Тени в общаге

Первый месяц учебы проходит относительно спокойно, хабаровское дуо вливается в учебу и коллектив, а потом еще и в работу. Ванечка переодически приносит забавные истории с работы и, кажется, уже начинает понимать смысл выражения «кто работает с людьми в цирке не смеется». Машнов каждый раз тихо офигевает с людей, радуясь, что ему приходится контактировать только с проводами и кодом. Написание сайта идет медленно, но верно, хотя к подобному он все равно был не готов. Атмосфера в общажной комнате лучше не становится — Мирон и Слава все также норовят укусить друг друга, после этого продолжая перекидываться язвами и неприятными словами вообще все время и при любых обстоятельствах. Отношения Ванечки и Охры тоже холодеют, последнему видимо неприятно резкое отдаление Светло. Хабаровский, правда, воспринимает это хорошо — чем меньше контактов с тезкой, тем лучше. Нет странных ощущений смущения, да и вообще меньше нужно думать. Очередной осенний вечер, Охра трясется в вагоне метро, под громкий успокаивающий звук зеленой ветки. Люди толпятся, потому Евстигнееву приходится слегка расправлять плечи, расталкивая особо наглых и прикрывая фотик. Не хватало только, чтоб его повредили. Наконец-то поезд прибывает на сокол, женщина в громкоговорителе сообщает, что это последняя остановка этого поезда, люди недовольно вздыхая и ворча выплывают на перрон. Ваня, не особо радостный, тоже выходит, проталкиваясь через толпы людей, которые ожидают следующего громыхающего транспорта, чтобы продолжить путь в сторону ховрино. Евстигнеев с трудом доходит до ступенек, после быстро взбегая по ним и оказываясь, наконец, в более свободном помещении. А после и на свежей улице. Сентябрь, на удивление, выдался теплым, не августовские вечера, когда можно гулять в футболке, но кожанки еще вполне хватает. Рядом с выходом из метро светится красивая вывеска кофейни — Евстигнеев понимает, что очень хочет дозы вкусного кофеина. И какое же удивление его берет, когда заходя внутрь, он видит Ванечку, бегающего от кассы к кофемашине и обратно. Вот уж встреча, становится немного неприятно, но не уходить же? Охра встает в очередь, за какой-то женщиной, упорно изучая меню и размышляя, как отреагирует на его появление Светло. Только вот очередь не двигается ни на йоту, а спереди раздаются непонятные, уже, крики. Евстигнеев выглядывает, пытаясь понять, что именно пошло не так. Глазам открывается «прекрасная» картина: скандальный дед пытается выбить с Ванечки извинения за то, что заказал не то кофе. Светло даже не меняет выражения лица и выражений, только повышая тон, отчего его становится хорошо слышно во всем маленьком помещении. — Я приготовил вам то, что вы заказывали. Изучение нашего меню исключительно на вашей ответственности. Если вы хотите поругаться, отойдите, я обслужу всех клиентов, а потом уделю вам пятнадцать минут и мы поругаемся. — Дед багровеет, скрипит зубами так, что Охра даже морщится от стрельнувшего уха. Старик теряет остатки самообладания, которого у него видимо и не было, и начинает замахиваться. Время становится долгим и тягучим, Ваня чувствует как двигается тело, до того как он понимает куда и зачем. Руки сами хватают уже летящий кулак деда, ноги слегка подгибаются, готовясь к следующим действиям, а старик теряется от новой стороны конфликта. Из рта само по себе вылетает: — Успокойся, старый. — И звучит это так жутко и угрожающе, что Охра не сразу верит, что это его голос. С каких пор он занимается благотворительностью и успокоением буянящих клиентов? Лицо мужика вытягивается, на нем отражается еще более злая гримаса и, неожиданно, прилетает уже Евстигнееву. Судя по резкой, вспыхнувшей боли — в нос. Глаза слегка слезятся, а Ваня перестает себя контролировать, заламывая мудака. Ванечка удивленно разглядывает ниоткуда появившегося соседа по общаге, который только что словил в лицо за него. Почему-то щеки начинают нагреваться, Светло списывает это на стыд, а руки слегка подрагивать. Евстигнеев рывком вытаскивает деда на улицу, злобно вываливаясь следом. Ваня натягивает назад дружелюбную улыбку, принося извинения другим посетителям, быстро отдавая им кофе, который они берут и спешат покинуть помещение. Как только последний клиент оказывается на улице, Светло выпрыгивает из-за стойки, выскакивая на улицу, где уже видны ментовские мигалки. Рядом стоит Евстигнеев, с расквашенным носом и весьма побитый дед, причитающий что-то сотрудникам. Ванечка подходит ближе, громко здороваясь и привлекая к себе внимание. — Здрасьте, этот буян у меня в кофейне был. Начал скандалить, попытался ударить, а тут вот, — Светло машет рукой в сторону злого Охры. — помогли. — Здравствуйте-здравствуйте. — Отзываются представители закона, разглядывая пострадавших. То ли Ванечка такой убедительный, то ли менты благосклонны, но они поворачиваются на деда с непроницаемыми выражениями лица. — Варианта два: либо расходимся полюбовно, либо коллективно едем в отдел, смотрим записи с камер и узнаем кто на самои деле виноват в начале потасовки. — Интонация вполне прозрачно намекает, что виноват будет дед. Тот это понимает, потому недовольно соглашается на полюбовный расход. Пара подписанных бумаг, старик, шаркающий куда-то в темноту, и два Ивана неловко переглядывающихся. Светло неожиданно выдыхает, хватая Евстигнеева за предплечье и затаскивая в кофейню, переворачивая надпись на «закрыто». — Куда? — Только и успевает спросить Охра, послушно тащась за тезкой. — Тебе надо к носу льда приложить, да и не только к носу. — Ворчит Ванечка, не понимая, откуда в нем проснулась забота о двухметровом, небритом мужике. — Какой ты заботливый. — Фыркает Евстигнеев, не сопротивляясь. Старшего Ивана усаживают на стул, а хабаровский ныряет под стойку, вылавливая из холодильника лед в какое-то полотенце, после прикладывая это к лицу Вани. Тот кривится, шипит, но не дергается. Светло сосредоточенно смотрит в чужое лицо, изучая его на предмет повреждений. Царапина над губой, небольшая припухлость на щеке и разбухающий нос. Охра нервничает, чувствует внимательный взгляд. — Только не целуй. — Нервно шутит Евстигнеев, перехватывая лед в полотенце и удерживая его сам. — Какие поцелуи? У тебя ебало распухает, горе защитник. — Тут же подбирается Ванечка, убирая руку подальше от тезки, будто обжигаясь. Щеки начинают снова гореть. — И вообще, за такое в Хабаре китайцам на пирожки продают. — Отшучивается в ответ Светло, чувствуя себя последним идиотом. — Так и мы не в Хабаре. — Бархатисто смеется Евстигнеев, почему-то при виде розовых щечек парня напротив, уже не так нервозно. Ванечка закатывает глаза. — А я смотрю, тебе лишь бы с мужиком пососаться. — Тут Ваня вспоминает, что если «защитник» появился так вовремя — он был внутри, а значит хотел кофе. — Дай хоть кофе тебе сделаю, в благодарность. — Предлагает первокурсник. — Давай. — Просто соглашается Евстигнеев, он уже успел забыть, что он там хотел. — Любой, на твой вкус. — Угу. — Ванечка снова ныряет под стойку, перекидывая на стол небольшую аптечку. — Протри царапину, а то хер знает че там у деда у этого. Может тоже бешеным станешь. — Оо, не, сегодня без водобоязни, пожалуйста. — Смеется Охра, распаковывая спиртовые салфетки. Ванечка варит кофе — решает, что раф с соленой карамелью понравится тезке. Ароматный стаканчик приземляется рядом с Евстигнеевым, уже протершим свое лицо. Атмосфера тихих перешучиваний сходит на нет. — Я пойду тогда? — Да, давай. У меня смена еще часа два идти будет. — Пожимает плечами Светло, запаковывая аптечку и упорно собирая выпавший из полотенца лед. Почему-то очень не хочется, чтобы Ваня уходил. И Охра действительно уходит, заверяя, что до общаги дойдет спокойно. Ванечка открывает кофейню, пытается выкинуть мысли за работой, но неизбежно возвращается к мыслям о разбитых, татуированных костяшках. Это чувствуется грязным и неправильным, выгонять все эти переживания из себя становится сложнее, а Светло начинает грешным делом думать, что может это и не плохо вовсе. Может и не странно то, что ему в восемнадцать начали нравится не только красивые девчонки, но и небритые огромные мужики? Смена заканчивается, а Ванечка берется за голову, тихо мыча в руки. Ну как можно спокойно принять шевеления где-то в грудной клетке при виде соседа по общаге? Все это ломает и Светло снова со злым весельем думает о том, что ношение чокеров влияет на психику человека. Пол вымыт, кофемашина тоже, он выключает свет, закрывает дверь и, закуривая, идет в сторону темного переулка — единственного пути к общежитию. Мысли продолжают роиться в голове, а Ванечка старается не обращать внимание на подпитых маргиналов. Заканчивает он поздно, а доходит до общаги вообще ближе к часу ночи. Вот и сейчас, он идет по темному «скверу» скорее уже по привычке, нежели задумываясь о пути. Но тут, на глаза попадается лежащий на асфальте мужичок. Выглядит он не очень — грязный, щуплый, видно что живет на улице. Первой мыслью становится то, что мужик накопил на пузырь и вот результат. Но черт дергает за руку и Ванечка останавливается рядом с телом. В нос проникает запах крови, а глаза только сейчас замечают — у него пробита голова. Все содержимое черепной коробки вытекает на асфальт. Светло тут же тянет блевать, то ли от страха, то ли от непривычки видеть внутренности черепушки. Ванечка тут же тянется за телефоном, в трясучке набирая номер ментуры, стараясь не выплюнуть желудок. На той стороне трубки слышится сонный голос, которому парень тут же диктует адрес и обрисовывает ситуацию. Ему говорят ждать, после скидывая трубку. Улица будто становится холоднее, Светло чувствует испарину появившуюся на лбу. Его всего трясет и тошнит, он слегка облокачивается на забор, тут же начиная нервозно оглядываться — ему кажется, что на него смотрят. И чувство это Ване не просто не нравится, он чувствует животный, блять, ужас. Словно стоит ему наткнуться на хищный взгляд из темноты и он сразу станет следующим. Страшно, жутко, тошнотворно. Но рационализация берет вверх — ну какой маньяк, бомж поссорился со своим другом-алкашом и вот результат. Бытовуха, как бы грубо подобное не звучало в отношении чужой смерти. Ванечка не раз сталкивался с бытовухой, пускай и не настолько близко. Когда-то сверху соседи алкаши устроили поножовщину, а однажды батя словил белочку и пытался зарубить деда. И таких примеров тысячи. Нет никакого хищного взгляда в темноте, нет никакого охотника, просто он себя накручивает. Идет третья сигарета, Ванечка трясет ногой, переодически сплевывая появляющуюся слюну от тошноты. Наконец, спустя минут пятнадцать, становятся видны мигалки полиции. Сразу становится немного легче. Из машины выходят два голубых жандарма, выпытывая из Ивана все подробности, что кажется странным. С каких пор в России-матушке ментура так радостно берется за убийство человека без определенного места жительства? Светло диктует все, что видел, а потом его отпускают. Говорят, мол иди давай, не на что тут смотреть. И, честно говоря, Ванечка только рад. Только идти не получается — ноги плохо гнутся, а стоит отойти от машины с мигалками дальше чем на четыре метра, как тело само срывается на панический бег. Он не в безопасности, вокруг слишком темно, страшно. Так Ванечка бежит до самой общаги, не останавливаясь даже внутри здания. Он не чувствует, как задыхается, не чувствует как горят легкие, пока он взлетает по ступенькам. Остановиться получается только тогда, когда он на лету врезается в Мирона. И, боже, как Ванечка сейчас счастлив его видеть. Еврей правда радости не разделяет — недовольно отлепляет от себя бешеного. Он выглядит хреново, растрепанные волосы, сбитое в хлам дыхание, слюна скапливающаяся в уголках губ и ебанутый взгляд. Видно, как он хочет начать ругаться, но видя состояние соседа, молча берет его за руку уводя в комнату. Там слышатся переругивания Машнова и Охры. — А ты… — Евстигнеев не успевает закончить фразу, потому что Мирон громко прерывает ругань. — Завалитесь. Случилось что-то. — Неопредленно уточняет Федоров. Слава и Охра переводят взгляды на все еще пытающегося дышать Ванечку. Светло, наконец, почуствовавший себя в безопасности, скатывается спиной по стене, берясь за голову. Машнов тут же подскакивает к другу в необычном состоянии, близкому к панической атаке. — Бля, Вань, ты чего? Что случилось? — В голосе сквозит неподдельное переживание, да настолько сильное, что Мирон и Ваня удивленно переглядываются. — Тело. Голова пробита. — Не очень конкретно объясняет Ванечка, маша рукой в направлении переулка. — Что? — Не очень понимает Машнов, аккуратно беря друга за плечи и перетаскивая его с пола на мягкую кровать. — Шел с работы, вижу мужик лежит. Черт меня дернул, остановился, а у него бошка пробита. Качественно так, аж мозги на асфальт с кровью вытекают. — Светло снова начинает мутить, а в комнате повисает тяжелое молчание. — Пиздец какой. Бытовуха точно, не накручивай. — Старается успокоить Машнов друга, зная как он может себя накрутить. — Да. Бытовуха. Наверное. — Ёжится Ванечка, которого продолжает трясти. — Надо выпить. — Неожиданно заявляет Евстигнеев, запуская руку под кровать. На тумбе появляется бутылка водки и две рюмашки. Три рюмки водки спустя Светло уже не трясет, но все еще тошнит. — Менты еще расспрашивать так начали. Ну с каких пор они работают правильно? С каких пор не похуй на подобное? — Выражает свои сомнения Ванечка. — Ну это Москва все-таки. Да точно бытовуха просто. — Уже даже Мирон сбавляет градус нервных предположений Светло, отчего-то нервно косясь то на окно, то на Евстигнеева. Ванечка неопределенно ведет плечом, чувствуя только больше переживаний, из-за поведения еврея. Тяжело вздыхает и опрокидывает еще рюмку. — Оказывается вы все приятные люди. — Заявляет Слава, меняя тему, чтобы отвлечь товарища. Правда эти его старания встречают три пары удивленных глаз. — Да что? С вами выпить вон нормально можно. Так что не серчайте уж. — Фыркает Машнов. — Так и быть, ты тоже не самый плохой человек. — Неожиданно соглашается Мирон, а Слава даже не язвит в ответ. — Да, Ванечка, ну и денек у тебя. — Фыркает Охра, пьяновато улыбаясь, разглядывая неожиданно примирившихся Окси и Гнойного. — Ванечка? — Приподнимает бровь Машнов, расплываясь в дебильной улыбке. Светло болезненно стонет про себя, ну все, теперь это точно станет его прозвищем. — Ванечка, Ванечка. — Соглашается Фёдоров, также по-дурацки улыбаясь. Хабаровский Ваня закатывает глаза, вскидывая фак. — То дед, то труп, то вы. Никакой спокойной жизни. — Отшучивается он. — А че за дед? — Спрашивает Слава, наливая следующие шоты себе и Фёдорову. Евстигнеев глубоко вздыхает и пускается в красочное описание старого мудака и подробностии их драки, Ванечка смеется, добавляет что-то. Становится легче. Атмосфера больше не кажется такой отвратительной, до дружественной, конечно, еще не дотягивает, но уже ведь хорошо! Нос пульсирует, болит. Была драка, теперь лицо горит. В кармане куртки лежит молоток, так удобно ложащийся в руку. А вон там бродяжка. Жалкое подобие человека, пьяный, бомж, мерзкий. Такие и портят общество, таких не должно быть. Вот он тянется руками, просит сигаретку и зажигалку. На лице появляется выученная улыбка, которая никогда не была настоящей. Мерзость отворачивается, гнев захлестывает. Замах, удар. Туда, куда нужно. Прямо в темечко, тело падает. А удары не прекращаются, ненависть плещется, смешивась с отвращением. Кровь, много крови, молоток в крови, мозгах. Все на руках, одежде, асфальте. Теперь становится страшно. Пора скрыться. Он сделал первый шаг. Теперь общество стало лучше.