными ресницами. — Почему ты не уехал? — Как я мог уехать? Я ведь сказал, что буду тебя ждать. — Да, но я думал, что проведу в салоне два часа. А сам задержался там аж на пять. Я был уверен, что по истечению двух часов ты вернёшься домой! Боже, ты весь продрог! — Кирилл стал лихорадочно снимать с себя верхнюю одежду и кутать в неё дрожащего, как осенний лист, юношу. — Кирилл, смотри, что я купил в торговой лавке, — посиневшими губами зашептал Герман, попутно доставая из карманов пальто свои приобретения. — Это я сам не знаю, что. Какая-то ерунда, вот сюда жмёшь, эта штука крутится, и на тебя дует ветерок. А это носовой платок. Красивый, правда? Зелененький! А это крем для лица из козьего жира! А это одеколон в красивом флакончике. Смотри, как крышечка переливается! — Как всё это поместилось у тебя в карманах? — поразился Лаврентьев. — Магия, не иначе! Давай переложим всё в сумку. Какие у тебя холодные руки! Зачем ты меня ждал, дурашка, — Кириллу снова стало очень жаль своего избранника и стыдно за своё поведение. Как тогда, когда он кинул в Германа пиджак. Что он за чудовище?! Мог бы и выйти, посмотреть, уехал ли бедный парень. А то и пригласить его зайти. Ну и что с того, что на них бы все косо смотрели? — А это что? Масляные краски? У тебя они разве закончились? Сказал бы мне, я бы купил тебе хороший набор. А это, прости за выражение, барахло. Цвета совсем блёклые. Ладно, складывай в сумку. Пойдём в ресторан, выпьем чего-нибудь горячего? — Горячего или горячительного? — вдохновился Квятковский, вспомнив вчерашний вечер и то, как спиртное помогло ему расслабиться и развеселиться. — «Горячительного, — вкрадчиво зашептал бес на левом плече Кирилла. — Ты же хочешь испытать всё это ещё раз?» — мужчина тоже вспомнил вчерашний вечер. Но только то, что было после ресторана. Каким игривым, раскрепощённым и безмятежным стал его мальчик. Но, к счастью, в дело вовремя вступил ангел на правом плече: — «Ты сбрендил? Ты собираешься споить собственного супруга? Ты же его любишь. Любого — открытого, закрытого, доброго, злого, пьяного, трезвого. Так и принимай его таким, какой он есть! Без попыток накачать адским пойлом!» — Горячего, — ответил Кирилл. — Чаю или кофе. В ближайшем к литературному салону ресторанчике оказалось очень тепло — самое то после обжигающего мороза. Не замечая заинтересованных взглядов других посетителей, мужчины сели за дальний столик. Кирилл без лишних слов снял со своего спутника пальто. — Что ты делаешь? — смутился Герман. — Я бы сам справился. — У тебя озябли пальцы. Тебе было бы трудно расстегнуть пуговицы. Юноша принялся листать меню. — Я выбрал, — сказал он через минуту. — Я буду крепкий чай, осетрину, телячьи отбивные, гурьевскую кашу, пирог с грибами и расстегай. Только чай без сахара! — А почему без сахара? Ты же обычно сладкий пьёшь. — Боюсь растолстеть. Но, Кирилл, скажи официанту, что ты это всё себе заказываешь. Хорошо? Я стесняюсь. Не хочу, чтобы кто-то узнал, что я много ем! — Хорошо. Господи, как ты девятнадцать лет без меня прожил? — Здравствуйте. Что будете заказывать? — спросил подошедший официант. — Здравствуйте. Осетрину, отбивные, гурьевскую кашу, пирог с грибами, расстегай, — продиктовал Кирилл. — Расстегай с какой начинкой? — уточнил официант. — С рыбой или мясом? — Герман, с какой? — посмотрел на своего спутника Кирилл. — А я откуда знаю? — заполошно забормотал Герман. — Это же всё для тебя! А я только чай буду! К десяти часам вечера мужчины вернулись домой и жизнь ненадолго вошла в мирное русло. Ольга пока не появлялась — видимо, была слишком озабочена предсвадебными хлопотами. Сам Кирилл не заводил о своей будущей супруге никаких разговоров, как и его люди. А Герман был слишком горд и несчастен, чтобы изводить его вопросами. Он видел, что Кирилл относился к нему очень хорошо — со всей сердечной теплотой, на какую только был способен, а всё остальное уходило на второй план. Хотя иногда Лаврентьев всё же мучил своего подопечного не только наукой, но и нравоучениями: — Герман, чтобы выглядеть ухоженно, убедись, что твоя одежда чистая и выглаженная. Подбирай аксессуары обдуманно, чтобы они дополняли, но не перегружали образ. Избегай слишком громоздких украшений. Используй приятный парфюм, но знай меру. Не сутулься, не ёрзай на стуле и всегда держи колени вместе. Герман, как ты ешь? Для интеллигентного мужчины принятие пищи — это целое искусство! Тарелку с супом нужно наклонять от себя. А лучше вовсе не наклонять. Большие куски полагается резать на мелкие, а не засовывать их в рот целиком, как это делаешь ты! На горячую пищу дуть нельзя, нужно подождать, пока она остынет. Да, даже если ты очень голоден. Ни в коем случае нельзя вытирать рот рукой! Для этого есть салфетки! Если женщина выходит из-за стола, мужчина должен встать. Верхом невоспитанности считается во время разговора отвлекаться на записную книжку. Даже если ты устал и тебе скучно, не показывай этого. Иногда Кирилл читал для Германа вслух русские и зарубежные книги. Квятковский ценил это и всегда слушал очень внимательно, хотя иногда его и клонило в сон. Но больше всего Герман любил, когда Кирилл отступал от образа чопорного франта и позволял себе маленькие безумства. Так, однажды Лаврентьев решил целый день ходить по спальне совершенно обнажённым. — Кирилл, что ты творишь, — хохотал покрасневший, точно сахарная свёкла, Герман. — Хоть прикройся чем-нибудь! Негодник! — Да что ты так реагируешь? — ответно смеялся Кирилл. — Иди сюда, давай обнимемся. — Нет, ты меня смущаешь. — А куда ты смотришь? Думаешь, я не замечаю? И не стыдно? — Я туда не смотрю! Пойдём в столовую, перекусим. Оденься. — Я так пойду. — Да ну тебя в баню! — В баню? Только с тобой. Но их сексуальную жизнь едва ли можно было назвать бурной. Герман будто исполнял священный долг, не без удовольствия, но и без особого рвения. Он уже почти без стеснения засыпал рядом с Кириллом без нательного белья, как бы демонстрируя своё предварительное согласие на приставания возлюбленного, всегда отвечал на его ласки, но сам инициировал их крайне редко. Кирилл с благодарностью принимал это и старался лишний раз не беспокоить от природы скромного юношу, хотя сам изнывал от желания гораздо чаще, чем Герман. Раскрепостить Квятковского было возможно, влив в него побольше алкоголя, но на такое свинство Кирилл не решался. Зато Лаврентьев находил особое удовольствие в вечерних беседах со своим молодым супругом. Ему порой казалось, что Герман — взбалмошный и невоспитанный вчерашний ребёнок — в некоторых областях был взрослее и мудрее его самого. А ещё Герман всегда очень интересно рассказывал о своих картинах: — Вот эти розовые пятна — это лепестки, — щебетал Квятковский, уютно устроившись на коленях у Кирилла и водя пальцем по полотну. — Здесь изображён цветущий летний сад. Хотя ты, наверное, сам понял. Ты ведь у меня умный! В какой-то степени это абстракция. А вот тут, — показывал он уже другую картину, — изображена вечерняя улица французской столицы. — Замечательно! — искренне хвалил Кирилл. — Отлично переданная атмосфера, детально прорисованная архитектура. Реализм в живописи ценится сильнее, нежели абстракция. А у тебя зоркий глаз и уверенная рука. Как ты написал эту работу? Ведь ты никогда не был в Париже. — Я вспоминал романы Виктора Гюго и Оноре Де Бальзака, что ты мне читал. Они в подробностях описывали внешний вид и атмосферу Парижа. А тут дымка, видишь? Она является аллегорией на нашу туманную и не всегда понятную нам жизнь. В следующий раз я постараюсь работать на касание, вытягиваться по тону. Смотри, а здесь я подтянул штрих, чтобы не было эффекта лоскутков. Я долго не мог этому научиться. Это пришло с опытом, когда я прочувствовал форму. А Кирилл слушал, кивал и думал, что однажды Герману обязательно нужно будет провести выставку своих полотен в самом лучшем зале Москвы. *** А когда в усадьбу неожиданно нагрянул Сергей и сообщил, что в его жизни случилась огромная радость — барышня Екатерина, за которой он ухаживал уже второй год, наконец-то приняла его предложение руки и сердца, а Кирилл в ответ по секрету поведал брату о том, что повенчался с Германом, у них вовсе началась совместная пьянка-гулянка. Вся усадьба стояла на ушах. Приглашённые музыканты играли свои самые весёлые композиции, друзья Сергея, некоторые из которых, в отличие от друзей Кирилла, не отличались излишними манерностью и чопорностью, смеялись и плясали наравне с самим будущим супругом Екатерины Антоновой, поначалу стеснявшийся Герман снова расслабился от вина и тоже пустился в пляс. И только Кирилл остался не у дел — он не любил танцевать, да и вообще, был очень сильным, и даже от его обычных шагов в шкафу иногда звенела посуда. Зато ему очень нравилось наблюдать за простыми, но изящными движениями своего возлюбленного. В эти минуты Герман был по-особенному очаровательным — свободным от всех и вся, сгорающим до основания. Его волосы прилипли к разгорячённому лицу, что сделало его совсем юным и беззащитным, а глаза искрились каким-то призывом, обнажая все его чувства и желания, что были так дороги Лаврентьеву. Один раз Кирилл всё-таки подошёл к своему супругу и, взяв его за руку, помог ему покрутиться вокруг собственной оси. А когда Герман заливисто расхохотался, не удержался и забросил его на своё плечо, словно пушинку. Но тут же, поняв, что заигрался, поставил тайного суженого на место и выдохнул: «Чего только не сделаешь на пьяную голову!» Герману не хотелось, чтобы всё это заканчивалось. Когда его отпускал пьяный угар, он сразу вспоминал об Ольге, о её будущем ребёнке, и о том, что он в усадьбе надолго не задержится. Его веселье, красноречие и непринуждённость тотчас уступали место страху и горечи, поэтому юноша, боясь, готов был хоть несколько месяцев подряд пить и плясать. Утром Кирилл уехал по делам, а Герман — растерянный, помятый, с дрожащими руками и больной головой — забился в угол и принялся размышлять о своей нелёгкой судьбе. То, на чём держалась его жизнь, медленно, но верно разрушалось. Он пытался себя успокоить, но ничего не помогало. Ничего, кроме… — Герман, тебе плохо? — осведомился виновник вчерашнего сабантуя и новоявленный жених Екатерины Антоновой. — Выпей, опохмелись, легче станет. — Кирилл вернётся, расстроится, — ещё сильнее испугался Квятковский. — Он раньше запрещал мне пить. Вчера решил сделать исключение. Всё-таки повод! — Он рехнулся? — удивился Сергей. — Развел здесь тиранию! А ты идёшь у него на поводу. Лучше бы отстаивал свои права. Почему тебе нельзя пить? Ты же не бывший алкоголик! — Да, я не бывший, а будущий, — хрипло рассмеялся Герман. Однако в этот раз алкоголь не принёс ему ни радости, ни лёгкости. Он продолжил сидеть в углу, но уже мало что соображая. Только тёр виски и бормотал: «Кирилл… Где Кирилл?» Вернувшийся к обеду Кирилл пришёл от этой картины в ярость и во всём обвинил Сергея: «Если ты, подлец, заявился сюда, чтобы спаивать Германа, я тебя с лестницы спущу!» Но, к счастью, братья помирились так же быстро, как поссорились. Кирилл дождался, пока его супруг проспится, и решил провести с ним беседу: — Герман, пить — дело нехитрое. В этом нет ничего плохого, но только если знать меру. А ты — человек, у которого ни в чём нет золотой середины: если ты открываешься, то до основания, если любишь, то до помутнения рассудка, если презираешь, то до скрипа зубов. Я боюсь за тебя. Поэтому прости, но отныне я не стану наливать тебе даже на праздниках. А вечером наконец-то дала о себе знать Ольга — снова болезненная, исхудавшая, явно после истерики. Кириллу подумалось, что если так пойдёт дальше, у неё случится выкидыш. С одной стороны, после этого всем бы стало легче, а с другой… Кирилл так не мог! Ему было по-человечески жаль свою старую подругу. Ведь Ольга мечтала о простом женском счастье — о том, чем обладали почти все её ровесницы, но не могла его поймать. Неудивительно, что у неё ум за разум зашёл. А если она ещё и ребёнка потеряет, совсем отчается. Что хорошего она видела в жизни? Её столько раз предавали, подставляли, обзывали! Отец её открыто недолюбливал, мать давила и помыкала. Не нашедшая своего места под солнцем женщина трудной судьбы — пусть хоть одна отрада у неё появится! — «В кои-то веки сделаешь доброе дело, поможешь другому человеку. Не всю жизнь тебе свой эгоизм цацкать!» — вспомнились Лаврентьеву слова Германа, которые тот произнёс ещё до их сближения. И он решился. — Ольга, — начал Кирилл. — Я тебя всегда ценил и уважал. Я всё ещё считаю, что ты меня обманула, но я прощаю тебе этот обман. Я готов на тебе жениться, но в наших отношениях ничего не изменится. Я не люблю тебя как женщину. И никогда не полюблю. Мы будем жить на одной территории и иногда вместе появляться на мероприятиях, но в остальном наш брак — лишь формальность. Я спасу тебя от общественного порицания и от судьбы матери-одиночки, а ты меня — от косых взглядов обывателей и от их изматывающих вопросов: «почему вы до сих пор не женились?», «когда в вашем доме появится молодая хозяйка?» Ольга снова почувствовала себя униженной и горемычной. Но если не Кирилл, то уже никто. Ни один достойный мужчина из её окружения не захочет на ней жениться. Если только кто-нибудь из актёров, но такая перспектива Ольгу не устраивала. — Ребёнок от тебя, — повторила она легенду, в которую сама уверовала, как в то, что вода всегда мокрая, а сахар — сладкий. — А теперь познакомься с моим камердинером, — Лаврентьев пропустил услышанное мимо ушей. — Герман! Герман, который стоял около дверей гостиной и слышал чужой разговор от и до, нехотя пошёл на окрик. В его голове неустанно стучала фраза: «Это всё — не к добру». — Здравствуйте, Ольга, — поздоровался с гостьей бледный, как лепесток магнолии, парень. — Я Герман. С недавних пор я слежу за внешним видом вашего будущего супруга. — Знакомые люди, — хихикнула Ольга. Она вспомнила Германа — это же тот самый «оборванец», что был неподалёку от ресторана, в котором они с Кириллом отмечали юбилей Чернова! Надо же, как поднялся! Одет-то не хуже Кирилла! Откуда он взял деньги на такие вещи? И как попал в услужение к столь знатному господину? Да ещё не на последнюю должность! Даже не лакей, не паж, а камердинер! А ведь Кирилл, сколько Ольга его знала, терпеть не мог, когда кто-то трогал его костюмы! — Надеюсь, мы подружимся, — улыбнулась девушка, хотя на самом деле не желала развивать знакомство с Германом, и вообще, считала, что он не заслуживал её внимания. Всё это казалось ей очень странным. Чтобы в огромной усадьбе, недалеко от центра Москвы, жил какой-то… — Я заранее прошу тебя относиться к Герману с уважением, — поджал губы Кирилл. — Мы с ним очень дружны. Можно даже сказать, что от него часто зависит расположение моего духа. До этого вялая головная боль Германа начала усиливаться, растекаться от макушки к вискам. Ему срочно нужно было выпить таблетку. Иначе снова ночью не уснёт. Хотя, господи, он в любом случае не уснёт! — И гостей не созывай, — снова обратился Лаврентьев к Ольге. — Нет повода. — Да почему ты такой?! — начала гостья, но быстро умолкла. Она уже одержала победу. Теперь осталось влюбить в себя Кирилла. Задача непростая, но выполнимая. Было бы глупо надеяться, что он прямо сейчас начнёт целовать ей руки. Тем более, при камердинере! — Интересно, как долго ты будешь делать вид, что между нами никогда ничего не было? Ты считаешь своё поведение нормальным? Будто женишься не на своей родной подруге, не на той, кто была рядом с тобой столько лет, а ещё носит под сердцем твоего ребёнка, а на совершенно посторонней, неприятной тебе женщине! Не валяй дурака, Кирилл. Ты всё равно не найдёшь никого лучше меня! Между нами столько общего — воспоминания, постель, чувства. — Оль, ты никогда не была для меня родной, — отсёк Кирилл. — И я — не герой твоего романа. А сейчас, прости, мне хочется отдохнуть. *** В день свадьбы Кирилла Герману стало совсем не по себе. Он отказался от завтрака, не умылся, не раздвинул штор в комнате, и так и сидел, сонный и неряшливый, в темноте. А потом вовсе набросился на своего, но чужого суженого с обвинениями. — Что ты со мной сделал?! В кого ты меня превратил?! — кричал Герман. — Я всегда был спокойным и порядочным человеком! Но сегодня с шести утра рыдаю навзрыд! А ночью я долго рассматривал твоё тело. Я хотел разбудить тебя и попросить разложить меня на простыне, а потом вертеть целый час в разных позах, но постеснялся. Ты этого добивался, да? Содомит! Хочешь всех вокруг заразить своей болезнью? — Ты до сих пор не пришёл в себя после пьяного кутежа? — подобострастно поинтересовался Кирилл. — О какой болезни ты говоришь? Если ты всё ещё считаешь меня опасным для общества извращенцем, ты можешь отсюда уйти. Я никогда не брал тебя силой, всегда был осторожен, и вот чем ты мне ответил! — Прости, Кирилл, — Герман понял, что перегнул палку. Но ему было страшно за себя. И за них. — Я не знаю, что на меня нашло. Просто ты… Ты думаешь, что можно так поступать с людьми?! Если бы ты сразу сказал мне об Ольге, я бы легче принял все дальнейшие события. Но сейчас я чувствую себя попеременно то обманутым женихом, то подлым разлучником! — Может, ты и прав, — Лаврентьев принялся расхаживать их угла в угол, попутно снимая с себя одежду — пиджак, галстук… Будто его всё это душило. — Но я боялся, что тогда наша история закончится. Я и так начал не с того, напугал тебя своими неуместными приставаниями. А потом, когда у нас всё с горем пополам наладилось, оскорбил тебя и прогнал. Твои прощение и возвращение стали для меня подарком судьбы. Как я, чёрт возьми, мог сказать тебе о полусумасшедшей девице, что до зарезу хочет выйти за меня замуж?! В какой момент? — В любой! Например, перед завтраком: «Герман, турку нельзя мыть с мылом. Кстати, Ольга уверена, что ждёт от меня ребёнка»! — Чего ты хочешь? Чтобы я отменил свадьбу? Я могу это сделать, мне плевать! — Зато мне — нет! Я тогда всю оставшуюся жизнь буду чувствовать себя мерзавцем, из-за которого ты бросил беременную женщину! Ты боялся, что наша история закончится, да? Правильно делал, что боялся. На этом она бы и закончилась. А по-хорошему, ей и начинаться было не нужно. Герман умолк, но зато вместо него нервно щёлкнула зажигалка. Да, его попытки избавиться от табачной зависимости пока летели в тартарары. — Я не пойду на свадьбу, — сказал юноша. Он нутром чуял, что из сегодняшнего мероприятия не выйдет ничего хорошего. Родственники со стороны жениха и невесты заранее друг друга недолюбливали, между самими молодожёнами витал флёр взаимного презрения, гложущей обиды и надежды на месть. Если ещё он, Герман, туда заявится, это всё точно закончится уголовщиной. — И советую позаботиться о том, чтобы на столе не было крепкого алкоголя, — напоследок усмехнулся Квятковский. — По его вине ты можешь наговорить лишнего. Да и вообще, твой кальвадос часто становится причиной неадекватных помыслов и действий, — густой дым, окутавший Германа, придал ему ещё более болезненный вид, что вытянуло из притихшего Лаврентьева последние силы. — Кирилл! — вдруг воскликнул Герман, мучительно прокашлявшись. — Я так тебя люблю! Я больше жизни тебя люблю! Если ты… Я не переживу! Не отдаляйся от меня, прошу! Я умру без тебя! — и тут же залился слезами; слезами обиженного судьбой маленького человека, слезами нелюбимого ребёнка, слезами жертвы подлого обмана, слезами психованного ревнивца. У него больше не было сил держать лицо. — Я доверяю тебе! Доверяю так сильно, что даже если бы нас повели на расстрел, но ты бы сказал, что всё будет хорошо, я бы к тебе прислушался! Я хочу жить с тобой, я готов всюду ходить за тобой, как пёс, потому что в любви нет стыда! Кирилл пока не прерывал возлюбленного. Лишь чего-то ждал, думал и стоял рядом с ним, как тень. — Герман, что за представление? — наконец выдохнул мужчина — без осуждения, скорее со стыдом и усталостью. — Не кричи. Ты же не хочешь нас выдать? Квятковский полностью отпустил себя, скрючился над прикроватной тумбочкой и зажал рот ладонью. Его воротило даже не от текущей ситуации, а от своего присутствия на этой грешной земле, от того, что он не сдох сразу после рождения. Нет, ТАК пронзительно больно и страшно ему ещё не было никогда, даже после смерти матери. — Тише, тише, — зашептал Кирилл и повернул избранника к себе. Герман поддался — сейчас он не отвечал за свои действия, терялся между мороком и реальностью. — Я люблю только тебя, я буду только с тобой. Я живу лишь для того, чтобы видеть твою ответную любовь. Я больше ни за что и никуда не поеду. Мне не нужны дела, мероприятия и другие города. Мне нужен только ты. Кирилл с грудным стоном впился в знакомые губы. Мысли о том, что Герман и дальше будет поддаваться эмоциям и, возможно, устраивать сцены ревности, как ни странно не пугали его, а даже наоборот. Вон он — настоящий, живой человек, а не манекен, у которого в голове только деньги и новые костюмы. Герман отозвался, выгнулся навстречу. — Нежный мальчик, тёплый мальчик, зачем ты полюбил того, в ком так много тьмы? — задохнувшись от возбуждения, Лаврентьев буквально распластал избранника по холодной стене. — Кирилл Ювенальевич, там гости пришли, — вторгся в труднодостижимую идиллию мужчин голос тёти Глаши из коридора. — Что им сказать? — Твою мать, — выругался Кирилл и облизнул свои губы, кончиком языка ощутив солоноватый привкус. — Герман, ты перестарался. Ты меня укусил, чертёнок! — Правда? — удивился Герман, пытаясь унять сбившееся дыхание. — Прости. Мы продолжим вечером? — Всенепременно. А может, всё-таки отменить этот бал Сатаны? — Нет, так дела не делаются. Что о тебе скажет весь московский бомонд? Я уже пришёл в себя, правда. Я справлюсь. Тебе с чем-нибудь помочь? А ты свой браслет наденешь? Надень, он тебе очень идёт. Кстати, где он? В тумбочке? Ой, там у тебя чего только нет! Если хорошо порыться, можно и озолотиться! На главную часть свадьбы Герман не пошёл. Он остался в спальне, но из окна увидел, как на территорию имения прибыла Ольга. Не в силах наблюдать за этим, юноша побежал в столовую, где находилась тётя Глаша, и, залившись слезами, бросился на грудь простой и доброй женщине. — Не переживайте, Герман Александрович, — принялась утешать его экономка. — Кирилл Ювенальевич и Ольга Павловна прекрасно понимают, зачем им этот брак. Не видя иного выхода, Квятковский выпил две пилюли успокоительных, но они не помогли. Ещё через полтора часа он принял на грудь две рюмки водки и лёг спать, а проснулся уже ближе к обеду. — Наверное, все уже в ресторане, — пробормотал Герман. — Отмечают торжество в узком кругу, — он знал, что Кирилл не стал собирать гостей в усадьбе, чтобы лишний раз не травмировать его, своего суже… Нет, уже не суженого. Любовника. — Что он со мной сделал? — тихо-тихо прошептал юноша. — Зачем я ему это позволил? Любовник… Тьфу, срамота какая! Вот это — настоящее клеймо! А может, мне тоже съездить в ресторан? Хоть послушаю, о чём там разговоры ведутся. И посмотрю, как Кирилл относится к Ольге на людях. Опрокинув для храбрости ещё пару рюмок, Герман отправился в ресторан, название которого запомнил из своего утреннего разговора с Кириллом. В ресторане действительно оказался лишь узкий круг общих знакомых жениха и невесты. Зато на центральном столе уже возвышалась огромная гора цветов и подарков. — Чёрт, а я ведь ничего не принёс, — осенило Германа. — Ох, как неловко! Нужно быстрее уехать домой. Иначе опозорю не только себя, но и Кирилла. Пока его почти никто не заметил, парень вышел из зала и направился в сторону выхода. Но тут на него налетел Витька. — Батюшки! Кого я вижу! — воскликнул пьяный Семёнов. — Всё-таки пришёл на праздник к своему дружку! — Чтоб тебя крокодилы сожрали! — выплюнул Квятковский услышанную от Сергея Лаврентьева фразу. — Как ты мне надоел! — Не очень-то вежливое приветствие для давнего друга. Совсем зазнался, да? Ладно, — Витя заговорил приветливее. Он был в очень хорошем расположении духа. — Давай забудем старое? Прости, если я тебя чем-то обидел. Если хочешь, я буду подавать тебе руку. — Нет, не хочу! — Ты совсем неважно выглядишь. В Германе слишком явственно чувствовался трагический надрыв. Даже Витьке, цинику, лицемеру и снобу, захотелось сказать своему бывшему соседу что-нибудь ободряющее, а ещё лучше — накормить его горячим супом и уложить спать на мягкую перину. Не так-то часто можно было встретить человека, у которого душа настолько не на месте. Крёстные муки читались в каждом слове, жесте, но особенно — во взгляде бедного дворянского юноши. — Ты в запой ушёл? — предположил Семёнов. — Помятый, растрёпанный, опухший. Ох, горе горькое! Я ведь говорил, что добрая душа и ранимое сердце не доведут тебя ни до чего хорошего. А вот если бы ты меня слушал, то жил бы в шоколаде. А если бы и плакал, то не в холле ресторана, а в своей собственной квартире. Нельзя строить отношения с тем, кто заинтересован в тебе меньше, чем ты в нём. И уж тем более, с тем, кто намного выше тебя по статусу. — Но ты ведь сам… — Дослушай. А если это всё-таки случилось, нужно извлечь из ситуации наибольшую выгоду, как это делаю я. Посмотри на нас. Где сейчас я, а где — ты! А ведь у тебя старт был лучше, чем у меня. Ты — из дворян. Да и твой Кирилл богаче моей старой кикиморы. А ты, наивная простота, наверное, даже заначек с его денег не сделал. — Не всем дано быть столь продуманными и расчётливыми, как ты. Ты для достижения своих целей готов идти по головам; хоть и подло, но успешно завоёвываешь своё место под солнцем. А я… Да, я ранимый и добрый, но в этом — моя сила. Ведь я могу видеть окружающий мир гораздо ярче, чем другие. И вообще, у нас с Кириллом всё в порядке! Он заинтересован во мне так же сильно, как я — в нём. И ни в какой запой я не ушёл! На себя посмотри! Пьёшь — как в последний раз живёшь! — но тут Герман понял, что наговорил лишнего, и пошёл к дверям. — Куда ты побежал? — засмеялся Витя. — Пойдём в зал, посмотришь на Кирилла. И пусть он тоже увидит, до какого состояния тебя довёл! Хотя он сам виноват. Подобрал ободранца, на что теперь жаловаться? Семёнов небрежно махнул рукой. О каких достижениях и выживаемости Германа могла идти речь, если этот олух даже в институт с подачи богатого покровителя не поступил? Не позаботился о том, чтобы обеспечить себе хоть какое-то будущее! Вот если бы Кирилл отводил и забирал его с учёбы, тогда бы Герман, возможно, зашевелился. А самостоятельно он только на рыдания и пьянство способен. После смерти матери приехал к тёте хоть и грустным, но опрятным, в здравом уме и без слёз, а тут, гляньте-ка, спонсор женился, и всё, готов крест на себе поставить! Герман поплёлся в зал. В самом деле, нужно было хоть с гостями поздороваться. Иначе зачем он сюда притащился? Чтобы в очередной раз опозориться перед Семёновым? Собравшиеся в зале люди снова произвели на Квятковского умопомрачительное впечатление. Какие платья, какие костюмы, какие фасоны! Мама дорогая, наверное, он никогда ко всему этому не привыкнет. Ну не его это круг, хоть тресни! Смокинг он надел, украшения на руки и шею нацепил, даже осанку выправил, но всё равно чувствовал себя здесь абсолютно чужим и ни к месту — матерным словом, вставленным в середину старинного романса. — Видишь своего красавца? — тихо заговорил Витька. — Что-то он не очень расстроен, не так ли? — Витя, я тебе сейчас… Ох, господи, — вздохнул Герман, столкнувшись взглядом с Кириллом. — Ладно, не буду мешать. — Погоди. Мне интересно, ты ему тоже руку не пожимаешь, брезгуешь? — Мог бы и не спрашивать! Рукопожатием столь важного человека я бы не побрезговал, даже если бы он спал с собаками. Герман сжал кулаки от злости и снова вперил взгляд в Лаврентьева. Тот уже поднялся со своего места и медленно, но верно приближался к нему. — Здравствуй, — улыбнулся Кирилл, достигнув своей цели. — Я не ожидал, что ты приедешь. — Что здесь делает Семёнов? — вместо приветствия выплюнул Герман. — Он прибыл сюда вместе с Еленой Константиновной. А её я не мог не пригласить, мы с ней давно знакомы. — Интересно, её ты тоже драл? — Герман, как ты можешь? Что за выражения? Нет, между нами никогда ничего не было. Доволен? Пойдём к гостям. А ну-ка, стоп. Ты пьян? — Я выпил всего две рюмки для храбрости. — Мне это совсем не нравится. Дома я с тобой поговорю. А Семёнов, между прочим, не такой уж плохой человек, как ты думаешь. Он общительный и целеустремлённый, а это очень важно. — Вот так, да? Вот и общайся со своим целеустремлённым Витей! А меня оставь в покое! — Смотрю, утреннего представления тебе оказалось недостаточно? Истерики по поводу и без уже входят для тебя в привычку. Пойдём. — Я с тобой никуда… — О, новый гость, — вдруг вторгся в неприятную беседу влюблённых третий голос, принадлежащий невысокому, седовласому мужчине. — Выпьете за здоровье молодых? — Он не пьёт, — строго сказал Лаврентьев и перехватил протянутый в сторону Германа бокал. — Я выпью вместо него. На этот раз Герман не решился перечить. *** — Дочь, мы так за тебя рады! — щебетала Лидия Игоревна, обнимая Ольгу, которая сегодня выглядела как самая настоящая царица. — Теперь-то ты будешь счастлива. А самое главное, что это счастье тебе я, твоя родная мама, построила. Вот этими руками! — Да при чём тут ты, — одёрнул веселящуюся женщину её супруг и отец Ольги — Павел Юрьевич Золотарёв. — Всё сложилось так, как должно было сложиться. Ведь Ольга и Кирилл — такая замечательная пара! Знакомы с юных лет, подходят друг другу по происхождению, возрасту, характерам. А красивые какие! Мне даже трудно представить, сколько сердец в будущем разобьёт их общий ребёнок. — Следи за своим внешним видом, не надевай открытые и вульгарные наряды, — засыпала наследницу напутствиями Лидия Игоревна. — Вставай за три часа до мужа, во всём его поддерживай, жертвуй своим правом голоса ради гармонии отношений — такова наша женская доля. Свой норов супругу не показывай, будь ласковой, покладистой, верной. Помни, что ты теперь — не просто подруга или любовница, а законная жена. Хозяйка в этом огромном доме. Стань для Кирилла той, с кем он будет отдыхать не только телом, но и душой. А если понадобится совет, маменька всегда рядом. Сама Ольга на слова родительницы лишь кивала, словно китайский болванчик. Она не чувствовала радости. В сегодняшнем «торжестве» было слишком много лицемерия, насмешек и, самое главное, нелюбви Кирилла по отношению к ней. Такой явственной нелюбви, что у неё, красивой, но ненужной невесты, ломило под рёбрами. А в конце вечера Ольга услышала от кого-то из гостей: «Вся Москва её тягала, он просто первым в очереди был. Сжалился, подобрал с помойки. Наверное, Лидия Игоревна ему доплатила». — «Господи, — думала Ольга, обнимая родителей на прощание. — Если случится такое чудо, если у Кирилла появится хоть капля чувств ко мне, я благословлю свою судьбу!» Кирилл же сразу по возвращению в усадьбу демонстративно удалился в свой кабинет, предварительно сказав новоявленной супруге, что она может занять любую свободную комнату. Ольга не верила в происходящее. Неужели даже первую брачную ночь они проведут порознь? Разве так можно?! Что же о них подумает прислуга?! А Герман выпил ещё рюмку водки «за счастье молодых», принял ванну (обычно он любил это делать в компании Кирилла. Нет, Лаврентьев не залезал к нему в воду — ванна была слишком мала, но садился на пол рядом, подавал ему разные баночки-скляночки, ерошил его влажные волосы, смеялся, а иногда снисходительно говорил: «Ладно, нырни один раз, посмотрю, как ты это делаешь. Только аккуратно, нос зажми». Но сегодня это было бы слишком подозрительно) и ушёл спать. Но сон, как и ожидалось, не пришёл. Мысль о том, что Кирилл сейчас, возможно, ублажал свою законную жену, не позволяла ему сомкнуть глаз. Это было слишком отвратительно. — Эх, Ольга, — вздохнул Герман, ворочаясь на своём полупустом и холодном ложе. — Такая красивая, но такая несчастная! Даже если она и обманула Кирилла, это ведь не от хорошей жизни. А я — развратный проходимец, по которому плачет гильотина. Даже хуже Семёнова! Тот хотя бы честен с самим собой. А я говорил, как мне жаль Ольгу, и продолжал спать с её будущим мужем! Кирилл мне ни разу не сказал, что свадьбы не будет! Его, конечно, тоже ничем не оправдать — так долго привязывал меня к себе, то прогонял, то возвращал. И ради чего? Зачем? Чтобы плюнуть в душу? Но я от этого не перестаю быть паршивцем. Его невеселые думы прервал скрип двери. Герман подскочил на кровати и вгляделся в полутьму. — Кирилл? Ты что здесь делаешь?! У тебя ведь сегодня первая брачная ночь. — Да. Но я хочу провести её с тобой. — Нет, — на удивление твёрдо сказал Квятковский. — Я не желаю этого. У меня очень тяжело на душе. Я не смогу расслабиться. Это был первый раз, когда он отказал Кириллу в такой форме; и посему тут же зажмурился до боли в глазах. Вот сейчас ему прилетит в ответ хлёсткое словцо… Вот сейчас. Ибо кто он такой, чтобы говорить «нет»? — Можем просто поиграть в шахматы, — Кирилл шагнул в комнату. Сжавшийся в комок Герман почувствовал его тёплую ладонь на своей спине; эти ладони часто были тёплыми, в отличие от его собственных. — Нет-нет! Кирилл, это чересчур. На первых порах мы соблюдали какие-никакие нормы приличия, скрывались, но в последнее время стали забываться. То обнимались прямо на глазах у прислуги, то ссорились прямо в ресторане. Это всё не к добру, так нельзя! А теперь ты ещё пришёл ко мне в вашу с Ольгой первую брачную ночь! Ты понимаешь, чем это чревато? Пожалуйста, уходи. — А вот никуда я не пойду, — Кирилл сел в кресло и, закинув ногу на ногу, замер в королевской позе. Герман вскочил и попробовал спихнуть назойливого гостя с его трона, но с таким же успехом можно было бы бороться с каменной глыбой. Лаврентьев только смеялся в кулак. Выйдя из себя, Герман начал несильно бить кулаками по чужим рукам, плечам и коленям. И тут уж Кирилл не выдержал, встал и прижал разбушевавшегося возлюбленного к стене. Оба тяжело и горячечно дышали. Герман — в чужое широкое плечо, Кирилл — в тонкую, бледную шею, пахнущую медовым скрабом; лишь от одного этого запаха можно было потерять голову. И тут Лаврентьев поднёс губы к самому уху избранника: — Будешь буянить — накажу. — Ох, а как? — Лучше тебе не знать. Герман пламенел телом, но умирал душой. И бесконечно корил себя за эту слабость, за такое ужасное поведение, за страсть на грани фола, остановить которую мог только поезд. Если бы Кирилла сейчас не было рядом, он бы разрыдался во всю мощь голосовых связок. — В чём дело? — Лаврентьев внимательно посмотрел на суженого своими глазами цвета гречишного мёда. — Я люблю тебя, ты любишь меня. Мой брак с Ольгой — лишь прикрытие. Мы с тобой это неоднократно обсуждали. Так что тебя смущает? Почему ты так странно себя ведёшь? — А ты сам не догадываешься? Меня смущает, что Ольга об этом не знает! Что она страдает и надеется на лучшее! Я не хочу быть причиной чужих слёз! Мне это очень претит! Из-за меня у Ольги может случиться выкидыш! А ведь это, возможно, твой ребёнок! — Герман в самом деле чувствовал себя премерзко. Хуже всякой площадной девки! Безусловно, они с Кириллом любили друг друга, но, несмотря на эту незыблемую любовь, в их истории было слишком много грязи. И от неё уже не избавиться, не отмыться, не отмолиться. — Получается, что я, сам того не желая, обидел хоть и не очень порядочную, но искренне любящую тебя женщину. Правы были родители, когда говорили, что я всем приношу горе. — Тише-тише. Я знаю одно средство против истерики. Проверял на практике, очень помогает. — Я ведь говорил, что не желаю… — Но ты пока не знаешь, что я собираюсь сделать, — Кирилл продолжал нависать над избранником будто скала. Герман ощущал в нём дикость, но сейчас она была взята под контроль. Послышался треск ткани. Герман вздрогнул и не без страха понял, что Кирилл разорвал на нём рубашку, а после и нательное бельё. — Ты совсем потерял голову? — тихо возмутился юноша, но нахальный любовник подхватил его подмышки и то ли повёл, то ли потащил обратно к кровати. Бросив его на перину, Кирилл ослабил огонь в керосиновой лампе. Комната погрузилась в почти непроглядную темноту. Герман зачем-то закрыл лицо ладонями и вжался в хрустящую от чистоты простыню. Он хотел уйти. Правда, хотел. Но мир вокруг запульсировал, когда Кирилл начал покрывать его живот и бёдра влажными поцелуями. По телу разлились приятные покалывания, возбуждение пришло в ту же секунду — да такое сильное, что больше было похоже на сумасшествие. — Кирилл, — Герман опустил взгляд вниз, но тут же отвёл его обратно. — Это слишком… Слишком хорошо. Я не выдержу… Я… Кирилл переплёл пальцы своей правой руки с чужими — музыкальными, изящными и холодными от волнения. Над его головой раздался первый тихий стон, и после всё окончательно полетело к чёртовой матери. Кирилл не был любителем подобных ласк, но рядом с Германом все его принципы и привычки потерпели крах. Этому мальчику ему хотелось доставлять удовольствие любыми способами. Лишь на одно своё имя, слетавшее с уст Германа полукриком, он был готов молиться. Чёртов сладкий юнец. Ещё немного движений языком, задевавшим самые чувствительные точки, и Герман впился ногтями в тыльную сторону чужой ладони, что сжимала его собственную. Это было особо острое, не испытываемое им никогда ранее удовольствие. Герман едва сдерживался, чтобы не захлёбываться надсадными стонами. Его тело попросту расплавилось под умелыми губами и языком, превратилось в сплошную эрогенную зону. Кирилл доводил его до настоящего безумия и лишь время от времени недовольно шипел, когда Герман слишком сильно сжимал его волосы свободной рукой. В глазах у Германа сверкали шальные искры, гул в ушах напоминал шум водопада. Даже если бы рядом с ним сейчас начался пожар, он бы этого не заметил. Из его груди вырвался последний, самый сладкий стон. Кирилл невольно поперхнулся и отстранился, утерев подбородок и по инерции сглотнув. Опомнившийся Герман приподнялся на локтях и как-то испуганно посмотрел на возлюбленного: — Прости, я не хотел так резко. Я думал, что смогу сдержаться… Прости, я… — Тише, — прошептал Кирилл. — Всё в порядке. Тебе можно всё. Но, будь добр, отпусти мою руку. У меня пальцы онемели. Герман с неохотой отпустил чужую ладонь, напоследок приложив её к губам. Кирилл дотянулся до прикроватной тумбочки и глотнул воды из стоящего там графина. — Я не делал этого уже года четыре, — засмеялся Лаврентьев. — Но, как оказалось, не до конца забыл технику. Ты меня напугал. Я думал, что ты закричишь, и уже хотел зажать тебе рот. — Я чуть не закричал, — кивнул Герман. И, залившись краской, решил добавить: — Я так не смогу. То есть, я… Я никогда не делал… Кирилл прижался губами к его шее. Оставил засос там, где бешено колотился пульс, и криво улыбнулся: — Если ты не готов, можешь не делать. — Я готов, — признался Герман и покраснел ещё сильнее. Не то чтобы он сильно желал познать сам процесс, но ему очень хотелось увидеть и услышать, как Кирилл станет так же извиваться и стонать его имя. Или не станет? Кирилл всё делал почти мастерски, трепетно, осторожно. А от него чего ожидать? — Иди сюда, — довольно усмехнулся Лаврентьев и, когда Герман подался вперёд, прильнул к его губам — судорожно, остервенело, ибо ждал этого с той самой секунды, когда зашёл в комнату. — Я буду тебе помогать, подсказывать. Главное, не бойся. Тяжёлая рука легла на острое плечо. Герман кивнул самому себе и схватился за край чужих штанов. Если бы ему пришлось делать это в первые дни своего пребывания в усадьбе, его бы точно настигла истерика. Но сейчас он не чувствовал ни страха, ни тошноты, лишь ненавязчивое волнение. Что-то внутри подсказывало, что он на верном пути, что ему нужно изучить своего мужчину. — «Своего ли? — противно пискнул голос совести. — По всем законам общества, природы и морали, а теперь ещё и по документам, Кирилл принадлежит Ольге. А ты — лишь любовник». Но сейчас Герман к нему не прислушался. Разве не прекрасно, что они с Кириллом смогли полюбить друг друга, пусть и при таких обстоятельствах? Возможно, однажды Кирилл встретит более подходящего для себя мужчину — породистого, светского, образованного. А сам Герман… Наверное, когда-нибудь он тоже сможет впустить в свою душу нового человека. Очень-очень нескоро. Но пока в его сердце и мыслях был только Кирилл. И их запретные, но оттого ещё более бесценные, часы наедине. *** — Кирилл! Герман вылетел из своей комнаты, точно вихрь, по пути повалив на пол стоящую в коридоре вазу. — Господи, что такое? — испугался проходящий мимо Кирилл. — Посмотри, что я нарисовал, — во весь голос продекламировал Герман и потряс перед лицом Лаврентьева альбомным листом. — Это снова что-то вроде абстракции. Ой, я её неправильно держу! Я попытался изобразить мужчину — такого же сильного, как ты, только постарше. Можно считать, что это одновременно портрет Ильи Муромца, Степана Калашникова из произведения Лермонтова и князя Владимира! — Ты меня напугал, шельмец, — облегченно рассмеялся Кирилл. — Разве можно так кричать? Давай, посмотрю. Интересно, а почему у твоего удаленького молодца нос синий? Он выпивает? — Это не нос! Это у меня с кончика кисточки случайно капля синей краски упала! — обиженно надул губы молодой художник. Неожиданно пробравшиеся в коридор солнечные лучики пробежались по его не то белым, не то отливающим золотом волосам и опустились на острые плечи. И сам Герман весь засветился, точно маленькое солнышко. — Хочешь забрать себе в кабинет? Над столом повесить? — Нет, какой-то непонятный мужик над столом мне не нужен. Нарисуй мне красивый пейзаж. А ещё лучше — свой автопортрет. Хотя нет, автопортрет не нужно. Я слишком часто буду на него отвлекаться. — А ты считаешь, у меня получится? Найти свою красоту, написать её своими руками, и чтобы тебе понравилось? Или даже не только тебе? — в глазах у Германа зажглись лукавые уголки, а щёки округлились так умилительно, что Кирилл едва сдержался, чтобы не сгрести его в охапку и не расцеловать от макушки до пяток прямо здесь, посреди коридора. — Всенепременно! У тебя ведь настоящий дар! — Кирилл, а Ольга… — Герман понизил голос до плохо различимого шёпота. — Кто-нибудь знает, что ты провёл минувшую ночь со мной, а не с ней? — Нет. Кому какое дело? Тем более, я ушёл в два часа ночи, когда ты уже спал. А после демонстративно сидел в столовой до шести утра. — Ох, Кирюша, не к добру всё это! — Не порти мне расположение духа! Всё к добру. Прийти среди ночи к тому, в кого искренне влюблён, — что может быть правильнее и романтичнее? — Чу! Кажется, я слышу стук каблуков. На лестнице появилась Ольга. Как и Кирилл, она уже в восемь утра выглядела так, словно секунду назад вышла из дорогой парикмахерской, где ей сделали не только причёску, но и маникюр, и макияж. Да, вот так. Чувствовала она себя мерзко, но выглядела безукоризненно. — «Любая другая женщина, наверное, повесилась бы, если бы её бросили в первую брачную ночь, — размышляла Ольга. — Но я буду мудрее и хитрее. Кирилл меня не сломает. Пусть сам теперь боится сломаться! Я — уже не бесправная любовница, которую он сможет безнаказанно променять на гулянки и сомнительных друзей! Я — законная супруга! И отныне живу на своей территории! А не просто в гости пришла! Вот сейчас обживусь и всем покажу, где раки зимуют! И чёрта с два мне кто-то заткнёт рот! Если что, буду козырять своей беременностью — так мол и так, я жду ребёнка, я сейчас слаба и эмоционально распущена. За свои действия не отвечаю, могу наговорить лишнего, но ссориться со мной нельзя, а то у меня случится выкидыш!» Герман поспешил ретироваться в столовую. Его вновь охватил стыд — такой горячечный и уничижительный, что он едва не расплакался. Нет, он слишком совестливый человек, он не сможет жить на одной территории с Кириллом и его супругой! Но как быть? Последовать совету Семёнова и попросить Кирилла если не купить, но хотя бы снять для него отдельное жильё? Но при мысли об этом Герману стало физически нехорошо. Что он там будет делать совсем один? Допустим, вечерами его станет навещать Кирилл. А днями? Зная себя, Герман был почти уверен, что будет сидеть на подоконнике, смотреть в одну точку и считать минуты до появления своего возлюбленного. Так ведь и с ума сойти проще простого! — Кирилл, доброе утро, — тем временем промурлыкала Ольга, положив ладонь на широкое плечо мужа. — Как спалось? Лично мне — очень хорошо. — Доброе утро, Оля, — вторил ей Кирилл. — Благодарю за беспокойство. Спал неважно. Не выспался. — Чтобы высыпаться, нужно спать рядом с женой. Да я шучу, что ты напыжился? — Ольгу неимоверно раздражало, что Кирилл вёл себя так, словно ему было стыдно за их четырёхлетние отношения. И её можно было понять. — Слушай, откуда в твоём доме взялся этот камердинер? Где ты нашёл такое чудо в перьях? Двери в столовую были открыты, поэтому она увидела, как Герман сначала разрезал булку прямо на столешнице, а потом окунул каждый кусок в литровую банку с вареньем и засунул в рот. При этом его пальцы и часть рубашки тоже оказались измазаны вареньем, а глаза засверкали, как у индейца-людоеда из племени Мумбо-Юмбо. — Во-первых, зачем делать это в столовой? — тихо спросила Ольга. — Хлеб обычно режут на кухне. А во-вторых, почему он такой неаккуратный? Кирилл, я понимаю, что это не моё дело, но теперь мы женаты, следовательно, все твои гости станут и моими гостями. И с такой прислугой… Прости, но я боюсь, что нас поднимут на смех. — Герман — хороший человек и ценный работник, — ответил Лаврентьев. Он не верил услышанному. Ольга едва стала его женой, но уже показывала коготки! Чёрт, как его угораздило так вляпаться?! Если бы не ссора с Германом, ничего этого бы не случилось! Если бы он тогда не был так расстроен и уязвим, у Ольги бы не вышло провернуть свой коварный план. — Да он может быть каким угодно, — Ольге не хотелось напрямую оскорблять Германа. Она видела, что он непосредственен и чист душой, но в этом-то и была его проблема — таким не место среди потомственных аристократов, даже в качестве прислуги. — Но он не вписывается в здешнюю обстановку, не смотрится рядом с тобой. Твои люди — это отражение тебя. Получается, вот таким неряхой и простофилей тебя видят гости. Каково? Нравится? Но окончательно выйти на тропу войны с Германом Ольга решила чуть позже, когда Кирилл заявил, что пойдёт на свадьбу своего брата в компании этого паяца — дескать, камердинер ему там до зарезу необходим, чтобы следить за его внешним видом. Это было нарушением всех границ и традиций, Ольга не смогла вытерпеть столь вопиющего пренебрежения своей персоной. Сначала ей показалось, что Кирилл сбрендил — ну какой мужчина, находясь в здравом уме и трезвой памяти, станет так себя вести?! Во-первых, Кирилл сам бы смог, в случае чего, разгладить складку на своём пиджаке или поправить галстук, а во-вторых, Ольга очень сомневалась, что Герман — «ценный работник». Как он мог следить за нарядами столь знатного господина, если у него руки росли не из того места? Он даже чай нормально сделать не мог — обязательно либо разливал воду, либо рассыпал сахар! Ольга ни разу не видела его с утюгом, бритвой или щёткой для чистки ботинок. Считалось, что Герман «работал» на втором этаже, а Ольгу Кирилл отселил на третий. Дружба мужчин казалась Ольге неведомой частью совершенно иной жизни; вещью из другого мира. Она чувствовала, что в ней крылась какая-то тайна, но не допускала мыслей «не в ту степь». Быть может, Герман однажды оказал Кириллу большую услугу? Или даже спас ему жизнь? Вот Лаврентьев теперь и «отрабатывал» свой долг. А может, Герман — сын или другой родственник хороших друзей Кирилла? Ольга знала, что её муж общался со множеством достойнейших людей. Но ни перед кем не стелился так, как перед этим вчерашним оборванцем! Хорошо подумав, Ольга решила, что Кирилл — с виду сухой и язвительный человек, в груди у которого пряталось доброе сердце (пусть это было заметно не всем и не сразу), просто заскучал без участливых родственников, настоящих друзей и спутницы жизни, вот и решил заботиться о бедном юноше, до которого никому больше не было дела. Но теперь ситуация изменилась. У Кирилла появилась она — законная супруга. А скоро появится ещё и ребёнок. Спрашивается, зачем им тут наглый приспособленец? А что до самого Германа, он, напротив, относился к Ольге с добротой и доверчивостью. Несколько раз он даже пробовал завести с ней беседы или поиграть в шахматы, но получал от ворот поворот. Герман понимал, что Ольга, знатная госпожа, жена светского льва, не хотела распылять своё внимание на какого-то прислужника, но не таил на неё злобы. Злился он только на себя. В его голове то и дело попискивал голосок совести: «Ты живёшь с ней на одной территории, ешь с ней за одним столом, желаешь ей доброго утра, и тайком спишь с её мужем! Какая мерзость!» Когда Кирилл сказал, что хочет, чтобы Герман сопровождал его на свадьбу брата, тот пришёл в ужас и отнекивался целые сутки. Но после сдался. Ни ему, ни Кириллу уже давным-давно не было никакого оправдания. Если помирать, то с музыкой. На свадьбе оказалось скучно: ничего, кроме музыки, танцев и льющихся со всех сторон сплетен. Невеста Сергея Екатерина представляла собой хорошенькую барышню двадцати пяти лет — на восемь лет моложе своего избранника. Высокая, стройная, с длинными светлыми волосами и большими глазами цвета молодой мяты, вся в драгоценностях и шелках — настоящая леди. — Кирилл, а когда мы будем жрать? — ещё в начале торжества спросил Герман у своего возлюбленного. Тот в ответ толкнул его локтем в бок. — А что я такого сказал? Мы не успели позавтракать, я голоден! Слушай, а тут будет гурьевская каша? Ну, манная каша с добавлением всякой всячины? Помнишь, я заказывал такую в ресторане? Ой, она мне так понравилась! — Герман, я тебя умоляю, помолчи, — шикнул Кирилл. — Сейчас сядем за стол. Ешь всё, на что посмотришь. Там всё точно вкусное и свежее. Но, пожалуйста, ничего не говори! Тут совсем иной круг людей, они не оценят твоей непосредственности. — Ты сам не знаешь, чего от меня хочешь, — оскорбился Герман. — Сначала учил меня вести светские беседы и не быть затюканным тихоней, а теперь требуешь, чтобы я и рта не открывал! Хорошо, я буду как рыба в воде — молчать с тупым лицом! И Герман сдержал своё слово. Он молчал почти до конца пиршества, лишь изредка, услышав от Кирилла знакомые сплетни, вставлял свои пять копеек. — Та самая госпожа Антушева… — рассказывал Лаврентьев. — Которая прямая, как палка, и тощая, как скелет, — продолжал Герман. — Да, правильно. Так вот, она вместе со своим Савельевым… — У которого ещё отец за воротник заливает так, что не дай бог! — Да, Герман, верно. И они такое сделали… — Они дедов дом продали, а самого деда в богоугодное заведение упекли! Я правильно запомнил? Ой, Кирилл, смотри, какие красивые чашки! Я тоже такие хочу! А передай мне салат, пожалуйста. Я, правда, уже печенье ем. Но ничего, всё равно в желудке всё смешается! После пира на весь мир снова начались танцы. И в самом разгаре веселья к Герману вдруг подошёл Сергей. — Герман, иди, прогуляйся, — сказал виновник торжества, наклонившись к гостю. — Прогуляться? — удивлённо переспросил Квятковский. — Но почему? Я ведь не сделал ничего плохого. — Я знаю. Дело не в этом. Просто Кирилл слишком часто на тебя смотрит. Глаз не сводит! Я опасаюсь, как бы сплетни не поползли. Мне это не нужно! Да ещё на моей собственной свадьбе! И вам, думаю, тоже. — Разве? Даже если и смотрит, что в этом такого? Просто наблюдает за своим камердинером. Никто не возьмёт это во внимание. — Нет, Герман, так на камердинеров не смотрят, — усмехнулся Сергей и несильно сжал запястье юноши, вынудив его подняться с места. — Иди на верхний этаж, там много книг и, кажется, даже есть масляные краски. Найдёшь, чем заняться. Фыркнув, Квятковский отошёл подальше от гостей, но перед этим бросил взгляд на Кирилла. Тот был увлечён беседой с каким-то почтенным господином и, казалось, не заметил ухода своего подопечного. — Ой, ну их в баню, — решил Герман и отправился осматривать комнаты. Усадьба у Сергея была значительно скромнее, чем у Кирилла: всего в два этажа и без всяких статуэток и ковров, но всё равно здесь было уютно и очень чистенько. Пользуясь отсутствием интереса гостей к своей персоне и попустительством самого Сергея, Герман начал заглядывать во все спальни. И наконец-то остановился в одной — в самой большой и красиво обставленной. — А вот тут, скорее всего, будет супружеское ложе, — засмеялся Квятковский, поглядев на просторную кровать, засланную шёлковым покрывалом. Потом прошёл дальше и погладил приятную на ощупь ткань. — Ой, как здорово! Да тут прямо жить можно! — И что ты тут делаешь? — раздалось сзади. Герман в страхе обернулся, но, увидев Кирилла, облегчённо выдохнул. — Фух, ты меня испугал! Разве можно так подкрадываться? Да я так, решил осмотреться. Я ничего не трогал, честно-честно! И на кровати не сидел! — А почему? Что тебя остановило? — засмеялся Кирилл и через секунду сам сел на чужую кровать. — Какая мягкая перина! Нужно такую же купить. — Кирилл, ты что! — запаниковал Герман. — Вставай! Сейчас всё покрывало изомнёшь! — И что? — А то, что это неприлично! Ты же в гостях! Учишь меня манерам, а сам ведёшь себя как дикарь! — Не ворчи. Лучше сядь рядом. — Этому точно не бывать! — заявил Герман, но затем посмотрел в глаза Кириллу и, по-видимому, заразился его озорством. — Ладно, сяду. Но только потому, что ты уже измял покрывало! Юноша нерешительно опустился рядом со своим возлюбленным, и тот вдруг сгрёб его в охапку и вдавил в перину, нависнув сверху. — Кирилл, хватит, — засмеялся Квятковский, проведя ладонью по мягким волосам избранника, цвет которых при вечернем освещении был похож на цвет тёмного мёда. — А если кто-нибудь зайдёт? Руки Кирилла спустились ниже, жадно смяли покрытую мурашками кожу, попутно приподнимая рубашку. Губы снова прижались к тонкой шее, язык прошёлся по бешено колотящейся крохотной жилке. Герман приглушённо простонал. — Помнишь прошлый вторник? — вкрадчиво прошептал Лаврентьев. — Когда все в доме уснули, а мы уединились на чердаке? Ты посчитал, что там самое безопасное место. — Убери руки. Я не стану заниматься этим на кровати твоего брата! Это свинство! — А прогонять тебя со свадьбы — не свинство? — Ты всё знаешь, да? Но Сергей не хотел ничего плохого. Он попросил меня уйти, потому что посчитал, что ты слишком часто на меня смотришь, и это может вызвать подозрения у гостей. — Зачем ты его защищаешь? Какое ему до всего этого дело? Да, я смотрю на тебя. И буду смотреть. Разве это запрещено сводом законов? Чёрт… — ладони Кирилла более плавно и трепетно прошлись по изгибам юношеского тела. — Я нутром чую, что на этой кровати стану богом. — Да ты и так бог, — Герман провёл пальцами по чужой колючей щеке. — На любой кровати. И без кровати. Ай, колючий! Чего ты не бреешься? — Да надо бы, — ответно усмехнулся Кирилл и спрятал следующую полуулыбку в поцелуе. *** — Нормальные мужчины всё несут в семью, а Кирилл — из семьи, — со слезами на глазах жаловалась Ольга матери. — Для себя и своего камердинера, с которым он проводит всё своё свободное время, он покупает самую дорогую и качественную одежду — ссылается на то, что его приближённый должен выглядеть так же хорошо, как он, а то люди о нём, господине, плохо подумают. А то, что этот камердинер, — недоумок, который ведёт себя так, словно только вчера начал жить в обществе, Кирилла не волнует. Над ним из-за этого Германа, будь он неладен, скоро весь высший свет потешаться начнёт, а он и в ус не дует! А мне, своей законной жене, покупает всё самое простое и дешёвое! Раздражает, сил нет! Я для него всё — и готовить готова, и стирать, и убираться! И это в моём-то звании! Всё без толку, Кириллу ничего не нужно! — Может, тебе измениться? — предложила Лидия Игоревна. Она уже не знала, за какую соломинку хвататься. Она сама измором взяла своего супруга, женила его на себе при помощи уговоров и хитростей, но в их случае почти сразу сработало правило «стерпится — слюбится». А Ольга была замужем за Кириллом уже около месяца, но лёд в их отношениях так и не тронулся. — Развиваться, работать на собой? Не смеяться громко, не пить на каждом мероприятии, прочитать десяток книжек, сменить макияж на менее броский. Тогда, глядишь, и Кирилл тобой заинтересуется. — Мама, вы нарочно ничего слышать не хотите?! Я и так изменилась и внешне, и внутренне. Разве не видно? Я стала более женственной, избавилась от коротких халатов и шарообразных юбок, ношу элегантные платья, убираю волосы в стильные причёски. Не курю, не пью — я же не хочу навредить своему будущему ребёнку! Но Кириллу всё равно. Зато его камердинер — чудо в перьях — каждый день выходит к завтраку в помятой рубашке и с причёской «я упал с сеновала, тормозил головой». Очень неаккуратный, неловкий, шумный! Только недавно с горем пополам научился вести себя за столом и разрезать большие куски мяса на маленькие, а не засовывать их в рот целиком. Я видела, что Кирилл пытался привить ему манеры и науки, а в самом Германе, кроме лени и беззаботного порхания на чужой территории, так ничего и не увидела! Абсолютно пустой, невоспитанный, неблагодарный приспособленец! И мне до слёз обидно, что вместо того, чтобы проводить время со мной — со своей беременной женой, с образованной, интересной женщиной, которую он знает уже тысячу лет, Кирилл крутится возле этого идиота! Я знала, что друзья для Кирилла важнее женщин, но чтобы настолько… Нет, невозможно! И зачем я вышла за него замуж?! Ольга сама не до конца понимала, почему так прицепилась к Герману. Главная проблема-то была не в этом тонком и звонком пустоцвете, а в нелюбви Кирилла к ней. Но она очень злилась на Лаврентьева и была уверена, что, навредив Герману, сможет таким образом сделать больно мужу. Вот только Германа никто никогда не смел тронуть. На него даже кричать было запрещено! Точь-в-точь изнеженный кот престарелой королевы, любой чих в сторону которого мог обернуться казнью! — Дело не в камердинере, — озвучил вслух мысль Ольги отец, который до этого слушал разговор своих дорогих женщин, не вмешиваясь. — С самим Кириллом что-то не так. Какой нормальный мужчина откажется от общества молодой и красивой женщины? Скорее всего, у него всё-таки есть любовница. Может, не в Москве. Он же часто ездит в другие города. И что с этим делать, решать только тебе, дочка. Если хочешь устранить соперницу, докапывайся до правды. Но учти, что если Кирилл станет выбирать между вами двумя, выбор вряд ли будет в твою пользу. А если желаешь сохранить семью — молчи и терпи. В конце концов, не ты первая, не ты последняя. Хотя в такой семье и сохранять-то нечего. Может, ну этого Кирилла? Ну что на нём, свет клином сошёлся? Он не любит — другой полюбит. — Да кто меня полюбит, беременную и с кольцом на пальце? Кому нужны проблемы? Вы сами вытолкали меня под венец, а теперь советуете найти другого?! А я уже не хочу другого! Я хочу Кирилла! — в этот момент Ольге подумалось, что она вправду сотворила со своей жизнью что-то не то. Ей нужно было сходить к знахарке, избавиться от ребёнка и дальше скакать по сцене. Или выйти замуж за Гурьева — за посредственного актёра со средним достатком, но зато за милого и доброго, относящегося к ней с душевной теплотой. Но мать сбила её с панталыку: «Кирилл, Кирилл…» И много счастья она, Ольга, с ним увидела? Полюбуйтесь, люди добрые! Да с Лаврентьевым всегда было «что-то не так». Почему, интересно, никто из женщин высшего класса раньше не вышел за него замуж? Ведь он такой красивый, мужественный, обеспеченный! — Значит, дальше пробуй найти к нему подход, — вынесла вердикт Лидия Игоревна. — Поговори с кем-нибудь из его окружения, узнай, какие женщины ему нравятся. Может, у него вкусы изменились, раз четыре года ты его во всём устраивала, а тут вдруг перестала! Проникнись его интересами, предложи ему вместе поработать над каким-нибудь проектом. Подружись с его камердинером, раз тот ему так дорог. Узнай, что они обычно обсуждают между собой, чем занимаются. — Мне нужны советы, что делать с Кириллом, а не с собой! Со мной всё в порядке, это у него неправильные ценности и ориентиры! Как заставить его тратить деньги на жену, а не на этого приспособленца?! Сколько я для него сделала, а сколько — Герман! Это же небо и земля! А что будет, когда родится ребёнок? Ему тоже придётся довольствоваться малым, потому что его отцу нужно будет одевать и кормить своего дружка? Где такое видано?! — Ничего с Кириллом не поделаешь, — отсёк Павел Юрьевич, которому поднадоело слушать нытьё своего великовозрастного чада. Ольга ничего не хотела понимать и принимать, лишь ждала каких-то чудодейственных указаний от людей, которые даже никогда не были в подобной ситуации! — У тебя нет никаких способов давления на него, ему даже ребёнок не нужен. Я в ваши отношения тоже вмешиваться не стану. Я вижу, что ты в порядке — муж тебя не бьёт, не унижает, не морит голодом. Крыша над головой у тебя есть, одежда есть — и далеко не самая дешёвая, не прибедняйся. Вон, платье из какой качественной ткани! А больше Кирилл тебе ничем не обязан. Занимайся своей жизнью, вернись к театральным репетициям, почаще встречайся с друзьями. Начнёшь себя уважать, не останется времени на тоску. А жить так, как ты живёшь сейчас, — это путь в никуда. — Вот спасибо, родители! Какие вы добрые! Правильно, зачем вставать на сторону своей единственной дочери! Лучше наблюдать, как она страдает! Ольга вдруг особо явственно ощутила свое глубочайшее одиночество. Ей даже показалось, что это самое одиночество вскоре материализуется и задушит её к чёртовой матери. Ну почему весь мир против неё? Даже родители добились своего, сбыли её с рук и успокоились! Настоящих друзей у неё не осталось, а тот самый человек, в котором она надеялась найти поддержку и тепло, реагировал на неё чуть оживлённее, чем на мебель. Если она просила о помощи — не отказывал, если болела — предлагал лекарства, если о чём-то спрашивала — отвечал. Но не более того. По сути, она просто не вписывалась в его личное пространство. Но ведь раньше между ними были и оживлённые беседы, и взаимные подарки, и секс. А сейчас Кирилла что-то останавливало. Или кто-то. Если он не спит с ней, то с кем спит? Какой мужчина станет так долго держать целибат?! — Ладно, пойду я, — сказала девушка. — С такими советчиками мне впору сразу петлю на шею набрасывать! Сама пробьюсь. Если станет совсем невмоготу, пущу среди московского бомонда слух, что Кирилл надо мной издевается. Пожалуй, собственная публичность — это всё, что сможет мне помочь. — И чего ты этим добьёшься? — горько усмехнулась Лидия Игоревна. — Кирилла все знают как строгого, но справедливого и приличного мужчину. А вот тебя — как истеричную, непостоянную и хитренькую дамочку. Как думаешь, кому люди поверят? Выбрось эту затею из головы. Ты и так осрамилась дальше некуда! В полнейшей растерянности и в древнерусской тоске Ольга поехала в усадьбу Кирилла — в то место, в котором жила, но которое пока не считала своим домом. По дороге она размышляла о том, что, возможно, не так уж влюблена в Кирилла. Даже сейчас она не возвращалась именно к нему. Просто муж есть муж, а своя территория есть своя территория. Она бы вернулась к своему законному спутнику жизни, даже если бы оным был не Лаврентьев, а кто-нибудь другой. Но и хаять себя за инициативу брака Ольга тоже не собиралась: что сделано, то сделано. Кирилл был дома. Обычно в такое время он либо занимался спортом, либо беседовал с Германом. Но сейчас спешно надевал пальто и взволнованно поглядывал на часы. — Кирилл, ты куда? — спросила Ольга. — Герман куда-то подевался. Вышел подышать свежим воздухом, и вот, уже час как его нет. Пойду, поищу. — Дай-ка угадаю. Вышел, конечно же, с твоими деньгами? — Это провокационный вопрос. Я не стану на него отвечать. — Кирилл, я всё понимаю: твои деньги, тебе ими и распоряжаться. Но мне кажется, что ты стал немного… Как бы помягче сказать? Помешанным, вот. Твои поступки отличаются от поступков взрослых, серьёзных и здравомыслящих людей. Ты превозносишь какого-то мальчишку паче Христа! По-твоему, это нормально? Помнишь божью заповедь «не сотвори себе кумира»? А он нагло пользуется твоим умопомешательством. С какой стати его обеспечение легло на твои плечи? Ты ему кто? Отец, дед, старший брат? Он у тебя в услужении, твоя обязанность — платить ему жалование, но не более. Дорогие костюмы, украшения, сувениры — это даже не излишества, а… Я не знаю, как это назвать! — Прекрати. Я не вмешиваюсь в твою жизнь, вот и ты в мою не вмешивайся. Кирилл тяжело вздохнул. Эх, Ольга! Нужно было быть внимательнее, выходя замуж за обеспеченного мужчину. Ведь никто не обещал, что именно её будут обеспечивать и любить. Хотя они похожи. Ольга полезла в брак, чтобы выгодно пристроить себя и своего будущего ребёнка, а сам Кирилл — чтобы ему не докучали неудобными вопросами. Счастливый союз, ничего не скажешь! И во всей ситуации Лаврентьеву было жаль только ещё неродившегося ребёнка и Германа. Было бы замечательно, если бы Ольга встретила того, кто всем сердцем полюбит её и малыша, а он, Кирилл, — стал открыто жил с Германом. Но в нынешних реалиях это было невозможно. — Не желаешь слушать, потому что правда глаза колет! — голос Ольги предательски задрожал. — Вспомни себя четыре… Да что там четыре, хотя бы год назад! Ты был совершенно другим человеком! Гордым, независимым, умным! Тебе было на всех плевать с высокой колокольни! Именно поэтому я в тебя и влюбилась! Ты был моим примером. И в кого ты превратился? Где твои гордость, сила духа, воля, невозмутимость? Где это всё?! Кирилл, если ты думаешь, что я — стерва, которая хочет отвадить от тебя твоего единственного друга, ты ошибаешься. Я просто хочу тебя образумить. Кроме меня, это никто не сделает, родных у тебя почти не осталось. Я тебе как подруга говорю, что ты подвинулся рассудком. Герман тебя что, заколдовал, загипнотизировал? Ты обращался за помощью? К доктору или к знахарке? — Влюбилась из-за того, что мне было на всех плевать? — засмеялся Лаврентьев. Ольга внезапно показалась ему по-своему милой и забавной. Ему даже захотелось хлопнуть её по плечу, обнять и ободрить. Он был бы не против проводить с ней время и общаться — как собеседница Ольга всегда была интересной, и могла поддержать те темы, которые были далеки от восприятия глупенького Германа. Но только если бы она вела себя поспокойнее и не требовала от него невозможного. — Оля, у Германа красивая душа и мягкое, как у птички, сердце; и этого не отнять, не подделать и не привить образованием. Таких людей очень мало. Да, он наивен и ведёт себя так, словно только начинает познавать мир. Но это меня и умиляет. И не только меня. Его вся усадьба любит. Если он тебе так не нравится, может, это с тобой что-то не так? Не задумывалась? Герман со всеми подружился, а ты, напротив, со всеми поссорилась. Бедную Глафиру вчера чуть до слёз не довела. — Человек с красивой душой и мягким сердцем не стал бы жить за чужой счёт. Или сделал бы хоть что-то, чтобы соответствовать своему покровителю! Пойми меня правильно, я не хочу сказать, что Герман — плохой парень. Он не злой, не коварный, даже милый. Но для друга такой знаменитости, как ты, он очень глупый и пустой. Он тебе ещё покажет весёлую жизнь. Потом пожалеешь, что привёл его в свой дом, но будет поздно. Кирилл застегнул пуговицы на пальто и вышел на улицу. Он уже решил, что не отпустит Германа от себя, и предостережения Ольги ему были ни к чему, хотя в них и проскальзывала логика. На улице было прохладно, землю укрыло снежным покрывалом, на ветвях деревьев серебрился иней, воздух обжигал ноздри, а колючий свет звёзд — крохотных веснушек космоса — проникал в душу. Кирилл сразу увидел направляющегося к усадьбе Квятковского — его было легко узнать по пружинистой походке и неправильной осанке. — Герман! — воскликнул Лаврентьев. — Гермуся! Так, ты опять куришь? — Нет, это сладкая соломка, — пролепетал Герман, который в этот момент грыз хрустящее лакомство, с дальнего расстояния похожее на папиросу. — Здравствуй, Кирюша! Ой, я так по тебе скучал! — Ты все деньги потратил на соломку? — Не только на неё. У меня тут ещё сухарики, леденцы и булочки. — Дома котлеты, щи свежие, а ты эту сухомятку ешь! — Это очень вкусно. Я тебе тоже купил. — Не надо мне этого. Вот ещё, превращать свой желудок в помойку! Вечно мне абы что предлагаешь: «Ой, Кирилл, будешь то говно, будешь это говно?» Хотя, знаешь, дай булочку. Она с начинкой? — Да, с малиновым вареньем. — О, твоё любимое варенье и сюда добавили. А что за леденцы? Опять самцы куриц на палочках? — Да, петушки на палочках. — Пойдём домой. Ты совсем не умеешь тратить деньги. Чувствую, я скоро на сдачу с твоих «замечательных» покупок буду лечить твой больной желудок! — Погоди! Пойдём со мной. У меня для тебя сюрприз. — Сюрприз? Что ж, я заинтригован. Далеко идти? — Нет. Тут, рядом. Герман взял Кирилла под руку и сразу ощутил душевное умиротворение. Лаврентьев не мог поцеловать своего суженого прямо здесь — вдалеке раздавался гомон молодёжи, и их могли заметить. Но зато он молча шептал Герману глазами о своих чувствах. — Вот, здесь, — объявил Квятковский, когда они дошли до полуразрушенного здания, что когда-то являлось то ли складом для хранения инструментов, то ли чьим-то амбаром. — Смотри! Кирилл вгляделся в сгустившуюся темноту. Покосившуюся стену здания украшала выполненная масляными красками крупная надпись: «Кирилл, я тебя очень-очень люблю!» — Боже, Гермуся, — засмеялся Кирилл, застенчиво закрыв лицо ладонью. — Дурашка мой! Ну зачем? — Тебе не понравилось? — сразу сник юный романтик. — Понравилось. Но я не ожидал. Я даже не знаю, как реагировать. Это очень трогательно, по-мальчишески. Для меня никогда никто не делал подобного. Я тебя очень люблю. И даже без «тоже»; это «тоже» иногда встаёт в горле, как рыбная кость. *** Утро следующего дня ознаменовалось для Германа пренеприятным событием — Кирилл уехал в Петербург на какое-то связанное с театром мероприятие, в качестве почётного гостя. И мало того, что не взял его, своего венчанного супруга с собой, так ещё ни о чём не предупредил заранее. Для Германа это был удар ниже пояса. И даже переданное тётей Глашей письмо мало что изменило, хотя его содержание и было милым: «Моему дорогому супругу Герману, прекраснейшему из мужчин, с наилучшими пожеланиями. Мой бесценный Герман, к сожалению, я был вынужден ненадолго тебя оставить. Прости, что не предупредил заранее. Я заходил к тебе ночью, но ты так крепко спал, что я решил тебя не будить. Я ещё не уехал, но мне уже очень тоскливо — должно быть, я действительно слишком размяк и приручился. Любить тебя очень сложно, точно так же, как сложно не кричать об этом во всеуслышание, держать чувства в себе и расставаться, всеми фибрами души не желая этого, пусть и на время. Сейчас я смотрю в окно, на покрытые снегом деревья, и думаю о белизне твоих плеч и ключиц. Удивительно, как быстро в этом году пришли морозы, и забрали всё вокруг в свой плен. Если случится такое чудо, если ты не затаишь на меня обиды, я благословлю свою судьбу. Если же затаишь — страшное, страшное горе! Бесконечно люблю и желаю тебе всего от Господа бога». — Не хочу, — насупился Герман, но рвать письмо не стал; наоборот, аккуратно сложил и спрятал под подушку. — Что я тут буду делать без Кирилла?! Тётя Глаша, это всё точно не к добру! Ольга меня поедом заест! Вы видели, как она себя ведёт? Да она спит и видит, когда в усадьбе духа моего не станет! — Ну её к лешему, — отплюнулась экономка. — В семье Золотарёвых все такие — наглые, хитрые и навязчивые. И как Кирилла Ювенальевича угораздило жениться на этой фурии? Я всё понимаю, но можно же было найти обыкновенную, приличную женщину, и сразу ей всё объяснить! Но привести в усадьбу Ольгу — самое глупое решение барина за последние несколько лет! — Нельзя так говорить. Ольга — несчастная женщина, заслуживающая огромного сочувствия. Это ведь я, подлец… Я ей всю жизнь сломал. — Да при чём тут вы, Герман Александрович? — Да при том! Всё сводится к тому, что я вообще не должен был здесь появляться! Герман ещё минут пять просидел на кровати, бездумно глядя себе под ноги. А потом его осенило — как-то совершенно по-детски, трогательно. Ведь если Кирилл уехал, он теперь предоставлен самому себе. Ему можно делать почти всё, что придёт на ум! Хоть одновременно есть и курить, хоть притащить одеяло в столовую, хоть читать лёжа (Кирилл обычно говорил, что это грозит снижением остроты зрения), хоть прыгать на диване в гостиной. — Ой, тётя Глаша! — воскликнул Герман, прижав ладони к груди. — Я хочу малиновое варенье, пастилу, пирожное, мороженое, блинчики с творогом и изюмом, а ещё… — Герман Александрович, может, лучше кашу или яичницу? — испугалась Глафира. — Нет, не желаю! Если уж Кирилл меня так подло оставил, я хотя бы расслаблюсь как следует. С этими словами Герман завернулся в одеяло и, волоча его за собой, точно мантию, пошёл в столовую. Туда ему принесли целых три банки варенья — малиновое, абрикосовое и земляничное. Взяв самую большую ложку, что обычно висела на стене на кухне вместе со всякими половниками и ухватами, Герман принялся за трапезу. Ложка едва залезала в рот, а драгоценные капли варенья падали прямо на рубашку, но юношу это не смущало. После, потеряв интерес к варенью, он принялся за уничтожение пастилы — начал грызть её прямо от большого куска и запивать всё это дело крепким чаем с двумя ложками сахара. — Герман Александрович, у вас ведь больной желудок! — ужасалась экономка. — И горло вчера побаливало! — Всё у меня здоровое, — с набитым ртом ответил Квятковский. — Это Кирилл придумал, чтобы я почаще ел его якобы полезную еду! Ой, тётя Глаша, а давайте к его возвращению приготовим что-нибудь особенное? Например, испечём огромный торт? — Ох, боже мой. Это называется — посади свинью за стол. Герман посмотрел в сторону дверного проёма. Там стояла Ольга — изящная, в длинной юбке нежно-розового цвета и в белой блузке. Вся в чистом, светлом, аки ангел. Квятковскому вмиг стало не по себе. Дураку было понятно, что Ольга хотела не просто насолить ему, а именно выжить его из усадьбы, навсегда убрать из жизни Кирилла. Кто знал, на что она могла пойти ради этого? — Герман, между прочим, это была последняя банка абрикосового варенья, — сказала Ольга. — Может, Кирилл берег её для праздника, ты не подумал? — Я не знал, — честно ответил Герман. — Мне её принесли. — Это я разрешила, — встряла тётя Глаша. — Глафира, но ты здесь тоже не хозяйка, — заметила Ольга. — Да, но я веду записи и бюджет по содержанию дома. И барин сразу предупреждает меня, если что-то в кладовой нужно беречь для особого случая. — Если ты ведёшь записи, ты должна знать, сколько у нас добра попусту израсходуется. Я никогда ни на кого не докладывала, но тут не могу отмалчиваться! У других господ наверняка за полгода столько средств на продукты не уходит, сколько у нас — за месяц. — Но у нас и народу больше, чем во многих других домах, — ответила экономка, пока не понимая, к чему клонит супруга Кирилла Ювенальевича. — Только чувствую, что моему будущему ребенку придётся голодать из-за одного конкретного человека. — Простите, — откашлялся Герман. — Я стараюсь никого не стеснять и не объедать, но, видимо, сказывается моё невесёлое и голодное прошлое. Перед тем, как попасть сюда, я… — Герман, я не желаю слушать о твоём прошлом, — Ольга подняла одну ладонь и сдвинула брови к переносице. Открыто оскорблять Германа она не собиралась, но и поставить его на место было необходимо. Достаточно, что он уже сел на шею Кириллу. С ней такое не пройдёт. Она, в отличие от своего мужа, не впала в маразм на третьем десятке. — Я сочувствую тебе, но здесь не богадельня для сирых и обездоленных. И ты здесь не один. Если ты не забыл, у Кирилла скоро появится наследник; и тебе нужно заранее подготовиться к тому, что он уже не сможет уделять тебе столько денег и внимания. Поэтому постарайся экономить. Завтракать пастилой и тремя видами варенья — это явно чересчур. Герман кивнул и потянулся к салфеткам, чтобы протереть стол, но Глафира его остановила: — Не нужно, Герман Александрович. Тут и без вас есть, кому навести порядок. Квятковский снова почувствовал себя так, словно ему в лицо смачно плюнули. Конечно, тётя Глаша не имела в виду ничего дурного. Даже Ольга наверняка не ставила перед собой цели его задеть. Но ему всё равно стало очень плохо. Мало того, что он всех объедал, так ему ещё даже самую маленькую работу по дому не доверяли! Что же он за бесполезное существо? — Нужно что-то делать, так ведь нельзя! — решительно сказал Герман, как только оказался в своей комнате. — Если уж я отказался поступать в институт, то стоит хотя бы научиться помогать Кириллу и его людям. Ох, да я был бы и не против поступить, но ведь тогда я буду гораздо меньше времени проводить с Кириллом! Нет, не хочу! Если выбирать между образованием и любовью, я выберу второе! Да и каково мне было бы в институте, среди чужих людей? Я ведь всего боюсь! Вот если бы Кирилл ходил туда со мной… Не прерывая своего монолога, Герман сдёрнул с кровати одеяло и вышел на балкон, чтобы это самое одеяло как следует вытрясти. При этом конец постельной принадлежности волочился по полу — благо, тот был чистым, без пыли и мусора. Вытряхивая одеяло, Герман уронил его вниз. Но беда была в том, что злосчастный кусок ткани не просто упал на улицу, а, подхваченный ветром, улетел в сторону сада. — Ой, мамочка! — испугался Герман и, наскоро надев пиджак прямо поверх нательного белья, побежал выручать несчастное одеяло из лап садовника. Пожилой садовник в старомодной фуфайке с закатанными до локтей рукавами отреагировал на дрожащего, полураздетого Германа с каким-то животным ужасом — он подумал, что у юноши что-то случилось. Но когда нарушитель спокойствия, запинаясь и извиняясь, объяснил ему сложившуюся ситуацию, отплюнулся и отправился на поиски пропажи. Через пять минут Герман прижал к груди заветное одеяло и вернулся в усадьбу, где его уже поджидала тётя Глаша с веником наперевес. — Герман Александрович, что это за утренние похождения по территории имения в одном нательном белье? — возмутилась экономка. — Да ещё в такой холод! Если вы заболеете, барин всех нас со свету сживёт! Быстро идите в ванную, отогреваться! Но Герман пробежал мимо взвинченной женщины, по пути повалив на пол ещё одну вазу, и вернулся к уборке постели. Подушку он взбил заранее утащенной из кухни скалкой, так, что по всей комнате начали летать перья, а многострадальное одеяло разложил на кровати так, что сидеть на ней, не морщась от терзающих тело складок, было просто невозможно. После Герман решил постирать свою одежду, а заодно полотенца и скатерть — почему бы не помочь прислужницам? Скатерть его особенно напугала — она была огромной! Герман с лёгкостью мог бы в неё завернуться. Но не отступать же теперь! Все вещи Герман намыливал и выжимал по кусочкам, но хуже всего было вешать их на верёвку — отяжелевшая от воды скатерть так и норовила упасть на пол, а Герман, удерживая её, сам стал совсем мокрым не только от воды, но и от пота — хоть выжимай! В конце концов, он упал на пол с табуретки, а скатерть упала на него. Прислужницы, ужаснувшись, принялись сами выжимать одежду, но даже после них со злосчастной скатерти текла вода, поэтому на пол пришлось поставить побольше тазов и кастрюль. Затем Герман пообедал пирожками и тёплым молоком, и с чувством выполненного долга — вон какое важное дело он сегодня сделал! — отправился спать до вечера. А вечером произошёл один неприятный инцидент. Всё началось с того, что Ольга принялась вслух рассуждать, какую комнату лучше оборудовать под детскую и какую кроватку заказать. Герман отреагировал на это с умилением — какая замечательная будущая мать, как заботится о своём малыше! А прислуга — с раздражением: ребёнок ещё не родился, но уже всем осточертел. — Если заказать коричневую, она будет выделяться среди остальной мебели в комнате, — рассуждала Ольга. — А если белую? И обязательно с балдахином! Глафира, ты как думаешь? — Я думаю, что и коричневая сойдёт, — равнодушно ответила тётя Глаша. — Не всё в комнате должно быть одного цвета. — Не хами мне! — Я всего лишь ответила на ваш вопрос. Но Ольга уже затаила на экономку обиду и через час нашла повод к ней придраться. — Глафира, ты ослепла? — спросила барская супруга, тщательно осмотрев ковёр в гостиной. — Посмотри, какое пятно на ворсе! — Странно, ещё в обед его не было, — удивилась тётя Глаша. — Но не переживайте, я всё решу. — Контроль за состоянием и сохранностью имущества — твоя работа! В доме, где есть экономка, не должно быть ни пятен на коврах, ни оторванных ручек, ни потемневшего столового серебра! Тебе, между прочим, за это платят. Не за спасибо спину гнёшь! Если ты что-то не успеваешь, приступай к своим обязанностям на час раньше! — Ольга Павловна, — не выдержал Герман, который как раз зашёл в гостиную, чтобы забрать забытую на журнальном столике книгу, — это, конечно, не моё дело, но не стоит так разговаривать с человеком, который намного старше вас. — Правильно подметил, не твоё, — фыркнула Ольга, кольнув юношу взглядом своих ехидных глаз. — Если человек не справляется со своей работой, с ним прощаются. И возраст тут роли не играет. — Решать такие вопросы — обязанность Кирилла Юлиа… Юлиза… В общем, Кирилла и никого больше. Если ему понадобится ваша помощь, он вам об этом сообщит. А до его возвращения, будьте любезны, не трогайте Глафиру Михайловну. Она на своём веку и так много пережила. Имейте сострадание и уважение к её возрасту. — Молодец Кирилл. Организовал тут богадельню для убогих! Я не собираюсь с этим мириться. И научись наконец-то правильно произносить отчество своего покровителя и моего супруга! Это просто неуважительно по отношению к Кириллу. Ох! — Ольга вдруг одной рукой опёрлась о стену, а второй — схватилась за живот. — Что-то мне нехорошо. — Что такое? — испугался Герман. — Живот разболелся? — Ольга Павловна, сядьте на диван, — засуетилась Глафира. — Доволен, изувер?! — хрипло спросила Ольга. — Довёл беременную женщину! Ты этого добивался, да?! Хотел убить моего ребёнка?! Наследника династии Лаврентьевых?! — Я? — отшатнулся Герман, чувствуя, как бешено начинает стучать его сердце, а под коленками становится неприятно томно. — Да вы что, Ольга Павловна! — Глупое, несуразное, невоспитанное создание! Мало того, что ты от меня мужа отваживаешь, так ты ещё хочешь лишить меня ребёнка! Кем ты себя возомнил?! Зачем Кирилл привёл тебя в свой дом?! Уйди ты от нас, сделай милость! Ох, мне плохо… Глафира, пошли за доктором, что же ты стоишь! — Опомнитесь, Ольга Павловна! — воскликнула Глафира и сжала запястье Германа, который уже попятился к дверям. — Что вы говорите! При чём тут Герман Александрович?! — Я уйду, — сквозь слёзы пролепетал Квятковский. — Я не хотел, я… Простите! Высвободив свою руку из цепкой хватки экономки, Герман вылетел в коридор, набросил на плечи пальто и выбежал на улицу. Пока он бежал, в его висках всё ещё стучало: «Ты этого добивался, да?! Хотел убить моего ребёнка?!» Оказавшись на заснеженной улице, Герман стал раздумывать, куда ему теперь идти. К Мишке и Тимошке? Но они его предали, сбыли с рук. Да и их совместное времяпровождение никогда не заканчивалось ничем хорошим. Будет с ними общаться — снова запишется либо в воры, либо в попрошайки. К тёте? Да, пожалуй, оставалась только она. — Поживу у неё до возвращения Кирилла, — решил Герман. — А когда он приедет, то обязательно заберёт меня обратно! Он точно встанет на мою сторону, поверит, что я не хотел ничего плохого. Он меня любит. Его последнее письмо — главное тому подтверждение. Вот чёрт, письмо! Оно ведь так и осталось под подушкой! Господи, если Ольга на него наткнётся… Ну почему я всегда попадаю в нелепые ситуации?! Герман наскрёб в кармане монетки на плату извозчику и добрался до дома тёти. Но оказалось, что в окнах дома не горел свет, а дверь была заперта. Разум Германа отказался воспринимать столь ужасное развитие событий, поэтому он, всхлипывая, принялся бродить по двору кругами, точно сомнамбула. — Может, тётя ушла к соседям и вернётся уже через пять минут? — строил догадки парень. — Или решила переночевать у своей подружки с соседней улицы? Тогда раньше шести утра её ждать не стоит. Ничего, посижу на крыльце. Ох, если бы не холод! — в отчаянии Герман ещё раз ударил по двери. — Герман! — вдруг раздалось справа. Из соседнего дома вышла Ксения Фёдоровна Семёнова — хорошая знакомая Натальи Алексеевны и мать Витьки. — Там никого нет, твоя тётя уехала. — Здравствуйте, Ксения Фёдоровна, — поздоровался Квятковский. — А куда она уехала, не знаете? — К крестнице. — А когда вернётся? — Этого не знаю. Не хочешь зайти к нам? Чаю выпьешь, с Витей пообщаешься. От рыданий у Германа разболелась голова, а от холода — свело руки и ноги, поэтому он даже обрадовался предложению Ксении Фёдоровны. Лучше уж компания Витьки, чем полное одиночество. — Хорошо, спасибо, — кивнул Герман и поковылял к соседнему дому. — Я хотела у тебя спросить, — начала Ксения Фёдоровна, едва юноша оказался рядом. — Та женщина, что появилась у Вити… Ты что-нибудь о ней знаешь? Что она за человек? Витя мне почти ничего не рассказывает. Молчит, охальник, хоть режь его! Но очень грезит о том, что однажды станет её мужем. — Ну, такой вот человек, — усмехнулся Герман. — Да не волнуйтесь, Ксения Фёдоровна. Думаю, если эта женщина ещё не взяла Витю в мужья, то и потом не возьмёт. — Хорошо бы! Она, конечно, богатая, но я не о такой невестке мечтала! Витя говорит, что ей давно за тридцать! Зачем ему такая старуха? Она ведь ему даже детей не родит! Когда они вошли в дом, Витя стоял у зеркала в прихожей и поправлял галстук на шее. — Японский городовой, кого я вижу! — воскликнул он, едва завидев Квятковского. — Герман, мне страшно представить, что привело тебя сюда! — Я приехал к тёте, а её не оказалось дома, — как можно спокойнее пояснил визитёр. — А Ксения Фёдоровна заметила меня и пригласила на чай. — Мама, опять вы со своим чаем, — закатил глаза Витька. — Нет, раз Герман здесь, он пойдёт со мной на танцы. Правда, Герман? Не откажешь другу? — На танцы? — Герман чувствовал себя премерзко и был готов согласиться почти на что угодно, при условии, что это поможет ему взбодриться. — Хорошо, пойдём. — Так просто? Герман, это точно ты? Но, предупреждаю, мужчин там почти не будет, — и Семёнов захохотал, запрокинув голову. — Смешно, — равнодушно пожал плечами гость. — Давненько мы не виделись, конечно! — Да недавно виделись. — Я даже соскучился. — Глаза бы мои на тебя, подлеца, не глядели. — Ладно, пойдём. До свидания, мама! Вернусь к пяти утра. А может, и не вернусь. Может, к Леночке пойду! — До свидания, Ксения Фёдоровна, — попрощался Герман. Чаю он так и не выпил, но его это не расстроило. — Рассказывай, что случилось? — заговорил Семёнов, едва они оказались на улице. Тон у него был как у именинника, которому вручили трехъярусный торт — так приятны были для него сплетни. — Я сроду не поверю, что ты решил просто так навестить тётю! Ты прибегаешь к своим родственникам только в патовых ситуациях. Спонсор из усадьбы вытурил? — Витя, я бы прибегал чаще, если бы знал, что нужен им! Если бы они меня звали! — повысил голос Квятковский. Но ненависти к Вите у него сейчас не было. Что поделать, если Семёнов — такой язвительный человек? Его нужно либо принимать таким, какой он есть, либо принимать таблетки, чтобы принимать его таким, какой он есть. — И никто меня не вытурил! Просто Кирилл уехал, а я не захотел оставаться с его женой. Когда он вернётся, я снова буду рядом с ним. — Понятно. Значит, не Кирилл вытурил, а Ольга. Невелика разница. А чего ты ожидал? Она — его законная жена. Они принадлежат друг другу по праву. Его дом — это и её дом. А ты — просто развлечение. Новизна, необычность. Лаврентьев всех баб Москвы перещупал, заскучал, вот и решил завести себе юного девственника. Только, судя по всему, ты ему уже поднадоел. Что же он тебя даже в поездку с собой не взял, а оставил на растерзание жёнушке? Герман остановился и, уткнувшись лицом в ладони, застонал так, словно его облили кислотой. Ему было невыносимо больно слушать всё это. — Да ну тебя, змей! Кирилл меня любит и уважает! И когда он вернётся, у нас снова всё будет хорошо! И я обязательно попрошу его приструнить Ольгу! А он ко мне прислушается! — Герман, в жизни нужно надеяться только на себя. А не на каких-то Кириллов! На твоём месте я бы давным-давно начал делать заначки с его денег. И поступил бы в институт, чтобы получить образование и обеспечить себе достойное будущее! У меня деньги Елены по всем книгам в доме распиханы! И по всем карманам! А ещё я пытаюсь пробиться в Императорский московский университет. И уже подружился с несколькими людьми оттуда. — Витя, побойся бога! Кто тебя туда возьмёт? У тебя ведь никаких способностей! — Возьмут! Как миленькие! Если будет нужно, пересплю с какой-нибудь женщиной из руководства. Ну, или с мужчиной. А что? Тебе можно, а мне — нет? Мерзость, конечно, но потерплю, не развалюсь. А у тебя-то какие цели, олух царя небесного? Чего ты хочешь? — Я хочу, чтобы Кирилл поскорее вернулся, — ответил Герман и снова расплакался. *** Герман быстро понял, что «танцами» Витя назвал самую обыкновенную пьянку-гулянку. — Знакомьтесь, — сказал Семёнов, подтолкнув Квятковского к группе из трёх парней и двух девушек. — Это Вова, Егор и Паша. А это — их подруги: Валя и Маша. Замечательные ребята! Все как на подбор, начинающие деятели искусства. Паша, кстати, собирается со мной поступать в Императорский московский университет. «Замечательные ребята» придирчиво осмотрели Германа и, судя по всему, он им совсем не приглянулся. — А это Герман, мой друг и бывший сосед, — продолжил Витька. — Тоже хороший парень. Мать у него умерла, а с отцом он не общается. Остался совсем один, брошенный на произвол судьбы, но не пошёл по кривой дорожке! Не спился и не снаркоманился! — Витя! Что ты болтаешь! — смутился Герман. Однако собравшиеся ничего не ответили, и вскоре вся честная компания направилась домой к Вове, у которого, как выяснилось, родители уехали в Казань, на юбилей дальней родственницы. И началось то самое разнузданное, нехорошее веселье, во время которого уходили на второй план и принципы, и мысли, и сердце. Сначала Герман просто сидел за столом, наблюдал за остальными ребятами и слушал Витьку, который быстро взял всё в свои руки. — Вова, где у тебя бокалы? В шкафчике? Тащи сюда! — командовал Семёнов. — Что у нас есть из выпивки? Водка? А сколько? Четыре бутылки? Маловато! Паша, сбегай в торговую лавку, купи ещё сидра и вина! Вот, возьми деньги, у меня их — куры не клюют! Маша, что ты там копаешься? Принеси нож, торт нарезать. Валь, посмотри, что ещё на кухне есть. Сыр? Замечательно, неси. Парни, нужно передвинуть стол к той стене. Здесь он нам будет мешать, когда плясать начнём! Герман, у тебя табак есть? — Нет, — пролепетал Квятковский в ответ на последний вопрос. Он хотел добавить, что теперь не курит, но Витя уже бросил в его сторону пачку папирос: — Держи, дарю! Кстати, — Семёнов понизил голос до шёпота и заговорщески склонился над своим бывшим соседом, — сядь с краю стола. И следи, чтобы никто из ребят случайно не выпил из твоего бокала. А то ещё заразишь нас этой своей… — Что за глупости! — шикнул Герман. Но затем тяжело вздохнул и расположился с краю стола, как отщепенец. Бокал ему достался с «отличительным признаком» — с глубокой трещиной посередине. — «Ещё немного, и Витя мне на лбу красную метку нарисует! — подумал он. — Ладно, плевать. Не треплет языком, как флагом на демонстрации, и спасибо». Через полчаса, когда Паша уже вернулся из торговой лавки, Семёнов начал разливать алкоголь по бокалам. — Я не буду ни водку, ни вино, ни сидр, — сразу отказался Герман. — Я налью себе компота. — С какой такой радости? — Витька едва не выронил незажжённую папиросу изо рта. — Не хочется. — Ты нас не уважаешь? — пошёл в наступление Пашка. — Брезгуешь? — Да что ты, Паш! Мне просто не нравится вкус алкоголя. Ну какая вам разница, пью я или нет? Порадовались бы! Вам же больше достанется. — Большая разница, — отозвался хозяин дома. — У нас так не принято. — Только пришёл в гости, а уже отрываешься от компании, — подхватила Маша. — Но я не могу, правда! — Ты что, бывший алкоголик? Боишься сорваться? — Ну-ка, пойдём, поговорим, — не выдержал Витя и грубо выдернул Германа из-за стола, чтобы затем отвести в дальний угол. — Что ты устроил? — Я?! — поразился Герман. — Это вы всем скопом набросились на меня из-за того, что я не хочу пить! Будто это огромная проблема! — Нет, но зачем отрываться от компании? — повторил Витька слова Маши. — Ставишь себя выше нас? Хочешь, чтобы мы выглядели алкоголиками, а ты — божьим одуванчиком? Сидишь тут с хмурым лицом! У меня при взгляде на тебя тоже расположение духа портится! Нужно уметь расслабляться! Всякими мерзостями заниматься ты горазд, а выпить с приличными ребятами не можешь! Радовался бы, что тебя хоть куда-то приглашают и что-то предлагают. — Мне Кирилл пить запретил. — Вот дурачина! Твой Кирилл прямо сейчас дерёт столичных мужиков и баб в хвосты и в гривы, а ты тут наматываешь сопли на кулак. «Запретил пить»! Ишь, хозяин нашёлся. Да я бы назло ему наклюкался до зелёных чертей! Он делает всё, чтобы ты не чувствовал себя равным ему. В домах у аристократов принято пить хороший алкоголь, ни одно пиршество без этого не обходится. А он лишает тебя такой возможности! — Никого он не дерёт! Хватит глупости болтать! — Ты очень наивен. Пойдём, хотя бы пригубишь для вида. Вернувшись к столу, Герман залпом осушил уже наполненный кем-то бокал, что вызвало среди присутствующих одобрительный гул. Валя подвинула к нему тарелку с закусками, но юноша проигнорировал данный жест. Валя — невысокая, но на удивление гармонично сложенная девушка с крутыми бёдрами, длинными ногами и светлыми волосами, чёлка которых была обрезана прямо над нежно-голубыми глазами, отчего те казались более глубокими и таинственными, — вообще уделяла Герману повышенное внимание. Скромный и милый молодой человек ей очень приглянулся, и она решила попробовать с ним подружиться, хотя и пришла сюда как спутница Егора. — Больше пить не буду, не уговаривайте, — отсёк Герман и сел на своё место. — Давай, раз начал. Хуже уже не будет, — засмеялся Семёнов и снова забулькал водкой. — Да оставь его в покое, — подала голос Валя. — Герман, будешь клюквенный морс? — Спасибо, Валь, — улыбнулся Квятковский. Девушка восприняла его улыбку как карт-бланш на дальнейшие действия и пересела к нему поближе. — А ты где-нибудь учишься? — На дому. Книги читаю. — И что из последнего прочитал? — «Монахиню» Дени Дедро. — Интересная история? О чём? — Не о чём, а о ком. О девушке Сюзанне, которую насильно отправили в монастырь. Герман приврал — он сам не читал этот роман. Книгу о монашке по неволе, которая потом сбежала из обители, для него вслух читал Кирилл. В доме у Лаврентьева хранилось очень много книг, но большая половина из них была далека от восприятия его юного супруга. Как только Герман садился в кресло с каким-нибудь объёмным литературным трудом, его сразу одолевали либо сонливость, либо зверский аппетит; посему приходилось всё бросать и идти или в кровать, или в столовую за пирожками с мясом. Особо трудно Герману приходилось с книгами, написанными тремя — пятью веками ранее — в них встречалось дюже много незнакомых ему слов. Чтобы разобраться, Герман или заглядывал в словарь, или кричал на всю усадьбу: «Кирилл, а что такое гарнец? А еланка? А парун? Ой, это, наверное, как Перун, да? Ну, бог в славянской мифологии! Только парун! Что? Какой ещё жаркий день после дождя?» — Ой, как необычно! — заблестела глазами Валя. — А я недавно перечитала пьесу Фонвизина «Недоросль». Мне наша литература ближе, роднее. — Фонвизин? Я в прошлом месяце читал его произведение «Жизнь графа Никиты Ивановича Панина». Валя оказалась приятной собеседницей. Герман и сам не заметил, как через десять минут они начали болтать так, словно знали друг друга давным-давно. Вот только остальные ребята странно на них поглядывали. — Егор, — обратился к другу Паша, — глянь, Валю-то у тебя прямо из-под носа уводят! — Удружил нам Витька, — хмыкнул тот. — Притащил сюда какого-то охальника! Только влился в компанию, а уже разевает пасть на чужих баб! Витя почувствовал, что дело пахнет жареным, поэтому, уловив удачный момент, пихнул Германа в бок: — Герман, отсядь от Вали. От греха подальше. Егор бунтовать начинает. — Мы ведь просто общаемся, — удивился Квятковский. — Что в этом такого? — Может, и ничего «такого». Но здесь так не принято. Валя — девушка Егора. Вот пусть с ним и общается. — Я не девушка Егора! — возмутилась уже изрядно выпившая Валя. — Мы лишь дружим. — А ты самому Егору это объяснила? — Что за вино, чёрт возьми? — вдруг выругался Герман, с подозрением посмотрев в свой бокал. — Почему у него такой странный вкус? — А это особое вино, — засмеялся Семёнов. — Элитное, заграничное! — Оно на вкус как водка! Витя! Ты что, водку сюда подмешал? — Я хотел подмешать абсент, но его не было, — стушевался Витя. — Это мозгов у тебя не было! И не будет! Ты не на занятиях по химии, чтобы мешать всё, что ни попадя! Мы, между прочим, это пьём! А если кому-нибудь от твоих экспериментов станет плохо? — Ты чего разорался? — не смог остаться в стороне Вова. — Ничего страшного не произошло. Всё понимают, что цель сегодняшней гулянки — побольше съесть и посильнее напиться! Какая разница, что в себя вливать? Витя просто захотел ускорить события! — Ты как старый дед! — подхватила Маша. — Вечно ворчишь и жалуешься! — Ох, простите, ребята! Обычно я — божий одуванчик! Но только до тех пор, пока меня не привозят абы куда и не начинают спаивать вином с водкой! — Слушай, ты за словами-то следи, — Егор угрожающе поднялся из-за стола. — Мало того, что пытаешься увести мою подружку, так ещё нам, культурным парням, дерзишь! — Давно по морде не получал? — присоединился к собутыльнику Пашка. Их разгорячённые адским пойлом сердца бились бешено и гулко, затуманенность сознаний побуждала к неадекватным действиям, им было важно включиться хоть во что-то, сорваться хоть на ком-то. — Тише-тише, ребят, — примирительно поднял обе руки Семёнов. — Давайте ещё выпьем, спокойно поговорим. Поругаться мы всегда успеем. — Да что с ним разговаривать? Проучить его надо! Герман упустил момент, когда на него со всех сторон посыпались удары. А потом кто-то отвесил ему такую пощёчину, что он рухнул на пол и неосознанно поднёс ладонь к лицу. Пальцы тотчас обагрились кровью. — Вы мне нос разбили, — прохрипел юноша. — Урод! Что ты себе позволяешь, интеллигент доморощенный? Где Валя, а где ты! — Прекратите, что вы творите! — забегал вокруг Семёнов. — Оставьте Германа в покое! Он ничего не сделал! — голосила Валя. Когда удары прекратились, Герман открыл глаза и, всхлипывая от боли, осмотрелся вокруг. Семёнов тронул его за плечо: — Герман, ты как? Нормально? Пойдём отсюда, я тебя провожу. Вот какой чёрт тебя дёрнул полезть на ссору? Тебе в кои-то веки выпал шанс завести друзей! Тебе нужно было сделать всё, чтобы его не упустить! А ты, как обычно, ничего не смог! — То есть, я ещё и виноват? — поразился Герман, ощупав своё пострадавшее лицо. — Конечно, ребята тоже плохо поступили… Да пойдём скорее! Что ты такой медлительный! Вот, держи своё пальто. Вечно с тобой что-то случается! И почему, интересно, я никогда не попадаю в подобные ситуации? Наверное, потому что я умею нормально общаться с людьми! Знаю, как вести себя в компаниях! — свою тираду Витька продолжил уже на улице, когда они покинули дом, который оказался не рад непрошеным гостям. — Я ведь просил тебя отсесть от Вали! А ты упёрся, как баран: «Мы просто разговариваем!» Вот, договорился! Стоило оно того? — Витя, но я ведь вправду… Неужели болтать о литературе и погоде — это плохо? Я не знал! Я не думал, что за это могут избить! — Да, Герман. Разговоры с чужими бабами — это всегда плохо. У тебя Кирилл есть, с ним и общайся! А то, смотрю, зажрался ты, в себя поверил. Богатенький покровитель уже есть, так ты ещё захотел себе молоденькую любовницу заиметь. Морда-то не треснет? Забыл, что на тебя ещё полгода назад вообще никто внимания не обращал? Даже бездомные собаки стороной обходили! Хотя эта прошмандовка тоже хороша! Пришла с Егором, а на тебя глаз положила! — Не нужны мне никакие любовницы! — горячечно заявил Герман. — Прекрати поливать меня грязью! Я ни в чём не виноват! Это всё ты! С тобой я вечно попадаю в идиотские истории! — Не вали с больной головы на здоровую! Я тебя не бил! И идти со мной в гости не упрашивал — ты сам за мной увязался. Хотя мог бы отказаться; поверь, никто бы не расстроился. Ладно, — Семёнов смягчился и приобнял потрёпанного приятеля за плечи. — Подумаешь, по лицу пару раз ударили. Не ты первый, не ты последний. Помнишь, как меня твой несостоявшийся сосед из общежития отколошматил? Хочешь, я куплю тебе заживляющую мазь? Только завтра, сегодня уже аптеки закрыты. — Да ничего ужасного, конечно. Только, знаешь, Вить, я чувствую, как у меня внутри что-то ломается. Что-то важнее костей. С каждой свалившейся на меня проблемой, с каждым ударом судьбы, я становлюсь каким-то… не таким, неправильным. Я будто стою у всех на виду, по пояс закопанный в землю, а в меня бросают камни. Первый камень бросил отец, когда после смерти мамы стал придираться ко мне по поводу и без, выживать из дома. Второй бросила тётя, когда сказала, что мне лучше перебраться в общежитие. Почему? За что? Разве я ей мешал? Я старался ей во всём помогать, убирался в доме, готовил обеды. Я думал, мы с ней сроднились! Потом целую горсть камней бросили люди Кирилла. Ты бы слышал, какими словами они обзывали меня, когда я впервые появился на пороге усадьбы! «Непотребник», «еретик», «продажный мусор»! Мне было так стыдно! Возможно, я сам виноват, пошёл неправильным путём, но мне тогда были очень нужны деньги. И я не собирался сразу спать с Кириллом, я пришёл, чтобы попросить его дать мне четыре тысячи взаймы, под расписку! Между нами никогда ничего не было за деньги! Это получилось само собой, уже после того, как мы подружились и стали проводить вместе много времени! А следующий камень бросил Кирилл, когда додумался обвинить меня в измене и краже. Да ещё обозвал простофилей и лжецом! Да, я простоват и необразован, это правда! Но я никогда не был ни изменщиком, ни обманщиком! Затем камни кинули друзья, к которым я пришёл после ссоры с Кириллом. Я столько для них сделал, а они вытолкали меня за дверь! А потом — снова Кирилл, когда женился на Ольге! Этот камень оказался самым большим, угодил мне прямо в грудь! Я до сих пор считаю себя подлецом и разлучником! Хотя в чём я виноват? Ведь когда я появился в жизни Кирилла, я ничего не знал об Ольге! Он так долго и настойчиво втирался ко мне в доверие, а о самом главном умолчал! И так всегда! Я ко всем отношусь с теплотой, никому не делаю плохого! Я всем стараюсь помочь, я даже бездомных животных подкармливаю, а если гуляю в парке и натыкаюсь на мусор, обязательно его убираю! А от меня все отплёвываются и открещиваются, будто я какой-то прокажённый! Обвиняют во всех смертных грехах, оскорбляют! Ты отсаживаешь меня подальше от своих друзей, демонстративно моешь руки после моего рукопожатия. Почему? Разве я настолько безобразен? Разве можно так изводить меня за чувства? Сегодня меня избили… За что? За то, что я поболтал с Валей о книгах? За то, что сказал, что нельзя смешивать вино с водкой? Но ведь можно было просто поговорить со мной, предупредить, а не размахивать кулаками! Я это стерплю, покреплюсь. Ну напились ребята, что с них взять? Наверное, сами не поняли, что сделали. Да и Кирилл не хотел меня обидеть, и тётя… Вот только мне от этого не легче. Характер у меня портится, душа умирает. — Батюшки, — присвистнул Витя, дослушав душещипательный монолог Германа. — Да ты прямо литератор! Вон, какими метафорами и эпитетами сыпешь! Камни в него кидают, душа умирает… Тьфу! Разнюнился, точно кисейная барышня, смотреть противно! Постеснялся бы жаловаться на свою жизнь! На тебя такие деньги и возможности с неба свалились! Кирилл тебя полностью обеспечивает, одевает в самые модные наряды, поселил тебя в роскошной усадьбе, окружил разными благами, а тебе всё равно плохо! Знаешь, сколько людей отдали бы что угодно, чтобы хоть недельку пожить твоей жизнью? Нельзя быть настолько угрюмым и неблагодарным. Нужно ценить то, что имеешь. А то, что Кирилл женился… Неужели ты на полном серьёзе думал, что такой человек будет принадлежать только тебе? Хватит витать в облаках, смотри на вещи реально! Ольга — не единственная женщина в его жизни, ты — не единственный мужчина. Так было и будет всегда. Смирись с этим, не проси у него невозможного! Будешь меньше действовать ему на нервы — будешь получать больше денег. — А вот не хочу я мириться! Если я храню ему верность, то почему не могу просить взамен того же? — Потому что вы на разных уровнях, балбес! Ты — зависимый человек, а Кирилл — нет! Нет, ты, конечно, можешь попытаться найти себе ещё кого-нибудь. Но учти, что когда Кирилл об этом узнает, ты переедешь к тёте или на улицу. — Мне больше никто не нужен! Я всегда считал, что отношения — это про двоих людей! И что в них не должно быть вранья, недосказанностей и грязи! Я не думал, что это так сложно! — Именно поэтому такие люди, как ты, не могут существовать в нынешнем обществе! Не выживают они в этой клоаке. Знаешь, возвращайся в усадьбу, под крыло Кирилла, и сиди там, не высовывайся, пока он тебя терпит. Среди людей тебе делать нечего. Они тебя загрызут. *** В усадьбу Герман вернулся полностью опустошённым, выпотрошенным до основания. — Герман Александрович, — сразу бросилась к нему тётя Глаша. — Наконец-то! Где вы были? Мы все так переживали! Боже, а что у вас с лицом?! Кто посмел вас тронуть?! — Здравствуйте, тётя Глаша. Да ерунда. Так, со знакомыми повздорил. — Кирилл Ювенальевич придёт в ярость, когда это увидит. Как мы вас не уберегли! Я говорила, не нужно было вам убегать из дома! Пошли бы в свою комнату и отсиделись там. Мало ли, чего Ольга Павловна в таком состоянии могла наговорить! Ох, грехи наши тяжкие! Я знала, что эта свадьба добром не кончится! — Надо же, кого я вижу! — вторгся в эмоциональный диалог барского возлюбленного и экономки третий голос с характерными язвительными нотками. — Герман, явился всё-таки! Домашний мальчик оказался не готов к самостоятельной жизни на улице? — Да не трогайте его, Ольга Павловна, — осмелилась попросить Глафира, мельком взглянув на спустившуюся по лестнице «подколодную змею». — Друзей и родственников мужа, какими бы они ни были, нужно принимать и уважать — в этом секрет долгого брака. Да и Герман Александрович — хороший парнишка. Всегда готов прийти на помощь и поделиться тем, что имеет. А что наивный и неаккуратный — тут уж ничего не поделаешь. Кто без недостатков? — А кто тебя так приукрасил? — вдруг вздрогнула Ольга. Слова экономки она, понятное дело, пропустила мимо ушей. — Откуда синяк под глазом? — Новые знакомые, — расплывчато ответил Герман. — Пустяки, скоро заживёт. А как ваше здоровье, Ольга Павловна? Боли в животе прошли? Что доктор сказал? — Моё здоровье в порядке, — фыркнула Ольга. Она совсем не походила на женщину, которая чудом избежала огромной трагедии, — как всегда, была красивой, холёной, с новой причёской, в длинном алом платье, с умелым макияжем на свежем, отдохнувшем лице. Но Герман решил не заострять на этом внимание. Он знал, что каждый по-своему справлялся с нервным напряжением. Возможно, заботы о себе как раз отвлекли Ольгу Павловну от переживаний за сохранность жизни её будущего ребёнка. — Благодаря твоим молитвам, — данную фразу Ольга произнесла с нескрываемым сарказмом; разве что желчь с кончика языка не закапала! — Но я надеюсь, что недавнее происшествие станет для тебя уроком. Не стоит конфликтовать с беременной женщиной, это может обернуться ужасными последствиями. Я понимаю, что я для тебя — как кость в горле. Но я не позволю тебе себя загубить. — «Догадывается она, что ли? — подумал Квятковский. — Откуда такие утверждения?» — но вслух пояснил: — Я никогда не считал вас костью в горле! С чего вы это взяли? Да я за всю свою жизнь и мухи не обидел! Я, наоборот, хочу жить с вами дружно, без ссор и свар! — Дружить со мной необязательно. Мы с тобой не наравне. Знай своё место, Герман. Ты живёшь здесь, пока Кирилл тебе это позволяет. Он устал от общества спесивых аристократов, вот и решил взять под своё крыло обиженного судьбой мальчишку. Но когда ты ему надоешь, ты отправишься отсюда восвояси. А я останусь. Я защищена статусом его официальной супруги и живу на своей территории. Поэтому не смей вступать со мной в перепалки. У тебя нет на это права. Герману было очень обидно слушать эти слова, но он был настолько измотан, что ничего не смог ответить. — Возможно, сейчас ты чувствуешь вседозволенность, потому что видишь, что наши отношения с Кириллом далеки от идеальных, — продолжала напирать Ольга. — Но ведь и это — твоя вина. Если бы ты не забивал моему мужу голову всякой посторонней чепухой, у нас с ним всё было бы иначе. — Я никогда такого не делал! — Я не желаю слушать твои оправдания. Пойдём, я дам тебе пудру, замазать синяк. И не вздумай рассказывать Кириллу о своих похождениях. — Это ещё почему? Меня избили ни за что ни про что! А кроме Кирилла, за меня некому заступиться! — А тебе мало того, что ты и так неоднократно ставил его репутацию на кон? Решил окончательно его опозорить? Чего ты добиваешься, скажи прямо? Чтобы Кирилл лишился всех друзей из высшего света? Чтобы на него каждый прохожий показывал пальцем? Чтобы его отстранили от всех городских дел и мероприятий? Поверь, если он пойдёт выяснять отношения с твоими идиотами, которых ты ещё неизвестно где встретил, всё так и будет! Тут уже испугалась и тётя Глаша. Она всегда вставала на сторону Германа, но не в этот раз. — Герман Александрович, Ольга Павловна права, — сказала экономка. — И дело даже не в репутации. Вы же знаете, как Кирилл Ювенальевич к вам относится. Если он обо всём узнает, он отправит ваших обидчиков на тот свет! А сам сядет в тюрьму! — Прислушайся к Глафире, — зашипела Ольга, впервые увидев в прислужнице свою союзницу. — Не создавай проблем ни нам, ни Кириллу. Скажи, что на дверной косяк в темноте налетел. В конце концов, ты сам виноват. Нужно следить, где и с кем проводишь время! — Хорошо, — слова женщин выжглись в сознании Германа, колючей проволокой вплелись в истерзанное сердце. Но он не решился выразить протест. — Я ничего не скажу. Не желая продолжать эту отвратительную дискуссию, он пошёл к себе. — «Люди часто сами виноваты в своих проблемах, — пронеслось в его голове. — Конечно, я не заслужил побоев. Но передо мной стоял выбор: уходить из дома или не уходить, пить или не пить, общаться с таким окружением или нет. Если бы я туда не пошёл, остался бы целым и невредимым. К тому же, если Кирилл нагрянет к ребятам, те соврут, что я оказывал знаки внимания Вале, а его это разозлит и расстроит. И как я потом докажу, что меня оговорили?» Оказавшись в своей комнате, Герман первым делом заглянул под подушку. К его огромной радости, письмо оказалось на месте. Немного подумав, юноша перепрятал свою главную драгоценность в прикроватную тумбочку и лёг спать. *** Утром, в аккурат когда Герман искал свои штаны в куче чистой одежды на полу; так, что эта самая куча быстро перекочевала из одного угла в другой, на первом этаже раздались разномастные охи-вздохи. Герман ещё не наткнулся на искомые штаны, но ему стало интересно, что так взбудоражило обитателей усадьбы, поэтому он выбежал на лестницу в одном нательном белье, и сразу увидел тётю Глашу, которая держала в руках огромную корзину с белыми и бордовыми розами. Вокруг неё, словно пчёлы около банки с мёдом, кружились остальные прислужницы и прислужники. — Какая красота, — восхищалась кухарка. — А какое благоухание! — И откуда здесь взялось такое великолепие? Да ещё в начале зимы! — недоумевал лакей. — Не трогайте лепестки! — просила тётя Глаша. — Аккуратнее! Что вы как дикие! — Ничего себе, — прошептал Герман. — И вправду красота! Сдохнуть можно! Юноша ничуть не удивился, когда сквозь толпу прорвалась Ольга. Ярко улыбаясь и смеясь, барская супруга приобняла экономку за спину: — Глафира, для кого цветы? Неужели для тебя? — Ну что вы, — отмахнулась Глафира. — Куда мне получать такие подарки! В моём-то звании! — Да, точно. Тогда… Это для меня, да?! А от кого? От Кирилла? Я знала, я верила! От радости Ольга закружилась вокруг собственной оси. Конечно, кому ещё в этом доме могли прислать такой красивый подарок! Только ей — чистокровной дворянке, законной супруге Кирилла Лаврентьева и просто очень красивой молодой женщине. Не зря она распиналась, жарила Кириллу оладьи незадолго до его отъезда. Оценил всё-таки! — Нет, не для вас, — не скрывая своего злоехидства, ответила Глафира, и улыбку с лица Ольги словно ветром сдуло; она поняла, какой дурой выглядела секунду назад. — Для Германа Александровича! Замерший на лестнице Герман поперхнулся воздухом и закашлялся, чем и привлёк к себе внимание всех собравшихся. Сразу несколько пар глаз уставились на него, как на восьмое чудо света. — Для Германа? — переспросила Ольга, не поверив своим ушам. Происходящее было за гранью её понимания, нарушало всё, что возможно. Мало того, что этот блаженный мальчишка носил костюмы за несколько сотен, а то и тысяч имперских рублей, так теперь он ещё получил огромную корзину роз! В начале зимы! — Вот это неожиданность. И от кого? — От тайного отправителя. Герман Александрович, что же вы там стоите? — прикрикнула экономка. — Спуститесь, заберите свой подарок. — Подождите, это какая-то ошибка, — забормотал Герман. — К корзинке прикреплена записка. Прочтите. Квятковский как в полусне спустился по лестнице и принял из рук тёти Глаши свой презент. Конечно, он догадывался… Да что там, он точно знал, кто ради него так раскошелился! Эта корзина была ещё небольшой по сравнению с той, что Кирилл однажды подарил ему на стадии «ухаживаний». Ту корзину вовсе было сложно удерживать в руках, а когда Герман перетаскивал её из одной комнаты в другую, попавшиеся ему на пути прислужницы жаловались, что им «ноги шипами искололо». Но тогда Герман отнёсся к данному жесту с лёгкостью и смехом. Он знал, что Кирилл в тот день перебрал с алкоголем, вот и принял всё это за пьяную дурость. Да и Ольги в усадьбе тогда не было, опасаться было некого. А вот сейчас… Герман занёс корзину в комнату, привалился спиной к двери и неожиданно расплакался. — «Нехорошо всё это, грязно, — запульсировала разрушительная мысль в его висках. — Ольга точно обо всём догадается. Или уже догадалась! Она ведь не дура! Да и с чего Кирилл так расщедрился? Неужели Семёнов был прав? Спит там со всякими, чувствует себя виноватым, вот и пытается хоть как-то искупить грехи». Утерев лицо, Герман принялся за чтение записки. Она гласила: «Милому Герману от тайного отправителя, желающего ему всех земных благ. Надеюсь, мой скромный подарок тебя обрадует. Эти розы красивы, но даже они не могут сравниться с твоим безусловным, абсолютным, дарованным тебе свыше очарованием. Не было дня, чтобы я не любил тебя; не было ночи, чтобы я не думал о тебе. Эту крохотную цедулку я бессчётное количество раз прижал к своей груди, как огромную ценность. Прикоснись к ней и тотчас почувствуешь то, чем переполнена моя душа. Скоро увидимся. Крепко обнимаю и целую». Строки поплыли у Германа перед глазами, он приложил записку к губам, а затем долго не отнимал ладоней от своего пылающего лица. — Он меня любит, — сказал юноша самому себе. — Любит… Кирилл приехал через пару дней. Почти всё это время Герман сидел в своей комнате, аки мышь, выходя оттуда лишь за тем, чтобы помыться и поесть. Но в последнюю ночь ему стало особенно тоскливо — сон никак не шёл, голова болела, воспоминания и мысли душили. Поэтому он решил спуститься в столовую и выпить ромашкового чаю. После первого глотка Квятковский понял, что в его жизни всё было не так уж плохо, до тех пор пока он не хлебнул этого говна, но, по истечению нескольких минут, он распробовал напиток и уже хотел сделать к нему бутербродов с вареньем и изюмом, но голова вдруг стала тяжёлой, а руки-ноги — ватными, и Герман задремал прямо за столом. А проснулся он от звуков знакомых голосов. — Да, всё у нас здесь было тихо и мирно, — тем временем докладывала Ольга Кириллу. — Но твой камердинер снова отличился: в первую же ночь сбежал на пьянку-гулянку, а вернулся с синяком под глазом. Надеюсь, теперь ты убедишься… — В чём? — В том, что ты пригрел на своей груди алкоголика и бездельника. Я предупреждала, что он ещё покажет тебе весёлую жизнь. — Оля, я сейчас не хочу ни скандалов, ни нравоучений. Можно подумать, ты у нас — святая и непьющая. И никогда не уходила из дома к друзьям, если появлялся шанс. — Нет, Кирилл, я не святая. Но я хотя бы всегда была честна с родителями и с собой. И, когда уходила на попойки, прямо говорила: «Иду к друзьям, вот адрес, если не вернусь через три часа, можете начинать волноваться». А твой дружок даже не посчитал нужным предупредить всех нас, где и с кем он будет. А если бы ему там не просто синяк под глазом поставили? Если бы случилось что-нибудь похуже? Ты понимаешь, что все шишки достались бы тебе? Ведь пока он живёт на твоей территории, ты за него ответственен. Кирилл покачал головой и потёр глаза — они устали, хотели длительного отдыха в темноте. Что скрывать, его очень огорчил рассказ Ольги. Значит, пока он работал — между прочим, зарабатывал деньги на подарки для своего супруга, тот развлекался и пьянствовал! А ведь мог бы провести это время с пользой, чему-нибудь научиться. Но нет, выпивка и «друзья» оказались важнее. — «Может, Ольга права? — подумал Лаврентьев. — Может, я вправду ошибся с выбором? — но тут же стряхнул с себя колебания. — Нет, глупости. Я всё сделал правильно. Герман очень хороший. А то, что он сбежал из дома и напился… Наверное, у него были на это причины. Скорее всего, Ольга снова сказала ему что-нибудь обидное. И я ещё разберусь, что именно! Вот он и не выдержал!» — А перед этим он довёл меня до истерики, — продолжила Ольга. — Чудом без выкидыша обошлось! Ко мне даже доктор приезжал! Можешь спросить своих прислужников, они всё подтвердят. Он не успокоится, пока не разрушит твою семью и жизнь! Чёрт знает какой оборванец пришёл в твой дом и постоянно здесь гадит! Ох, Кирилл, — девушка, всхлипнув, упала мужу на грудь. — Беда-то какая! — Оля, тише! Герман может услышать! — Пусть слышит! Я не скрываю своего отношения к нему! Я открыто говорю, что не могу жить под одной крышей с этим невежей, неврастеником, хамом и алкоголиком! Я против его нахождения здесь! Против всей душой и всем сердцем! — Ольга ещё громче зарыдала, отпрянула от мужа и, стуча каблуками, побежала в свою спальню. Через секунду из столовой вышел помятый спросонья Герман. — Кирилл! — выдохнул он, смахнув счастливую слезу со щеки. — Наконец-то! Я так рад тебя видеть! Он хотел обнять своего долгожданного избранника, но тот отстранился. — Ты чего, Кирилл? — опешил юноша. — Ты поверил тому, что обо мне наговорила Ольга? Но это неправда! — Что именно — неправда? — Лаврентьев посмотрел прямо на Германа. И сейчас его глаза были совсем не такими, как обычно. — То, что ты на ночь глядя покинул дом? То, что сбежал на пьянку? Говори, я слушаю. — Я… — Квятковский не знал, что ответить. По сути, Ольга не озвучила ничего, что сильно расходилось бы с действительностью. Но ведь он не хотел плохого! Всё, что произошло с ним, — лишь стечение обстоятельств! — Я не думал, что так будет. — Герман, я в тебе разочаровался. Уже второй раз я оставляю тебя без своего присмотра, и второй раз, вернувшись обратно, узнаю, что ты пьянствовал и занимался всякими глупостями. И как я могу полагаться на тебя в дальнейшем? Как могу быть уверен, что ты снова не устроишь в моём доме притон, или не попадёшь в неприятности? Герман, мне важно видеть рядом с собой надёжного и приличного человека. — Я не занимался никакими глупостями! Я вообще не планировал покидать усадьбу! Просто так получилось, что я повздорил с Ольгой. Она придиралась к тёте Глаше, а я заступился… — Ответь мне на простой вопрос: откуда у тебя синяк под глазом? — Я… — Герман шумно сглотнул. — Я налетел на дверной косяк. — Боюсь представить, сколько нужно выпить, чтобы не заметить дверь! — Кирилл, ты всё неправильно понял! Там просто было темно. А выпил я совсем чуть-чуть! — Чуть-чуть? — с каждой секундой прищурил Кирилла становился всё подозрительнее. — Но ведь ты обещал мне, что совсем не будешь пить. Забыл? — Нет, не забыл. Да я и не собирался! Это всё Витька Семёнов! Он привёл меня к своим друзьям, они все пили, и я испугался, что если откажусь, то стану каким-то не таким. Я устал от того, что меня отовсюду исторгают! Я хотел влиться хоть в какую-то компанию! У тебя, вон, куча друзей, насыщенная жизнь, а я общаюсь только с тобой и тётей Глашей! — Ах, Витька Семёнов? — почему-то на это имя Лаврентьев отреагировал, как бык на красную тряпку. — У вас какие-то странные отношения, не находишь? То ты обзываешь его последними словами, то бежишь к нему, стоит мне только ступить за порог. — Да о чём ты говоришь! Дался он мне! Я приехал к тёте, но её не оказалось дома. А тут вдруг появилась её соседка, мать Витьки, позвала меня на чай… — Всё, я не желаю это слушать! Герман, чем ты думаешь? Ты — мой приближённый, талантливый художник и музыкант и просто порядочный молодой человек. Выпить со мной за компанию бокал вина — это одно, но проводить время с ненормальным Семёновым, который только и делает, что накачивает всех алкоголем и щупает женщин, которым по возрасту годится в сыновья, — просто неприемлемо! Да, у него есть положительные качества. Как, наверное, и у любого живого человека! Он целеустремлённый, весёлый и пронырливый. Но на тебя, замечательного, но ведомого юношу, он оказывает крайне дурное влияние! Теперь я в этом окончательно убедился! Иди в свою комнату! Будешь сидеть там все выходные! Считай, что ты наказан. И больше ни шагу к Семёнову! Или к другим сомнительным парням! Ты вообще больше никуда не пойдёшь без моего разрешения! Герман давно не видел Кирилла в гневе и сильно испугался. Он ничего не ответил на его эмоциональный монолог, убежал в свою комнату и затих там. — Герман Александрович, — уже через пять минут постучала в дверь Глафира. — Пожалуйста, выйдите, поговорите с барином ещё раз. А то он так и останется в отвратительном расположении духа! Не ровен час, начнёт срываться на прислугу. Нам невелика радость жить как на пороховой бочке. Прошу вас! Только вы сможете его успокоить. Но Квятковский накрыл голову подушкой и лишь тоненько поскуливал от чувств обиды и несправедливости. Разговаривать с Кириллом ему хотелось примерно так же, как идти в Собачью пещеру, находящуюся в восточной части Флегрейских полей. Он понимал, что провинился. Но разве это повод на него кричать? Да ещё с порога! И так, что вся усадьба слышала! — А ведь я приготовил для него подарок, — всхлипнул Герман. — Своими руками, между прочим! И не абы что, а кожаный браслет! Весь вчерашний день, как дурак, переплетал полоски и шнурки! Ну и ладно! Прямо сейчас пойду и выкину результат своих трудов в мусорное ведро! Когда Герман вышел из комнаты, он узнал, что в столовой снова собрались гости — это стало понятно по доносящимся оттуда голосам и смеху. Юноша пошёл дальше, прислушался. Один из голосов — красивый, воркующий, маслянистый — был ему особенно хорошо знаком. — Ольга! — прошептал Герман и едва не свалился на пол. — Значит, она — там, а я… Её Кирилл позвал, а меня — нет! Что делается-то! Тяжело дыша, он прижался к двери столовой; а вернее, к замочной скважине, из которой в коридор струился восхитительный аромат жареного мяса. — Замечательную приправу подобрали к этому блюду, — сказала одна из женщин за столом. — Пять дней осталось, — невпопад брякнула сидящая справа от неё девчушка лет шестнадцати. — И я поеду на танцы! Ух, и отдохну! — Вот ещё, — отозвалась женщина. — Если ты поедешь на танцы, я тебе уши оторву! — Ну маменька! — вяло заканючил ребёнок. — Екатерина Алексеевна, а что вы сегодня вырядились, точно девка Паранья из деревни Красное-дышло-куда-вошло-туда-и-вышло? — вдруг вопросил хриплый баритон с характерными пьяненькими нотками. Он принадлежал высокому и худощавому брюнету лет тридцати пяти, что сидел неподалёку от Кирилла в обнимку с бутылкой водки. Герман сразу узнал в этом мужчине актёра местного театра Андрея Евсеева. В редкие часы трезвости оный скакал по сцене, нещадно эксплуатируя образ Франца Моора из пьесы Шиллера «Разбойники» — это был единственный образ, который ему по-настоящему удался, посему всё, что он играл позже, он нарочно или случайно играл так, что это было очень похоже на его дебют. А в часы опьянения — смущал окружающих сумасбродными выходками и однообразными высказываниями вроде: «Эх, и где мои двадцать лет?» — Много ты понимаешь, пентюх! — махнула на него рукой дамочка в чёрном платье с перьями на декольте, что делало её похожим на ворону. — Я в Петербург намедни ездила. Там и платье купила. — Красивый город, да, — пробормотал Андрей и снова, как вампир, присосался к своему стакану. — Да разве ты там бывал, индюк малосольный? — «Это явно не гости Кирилла, — подумал Герман. — Далеко не интеллигенты, манеры им чужды. Наверное, их Ольга пригласила. Кстати, где она сама?» Ольгу он увидел через пару минут — как оказалось, та сидела почти в самом конце стола, подальше от мужа, но поближе к салатам. — Андрей, что в театре на выходных будут давать? — вдруг спросила она. — По морде каждому пришедшему там будут давать! — захохотал актёр. — Да иди ты! Я в тебя сейчас абсентом плесну! Герман потёр затекшую шею. Он не без удивления приметил, что Кирилл — тот самый человек, который обычно был душой любой компании — вёл себя на удивление тихо. Он просто сидел во главе стола и без интереса смотрел в свою полупустую тарелку. — Эх, и где мои двадцать лет? — проскандировал Андрей. — Вот тогда я бы сыграл! Ух, как сыграл бы! — В ящик, — отплюнулась Ольга и наконец-то обратилась к супругу: — Кирилл, а ты чего такой невесёлый? — У меня голова болит, — дал ответ Лаврентьев. — Не обращайте на меня внимания. — Я, бывало, всем давала, сидя на скамеечке… — вдруг запела Екатерина Алексеевна. — Что ты глотку свою распростёрла? — прокаркал Андрей. — Всем давала! А мне так и не дала! — Тебе даже хромая собака не даст! Давайте-ка выпьем! Герман закрыл рот ладонью, чтобы не засмеяться во всю мощь лёгких, и вдруг почувствовал боль в животе. Он не ел с самого утра и неудивительно, что желудок наконец-то выразил протест. А когда Кирилл начал поедать донельзя аппетитный кусок перченого мяса, Герман вовсе проклял всё на свете. — Сам жрёт, а меня держит впроголодь! Я ему это припомню! Андрей тем временем попытался обнять Екатерину за плечи, но та его отпихнула: — Да иди ты, алкоголик! Сейчас, ей-богу, стаканом по затылку получишь! А вы, кстати, знали, что Дарья Бадрунова беременна? Ну, дочь Анны и Сергея Бадруновых? А ей всего семнадцать лет! — Ох, позор-то какой! — с удовольствием подхватила свежую сплетню Ольга. — Бедные родители! Как они это пережили? Хотя сами виноваты: неправильно воспитали, недоглядели. Герман набрался смелости и потянул на себя дверную ручку. Как ни странно, его появление не произвело на гостей почти никакого впечатления — видимо, они привыкли, что в столовую время от времени заходили постоянные обитатели усадьбы. Только Ольга сжала губы в тонкую линию. — Гермуся, — прошептал Кирилл и едва заметно улыбнулся, но потом, видимо, вспомнил, что ему нужно держать лицо. — О, Герман. Проголодался? — Кирилл Юлиа… Ювена… В общем, Кирилл, я хочу с тобой… Ой, с вами поговорить, — скороговоркой протараторил Квятковский. — Либо садись, либо не порти нам аппетит, — вмешалась Ольга. — Другого времени для разговора не нашёл? — Оля, не груби моему другу, — осадил супругу Лаврентьев. — Герман, может, выпьешь чаю? — Чаю? А пирожные есть? — Герман увидел, что Кирилл смягчился, и одарил его улыбкой. Кириллу подумалось, что так улыбаться умел только Квятковский. У всех его друзей и подруг улыбки получались либо наигранными, либо двусмысленными и почти блядскими. А вот у Германа… Господи, пусть он больше никому и никогда так не улыбается! — Нет. Но есть пряники и сушки. — Это те, что в вазочке? Кирилл, они уже неделю там лежат! — Мой юный друг, по-моему, ты избаловался. Один день без пирожных — и всё, с ума сходишь! На кухне ещё есть булочки с корицей. Будешь? — Не хочу. Они не очень сладкие! — Ешь с вареньем, нормально будет. Я раньше, когда хотел сладкого, мазал хлеб маслом и посыпал сахаром. Или натирал морковку и яблоко на тёрке. Это было куда полезнее всяких пирожных и булочек. Гости с удивлением внимали этому интересному диалогу. Мужчины не обсуждали ничего, что могло бы показаться подозрительным, но вот взгляды, которыми они друг с другом обменивались… Герман смутился и уже хотел уйти, как вдруг Кирилл подозвал его поближе: — Подойди, возьми яблоко. Герман подошёл и протянул руку в сторону Лаврентьева. А тот вдруг схватил его ладонь и как-то очень ловко закрутил его, будто в танце; так, что юноша свалился прямо в знакомые жаркие объятия. — Кирилл, ты чего? — засмеялся Герман, посчитав, что в данной ситуации просто необходимо перевести всё в шутку. — Выпил лишнего? Но руки избранника уже мяли его рубашку, скользили по талии, носом Кирилл зарылся в его волосы и жадно вдохнул аромат мыла и парфюма с цветочными нотками. Застигнутый врасплох Герман широко распахнул глаза, шумно задышал и преступно расслабился. Его щёки покраснели, губы пересохли, и весь он покрылся мурашками. Сладко ёжась, вертя головой по сторонам, купаясь в чужом дыхании и в ароматах крепкого табака, кофе и пачули, Герман почти забыл о присутствии в столовой других людей. Гости взирали на открывшуюся им сцену в немом шоке. Не то чтобы происходящее выглядело совсем неприличным и недопустимым, — со стороны это было похоже на обычные объятия заигравшихся нетрезвых друзей. На пьянках-гулянках можно было и не такое увидеть; тем более, среди богемы. Но они не ожидали подобного именно от Кирилла Ювенальевича. Такой степенный мужчина, весь вечер сидел как истукан, словом с гостями не обмолвился, а тут вдруг выкинул номер! Интересно, что было бы, если бы он выпил на пару бокалов больше? Ольга поперхнулась кофе. Для неё модель отношений Германа и Кирилла давно была понятна. Герман — скользкий, хитрый тип, притворяющийся божьим одуванчиком и обладающий большим мастерством влияния на окружающих. Кирилл — уставший, неприкаянный и не совсем здоровый человек, который попал под это влияние. Всё, что он делал рядом с Германом, он делал не здравым умом; а значит, не стоило относиться к этому всерьёз. Да Ольга и сама была не прочь иногда пощупать своих подруг за стратегические места, вызвав одобрительные возгласы у всей богемной компании, но одно дело — дурачиться на глазах у друзей, а другое — на глазах у законной жены! Это просто неуважительно! — Всё, мне больше не наливать, — опомнился Кирилл. — Я и так перебрал. Герман выскользнул из его рук и почувствовал себя больным и грязным. Человек, который был для него всем, облапал его на публике, а потом сделал вид, что ничего не произошло. Почти довёл его до неистовства, распалил и потерял интерес. — Глупая шутка, — Герман сделал над собой усилие и улыбнулся. Но его глаза в этот момент кричали: «Ты думаешь, что со мной так можно?!» — Не зря говорят, не умеешь пить — не берись! Люди могут бог знает что подумать. Я пойду к себе. И он ушёл. Ему вдруг стало очень холодно — словно все вентиляции в усадьбе разом открыли. *** Герман хлопнул дверью так громко, что с потолка что-то посыпалось, и забился в узкий проём между кроватью и тумбочкой. Его руки и шея были влажными, но не от пота, а от воды — он очень небрежно умылся и не удосужился воспользоваться полотенцем. Сердце в его груди колотилось с бешеной скоростью, ноги подкашивались, болезненное возбуждение всё не проходило. Герман злился на самого себя до скрежета зубов. Как он мог стать таким озабоченным? Позволить Кириллу распускать руки в присутствии чужих людей — что это за ужас? Уже ни этики, ни скромности, ни страха перед общественным порицанием не осталось! Одна похоть в голове! Скрип двери подействовал на Германа как ведро холодной воды — он вздрогнул, а в животе всё затянулось узлом. Кто к нему пожаловал? Неужели Ольга, чтобы «поговорить»? Парень нехотя вылез из своего укрытия. Стыд красными пятнами расползся по его прехорошенькому личику. — Гермуся, ты слишком быстро убежал. Вошедший Кирилл закрыл за собой дверь, не сводя взгляда с распалённого, немного разозлённого Германа — человека, без которого уже не представлял своей жизни. — Что ты устроил в столовой? — спросил Квятковский. — Ты видел, как на нас смотрела Ольга? Кирилл, это не шутки! Мы так доиграемся до анафемы! Кирилл подошёл ближе. Он так и не разорвал зрительного контакта со своим возлюбленным, его руки опустились на чужую талию, скользнули вниз по ткани смокинга. И Герман поддался навстречу, выгнулся — он был слишком возбуждён, чтобы продолжать свой нравоучительный спич. Кирилл заставил его запрокинуть голову, начал целовать отрывисто, судорожно, не пропуская ни одного участка любимого лица, собирая губами слёзы с пылающих щёк. — Я видел, как на нас смотрела Ольга, — Лаврентьев с силой оттянул края чужих штанов. — Но мне плевать. Я слишком долго не касался тебя. Руки гуляли сами по себе, но никто не высказывал протеста. В голове у Германа взрывались бомбарды, перед глазами мелькали разноцветные пятна. Он бесстыдно постанывал, кусал губы, чтобы не сорваться в голос, сжимал чужую рубашку, хватался за пуговицы. Кирилл всё понял и сам попытался избавиться от рубашки. Раздался треск разрываемой ткани, пуговицы отлетели в разные стороны, закатились под кровать и тумбочку, но зато Герман, получив доступ к рельефному телу, без которого, как ему казалось, уже не мог существовать, в последний раз подался бедрами вперёд, толкнулся в крепкий кулак и, оставив пару царапин на мощной груди, безвольно упал на загнанно дышащего Кирилла. Тот подхватил его и поцеловал в висок. — Теперь тебе полегче? — Теперь да. Гораздо. — Я не мог сделать это в столовой, хотя очень хотел. Кирилл достал из кармана брюк пачку папирос. — Можно мне тоже? — спросил Герман. — Ладно. Но только сегодня, в виде исключения. Привычно щёлкнула зажигался, в воздух взметнулся горьковатый дым. Герман с удивлением почувствовал отторгающие спазмы в своём горле — надо же, как быстро он отвык от курения! Но всё же сделал ещё одну затяжку и блаженно улыбнулся. — А помнишь, как ты говорил, что тебе не нужны мероприятия и другие города? — поинтересовался парень. — Получается, ты наврал? — Герман, это всё не так просто. Я — публичный человек… Да в чём ты меня обвиняешь?! Ты прекрасно знал, с кем связывал свою судьбу! Видел, какой образ жизни я веду. И при этом я неоднократно говорил, что не против всё бросить и жить с тобой в каком-нибудь маленьком городке или в деревне; без шума, помпезности и посторонних людей. Но ты сам отказался от моего предложения. Заранее прости, если тебя это оскорбит, но мне кажется, что ты немного лицемеришь. Тебе нравится богатая, яркая и весёлая жизнь, ты не хочешь от неё отказываться, и я тебя не осуждаю, это естественно. Но в то же время, ты бунтуешь, когда я начинаю уделять тебе чуть меньше внимания и заниматься своими делами. Герман, милый, я не против быть целиком и полностью твоим, не против хоть всю оставшуюся жизнь сидеть с тобой в спальне и разглядывать твоё прекраснейшее лицо. Но тогда нам придётся всё это оставить, — Кирилл многозначительно обвёл рукой пространство вокруг себя. — Не против быть целиком и полностью моим? Ты женат, Кирюша. — Тебе под силу было отговорить меня от этого брака. Только тебе, никому больше. — Как ловко ты перекладываешь всю вину на меня! Отговорить тебя от брака? Чтобы я потом всю оставшуюся жизнь чувствовал себя уродом, из-за которого ты бросил беременную женщину? Давай не будем сворачивать друг другу кровь. Лучше посмотри, какой у меня для тебя подарок. — Обязательно посмотрю, но только после того, как ты наденешь штаны. — Ох, чёрт, — Герман заливисто расхохотался. Напряжённая обстановка и неловкие первые минуты «после» тотчас сдали свои позиции. — Чего сразу-то не напомнил? Стою тут, смущаю тебя, причиндалами свечу. — Ничего. Передо мной — можно. — Так вот, подарок, — Квятковский быстро достал из кармана штанов тот самый кожаный браслет. — Вот, держи! Весь день его плёл! Кирилл осмотрел презент. Браслет был сделан из лоскутов натуральной кожи и украшен несколькими чёрными бусинами. В некоторых местах изделие выглядело чуть небрежно, были заметны следы клея и царапины от ножа, но тот факт, что Герман сделал этот подарок своими руками, согрел душу Лаврентьева посильнее любого свитера. — Гермуся, — прошептал мужчина и коснулся белой и мягкой, как парное молоко, юношеской щеки. В этот миг ему казалось, что он мог прочувствовать Германа гораздо глубже, чем могли увидеть его уставшие от созерцания картин серых будней глаза. — Если бы ты только знал, как я счастлив оттого, что ты у меня есть. Мне кажется, я до тебя и не жил вовсе. Ты такой милый и желанный. — Никакой я не милый, — вдруг возмутился Герман, по-детски топнув ногой. — Я опасный и шальной! У меня, вон, шрам на правой руке. Я, знаешь, в какой компании вырос? Ух! — и он негодовал чисто, искренне, не осознавая возрастающего очарования своего краснеющего личика. В эту ночь Кирилл остался со своим возлюбленным. Зыбкая луна проливала свой свет на накрахмаленную простыню, жутковатая полутьма разбавлялась жарким шёпотом и томными вздохами, тусклое свечение от керосиновой лампы окутывало сплетённые тела. Теперь даже Герману было плевать, что обо всём этом подумает Ольга, и видела ли она, как Кирилл зашёл в его комнату и после не вышел. Их тайна была шита белыми нитками, её раскрытие — лишь дело времени. И какая разница, когда переживать бурю — сейчас или попозже? — Кирилл, — заговорил Герман. — Ты же не уйдёшь, да? — и смахнул слезу со щеки. Сегодня Кирилл был особенно нежным и аккуратным. Он не вминал его в матрас, он занимался с ним самой настоящей любовью. — Мы давно не засыпали вместе. — Не уйду, — заверил Лаврентьев и укрыл их обоих одеялом. К утру, непонятно отчего проснувшись, Герман ощутил лёгкую боль в животе и решил перекусить. Здесь, в усадьбе, он полюбил две вообще не совмещающиеся вещи — сидр и выпечку. И давненько делал себе «припасы» за шкафчиками и в других местах. В этот раз Герман достал из-под подушки расплющенные, но всё такие же вкусные булочки и принялся осторожно откусывать маленькие кусочки. Лишний шум он маскировал покашливаниями. — Гермуся, ты что там делаешь? — вдруг донеслось от вынырнувшего из непродолжительного сна Кирилла. — Ничего. Просто лежу, — Герман с трудом сдержал смех. — Ну так лежи нормально. Что крутишься как уж на сковородке? Герман снова закашлялся и принялся за поедание уже второй булочки. — Что ты кашляешь, я не пойму, — обеспокоился Кирилл. — Простыл, что ли? Вот говорил я тебе, не гуляй без шарфа и перчаток! Но тут же, заглянув через плечо юноши, зашёлся в смехе: — Вот крысёнок! Иди в столовую, там ешь. — А я не хочу в столовую! Мне и здесь хорошо. — Герман ойкнул, когда его к постели придавило мощное тело. Просто дышать стало нечем! — Кирилл, ты меня раздавишь! — Слушай, раз мы проснулись, давай кое о чём поговорим. Ты бы хотел устроить выставку своих картин? Или, может, сыграть на театральной сцене? На главную роль без образования тебя вряд ли возьмут. Но на второстепенную — почему бы и нет? Я договорюсь, с кем нужно. Я подумал над твоими вчерашними словами о том, что ты не общаешься ни с кем, кроме меня и тёти Глаши, и понял, что ты был прав. Ты — юный, неглупый, творческий парень, тебе нельзя надолго оставаться без дела и в одиночестве. — Сыграть в театре? — переспросил Герман, пока Кирилл жадно разглядывал его тело. — А почему бы не попробовать? Другие играют, значит, и я смогу. Руки-ноги у меня есть, память хорошая, смеяться и плакать по команде я умею, а всему остальному можно научиться. — Значит, ты согласен? Тебе понравилось моё предложение? — внутри у Кирилла всё затрепетало. Сильнее, чем угодить Герману, он желал только самого Германа. — Конечно! Но… А если меня не возьмут даже на второстепенную роль? — Возьмут, куда они денутся! Ты ведь совсем принц — маленький, изящный, светловолосый, голубоглазый, немного капризный. Кого ещё показывать людям, если не тебя? Этого юродивого Евсеева? Гермуся, я провёл с ним полвечера, и это был тихий ужас. Меня не покидало ощущение, что я воспитатель в коррекционном интернате! Человеку идёт четвёртый десяток, а он двух слов связать не в состоянии. Или на Ольгу? Так она недалеко от Евсеева ушла. Вчера надела платье, которое не прикрывало ни одно из стратегических мест, вывалила грудь на стол… — Ой, Ольга, здравствуйте! — воскликнул Герман, посмотрев в сторону двери. Кирилл инстинктивно вздрогнул, но через секунду улыбнулся. — Разыграл меня? Вот чертёнок! Я тебе сейчас устрою! *** После вышеописанного разговора Герман поспал ещё два часа, а когда проснулся, оделся и, окрылённый недавней новостью, выбежал в коридор, то наткнулся на Кирилла, который как раз рассматривал неизвестно откуда взявшуюся тёмно-коричневую шубу — роскошную, солидную, отливающую блеском. Герман прежде видел подобное великолепие только на картинах, поэтому так и застыл с открытым от изумления ртом. — О, бриллиант души моей, уже проснулся? Утреннего света тебе в сердечко, — с прямо-таки со сценической патетикой изрёк Кирилл, повернувшись к своему молодому супругу. — Держи, — и передал ему шубу прямо в руки. — Красивая, правда? — Это мне, что ли? — едва шевеля губами, уточнил Герман. — Нет, это я себе купил. А тебя просто подержать попросил. — Ааа. Поздравляю. Очень красивая шуба. Видно, что качественная. — Ты не обиделся? — Нет, конечно. Ну, я пойду? Мне ещё умыться нужно. — Погоди. Кирилл ушёл на террасу и через минуту вернулся с большой сумкой. — Вот, открывай. Герман открыл сумку и достал оттуда точно такую же шубу, только на несколько размеров меньше. — А вот это — тебе, — сказал Кирилл и потрепал его по волосам. — Ой, мамочка! Ешкин кот! Забодай меня таракан! Но, Кирилл, я не могу принять такой подарок! — Герман, я не приму отказа. Уже настали холода, хватит ходить в пальто. Я не хочу, чтобы ты болел. — А что скажет Ольга, когда увидит на мне шубу? Она ещё после той корзины роз на меня волком глядит! Видимо, догадалась, кто был тайным отправителем! Герман прекрасно понимал чувства жены своего возлюбленного. Ольга ещё хорошо держалась, другая женщина на её месте каждый день бы устраивала концерты. Какой-то бездарь, что совсем недавно жил в подвале котельной и перебивался с хлеба на воду, получал от Кирилла всё самое лучшее и дорогое, а сама Ольга — дай бог, безделушки по особым дням. Герман бы с удовольствием делился с ней всем, что имел, но она от него ничего не принимала. — При чём тут Ольга? Если бы я хотел что-нибудь подарить ей — я бы подарил. Но я не хочу. Если я делаю подарки тебе, значит, считаю, что ты этого заслуживаешь. Это мой выбор и моё право. — Да страшно всё это, Кирюша! Таких, как Ольга, называют тихими сапами. Она терпит, пока терпится. Молчит-молчит, но однажды сыграет по-крупному и опозорит нас на всю Москву, — Герман не хотел с головой погружаться в пучину страха, но в глубине души осознавал, что позор в их случае — это меньшее из зол. Как бы чего посерьёзнее не вышло! — Спасибо, конечно, — пролепетал юноша. Он так и не выпустил из рук свою обновку, но теперь она жгла его кожу посильнее калёного железа. — Я ценю всё, что ты для меня делаешь, правда. Я о таком раньше даже мечтать не мог. Вот только… Слушай, а ты не пошутил насчёт театра? Я вправду буду играть? — Безусловно. Герман улыбнулся от уха до уха и вдруг прыгнул Кириллу на шею. Его глаза заблестели, как драгоценные камни апатиты, свет от многочисленных ламп в коридоре окутал его до неприличия стройное тело, первые солнечные лучи запутались в его светлых волосах. — Кирилл, я обещаю, что ты не пожалеешь о своей идее. Я больше тебя никогда не опозорю и не подведу! И вообще, ты меня скоро не узнаешь! За своим телячьим восторгом Герман не заметил, как в коридор вышла Ольга. Но сегодня даже её появление не могло ничего испортить. — Оленька! — закричал Герман. — Представляете, Кирилл сказал, что я буду играть в театре! Я так счастлив! Я хочу в честь этого испечь огромный торт! — Да что ты говоришь, мой хороший?! — заиграла интонациями Ольга. — Вот так новости! Я-то, дура, четыре года обучалась актёрскому мастерству; недосыпала, недоедала, приезжала на репетиции даже в выходные, кровью и потом завоёвывала признание зрителей и коллег. А ты сцену прежде видел только на картинках, и вдруг, гляньте-ка, подался в актёры! С хорошим спонсором, конечно, можно собрать целый зал оборванцев, заплатив каждому из них по пять рублей. Но, скажи, Герман, неужели тебе после не будет противно от самого себя? Ольга долго держала себя в руках. Даже после вчерашнего неприличного шоу умудрилась ничего не высказать ни Герману, ни Кириллу. Но ЭТО было уже за гранью добра и зла. Привести бессовестного приживальца, который сам по себе — полный ноль, ничего не сделавший и ничем не прославившийся, в театр — это плевок в лицо не только Ольге, но и всем остальным актёрам. — Оля, пойдём, поговорим, — ледяным тоном приказал Лаврентьев. — Никуда я не пойду! Кирилл, клянусь, если ты запихнёшь своего содержанца в наш театр, которому я отдала столько времени и сил, я лично дам вилы в руки каждому из актёров! Всему должен быть предел! Кирилл слушал Ольгу с невозмутимым выражением лица. В его глазах плескались сосредоточенность и умиротворение, но ни обломка, ни отблеска былых чувств к ней, к породистой, красивой, образованной, но лишней супружнице. Он стал чужим — окончательно и бесповоротно. А Герман стоял рядом, прижимал к груди свою новую шубу, и её тёмный мех создавал невообразимый контраст его белоснежной коже и оттенял чистоту голубых глаз. *** — Вот, Герман, это — театр, в котором ты, возможно, будешь играть. Я, конечно, договорюсь с художественным руководителем, но в остальном — всё будет зависеть от тебя. Тебе придётся приложить немало усилий, чтобы понравиться ему и остальным работникам. Будь вежливым, спокойным и, самое главное, трудолюбивым. Герман изо всех сил вцепился в руку Кирилла и зябко поёжился. — Ольга ведь не здесь играет, да? — Я уже отвечал на этот вопрос. Не здесь. — Кирилл, а давай, пока ты будешь разговаривать, я подожду здесь? Ну пожалуйста-пожалуйста! Мне пока страшно туда заходить. — Хорошо. Только никуда не уходи. Кирилл зашёл в театр, а Герман остался на улице. Молодой дворянин сильно нервничал и постоянно теребил воротник шубы. Было видно, что он уже сомневался в своём решении. Может, Ольга была права, и он слишком много на себя взял? У него ведь ни образования, ни связей. Зачем ему актёрство? Конечно, у него есть Кирилл, у которого денег — куры не клюют. А он, Герман, только… Что он делал ртом, уже наверняка понимало всё окружение Лаврентьева. А теперь ещё будет монологи со сцены читать. Нет, настоящие актёры никогда не примут его в свою компанию. Герман достал из кармана пирожок и откусил большой кусок. Как вдруг к нему подошла рыжая дворняга и, виляя хвостом, ткнулась прямо в руку. — Ой, пёсик, — расплылся в улыбке Герман. — Будешь пирожок? «Пёсик» с удовольствием зачавкал предложенным угощением. — Какой красавец. А глаза какие умные! А пойдёшь ко мне жить? — Герман! Пойдём, тебя ждёт художественный руководитель. — Кирюша, смотри, какая собачка, — заканючил Квятковский, обратив умоляющий взор на подошедшего Кирилла. — Давай возьмём её себе? — Мама дорогая, — вздохнул Лаврентьев. — Герман, это уже третий пёс, которого ты хочешь привести к нам домой! И это только за неделю! — Ну посмотри, какой он хороший! Я буду за ним ухаживать, честное слово! — А кролика мы куда денем? А мышку, которую Глафира позавчера обнаружила в кладовке? Эта серенькая зараза погрызла один мешок с гречкой и два — с мукой, но вместо того, чтобы от неё избавиться, мы поселили её в клетку и два раза в день кормим зерновой смесью. Ладно, пойдём. Если за то время, пока мы будем в театре, пёс никуда не убежит, возьмём его с собой, так и быть. От радости Герман запрыгал вокруг своей оси, поскользнулся и упал в сугроб. — Что ты за несносный мальчишка! — возмутился Кирилл. — Как ты в таком виде покажешься художественному руководителю?! Вставай, я тебя отряхну. Руководитель оказался поджарым, низкорослым мужчиной с сединой на висках и с царственной грудной клеткой, которой могла бы позавидовать любая оперная дива. Одет он был по последней моде, но его одутловатое лицо, померкшие глаза и крупный подбородок с трёхдневной щетиной абсолютно не подходили к столь холёной «упаковке». Будто кто-то отловил бездомного алкоголика и шутки ради нарядил его в костюм денди — вот насколько сюрреалистично это выглядело! — Да уж, — цокнул языком мужчина, окинув Германа придирчивым взглядом. — Вы — Герман Александрович? Будем знакомы, я Анатолий Петрович. У вас очень интересный типаж. Идеально подходит для скромных романтических героев. Что ж, покажите, на что вы способны. Прочитайте какое-нибудь стихотворение или монолог из пьесы. Первое, что придёт в голову. Только погромче — покажите свою артикуляцию. Представьте, что вы уже на сцене. — Первое, что придёт в голову? — переспросил Герман. — Да. И не нужно мяться и тереть ладони — вы не на приёме у доктора. Герман красиво подбоченился, откинул правую руку, и «с чувством, с толком, с расстановкой» продекламировал: — Уж утешительных нет слов, чтобы забыть про тех ослов, что силою меня и страхом заставили загнуться раком! В душе теперь слезится рана… — Так, прекратите, — остановил его Анатолий Петрович. — Что это за похабщина? Кирилл Ювенальевич, кого вы мне привели?! Красный от смущения Кирилл многозначительно дёрнул Германа за рукав: — Герман, это очень плохие стихи. Ты знаешь что-нибудь другое? И желательно не из народного фольклора. Что-нибудь, что было написано великими поэтами? Анатолий Петрович, не принимайте близко к сердцу. Юноша просто переволновался. Но обратите внимание, какая у него дикция. И как эмоционально он прочитал эти строки! — Ой, да! Знаю! — всполошился Герман. — Александр Пушкин! «На Давыдову»! Иной имел мою Аглаю за свой мундир и чёрный ус! Другой — за деньги — понимаю, другой — за то, что был француз. Клеон — умом её стращая, Дамис — за то, что нежно пел. Скажи теперь, мой друг Аглая, за что твой муж тебя имел? Художественный руководитель побагровел от злости, чтобы через секунду позеленеть от гадливости, а Кирилл хлопнул себя по ногам и захохотал просто и здорово, точь-в-точь как чернорабочий. В общем и целом, условия последнего были соблюдены — Герман прочёл строки авторства известного поэта. А Анатолий Петрович не мог не отметить, что у юноши впрямь очень хорошая дикция и яркая эмоциональная окраска голоса. Да и в его взгляде присутствовало что-то цепкое, нетипичное. А всё остальное можно было развить и вытянуть. — А ещё я умею петь песни! — окончательно осмелел Квятковский. — Очень громко! Как у тёщи под окошком я играю на гармошке! Ты послушай, тёща-блядь, как наяривает зять! — А вот это было лишним, — пробурчал Кирилл, отсмеявшись. А затем внимательно посмотрел на Анатолия Петровича: — Хорошо, я удвою предложенную сумму. Вечером, сидя у камина и попивая липовый чай, Герман попросил Кирилла: — Пожалуйста, проверь у меня стихотворение Пушкина. На этот раз приличное! Честно! — Этим обязательно перед сном нужно заниматься? — усмехнулся Кирилл. — Почему раньше не попросил? — Ты же знаешь, у меня всегда как срать, так бумажку искать! — Давай, проверю. Главное, читай с выражением. И Герман, сложив руки на груди, начал: — Там, где море вечно плещет на пустынные скалы, где луна теплее блещет в сладкий час вечерней мглы, где, в гаремах наслаждаясь, дни проводит мусульман, там волшебница, ласкаясь, мне вручила талисман…