Не думаю, что я в порядке

Болен, умирает. Такие слова Хонджун получил от доктора. — Слишком много стресса, ваше сердце не справляется. Может, вам осталось три месяца, может, год. Возьмите эти лекарства и идите домой. И теперь он стоит перед входной дверью с сумкой таблеток в руке. Слышит внутри своих. Стаю, его семью, которую они с Сонхва самостоятельно взрастили. А теперь он… теперь он собирается покинуть их раньше, чем планировал. Несколько месяцев назад ему только исполнилось двадцать восемь. Дверь открывается раньше, чем он успевает собраться с мыслями и открыть её сам. — Почему ты всё ещё тут? Мы все ждём, пока ты зайдёшь, ты в курсе? Сонхва уже минут двадцать ждёт, хочет, чтоб ты тёплое успел поесть, — Уён приближается к Хонджуну с заговорщическим видом. — Он сказал, что мы не начнём есть, пока ты не зайдёшь, и чтобы никто не выходил к тебе, но как по мне, это тупо. Поэтому не мог бы ты, ну, поторопиться? — А, ладно, — слова выходят пустыми, но Хонджун не уверен, что видит сейчас что-то. Что-то, кроме дурацких дырок в одежде Уёна. Слезы не идут, но он всё равно отчаянно пытается удержать их. Он полон холодного ужаса, который съедает его изнутри. — Ты в порядке? — растягивает Уён. Снова осматривает Хонджуна. Вперяет взгляд в сумку с таблетками, которую Хонджун принёс из аптеки. — Всё прошло хорошо? Это была просто боль в груди, да? Что-то в этот момент выводит Хонджуна из равновесия. Он надевает улыбку, хватает Уёна за плечи и втаскивает в прихожую, не переставая трепать его по волосам. — Ну конечно, ничего такого. Думаешь, какая-то боль может меня остановить? Уён хнычет, пытаясь высвободиться, но Хонджун знает, что если его отпустить, отстраняться он не станет и начнёт ныть, потому что Хонджун ему не подыграл. Они входят внутрь, оба улыбаются, и Хонджун видит, как на лице Сонхва хмурое выражение сменяется такой же улыбкой, как у него с Уёном. — Я боялся, что ты придёшь с плохими новостями, но ты счастливый, как моллюск. — Да кто вообще так говорит? Счастливый, как моллюск? Как вы измерили степень счастья моллюска? Почему они вдруг считаются самыми счастливыми? — Уён, неважно, — ласково говорит Сан. — Да как это, я- Уён продолжает говорить, но Хонджун его затыкает. Он уже привык к его бредням. Не сейчас. Сглотнув, он переводит взгляд на Сонхва. Рассматривает его чудесные глаза, видит, как морщится нос от улыбки. И чувствует, как сердце пропускает удар. Он… ну… на какое-то мгновение он думает о том, чтобы рассказать Сонхва о том, что чувствует к нему. О том, как эти чувства отличаются от того, что он испытывает к остальным. О том, что миллион звёзд в глазах Сонхва освещают его мир. О том, как всё обрушилось в кабинете врача, куда он упрямо пошёл туда один. Тогда он ещё мог слепо верить в то, что с ним всё в порядке. О том, как за несколько секунд сгорело всё, что у него есть. О том, что назад дороги нет, и ему нужно готовиться к концу. К финишной, которая подошла быстрее, чем он мог подумать. — Ты в порядке? — на плече оказывается рука, и Хонджун чувствует, как по телу проходит дрожь. Он оглядывается по сторонам, быстро нацепляя маску. — Да, просто устал немного, — он пытается улыбнуться, но не может посмотреть Сонхва в глаза. — Голодный? Еда пока не остыла, но если ты устал, я могу отложить тебе на потом, хочешь? — тон Сонхва меняется, и теперь в нём слышно больше заботы, как случается всегда в моменты, когда один из щенков заболевает. Хонджун думает о словах Уёна и наконец переводит взгляд на стол, за которым уже собралась вся стая. Все оказываются вовлечены в дискуссию, которую завёл Уён, и оживлённо разговаривают. Юнхо и Чонхо сидят, скрестив руки на груди, и слушают, встревая только тогда, когда им кажется, что их сторона проигрывает (самые счастливые животные — это, без сомнений, собаки). А Сан, тем временем, глядит на Уёна тем самым влюблённым взглядом, пока тот спорит с пеной у рта (коты счастливее, потому что то, какими они выглядят на крышах под солнцем, уже является причиной). Минги кивает; ему тоже есть что сказать, но он молчит, потому что Юнхо кричит за двоих, а Минги просто слушает, как его партнёр страстно приводит аргументы. Ёсан сидит тихо и в какой-то момент чувствует, что Хонджун и Сонхва наблюдают за ними. Он поворачивается к ним. Рот сворачивается красивыми изгибами, и он говорит, что считает самыми счастливыми ёжиков. И в груди Хонджуна разливается что-то тёплое. Он должен наслаждаться этими минутами, так ведь? Он столько времени потерял зря. Он поворачивает к Сонхва, который тепло улыбается. — Я бы хотел поесть с вами, если вы не против. На лице Сонхва мелькает грусть, но потом он возвращает себе иронию. — Можешь конечно. Вообще-то, спрашивать не обязательно, ты в курсе? Хонджун сглатывает печаль. — Наверное, да. Просто странно себя чувствую. Я так давно с вами всеми не ел. Я всё время… где-то… В студии, посвящает себя искусству. Своей мечте. Чуть ли не каждый день он в тесной коробке вдали от своей стаи. Вдали от тех, кого любит больше всего. Он почти не показывает свою любовь. Он уже добился некоторого успеха, но пока не может назвать себя знаменитостью. — Но сегодня ты здесь. И это главное, так что садись, — успокаивает Сонхва. — Спасибо, альфа, — слова звучат инородно. Он почти никогда не зовёт Сонхва альфой. Но коль скоро в их стае в ближайшее время не станет луны, им придётся привыкать к этому. Сонхва вскидывает брови, поднимая на него взгляд, и чуть краснеет. — Я- Но Хонджун уже садится к Ёсану, который улыбается ему любезно. Хонджун кладёт руку на его бедро. Обычно он не любит прикосновения — но мысль о том, что он так близко к своему концу, немного пугает. Ёсан, судя по всему, не видит в этом ничего такого. Он рад скиншипу. Хонджун слушает маленький спор, а потом смотрит, как все радостно принимаются есть. Продолжая рассуждать о том, какое из животных самое счастливое. После этого все наконец выходят из-за стола и разделяются по группам, чтобы провести время вместе. Хонджун ловит себя на том, что не хочет выходить из-за стола. Сонхва начинает убираться, и Хонджун впервые за долгое время решает ему помочь. Обычно его даже дома не бывало, пока стая ела. Он не похож на обычную луну, чего уж говорить об обычной омеге. Это то, что Хонджуну больше всего нравится в его отношениях с Сонхва — никто из них не старается соответствовать своим ролям, и именно это делает отношения особенными. Именно это делает особенными их самих друг для друга. Сонхва слабо смеётся. — Так странно видеть тебя тут. Обычно ты бы уже сбежал в свою комнату. На лице Хонджуна появляется слабая улыбка. Отчасти из чувства вины, отчасти от того, что это правда. Сонхва знает о нём больше, чем кто-либо другой. — Мне нужно чаще помогать тебе. Ты не должен делать всё это сам. Сонхва приостанавливается, весело глядя на Хонджуна. — Что это с тобой такое? — Да ничего, просто подумал, что это нехорошо как-то, — пожимает плечами Хонджун. — Тебе всегда приходится разбираться с этим всем одному. Это не очень справедливо. Это не твоя работа. — Но мне нравится это делать. Заботиться о вас. Вина всё ещё сжирает Хонджуна изнутри. — Я буду убирать со стола на этой неделе — ты заслужил отдых. Теперь Сонхва действительно удивлён. — Да что с тобой? Серьёзно. — Когда кто-то последний раз заботился о тебе, Сонхва? Ты заслужил отдых, это несправедливо — то, что ты каждый раз должен за нами убирать. — Говоришь так, как будто у вас нет своих обязанностей, — Сонхва подходит к Хонджуну и целует в щёку. Это заставляет его густо покраснеть. — Но от твоего предложения я всё-таки отказываться не буду. Хонджун потирает щёки, пытаясь согнать краску с лица. — Отлично, — бормочет он, смотря Сонхва вслед. ~~~ Несмотря на это, через несколько часов он уже оказывается у ноутбука, пытаясь закончить последнюю песню. Если он разберётся с музыкой, то оставит стае хоть что-то. Гонорар позволит им ненадолго продержаться на плаву. Хонджун собирался немного изменить условия, но, к счастью, законы запрещали помещать под песнями своё имя. «Этим должны заниматься альфы, а не хрупкие омеги», — говорили ему. Сонхва пришлось выносить его, орущего и размахивающего кулаками, из офиса. Но Хонджуну хотя бы не пришлось тащить его на какую-нибудь ужасную встречу, где их обоих унизили бы, потому что Хонджуну пришлось бы отказаться от своего плана, который он так желал воплотить. В очередной вкладке он открыл инструкцию по написанию завещания. Один взгляд на неё заставляет внутренности перекручиваться так, что делается ещё хуже. Но даже если он на неё не смотрит, она остаётся открытой на фоне. Такова реальность, и скоро ему нужно будет её принять. Ёсан наконец выходит из своей комнаты. — Сегодня ты не в студии? — Нет. Захотелось остаться дома после этой записи к врачу. Ёсан подходит ближе к дивану, на котором сидит Хонджун. Но остаётся на месте и продолжает смотреть. — Хочешь присесть? — спрашивает Хонджун спустя некоторое время в тишине. Ёсан садится с ровной спиной. Глядит в яркий экран телевизора. — Ты в порядке? — снова спрашивает Хонджун. — Можно тебя обнять? Хонджун медленно моргает. Ёсан смотрит на него в ответ. — Если… если хочешь. Я тебе не запрещаю. Но Ёсан не двигается, продолжает лишь… глядеть прямо перед собой. — Ёсан, ты…? — Странно когда ты дома, да? — спрашивает он. Хонджун сводит брови вместе. — Странно? — Ну просто… обычно ты по вторникам не бываешь дома. Только по выходным. И то не всегда. А так атмосфера в доме меняется. Хонджун оглядывается вокруг. Неужели то, что он дома, — странно? Ёсан предпочёл бы, чтобы его здесь не было? Ему лучше вернуться в студию? Стая настолько привыкла жить без него, что теперь ему здесь нет места? По крайней мере, тогда они меньше будут скучать по нему, воображая, что он просто снова в студии… Почему-то от этой мысли в груди делается так больно. Сердце пропускает удар, ладони начинают потеть. Комната начинает кружиться… Хонджун собирается их оставить. Своего прелестного Ёсана, своего бесценного Сонхва, свою идеальную… — Мне нравится когда ты дома, — наконец говорит Ёсан. — Необычно, но хорошо. И Хонджун выдыхает. Перестаёт накручивать себя. — Я рад, что ты так думаешь. Ёсан позволяет себе расслабиться, медленно кладя голову на чужое плечо. — Мне нравится, когда луна дома. Появляется ощущение, что всё на своих местах. Как будто в паззл вставили все детали. — Да, щенок, мне тоже. Он позволяет себе расслабиться, прижавшись ко второму омеге. Вдыхая мягкий запах леса и меха, идущий от Ёсана. ~~~ — Нет, никогда. Уён смотрит на него грустными щенячьими глазами. — Пожалуйста? — Да ни за что! Уён фыркает и валится на диван с драматичным видом. — Ты дал Минги с Юнхо денег на новую кровать — я не понимаю, почему тогда нельзя купить в гостиную дом-батут! — Потому что это совершенно разные вещи — а если ты этого не понимаешь, то я ничем не могу помочь, Уён. — Какой же ты скучный! — вопит он. — Что ты вообще делаешь там? — спрашивает он перед тем, как лечь на плечо Хонджуна. Тому приходится быстро закрыть вкладки с ближайшими похоронными бюро и их ценами. — Ничего, — говорит он, закрывая ноутбук. Одна мысль о том, что Уён мог увидеть что было на экране, ввергает его в панику — но хотя бы сейчас всё закрыто. Поэтому Уён как минимум не вчитался, пусть он и продолжает теперь смотреть на него. — И что мне тогда делать? Мы с Санни и Ёсани спали бы на нём. — Батут это не кровать. К тому же, ты бы его, скорее всего, в первый же день бы проткнул и было бы уже не весело. Не стоит того, чтобы выкидывать твои матрасы. Уён выпячивает губу, показывая обиду. — Ты ничего не понимаешь, — мычит он, возвращаясь в комнату. Но он и так знал, что шансы были невелики. Хонджун не отвечает, а открывает вместо этого ноутбук; Уён теперь отвлечён и, скорее всего, пойдёт говорить с кем-нибудь ещё. Но тут Хонджуну в голову приходит другая мысль. Когда он… Место луны нужно будет отдать кому-то. Уёну, Ёсану, другим омегам в стае. Когда Хонджуна не станет, кто-то должен будет взять на себя его роль. Следить за тем, чтобы стая ладила друг с другом. Заботиться о ней. Нельзя сказать, чтобы Хонджун был в этом лучшим, Сонхва справлялся с его ролью лучше, чем он когда-либо делал это сам. Но когда… Хонджуна больше не будет с ними, кто-то должен будет принять его роль хотя бы номинально. А Ёсан хоть и добрый и милый, но в долгосрочной перспективе не очень подходит. А Уён, наоборот, стал бы луной в самом привычном понимании. Он яркий, любит прикосновения, втискивается в любые объятия, куда его пускают, а ещё является идеальным омегой во время течек, потому что подпускает к себе любого члена стаи. А Хонджун, тем временем, всё ещё с трудом позволяет касаться себя кому-то, кроме Сонхва, и даже ему нельзя перебарщивать. Уён будет тем, кто займёт его место после его ухода. — Эй, У. Уён мычит в ответ, не отвлекаясь от телевизора. — Можем немного поговорить о кое-чём важном? Уён считывает напряжение, выключает телевизор и обращает всё своё внимание к Хонджуну. Тот опускает взгляд на чужие колени. Эмоции захлёстывают, и это просто нечестно. — Ты когда-нибудь… Кажется, что слова застревают в горле. — Плавал нагишом? Ага, это весело, попробуй когда-нибудь. Хонджун едва не стонет опять. — Я серьёзно, У. — Прости. — Ты когда-нибудь хотел стать луной? — наконец выдавливает он из себя, но слова выпадают изо рта, словно камни, и он не может после этого смотреть на Уёна. Он сам не знает, как относится к тому, что сказал. После его слов воцаряется долгая пауза. И пока тишина тянется, Хонджун наконец находит в себе силы посмотреть Уёну в лицо. Тот уже не улыбается, вместо улыбки на его лице застыло сосредоточенное выражение. Брови сведены вместе, глаза прищурены и глядят на Хонджуна так, словно тот собирается изрыгнуть огнём или кислотой. — А что? — раздаётся холодный ответ. Хонджун шумно выдыхает. — Уверяю, я не имею в виду ничего плохого, У. Я просто… боюсь за своё здоровье и на секунду подумал о том, что будет со стаей, если… если я на некоторое время вдруг вас покину. Ничего такого, — он врёт, стиснув зубы. — Я просто… Если всё выйдет из-под контроля… Что ты думаешь о… — Ничего я об этом не думаю. Ты нас не покинешь. — Ну а если… Уён поднимается на ноги, в аромате слышится отчаяние. — Нет. Хонджун и не стал бы останавливать его, но он уходит в другую часть комнаты с какой-то печалью. — Уён, — вновь пробует Хонджун. — Не смей больше при мне нести подобную чушь! — говорит Уён, стоя на порог в комнаты стаи. — Ты проживёшь долгую жизнь, Ким Хонджун, можешь даже не думать о том, чтобы бросать нас! Хонджуну остаётся только вздохнуть, глядя на уходящего Уёна. — Но у меня нет выбора. ~~~ — Ты не в студии, — лицо Сонхва ничего не выражает, но голос выдаёт удивление. Хонджун не уверен в том, могут ли так действовать таблетки, или это просто сердце бьётся неравномерно, но мысль о том, чтобы оказаться запертым в коробке вместо того, чтобы быть здесь, делает всё ещё хуже. Засыпать становится легче, а потом он начинает планировать. Он недавно получил все свои документы, чтобы переписать всё на Сонхва. Все счета на его имя, свидетельства о рождении — его самого и щенков. Паспорта, медицинские карточки. Пароли от нетфликса и ютуб аккаунтов. Он уверен в том, что Сонхва всё равно стал бы всё это собирать когда-нибудь, потому что они оба педанты, но его не оставляет мысль о том, что он может помочь. Нужно найти наиболее дешёвый способ избавиться от своего тела. В этом плане он надеется, что его парни просто бросят его в лесу, а не будут возиться со всякими похоронами. — Да, в последнее время не хочу никуда ездить, наверное. Я могу делать всё то же самое дома, по крайней мере, сейчас, — отвечает он, глядя в тусклый монитор. — Ты правда так напугался после врача? На Хонджуна словно опрокидывают ведро ледяной воды — так сильно он пугается. — Да, возможно. Жизнь прекрасна и всё такое. Не знаешь, где лежат документы щенков? Я пытался их поискать на всякий случай. И страховые полисы тоже. И пароли от амазона тоже, наверное, надо поискать. Сонхва смеётся. — Да, обязательно. Я храню все документы в одном месте, и, даю слово, это не как с ящиком для купонов. — Ящиком для купонов? — Ага, помнишь ту серию «Девочек Гилмор»? — Хонджун молча качает головой. — Ну Лорелай и Люк разговаривают, и она говорит ему про свою помолвку с Максом. Люку Макс не нравится, потому что он несколько лет тайно любит Лорелай, но… Ладно, неважно, суть не в этом, — Сонхва прочищает горло прежде, чем продолжить. — Когда умирает мама Люка, его отец понимает, что не знает где все купоны. Лорелай из-за этого злится и просит Макса сказать где их ящик для купонов. Мне, конечно, не нравится Макс как персонаж, но это был важный момент пути Лорелай, потому что у неё серьёзные проблемы с обязательствами. Но вообще, я думаю- — Ты знаешь, где ящик для купонов, Сонхва? — Мм? Ты о чём? — Если я умру, ты будешь в порядке? Сонхва выбирается из вакуума. Воцаряется долгая пауза. — Мне не очень нравится о таком думать, — говорит он. — А если придётся? Я серьёзно. Ты будешь в порядке? Сонхва не решается поднять глаза и делает этим только хуже. Но его запах меняется. Горечь растоптанных цветов и резкий запах роз. Хонджуну становится плохо. Ужасно становится. Но он не может смириться с мыслью о том, что Сонхва будет страдать после его ухода. Пусть даже по-другому никак. — Не думаю, — у него такой грустный голос. Хонджун чувствует покалывания по коже. Он знает, что через несколько секунд Сонхва ударится в слёзы. — Не знаю, смогу ли я вообще оправиться после такого. — Ох… — выдаёт он вместо чего-то более умного. Чего-то ободряющего. Он просто не знает, как их всех приободрить. Как улучшить ситуацию. Он оставит их. У него ещё осталось время, чтобы провести его со стаей. И теперь он пытается сделать так, чтобы его уход принёс всем как можно меньше боли. Он не хочет думать о собственных чувствах. Хочет действовать. Доделывать дела. Упрощать вещи. А эмоции, которые всё это повлечёт… Они не… Сонхва кажется чуть успокоившимся. Он тихо усмехается, а его запах возвращается к ухоженным садам с ветерком и свежей воде, стекающей по прохладным камням. Хонджун почти слышит в этом запахе щебечущих птиц и счастливых лягушек. — Я имею в виду, ты ведь не будешь в порядке после моей смерти, да? — Конечно не буду! — выходит более вымученно, чем должно быть, и Хонджун не уверен почему так. Но одна мысль о том, чтобы провести даже день без Сонхва, похожа на кошмар. В его собственный запах пряного сидра и костра вмешивается пригорелость. — Я… Ты нас не покинешь! Нет! — слова Уёна вылетают из его рта и отражаются эхом в его собственных ушах. И тогда Сонхва улыбается. — Это нелегко, правда? — Когда ты так преподносишь, нет, — он невольно вздрагивает. — Я просто хочу сказать… я подумал, что умру ведь когда-нибудь. И работа в студии сразу стала не настолько важной. Мне захотелось проводить больше времени с вами. Вчера Ёсан пришёл ко мне и сказал, что это странно ощущается, когда я дома, — Хонджун замолкает, потому что он никогда не думал о том, насколько далеко был от своей стаи. От своей семьи. Ещё удивляет то, что всё это время он этого не замечал. — Я уверен, что он не имел в виду ничего такого. Правда. — Нет, нет, я понял. Просто… — Хонджун колеблется. — Я не осознавал, что в последнее время практически не бываю с вами. Мне не нравится… думать о том, что я больше не принадлежу этому месту. — Ким Хонджун! — он вздрагивает от громкого голоса Сонхва. — Это твой дом. Твоя стая. И ты не должен сомневаться в этом ни на секунду! — Я просто хочу сказать… неужели меня так часто не бывает, что быть дома теперь ощущается более странно, чем быть где-то ещё? Я луна. А луна… должен быть здесь для своей стаи. — Ты наш луна. И ты заботишься о нас, Хонджун, — Сонхва бросает свою работу, чтобы сесть с Хонджуном на диване. Он кладёт руку на его поднятое колено. — Мы все ценим то, что ты делаешь для нас. Чтобы держаться на плаву, нужно много денег. И когда тебя нет… и я, и остальные чувствуют немного больше свободы делать то, что им хочется. Поэтому если ты думаешь, что кто-то этого не понимает и не ценит, то ты не прав. У тебя есть работа, и ты сидишь за ней часами. Как ты знаешь, благодаря этому я смог стать альфой-домохозяйкой, как и мечтал. Заботиться о щенках, о тебе, — говорит он, толкая Хонджуна. — Это делает меня счастливым. Наш образ жизни всегда был не совсем традиционным. Но если хочешь его изменить, просто скажи. Мы все обрадуемся, если ты начнёшь проводить больше времени дома, — ты же в курсе, да? — Думаю… Я попытаюсь проводить больше времени дома. Хотя бы немного, — говорит он, подталкивая себя сесть ближе к Сонхва. Он делает то, что делать не привык, — смешивает свой запах с чужим. Он действительно никогда этого не делает, если его не просят. Это нельзя назвать его первым инстинктом. Как бы он последним не был, по правде говоря. В отличие от других омег, Хонджун не так уж связан со своим волком. И он уж точно не в восторге от прикосновений. То, что Сонхва замирает, когда Хонджун потирается щекой о его плечо, только доказывает это. — Ты можешь отодвинуться, знаешь? Я не расстроюсь. Я не раненая птичка или кто-нибудь. — Ты обычно так не делаешь. Я немного в шоке, — говорит Сонхва, и Хонджун чувствует на себе его взгляд, но не обращает внимания. — Если не хочешь, я могу так больше не делать, — дразнит он, зная, что альфа имел в виду другое. Но, к его удивлению, Сонхва перекидывает через него руку, и её вес заставляет Хонджуна чувствовать себя маленьким; запах альфы смешивается с его собственным. — Я рад, что ты захотел проводить больше времени дома, луна. — Я тоже, альфа. Я тоже. ~~~ — Я просто говорю — мне кажется, над гнездом можно было бы поработать. С тех пор, как альфа был там последний раз, в нём пахнет гоном и сексом больше, чем от кого-либо из нас, — ворчит Юнхо, пока Минги кивает на каждое слово. — Вам нужна помощь с гнездом? — спрашивает Хонджун, оглядывая их. — Да, в последнее время с ним всё не очень. Не знаю, в чём дело, но что-то не так. Обычно Хонджун отмахнулся бы — он не спец по гнёздам — и скинул бы всё на младших омег и остальных. Но… если он хочет начать проводить больше времени со стаей, то это хороший шанс. — Я могу попробовать что-нибудь сделать? Если хотите. Юнхо переводит на него удивлённые глаза. — Ты хочешь помочь? Юнхо с Минги смеряют Хонджуна взглядом, который он не может прочитать. Бета и альфа пришли к ним в одно и то же время и умеют общаться без слов. По одному их ещё можно вынести, но вместе они тут же переключаются на другую частоту. — Ну если я собираюсь проводить больше времени дома, тогда мне стоит взять на себя больше обязанностей, не думаете? Эти двое снова переглядываются, и Хонджун пытается держать себя в руках. Да может он построить гнездо! Он в состоянии построить чёртово гнездо, если захочет! — Ты уверен? — А что… это сложно? Хонджун шагает к гнезду, а за его спиной раздаются крики о том, что «не так уж это и сложно!» /// Но вообще-то… это сложновато. Хонджун плох в таких вещах. В комнату наконец заходят Ёсан с Уёном, они несут одеяла и ношеные вещи, а Хонджун даже не подумал об этом… И все глядят на него. Потому что им он сказал тоже. Он в состоянии это сделать, омега он или кто? — Как думаешь, поймёт ли он, что это одеяло Минги и его нельзя класть к окну? — громко шепчет Уён Ёсану. Тот смотрит в ответ умоляюще. Просит не поддевать Хонджуна. Но даже он морщится, когда любимое одеяло Чонхо оказывается под тремя слоями ткани. — Эмм, ты уверен, что нам не стоит помочь, Хонджун? — пробует обратиться Ёсан и вздрагивает, когда Хонджун поворачивается и смотрит на него. — Я справлюсь! — Нет, не справишься, — говорит Уён со вздохом. Он, кажется, успел заскучать, и это заставляет Хонджуна злиться ещё сильнее. — Отвали! — рычит он. — Если не собираешься помогать, то нечего здесь стоять! — Звучит как разрешение. Пошли, Ёсан, пора за работу. Хонджун шумно вздыхает, но не возражает. — Значит так, луна, давай-ка я тебя научу идеальному балансу. Гнездо — это шаткая дженга из одиночества и грусти, и её нужно подравнивать, пока она не станет достаточно ровной и… не знаю, остальные башни будут выглядеть плохо по сравнению с ней. Хонджун наблюдает за тем, как Уён убирает одеяла, пахнущие гоном, из комнаты. Хонджун подумать не мог, что они будут это делать. Разве запах — это не то, что они пытаются сохранить? Он наблюдает за тем, как Уён носится вокруг, сгребая одеяла, которые пахнут спермой и гоном. Хонджун берёт одно из мягких белых одеял, которое пахнет так же, как те, что Уён выкинул, и поднимает, чтобы тоже выбросить из комнаты, но слышит за спиной рычание. Повернувшись, он видит Уёна, который злобно воззрился на него, обнажив клыки. Ёсан подходит и забирает одеяло у Хонджуна, чтобы вернуть на место и успокоить Уёна. — Это его любимое одеяло, оно пахнет Саном. Просто не трогай его. Хонджун ударяет ладонью по лбу, а затем садится обратно со вздохом. — Луна? — Я даже не понимаю, зачем пытаюсь, — обращается он к Ёсану. Уён всё ещё продолжает работать в другой части комнаты. — Это сложно, потому что ты не знаешь что делать. Но если захочешь научиться, мы не против помочь. Хонджун лишь вздыхает, сидя на одной из подушек, на которых настояли Сан и Минги. — Но разве это должно быть сложно для меня? Разве я не омега? Я возглавляю стаю, в конце концов. А с гнездом справиться не могу. Ёсан садится к нему — не касаясь, но достаточно близко, чтобы успокоить. — Всему нужно учиться. Кто-то более хорош в чём-то. Так происходит для того, чтобы мы могли дополнять друг друга. Кто-то, кто хорош во всём, никогда не будет чему-то учиться и показывать себя уязвимым. Тот, кто плох во многом, учится унижаться и просить помощи. А во время учения он может сосредоточиться на том, чтобы строить отношения с окружающими. — Но если ты плох во всём, тебя разве не начинают ненавидеть? — Это уже другой вопрос, — Ёсан улыбается. — В этом случае нужно менять окружение. Токсичные люди всегда будут заставлять тебя думать, что ты недостоин их помощи. А те, кто действительно близок, всегда поймут. Если, конечно, не быть грубым специально. Но те, кто считает, что перегибают палку, обычно делают наоборот. Люди, которые постоянно требуют или просят что-то от других, неизбежно столкнутся с разочарованием, когда им откажут. Нам нужно помнить, с чем бывает трудно нам самим и окружающим. Так жизнь будет потихоньку двигаться к балансу. Хонджун вытягивает руку, чтобы потрепать Ёсана по голове. — Знаешь, ты такой умный. Ёсан не отвечает — лишь подаётся навстречу прикосновениям. — Кто-нибудь из вас собирается поднять свою жопу и помочь мне? — говорит Уён, уперевшись руками в бёдра. Хонджун поднимается с пола и помогает встать Ёсану. — Так точно, луна, — шутит Хонджун. Но вместе с тем… Возможно, в этой шутке есть доля правды. — Ваш луна сейчас приведёт в порядок это гнездо, так что трепещите. Хонджун снова переглядывается с Ёсаном, который радостно улыбается. Хонджун позволяет себе немного сбросить напряжение и чувствует себя немного легче. ~~~ В ту ночь он узнаёт, что такое настоящий труд. У него болит спина и голова (и физически, и от мыслей), он так устал. Поэтому убедившись, что все одеяла, подушки и мебель теперь на своих местах, Хонджун валится на кровать. И храпит до самого утра. ~~~ Но покою быстро приходит конец. Хонджун просыпается, когда кто-то распахивает его дверь. От громкого звука он подпрыгивает всем телом и стягивает маску для сна, чтобы посмотреть в чём дело. Комнату заполняет запах топлёного шоколада и бушующего океана, и это первое, что он чувствует. Хорошо — по крайней мере, это свои. — Уён? — спрашивает он у темноты. — Когда ты собирался нам рассказать? — у него мрачный тон; Хонджун чувствует бегущие по спине мурашки. — О чём ты говоришь… — сонно бормочет он, но Уён прерывает, бросая чем-то в него. Хонджун вздрагивает. Включив свет, он видит бутылочку с выпиской от врача. — Ох. — Так что, когда ты собирался рассказать нам правду? Или ты и дальше продолжил бы просто, блять, делать вид, что всё хорошо, пока твоё тело слабеет? Что с тобой не так, Хонджун?! — Слушай- — Блять, я слушаю, не поверишь! И если я не услышу сейчас что-нибудь вразумительное, то прикончу тебя собственными руками, ублюдок! Хонджун садится на своей маленькой односпальной кровати. Подтягивает ноги к себе и хлопает рядом. Ждёт; видит, как Уён фыркает. Но тот всё-таки садится рядом. — Нет, ближе, — говорит Хонджун, хлопая рядом с собой. Уён пододвигается ближе, хмурясь от того, что его заставляют так далеко ползти. И когда Уён собирается сесть, Хонджун опускает его руками, пока тот не ложится у него на груди. Он пытается подняться, пытается вырваться, но Хонджун прижимает его к себе, пока Уён наконец не успокаивается. — Я собирался рассказать вам в скором времени, — ложь. — Просто… не знаю. Хонджун морщится, когда в бок впиваются пальцы. — Ты не можешь умереть. Они уверены? Реально ничего не сделать? Никаких лекарств? Вообще никак? — Врач сказал, что ничего, — Хонджун приближается к затылку Уёна, вдыхая его запах и позволяя вдохнуть собственный. — Это просто дело времени. Но мне осталось не так много. Сегодня я с вами, а завтра, может, уже и не буду. Хонджун едва не стонет от крепкой хватки Уёна. — Не знаю, что мне делать без тебя. Он целует щенка в макушку. Поглаживает по спине, чувствуя, как чужие слёзы мочат одежду. — Когда ты собираешься сказать остальным? Хонджун замирает. Он не знает, что ответить на это. Уён привстаёт, чтобы посмотреть ему в глаза. — Ты должен им сказать. Хонджун, ты не можешь просто держать их в неведении. Хонджун стонет, опуская голову на подушку. — Я скажу. Наверное. Рука хлопает по груди, и Хонджун подскакивает. — Эй! За что? — Ты должен им сказать! Тебе нужно сказать им, пока они… Он чувствует, как сжимается сердце, потому что глаза Уёна наполняются новыми слезами, и Хонджуну больно, потому что он в них виноват. Он не хотел ранить никого из членов стаи, но всё-таки заставил Уёна плакать. Скоро и все остальные будут рыдать. Из-за него. — …могут попрощаться, — голос Уёна прерывается от всхлипов. Он шмыгает носом, и слёзы продолжают течь по лицу. — Прошу, Уён, дай мне немного времени. Я… хочу им сказать, но… это сложно. Посмотри на это с моей стороны. Я расскажу им обо всём. Мы сейчас так счастливы, но всё разобьётся вдребезги. И не будет как прежде. Мне хочется подольше притворяться, что всё хорошо, — он проводит по волосам Уёна дрожащей рукой. — Пожалуйста, не говори никому. Я сам скажу. — Окей, луна. Окей. Но ты должен будешь сказать! — Я обещаю. — Чем раньше, тем лучше. — Знаю, щенок, знаю. Хонджун молча обнимает Уёна, пока тот плачет, и пытается утихомирить его своим запахом. Проходит некоторое время — Хонджун не знает сколько. Но в конце концов всхлипы затихают. Под ними скапливается кучка использованных салфеток. Тогда Хонджун думает о том, не уснул ли Уён. Выключив свет, он и сам закрывает глаза, вдыхая запах шоколада и морской соли. Тепло какао и свободу волн. Злоба в запахе бушующего океана и горечь — в запахе мускатного ореха — постепенно исчезают. Он уже почти уплывает в сон, как вдруг чувствует чужие губы на своих. Он открывает глаза и видит зависшего над ним Уёна. С его лица ещё не ушли красные пятна, а выражение не полностью освободилось от злобы. Хонджун пользуется моментом, чтобы запечатлеть это лицо в памяти. Ему нравится каждая черта этого омеги. И Хонджун улыбается, глядя на него снизу. На лицо продолжают капать слёзы. Он отвечает на поцелуй Уёна, мягко и нежно. Робко. Он так любит этого омегу, что не может описать словами. Он прижимает к лицу Уёна тёплую ладонь. — Я буду по тебе скучать, — шепчет Уён, и в этот момент плотина, которую Хонджун всё это время пытался держать, прорывается. И лицо Уёна вдруг смазывается. Из-за слёз всё вокруг расплывается, и Хонджун больше не видит его черты. И тогда к нему будто приходит осознание. Что он оставит их, что однажды это всё закончится. Однажды он проснётся в другом месте. И стая найдёт его остывающее тело. Сонхва наверняка придёт его разбудить и не будет догадываться о чём-либо, пока не станет слишком поздно. Они позвонят куда-нибудь, когда вокруг него уже соберётся вся стая. Ему совсем не нравится думать о том, как они поменяются в лице. Будут делаться всё более и более грустными. Его смерть погрузит их в траур. Сонхва наверняка бросит всякую работу и будет проводить время с Уёном и Саном. Минги, наверное, возьмёт перерыв на работе, чтобы оправиться, а потом, может, и не вернётся туда вообще. Юнхо будет в порядке с виду, но внутри его будет разрывать. Ёсан тоже будет выглядеть нормально при всех, но будет выпускать боль наедине с собой, как и Чонхо. Мысли об этом заставляют Хонджуна плакать. Снова и снова. И внезапно уже Уён его успокаивает, устроившись сверху, словно тяжёлое одеяло. — Эй, эй, всё ок, прости, — шепчет он куда-то в шею. Держится за неё крепко, пока Хонджун обнимает его, прижимая к своей груди. Сонхва находит их утром. Всё ещё сцепленных друг с другом. — Уён, тебе пора на работу. Тот в ответ бормочет что-то невнятное. Обвивает Хонджуна, словно тот принадлежит ему. — Вставай и шагай, большой мальчик. Ты должен нарубить бабла. — Не буду я рубить бабло, — мычит Уён, крепче вжимаясь в тело по собой. — Тогда я позвоню твоему сладкому старому боссу и скажу, что ты увольняешься. Весь вес с груди Хонджуна в ту же секунду пропадает. — Я встаю! — Уёну требуется секунда, чтобы сориентироваться. Он смаргивает сон с глаз. Хонджун замечательно приотворяется спящим, надеясь, что Сонхва оставит его и он сможет понежиться ещё несколько часов прежде, чем снова окажется на диване с нотбуком, чтобы искать всякую херню про смерть. Или работать над музыкой — тоже вариант. Прежде, чем Уён встаёт с кровати, Хонджун чувствует поцелуй на своих губах. Тёплая рука в это время остаётся на его груди, помогая Уёну сохранить равновесие. Он поглаживает ткань, а затем отстраняется. — Пожалуйста, подумай о том, что мы обсуждали, ок? Уён испаряется в свою пекарню прежде, чем Хонджун успевает ответить. Он сонно моргает, глядя, как Уён вылетает из комнаты, ударяя дверью о стену. Лучше не выдавать себя… — Вы, кажется, сблизились в последнее время… Только теперь Хонджун поднимает глаза на Сонхва. /// Позднее тем же самым днём Хонджун продолжает череду своих глупых поступков. Он не знает, откуда у него взялось рвение всем помогать. Возможно, это чувство вины — неясно. Но занять руки кажется более хорошим решением, чем сидеть и протирать штаны, поэтому он решает заняться дверным косяком. Он смотрел туториал на ютубе, не может же это оказаться сложным? Он берёт молоток, находит что-то тонкое, чтобы влезло в металлическую петлю, и молотит по ней, пока длинный предмет, похожий на гвоздь, не выпадает. Он берёт его с гордым видом, и в груди разливается тёплое чувство выполненного долга. Он продолжает работу, пока наконец не заканчивает с дверью. Все идёт хорошо, пока дверь не падает, ударяя его по голове. — Ауч! Бля! — шипит он, пытаясь удержать дверь. Но у двери, судя по всему, другие планы — она скользит по плитке вместо того, чтобы стоять на месте. Она оказалась гораздо тяжелее, чем Хонджун думал. От удара по голове начинает тошнить. Тело словно теплеет и вот-вот взорвётся. Он пытается подталкивать дверь, чтобы она встала ровно, и упереть к стене, давая себе возможность передохнуть, но когда он делает шаг назад, она снова падает на него. Это не так просто, как было на видео! — Что ты делаешь? — Пытаюсь починить дверь. Что у тебя с глазами? Юнхо становится позади и, взяв дверь с обеих сторон, убирает её от стены. У него это выходит так просто, что Хонджун приходит в ярость. — Как мы починим её, босс? Хонджун лишь вздыхает и указывает Юнхо туда, куда нужно поставить дверь. Тот снова с лёгкостью ставит её к стене, пока Хонджун пытается снова найти то видео. И ему хочется убиться головой о стену. Не надо было долбить обе петли. Только одну. А теперь Юнхо придётся держать её полностью. Хонджун выдыхает в свои ладони. То ли воет, то ли стонет. В последней секунде видео автор вообще говорит, что лучше всего сначала просто проверить винты. Хонджун поворачивается к петлям и видит, что два винта немного разболтались. Ему не нужно было снимать эту тупую дверь. Нужно было просто досмотреть видео. Нужно было изучить всё это лучше. И не нужно реветь! Почему он ревёт!!! Юнхо ставит дверь к стене. — Что такое, луна? Юнхо наклоняется перед Хонджуном, вытирая его слёзы. — Я такой идиот. Надо было просто досмотреть видео и… — фраза обрывается, когда он снова начинает рыдать. Он даже не знает в чём причина. Он ненавидит плакать. Он не хочет плакать. Но слёзы всё равно катятся. — Всё в порядке, мы всё равно её починим. Просто это займёт немного больше времени, — Хонджун чувствует тёплую улыбку Юнхо, хотя не видит его лицо, прячась. Хонджун отвечает мычанием. — Ну ладно, вставай, вставай. Юнхо быстро помогает ему встать на ноги. И вытирает слёзы и нос Хонджуна краем одежды. Мерзость. Но Юнхо, кажется, не противно. — Прости, что был грубым. Юнхо только улыбается в ответ. — Не нужно извиняться, я знаю, что ты не хотел. — Я не должен был так делать. — Я хорошо знаю тебя, так что не переживал. А теперь разберёмся с этой дверью, давай? Хонджун молча кивает. Пытаясь перестать всхлипывать. Они быстро вешают дверь на место. Очень вовремя, потому что желудок Хонджуна уже чуть не выворачивает. Внутри всё горит так, что он чуть с ног не валится. Когда они справляются со сложной частью (которую почти полностью делал Юнхо), Хонджун постукивает по петлям, регулируя их, под взглядом счастливых глаз своего большого щенка. Он часто хвалит Хонджуна, пока они работали, и заставляет его всё время краснеть. Юнхо приносит прохладной воды, чтобы помочь Хонджуну с внезапным недомоганием, и шарит по шкафам в поисках закусок. Он решительно настроен покормить Хонджуна, потому что тот ещё ничего не ел. Наконец принеся добычу, Юнхо смотрит на него, ожидая похвалы. Хонджун тут же тянется погладить его по голове и говорит, что он хорошо справился, извиняется снова за то, что огрызался. Юнхо радостно принимает поглаживания и едва не мурлычет. Он начинает забирать своё, убедившись, что Хонджун в порядке. Крадёт поцелуй прежде, а затем заявляет, что вообще-то искал его по просьбе Сонхва. А потом, после пятнадцатиминутных поисков Сонхва по всему дому, обнаруживается, что он ушёл в магазин. Когда они ему звонят, Сонхва очень-очень просит отвезти Сана, Минги и Чонхо в батутный парк. — А почему они сами не могут поехать? Сонхва вздыхает. — Потому что они любят к нему готовиться. — Разве это по правилам? Такое ощущение, что нет. — Ты прав, но он всё равно для взрослых, и мне кажется, они там не одни такие. Слушай, я не знаю, я обычно просто завожу их и уезжаю на укладку. — А сколько времени это занимает обычно? — Где-то полтора часа? — Ладно, хорошо, — вздыхает Хонджун. — Как скажешь. — Спасибо, Джуни! — Да-да, поговорим позже. После этого Хонджун идёт искать по дому своих щенков. — Эй, если вы хотите в батутный парк, то у вас есть двадцать минут, а потом мы уходим. Шевелите булками! Через двадцать минут трое парней уже ждут его внизу. Они слегка раскраснелись, а Сан икает. — Вы уверены, что это безопасно? — В худшем случае мы поскользнёмся и переломаем шеи и нас навсегда парализует — или мы умрём. Не так уж плохо, как мне кажется, — отвечает Чонхо. Сан раскрывает глаза, глядя на младшего. — Чего? Минги хлопает его по спине, чуть не отправляя на пол. — Да не помрёшь ты, всё будет нормально. Я уверен, что такого, типа, никогда не случалось, — он смеётся. — На самом деле, на батутах очень часто получают травмы, где-то сто тысяч в год, и это только в Штатах, а каждое двухсотое из них кончается необратимыми неврологическими осложнениями. — ЧЕГО?! — Да он шутит! — говорит Хонджун Сану. И раздражённо шипит на Чонхо, чтобы тот заткнулся. — Я не хочу получить травму! — хнычет Сан. — Ты сказал, что я не получу травму! — его глаза наполняются слезами, и Хонджун видит, что он буквально плавится. Какой умник додумался напоить Сана и наговорить ему грустной херни? — Всё с тобой будет хорошо, Сан, — встревает Хонджун. — А вы садитесь в машину. Хонджун приобнимает шмыгающего носом Сана. — Если я умру, то не помогу Минджэ с его сальто назад. А я обещал. А если я не сдержу обещание, он будет ненавидеть меня вечно! — Хонджун улыбается, слыша имя одного из учеников Сана по тхэквондо. Это его любимчик, крошка ростом с пять яблок. — Что ж, тогда тебе придётся не умирать, да? — Ага, — голос звучит тише из-за рукава, закрывшего рот, которым Сан вытирает слёзы. — Ты большой сильный альфа, ты справишься, так ведь? — Ага, — говорит он и звучит так, будто действительно начинает верить. — Ну хорошо, тогда почему бы тебе сегодня не повеселиться? Я уверен, что Минджэ хочет увидеть твоё сальто назад. — Хочет, — Сан перестаёт всхлипывать. — Ну хорошо. Хочешь поехать с нами? — Ага. — Отлично, тогда почему бы тебе не сесть в машину к остальным? — Сейчас сяду. Хонджун вздыхает, глядя, как Сан мчится прочь. /// — Эй, а чего ты один сидишь? — Да играю просто, — отвечает Уён, поворачиваясь и блокируя экран телефона, чтобы посмотреть на Хонджуна. — Что ты тут делаешь? — Как это что? — хмыкает Хонджун. — Я уже не могу прийти к моему Ённи? — говорит он, садясь на чужую кровать. — Не то чтоб не можешь, просто ты никогда не приходишь, — говорит Уён, выпрямляясь. Хонджун толкает его обратно. — Ты как разговариваешь! Я умираю вообще-то. — А не рановато об этом шутить? — спрашивает Уён, не веря, и приподнимается на локтях. Хонджун пользуется моментом, чтобы подразнить его. Ложится рядом. — Прекрати, я не в настроении. Ты плохо себя ведёшь, — говорит Уён, надувшись, и выпячивает нижнюю губу. — Убери её, пока я не укусил. — Заставь меня, — Уён провоцирует, прикрывая глаза. Хонджун чувствует рычание, растущее в груди. Младший омега испытывает его своими играми, и его кровь кипит, быстро направляясь вниз. — Подумай, щеночек. Уверен, что хочешь дразнить меня сейчас? — Я всегда готов повеселиться, — мурлычет Уён. — К тому же, это ты начал. Не думаю, что нужно винить меня. Хонджун кусает ключицу, не прикрытую воротником свободной и приспущенной рубашки. Уён уже готов. — Ты такой собственник, луна. Пришёл сюда, чтобы перекрыть запахи Сана и Юнхо, да? — Нет конечно, — говорит Хонджун, целуя его шею. — Но не могу сказать, что не хотел бы, чтобы ты вместо них пах мной. Уён громко стонет от очередного укуса, и Хонджун окончательно слетает с катушек. Он скучал по этому. По физической связи со своей стаей. И заставляя Уёна кончать снова и снова, не прикасаясь к себе, пока он не начинает буквально выть от пальцев и языка Хонджуна, сам Хонджун не может перестать думать о том, как сильно будет скучать по этому потом. Когда они заканчивают, Уён спрашивает Хонджуна, доволен ли он, понравилось ли ему. Но для Хонджуна важно было не кончить, а показать свою привязанность, — сейчас он думал не о себе. — Твоего наслаждения мне достаточно. — Хорошо, но только ты не думай, что я собираюсь забыть о твоём обещании рассказать всё стае. Если не расскажешь ты, расскажу я. — Почему ты всё ещё такой болтливый после того, как кончил семь раз? — Дело навыка, — ухмыляется Уён. Хонджун снова целует его; если у него не пропала способность мыслить, тогда стоит вернуться к работе. — Что тебя так разозлило, луна? — Ты себя видел вообще? — Лесть помогает добиться чего угодно. Особенно мне. — Я всё равно так не умею, — бормочет Хонджун, касаясь губами чужой кожи. /// Проходит где-то неделя прежде, чем Уён понимает, что Хонджун не слишком настроен объявлять всем, что с ним что-то не так. И в конце концов Уён выплёскивает свой гнев. Хонджун хотел бы знать, сколько ещё сможет продержаться. — Итак… Кто из вас признается в том, что сломал мой новый тренажёр? — спрашивает Чонхо за обеденным столом. Вдруг возникает ощущение, что это их последний ужин; все начинают переглядываться, ища виноватого. И все видят, как Сан поморщился. Или, по крайней мере, это замечает Хонджун, потому что Сан сам ему плакался об этом на прошлой неделе. Хонджун посоветовал ему сказать Чонхо как можно скорее, потому что секреты в будущем только причинят им боль. Они ведь стая, они — всё, что есть друг у друга, и растущая между ними горечь в конце концов обернётся катастрофой. Уён подслушал их разговор. И не собирался пускать всё на самотёк. — Я не злюсь, я просто хочу знать, кто его сломал. — Блин, мне кажется, если он уже сломан, то мы можем просто поставить новый, так? Не так уж важно, кто его сломал, если мы можем заменить, — предлагает Минги. — Нет. Тот, кто это сделал, должен всё рассказать. Чтобы об этом узнали все, — с горечью произносит Уён, и Хонджун знает, что он говорит совсем не о Сане. — Не надо превращать это в охоту на ведьм, Уён, — Сонхва пытается разрядить обстановку. — Я просто говорю, что… в стае не должно быть секретов, — цедит Уён, поглядывая на Хонджуна. А тот смотрит в тарелку вместо того, чтобы встретиться с прожигающим его взглядом. Сан начинает ёрзать на стуле. — А мне кажется, иногда вещи лучше хранить в секрете, наша стая всё-таки такая большая… — он неловко смеётся, и на бровях выступает пот. И эти слова, к сожалению, заставляют Чонхо посмотреть на Сана. Тот, заметив это, начинает ёрзать сильнее. Уён роняет нож на стол. Все подпрыгивают от резкого звука. — Я думаю, не хранит ли кто-то здесь более важные секреты, которые следует рассказать людям, которых он любит. Прежде, чем станет слишком поздно и никто не будет знать, что делать, — он буквально рычит. Это рычание слышно в каждом слове, пусть Уён и пытается его сдержать. Хонджун чувствует себя таким же виноватым, как и Сан, но он действительно надеется, что сможет выйти сухим из воды. — Я правда виноват, этоясломалтвойтренажёр, Чонхо, прости-прости, прости меня, — признаётся Сан. Его лицо становится красным, как закат, и он выглядит таким виноватым, что вот-вот вызовется спать под дождём, если остальные ему позволят. Хонджун пытается понять, насколько Уён зол, и бросает быстрый взгляд, когда ему кажется, что тот уже перестал на него смотреть. Но Хонджун ошибся. Пламя. Во взгляде Уёна полыхает пламя, которое съедает Хонджуна заживо, облизывая кожу. Этого взгляда достаточно, чтобы заставить его чувствовать ещё большую вину, чем до этого. Но сейчас он должен сказать это вслух. «Простите, я умираю, надеюсь, это не доставит вам неудобств?» «Знаете, я тут узнал, что мне осталось жить не так долго, и месяц скрывал это от вас». «Мне так страшно, я не знаю, что делать, я не смогу умереть, не причинив вам боли, и это съедает меня, просто разрывает на части». «Каждый день я просыпаюсь и представляю, как вы будете плакать на моих похоронах». «Мне так страшно, я не знаю, как мне поступить, всё так изменится. Я думал, что у меня впереди целая жизнь, я каждый день боролся за лучшее будущее для всех нас. Возможно, это всё было зря и я потратил свою короткую жизнь будучи запертым в тесной комнате и даже не набравшись смелости показать плоды моих трудов». Он встаёт из-за стола, прося прощения. Слышит, как Уён фыркает, и вздрагивает. Шепчет себе: «трус». Не подозревая о шуме, начавшемся сзади, он думает только о том, что скоро окажется в гробу и никак не сможет это изменить, оттянуть неизбежное. Руки трясутся, несмотря на все его попытки успокоиться. Он слышит, как ему кричит Сонхва, но не может остановиться. Ему нужно уйти. Ноги приводят его в душ, и он сбрасывает одежду, пока вода нагревается до температуры кипятка. Он встаёт под струи, и кожа тут же краснеет. В голове всё смешивается; страх и тревога пожирают изнутри, и Хонджун сползает на пол, опять начиная плакать. Он ненавидит плакать. Ненавидит то, что это невозможно контролировать. Он не может взять себя в руки, унять головную боль, которая приходит после этого. Вода бьёт по коже и немного отвлекает, но не до конца. Он не прекратит об этом думать. Он чувствует кожей, как тикает время, но не в силах это остановить. Он рад, что его всхлипывания не слышно за шумом воды. Он не замечает открывающуюся дверь, но это неважно, потому что в конце концов он опускается на тело, возникшее рядом. Вокруг возникают руки. И он плачет. Плачет, пока не кончаются силы. Пока в нём не остаются только тихие вздохи. Тогда он открывает припухшие глаза и удивляется, видя Ёсана. С намоченными с одной стороны волосами, в одежде и с покрасневшими от тепла щеками. Хонджун в который раз вытирает глаза и наконец берёт себя в руки. — Прости за то, что ты видел это, — выдыхает он, чувствуя себя ужасно глупо за то, что вообще начал плакать. Ёсан молча кладёт голову ему на плечо, и мокрые волосы падают ему на лоб. — Не знаю, почему ты расстроен, Хонджун. Ты не обязан мне говорить. Но я надеюсь, ты знаешь, что я всегда буду рядом, если понадоблюсь. Хонджун думает над тем, чтобы сказать то, чего он ещё не говорил. Что он умирает. Уён понял это сам. Но Хонджун всё равно пока не может найти в себе смелость. Он благодарен Ёсану за то, что он не задаёт вопросов. Пользуясь моментом, Хонджун кладёт голову ему на плечо. Они остаются под душем, пока не заканчивается горячая вода. Пока Хонджун не начинает чувствовать, как Ёсан дрожит, пусть и не говорит об этом, незаметно пристраиваясь поближе. И они остаются так немного дольше, чем нужно. Пока дыхание Хонджуна не выравнивается. Пока они не начинают дрожать оба. Пока Ёсан не поднимает его на дрожащие ноги, и Хонджун едва не валится обратно на пол. Когда они выходят, Хонджун настолько на взводе, что позволяет себе сделать то, чего обычно бы не сделал. Ёсан помогает ему вытереться полотенцем, и Хонджун, начав его нюхать, замечает запах, который в другое время даже не почувствовал бы. Его рот вдруг начинает жить своей жизнью и оказывается у Ёсана на шее. Зубы пробивают старый шрам, оставшийся после вступления в стаю. И чувствуя, как Ёсан замер, чувствуя метку, Хонджун понимает, что должен был сперва спросить. Но Ёсан начинает мурчать, подрагивая от холода, и тогда раздаётся внезапный звук. — Хонджун, ты- ой! Простите, надо было постучать, — говорит Сонхва, возникший на пороге ванной. Хонджун встречается с ним взглядом. Он знает, что, должно быть, выглядит безумно. Из шеи Ёсана течёт кровь и желтоватая жидкость. Он всё ещё в одежде — а Хонджун голый. Он не говорит ничего, только всасывает связь, стекающую по шее омеги. — С-Сонхва… Альфа, — Хонджун видит, как Ёсан тянется к нему. А Сонхва не отрывает взгляд от Хонджуна, который погружает зубы всё глубже, и ноги подводят его ближе. — Альфа, прошу, укуси меня. Там, где Хонджун удерживает Ёсана за плечи, Сонхва кладёт поверх свои руки. Они такие тёплые, что Хонджун вздрагивает. И он чувствует, как Ёсан расслабляется, подаваясь навстречу Сонхва. Запах железа и собственный аромат Ёсана наполняют комнату. Хонджун почти чувствует их на коже. Ветер в волосах, солнце, росу и свежевыпавший снег, который следует за Ёсаном, куда бы тот не пошёл. Наконец у Хонджуна сводит челюсть; собственнические инстинкты отступают. Он отпускает Ёсана. И это просто благословение — видеть, как закатываются эти очаровательные карие глаза. Как альфа их стаи заботится об омеге. У Хонджуна в груди начинает приятно урчать. К этому звуку никто в ванной не привык. Сонхва с Ёсаном переводят на него полуприкрытые глаза. Ёсан выглядит так жалко, что Хонджуну хочется вынуть ремень — а Сонхва так похож на голодного хищника, что Хонджуну хочется опуститься на четвереньки и отдаться ему. Но он не делает ничего из этого; он достаёт чистое полотенце из шкафа — наверняка это Сонхва их обновил. Обтирает себя, пытаясь согреться; от температуры в ванной немного кружится голова. Жар из душа и холод плитки, адреналин и связь — это уже слишком. Он не понимает, что с ним не так. Его снова начинает кружить, а потом, снова почувствовав пол под ногами, он немного приходит в себя. Немного позднее подступает тошнота — она уже постоянная, то приходит, то исчезает. Но через минуту Хонджун выпрямляется. Вновь ощущает боль в груди. Он надавливает на неё руками, надеясь, что станет лучше и он возьмёт её под контроль. Дышит осторожно. И наконец добравшись до раковины, он замечает, что Сонхва и Ёсан уже отстранились друг от друга и смотрят на него с тревогой. — Всё нормально, просто тошнит немного. — Я думал, тебе выписали лекарства от этого? Хонджун пытается не выдать на лице свою настоящую реакцию на слова Сонхва. Он сейчас не найдёт сил признаться в том, что не пьёт их. Выпил дважды — и после этого его три раза стошнило. После этого решил больше не пить. — Да, но они, видимо, не помогают, — говорит он. Лекарства могли бы помочь ему прожить дольше, но Хонджун не видит смысла в такой жизни, если целыми днями придётся опорожнять желудок. Он и так чувствует себя отвратительно. Сонхва едва заметно морщится. — Мне никогда этот врач не нравился, он, по-моему, вообще тебе никак не помог. Ёсан лишь кивает; Хонджун знает, что он никогда его врача не видел даже, этого типичного придурка-альфу. Но его знает сам Хонджун — и этого, кажется, уже достаточно. Хонджун пожимает плечами. — Если вы закончили свои игры, можешь помочь мне на кухне? Хонджун слегка краснеет от интерпретации того, чем они занимались с Ёсаном — «игры». Смущаться тут нечего, он знает, что Сонхва имеет в виду. Но слона из комнаты никуда не деть. Хонджун кусал всех членов стаи, кроме Сонхва. А ещё Хонджун единственный, у кого нет метки альфы. Они просто… никогда это не обсуждали. И, если уж на то пошло, даже не заикались об этом. О концепции стаи. Но иногда Хонджун об этом думал. Он ревновал, ревновал каждый раз, когда заходил в комнату и видел Сонхва на корчащемся теле Минги. Ревновал, когда видел, что Сонхва лежит на Чонхо во время ночного просмотра фильмов и шепчет о чём-то, смеясь. Сердце загоралось бы, если бы Хонджун себя не сдерживал, когда Сонхва оставался у Сана, ухаживая за ним во время простуды, и поглаживал по лбу. Потому что Хонджун хотел Сонхва только себе, но всё-таки не мог найти смелость и сказать альфе об этом. Он проклинает себя за то, что постеснялся в начале. Он никогда не считал, что только альфы должны делать первый шаг — это всё идиотские стереотипы. Но… мысль о том, чтобы делать первый шаг самому… Как будто бы им и так неплохо. Хонджун не сможет пережить это, если узнает, что Сонхва просто не хочет его метить. Он наверняка уже пометил всех остальных омег в стае, омег в более… традиционном… понимании… не таких, как он. Но всё… в порядке. Всё хорошо. Хонджун тоже хорош — пометил и Сана, и Юнхо, и Чонхо, самых в традиционном понимании альф. И… что ж… Выходит, они оба пометили всю стаю. Левая сторона шеи Хонджуна не помечена укусом. Правая сторона у Сонхва всё ещё без укуса омеги… Их зовут главными. Но Хонджун всегда хотел зайти дальше. Повязать, сделать Сонхва своей парой. Хонджун никогда никого не хотел так же сильно, как Сонхва. Он любит свою стаю, но Сонхва… как бы слащаво не звучало, но он его единственная настоящая любовь, пусть Хонджун и ни за что не признается в этом перед всеми. — Луна! — ахает Ёсан. Он смотрит на него огромными глазами, закрыв рот рукой. — Что? — спрашивает он, а потом чувствует. Что-то течёт из носа. — Джун… — отзывается Сонхва. Он в последний раз сжимает Ёсана в объятиях, а потом выпускает, чтобы успеть к Хонджуну, пока тот не упал. Ёсан кивает и собирается выйти из ванной, но Сонхва останавливает его, помогая снять сырую одежду. Тогда Ёсан наконец выбегает, чтобы, наверное, найти Уёна с Саном или Чонхо и Юнхо. А Сонхва сажает Хонджуна на крышку унитаза. Не позволяя откидывать голову, подносит салфетку к носу, чтобы кровь вытекала. — Ты же сказал, что тебе стало лучше, — в голосе слышны нотки беспокойства, но и строгость вместе с этим. — Мне стало. А это, — он указывает на голову, имея в виду приступы головокружения, кровотечение в случайные моменты и боль в груди, — просто бывает иногда. Врач сказал, что с этим ничего нельзя сделать, — он замолкает на секунду; ощущение тёплой руки на задней стороне шеи и салфетки в носу выбивает из колеи. — Я со всем справлюсь. — Ага, я понял. Хонджун только пожимает плечами. — А за ужином что было? Ты ушёл раньше всех и ничего не сказал, и- — Да всё нормально, я просто устал, — обрывает Хонджун. Он не хочет слышать о том, как ужасно это всё выглядело. Он прижимает полотенце ближе. — Так что, пойдём мыть посуду? Сонхва снова мрачнеет; Хонджун уже устал это видеть, но ему остаётся только забрать салфетку, выбросить её в мусорку и пройти мимо Сонхва в свою комнату. К себе на кровать. На односпальную кровать в комнате, которая принадлежит ему одному. Изолированная. Одинокая. Уже не впервые Хонджун жалеет о том, что никто его не переубедил, когда он настаивал на этой комнате. Тогда он занимался музыкой и всё равно редко спал дома. А теперь он находится дома и слышит, как стая хихикает за стенами. Ему хотелось бы иметь кого-то под боком, кого-то, кто понял бы его боль. Кого-то, с кем он мог бы разделить свою страшную тайну. Кроме Уёна, который теперь злится. Есть за что. Если кто-то из стаи поступил бы так же, Хонджун тоже разозлился бы. Возможно, заставил бы признаться перед всеми. Но в его случае… всё… кажется каким-то другим. Он не хочет перемен. Не хочет, чтобы стая смотрела на него с растущей печалью в глазах. Он хочет притворяться, что всё хорошо. Но Уён прав. Если бы кто-то из стаи оказался болен, Хонджун хотел бы об этом знать. Он вздыхает, надевая другую одежду. Возможно, пришло время переодеться. Возможно, Сонхва — как раз тот человек, к которому можно обратиться за помощью. Хонджун никому в мире больше так не доверяет, как Сонхва. Хонджун не хочет признаваться в том, что соврал ему. И ещё меньше хочет, чтобы Сонхва к нему стучался. Но, похоже… пришло время столкнуться с реальностью. /// Наконец собравшись с силами, чтобы выйти из комнаты, Хонджун находит Сонхва, который молча моет посуду. И, кажется, слышит, как Юнхо с Минги косят газон на улице. Остальные члены стаи наверняка заняты другими делами и разбрелись по дому. Хонджуна не бывало дома шесть дней в неделю, по двенадцать-восемнадцать часов, поэтому у него не было как таковых обязанностей по дому. Он приносил стае большую часть дохода. И это тоже висит камнем у Хонджуна на шее. Слова Сонхва о том, что стать альфой-домохозяином было его мечтой, пробегают в голове снова и снова. Поддерживать стаю — это большая работа. Сложная. Это коммуникация. И помимо этого, на неё нужно много денег. Когда он… Сонхва, наверное, придётся оставить свою мечту. В их стае ещё даже не появилось щенков. И Хонджун, и Уён собирались подождать ещё немного — Хонджун собирался ждать вечно, потому что вообще не видел на себе материнскую роль. Она ему не подходит. Он не станет хорошей матерью, потому что едва ли может позаботиться о себе. Нельзя сказать, что Ёсан избегает этой темы, но секс его в принципе не слишком интересует. Он не часто имеет потребность в физическом удовольствии, в отличии от остальных. Его течки проходят мягко, и обычно ему достаточно совместного просмотра фильмов и отдыха вместо подпитывания внутреннего огня. Такой черте можно позавидовать — и это всем известно. Несмотря на то, что Хонджун не хочет щенков, он думал, что… возможно, он мог бы стать тем, кто родит их Сонхва. Он хотел этого на задворках сознания, куда совсем не хотелось лазать. Пускай его лучше придушат, переубедят. Но он хочет стать тем, кто родит Сонхва щенков. Хочет этого больше всего на свете. Вспоминая о стае, он в первую очередь думает о Сонхва, и одной мысли достаточно, чтобы заставить его рычать. А в конце дня Сонхва оказывается его и только его. Сонхва — альфа их стаи, но он в первую очередь для Хонджуна. Пусть они и не говорят этого вслух. Они пара. Или это только Хонджуну кажется. Они ведь пара, да? Хонджун знает, что раньше у них хотя бы была надежда. А теперь — ничего. Между ними ничего не будет. У них нет будущего. Хонджун не сможет родить Сонхва щенков. Он умрёт очень рано. Но он готов смириться с тем, что Сонхва продолжит жить дальше. И какой-нибудь другой омега родит ему щенков. Уён, может, или Ёсан. Или Сонхва найдёт кого-то другого, кто больше похож на омегу. Кого-то, кто будет поддерживать Сонхва в том, что он любит. Может, ему удастся найти кого-то, кого он наконец пометит. Хонджун вздыхает. Он находит Сонхва на кухне. Тот хмурится, а на губах Хонджун видит кровоточащие трещинки. — Ещё нужна помощь? — спрашивает он, прислоняясь к дверной раме. Сонхва улыбается, и Хонджуну кажется, что освещается вся комната. Флуоресцентная лампа всё ещё мерцает время от времени, а половина вообще погасла. Хонджун давно собирался вызвать кого-нибудь для этого, но всё не мог собраться. Но возможно, им стоит просто подвесить Сонхва к потолку и заставить его улыбаться. Света будет столько же, сколько от новой лампы. Сонхва оглядывает его сверху вниз: поношенная рубашка, которую Хонджун надел, принадлежит ему и на Хонджуне висит, открывая ключицы и мягкую кожу. Под неё он надел широкие шорты, не доходящие до колен. Этот небрежный стиль не слишком подходит омеге, но Хонджуну нравится. Нравится, потому что он любит смотреть, как темнеет взгляд Сонхва, как он оглядывает его с таким видом, словно хочет съесть. Но затем взгляд вновь становится обычным, и Сонхва, опуская голову, продолжает мыть посуду. — Конечно. Ты пообещал помогать мне всю неделю, так ведь? Хонджун обходит его, подходя к месту, где можно будет вытереть посуду. Мыть он не будет — не станет даже притворяться, что знает, как Сонхва её моет. Ему уже давно дали понять, что мыть посуду здесь никому, кроме Сонхва, не стоит; но вытирать Хонджуну можно. — Я рад, что ты стал чаще бывать дома. Мне нравится, когда ты с нами. Похоже на какой-то сон, знаешь. Я всегда старался не отпускать тебя, пока ты не поешь, пока не поспишь, — у Сонхва каким-то образом получается улыбаться ещё ярче, и Хонджун отводит взгляд. — Когда ты дома, это намного проще. — Ах, ну да, только не привыкай к этому, — говорит Хонджун и тут же жалеет об этом, замечая, как Сонхва чуть грустнеет, а к запаху примешивается кислота. Но в следующую секунду всё становится как обычно. — Буду радоваться, пока могу. Мне нравится видеть тебя дома. Ты не был на студии всего несколько дней, но уже хочешь мне помогать. Обычно мне приходится вас всех заставлять. Хонджун протирает тарелки, которые Сонхва протягивает ему, и ставит на полки; вина съедает его заживо. Теперь он понимает… Но если бы не… — Сонхва. Я должен сказать тебе кое-что, — он устраивает руки на кухонной тумбе, словно это поможет ему устоять на ногах. Но на Сонхва он всё равно смотреть не может. Он не хочет видеть, как тот поменяется в лице. Не хочет видеть, как чудесное изящное выражение с него пропадёт. Не хочет видеть, как по лицу расползётся печаль, которую будет никак не убрать потом. Когда он поймёт, что скоро Хонджуна не станет, пути назад уже не будет. Как ему сказать, что он уйдёт от них навсегда? Он не хочет расстраивать Сонхва. Не хочет быть причиной, по которой Сонхва перестанет улыбаться. — Да? — говорит тот, останавливаясь. Хонджун видит, что Сонхва буквально испускает тепло. Спокойный запах тут же достигает носа. Хонджун сильнее сжимает край тумбы. — Ты знаешь, что можешь рассказать мне обо всём- Он обрывает конец фразы. Слова вылетают из него, смазанные добрым настроем Сонхва. Сейчас Хонджун не хочет, чтобы тот был добрым, спокойным, комфортным. Потому что он знает, что скоро запах Сонхва будет раздражать ноздри — он будет пахнуть так, словно Хонджун уничтожил все цветы в саду. Так, словно Хонджун этот сад сжёг. И Хонджун боится, что врата сада могут навсегда закрыться перед ним. Его слова такие: — Я умираю. Они соскакивают с языка, и Хонджун думает о том, не слишком ли остро он на всё реагирует. Может, Сонхва сможет принять это, и всё станет хорошо и спокойно. Может, и остальные в стае не будут так уж сильно переживать по этому поводу. Может, он просто раздувает из мухи слова. Думая об этом, Хонджун наконец набирается смелости, чтобы посмотреть на Сонхва. В одном он оказался прав. Запах Сонхва меняется — цветов больше не слышно. Их нет. — Что? — наконец отзывается Сонхва. Он говорит одно слово так тихо, так мягко. За последнее время Хонджун успел привыкнуть к такому голосу. Уён и Ёсан успокаивают его, разговаривая так же. Но в этот раз Хонджуну не становится лучше; голос Сонхва наводит на него ужас. Он сглатывает. — Моя боль в груди, кровь из носа, странный запах. — Понимаю. Но я думал, всё хорошо. Когда ты вернулся домой от врача, ты сказал, что всё хорошо. Хонджун закусывает щёку, отворачиваясь от Сонхва. — А, ну… — тянет он. Что же сказать? «Прости, что соврал тебе и не сказал сразу, что я умираю?» — А что он сказал? Врач, что он тебе сказал? — Я толком и не помню, — Хонджун качает головой. — Дерьма всякого наговорил, — он фыркает, не в силах поверить, что тот разговор действительно был. Он потирает лицо рукой, словно так сможет всё забыть. Но потом он всё равно продолжит вспоминать, как делает по ночам, пялясь в потолок. — Я как только понял, что умираю… ну. Мозг как будто отключился. Я думал о том, что всё, что я делал, всё, за что я боролся, было зря. Он снова поднимает глаза на Сонхва. Тот молча качает головой. Едва слышно шепчет: «нет», а затем поднимает голову, чтобы посмотреть на Хонджуна с какой-то больной решимостью в глазах. Он ставит посуду на тумбу и приближается к Хонджуну — тому приходится взять себя в руки, чтобы остаться на месте и не отступить. — Нет, это не может быть правдой. Мы… мы потребуем повторного обследования. Мы найдём специалиста, у нас есть деньги, Хонджун, мы можем себе позволить хорошего врача, я не- Он берёт Сонхва за руки и сжимает. Он должен дать понять, что ничего уже не изменить, что они бессильны. Что есть то есть, и им придётся смириться. — Всё будет хорошо, — выдавливает он. Но Сонхва снова качает головой. — Какое хорошо! Ничего не хорошо! Как ты можешь говорить, что всё будет…! Хонджун целует его. Он не знает зачем, и как ему вообще могло прийти в голову что-то настолько тупое, как поцелуй, тем более, в такой момент, — но он целует. Может, потому что больше всего он жалеет именно о том, что никогда не давал Сонхва понять о своих чувствах. Никогда не говорил, что любит его. Что хочет его так, как никого другого. Чужие руки, тянущиеся к нему, вдруг останавливаются и расслабляются. Хонджун выпускает их, ожидая, что Сонхва их опустит, но тот отвечает со всей страстью. Сжимает лицо Хонджуна в ладонях. — Какой же ты… мудак… — говорит между поцелуями. А когда Хонджун пытается отстраниться, Сонхва притягивает его ближе. Но наслаждаясь моментом, Хонджун чувствует и влагу на щеках, и эти слёзы не его. — Сонхва, — начинает он, но тот не останавливается. — Сонхва, подожди. Но Сонхва не хочет, и через несколько секунд Хонджуну приходится его оттолкнуть. Хонджун хочет отругать его, но видит по лицу Сонхва, что его сердце разбито. Из глаз текут слёзы, и теперь, когда они отстранились, он начинает всхлипывать. Хонджуну тут же хочется его успокоить, но он не знает как. — Сонхва, всё будет в порядке, — пробует он, но этого определённо недостаточно. Магии не существует, и слова Хонджуна не станут реальностью, не смогут каким-нибудь неведомым образом исправить ситуацию. — Ничего не в порядке. И не будет. Ты не можешь меня оставить! Ты обещал! Когда мы создавали стаю, ты пообещал! Ты сказал, что мы никогда не расстанемся, что всегда будем вместе! — Я знаю, альфа, я знаю… Я бы хотел всё изменить, правда, — Хонджун вдруг оказывается в объятиях Сонхва, который сжимает его так сильно, что, кажется, позвоночник сейчас сломается пополам. — Ты не уйдёшь от меня! Я тебя не пущу. Ты не оставишь меня одного! Хонджун поднимает руки, чтобы погладить Сонхва по спине, пытаясь успокоить. — Не оставлю, альфа. С тобой будет стая, они о тебе позаботятся. Эти слова заставляют Сонхва рыдать ещё громче. — Ты будешь в порядке. Всё будет в порядке. /// Сонхва успокаивается только через несколько часов. Они садятся на кухонном полу, и Хонджун успокаивает альфу, пока тот желает забраться ему под кожу. Словно близость сможет как-то изменить тот факт, что скоро Хонджуна не станет. — Я не хочу, чтобы ты умирал, — всхлипывает Сонхва. — Я тоже не хочу, — Хонджун обнимает его крепче. — Если тебе легче от этого. Сонхва кладёт голову ему на плечо. — Это несправедливо. — Жизнь несправедлива, детка. — Знаю, — вздыхает Сонхва. — Ненавижу, когда так говорят. Зачем произносить это вслух, даже если это и правда? Только хуже становится. — Ой, да что ты, — говорит Хонджун, и, кажется, его слова разносятся по комнате эхом. /// После произошедшего ситуация немного улучшается. Сонхва следует за Хонджуном хвостом и постоянно задаёт вопросы, на которые тот не может дать ответа. Но Хонджун не сопротивляется. И даже под давлением Сонхва и Уёна он не хочет рассказывать всё остальным в стае. Просит дать ему больше времени. Совсем немного, чтобы он смог взять себя в руки. Хотя он подозревает, что Ёсан начинает догадываться обо всём. Он не выпускает Хонджуна из поля зрения. Всякий раз, когда он оказывается надолго в каком-то месте, Ёсан тут же появляется и молча остаётся рядом, и они оба довольствуются тишиной, потому что слова им не нужны. Это одна из причин, по которой Хонджун выбирается на улицу на жару, где задница обязательно вспотеет. Всё дело в том, что Сонхва никак не может оставить его в покое. — Не слишком ли жарко, чтобы в саду торчать? — стонет Хонджун. Коленки громко хрустят, когда он опускается на свою доску из пенопласта. Сонхва одет по-фермерски, в комбинезон и широкополую шляпу. Иногда Хонджуну кажется, что он любит возиться в саду только потому, что можно переодеваться по случаю. Он выглядит мило с секатором и другими маленькими инструментами, названия которых Хонджун не знает. — За ним нужно следить, пусть и жарко. Хонджун молча наблюдает за тем, как Сонхва обрезает зелень и вырывает сорняки. — Зачем ты собираешь эти помидоры? Разве они выросли? — Это черри, — смеётся Сонхва. — А. … — Тебе нравится это? Тут же… насекомые. И жарко? — Я получаю с этого больше, чем отдаю. Кормить стаю тем, что я вырастил своими руками, делает меня счастливым. К тому же, мне всё равно нечего делать. А так я точно знаю, из чего наша еда. Это меня радует. — Понятно, но там же… такая грязища… — Да, есть немного, но мне нравится мило одеваться, а ещё я узнал много нового. Ты знал, что растения тоже бывают разного пола? — Даже растениям приходится мириться со своим полом? — Но у них больше весёлой движухи, чем у нас, — смеётся Сонхва. — Иногда мне приходится разводить их вместе, чтобы они опылялись. — Серьёзно? — Ага. Смотри, например, на огурчики, — он указывает на жёлтые цветы, распустившиеся на лозе. — Сонхва, не хочу тебя огорчать, но это цветы. Сонхва хохочет. — Из этих цветов потом растут огурцы, детка. — Ну да, давай, шути шутки над умирающим, — Хонджун скрещивает руки на груди, и ему совсем не смешно. — Я тебе не верю, вообще-то, — Сонхва вытирает слёзы, собравшиеся от смеха на ресницах. — Ты как будто в средней школе. Ты знаешь, что шоколадное молоко получают из коричневых коров? — Я знаю, откуда получают молоко! — А почему ты тогда не знаешь, что плоды появляются из цветов? Апельсины — из апельсиновых, яблоки — из яблоневых, цуккини — из цветов цуккини? Много что появляется из цветов. — Откуда я должен был знать об этом? — Ну не знаю, — Сонхва пожимает плечами. — Мне кажется, это странно, что никто из нас не знал, откуда берётся еда, которую мы едим? — Только не начинай, — Хонджун хочет прервать его прежде, чем Сонхва начнёт свою тираду, пресечь на корню, так сказать. Но тот оказывается не в восторге. — Да что? Я просто говорю- — Ты говоришь, что хочешь завести куриц. Я звонил в ассоциацию домовладельцев, они сказали, что мы не можем их заводить в связи с законом о зонировании. И их не переубедят никакие воспитательные тиктоки. — Но соседские дети должны знать, откуда берутся яйца! — У нас не зоопарк и не детский центр. Нет, мы не будем заводить куриц, и нет, альфа, ты не будешь приглашать к нам детей, чтобы они на них смотрели. — Но- — Никаких «но». — Но я хочу, — вздыхает Сонхва. — Я знаю. Может, когда-нибудь у тебя будет участок побольше и больше земли для того, чтобы засадить сад. Может, даже для фруктовых деревьев. Похоронишь меня под ними, — его фраза кончается свистом. Сонхва тут же поднимается и хлопает. — Ну хорошо! Хочешь лимонад? ~~~ Сонхва подаёт свежий лимонад собственного приготовления и внимательно смотрит на Хонджуна, пока тот пробует. Оказывается очень вкусно. — Великолепно, детка. Чудесный вкус, — он говорит это, в первую очередь, для того, чтобы успокоить Сонхва, но в его голосе слышна искренность. — И никакой химии, — добавляет тот для убедительности. Хонджуну плевать на всю эту хрень. Хотя возможно, именно эта хрень и привела его к тому, где он сейчас. — Очень вкусно. Реально круто, Сонхва. Я рад, что ты нашёл то, что тебя действительно увлекает. — Я рад, что тебе понравилось! — Сонхва светится. Они молча пьют холодный лимонад, наслаждаясь ветерком. А потом Сонхва вдруг начинает говорить снова. Задаёт ещё один странный вопрос. — О чём ты жалеешь больше всего? Может, мы сможем исправить это? — его голос звучит так приятно. Он очень старается не портить им обоим настроение. Хонджун молчит некоторое время, раздумывая. Выбирает, сказать правду или соврать. Ни то, ни другое, не кажется хорошим решением. — Так, значит есть что-то, да? — говорит Сонхва, когда Хонджун молчит уже слишком долго, и продолжает улыбаться, заставляя его отвернуться. Он не справляется. Его самое главное сожаление — то, что он не сказал человеку напротив о своих чувствах. — Думаю, да, — говорит Хонджун, делая новый глоток, чтобы замаскировать своё выражение. Сонхва кладёт ему на ногу тёплую ладонь, и Хонджуну хочется сомкнуть на ней зубы. — Я могу помочь с этим? Ты хочешь где-нибудь побывать? Увидеть что-то? Сказать что-то? — Повязать кого-то, — объявляет Хонджун. Возможно, это глупо, но это может оказаться последним шансом на признание в своих чувствах. Может быть, тогда он проведёт последние месяцы своей жизни зная, что сбросил груз с плеч перед тем, как уйти на тот свет. Навсегда. Хонджун чувствует, как рука на его ноге сжимается, но не убирает её. — Оу, — говорит Сонхва. В его голосе слышна грусть. — Наверное, мне стоило догадаться, — он смеётся сам над собой, но этот смех такой горький, что Хонджун вздрагивает. — И кто это? Уён? Ёсан? Я уверен, они будут счастливы стать твоей парой. Хонджун медленно моргает, сбитый с толку. Он оглядывает Сонхва: на его лице застыла печаль, брови сведены вместе и, кажется, складка между ними уже никогда не разгладиться. — Что? — говорит Хонджун, не желая верить в то, что Сонхва может думать о таком. Другие омеги неплохи. Но никто из них не интересует Хонджуна по-настоящему. Ему нужен тупоголовый альфа, который сидит перед ним. — Ну ты просто так много времени проводишь с ними, поэтому мне показалось, что это имеет смысл. Ты ухаживаешь за ними? — Сонхва поворачивает голову, чтобы посмотреть на него. И Хонджун не понимает, что делать с этим взглядом. Он чуть размыт от слёз, но Сонхва всё равно пытается выдавить улыбку. Во взгляде ясно видна боль. — С чего бы мне за ними ухаживать? — спрашивает Хонджун с недоверием в голосе; он немного зол, хотя не должен. Его слова заставляют Сонхва сжаться. Он сглатывает прежде, чем ответить: — Я знаю, что тебе нравятся омеги, поэтому- — Какой же ты придурок, — говорит Хонджун. Сонхва смотрит на него широко раскрытыми глазами. От этого тона ему делается ещё хуже. — Что? — Мне нравишься ты, идиот! Сонхва раскрывает рот, а потом закрывает снова, обрабатывая услышанное. — Ты… что? — Пак Сонхва, я никому в жизни так сильно не доверяю, как тебе. Ты принимаешь меня таким, какой я есть, успокаиваешь меня, и с тобой я чувствую себя безопасно. Какие бы проблемы у меня ни были, я всегда бегу к тебе, потому что знаю, что вместе мы сможем их решить. У меня плохо получается говорить о… чувствах. Но ты хоть понимаешь своими скудными мозгами, что именно поэтому я никаким альфам, кроме тебя, не давал себя трогать? — Я-я думал, тебе просто нужен был кто-то во время течек… Я-я не- — Если бы мне действительно просто нужна была бы помощь с моими течками, разве я не нашёл бы применение твоему члену? Сонхва медленно моргает, уставив глаза в пол. — Я не знаю что и думать. — Можешь начать с того, чтобы поцеловать меня, — Хонджун пытается флиртовать; теперь у него наконец-то появляется возможность. Они всё-таки признались друг другу в своих чувствах. — Я не очень хочу это начинать, — говорит Сонхва, продолжая смотреть в пол. Он не двигается. Не даёт понять, что принимает чувства Хонджуна. И тогда его осеняет. Они просто не взаимны. Может быть, Сонхва просто нужен омега, а Хонджун для него конкурент. Кажется, так и есть. Разбив своё сердце, Хонджун решает уйти куда-нибудь зализывать раны. Останавливать сердечное кровотечение. Латать дыру в груди, которая теперь появилась. По спине будто катятся ледяные капли, и Хонджун чувствует прилив энергии. Он больше не хочет здесь находиться. — О… Ну тогда я… Тогда я должен идти. Прости, Сонхва, — он встаёт, чувствуя, как от этого отказа даже кости ломит. — Хонджун… — Прости, что я никогда тебя не интересовал, Сонхва. Я не должен был говорить об этом. Надо было найти другой способ справляться с течками. Он не смотрит в лицо Сонхва. Вообще на него не смотрит. Он не хочет видеть отвержение, отвращение в его глазах. Как вообще мог такой омега, как он, полюбить такого альфу, как Сонхва. Когда Хонджун двигается, чтобы уйти в дом, его хватает чужая рука, останавливая. — Не уходи, это не то, что я хотел сказать. — А что ты хотел? Как мне это понимать тогда? — кричит Хонджун в ответ. Ему совсем не нравится то, что с его сердцем вот так играют. — А как мне воспринимать то, что ты только что сказал? Я и подумать не мог, что могу тебе нравиться. Ты всегда был слишком… Слишком- — Слишком что, Сонхва? — Слишком другим. Я просто- — Слишком другим с тобой? Слишком другим, чтобы меня любить? Слишком другим, чтобы даже мне самому полюбить кого-то? Притом, что я всю жизнь отдал тебе и нашей стае, которую мы с тобой строили по кирпичику! — Просто… подожди, Хонджун, всё так быстро. Я не могу думать так быстро. — Если у тебя такие проблемы с этим, я удивлён, что ты дожил до своих лет. — Не груби мне, — отрезает Сонхва, бросая гневный взгляд на Хонджуна, но этот гнев обращён не к нему. Хонджун хочет сказать что-то ещё, но прикусывает язык. Он не может уйти, потому что Сонхва держит его за руку; он уже пытался вырваться, и из этого ничего не вышло. Больше пытаться не стоит. Сонхва притягивает его ближе, пока Хонджун не оказывается в его объятиях. — Хонджун. — Что? — рычит тот. — Я никого в этом мире не люблю так же сильно, как тебя. Я бы сорвал для тебя любую звезду во Вселенной, лишь бы ты стал счастливым. Всё, что ты делаешь, подтверждает твою преданность стае. Когда я смотрю на то, как ты идёшь к своей мечте, мне хочется следовать своим стремлениям с такой же решимостью. Я буду ждать тебя каждый день, если понадобится. Я знаю, что не существует того, кто наполняет мою душу так, как это делаешь ты. Каждый день с тобой ощущается по-новому, светлее и светлее. И нет никого, с кем я хотел бы провести остаток жизни, не считая тебя, — Сонхва сжимает его в руках, и Хонджун чувствует, как его глаза наполняются слезами. — Но почему ты никогда не говорил этого раньше? — хнычет он, ударяя Сонхва в грудь. — Гад. — Потому что я никогда не думал, что ты можешь иметь чувства ко мне. Мы… Мы ведь никогда не обсуждали это, — Сонхва тихо смеётся, но ему уже не грустно, и он вдыхает запах с волос Хонджуна. Тот подаётся навстречу прикосновениям, всё ещё хмурясь, и начинает улыбаться. — Теперь мы можем поцеловаться? — О да. Непременно! /// Они целуются долго. В какой-то момент Сонхва подхватывает Хонджуна на руки, и медленные поцелуи становятся более небрежными. Сонхва ведёт их в свою комнату. Она больше, чем у Хонджуна, и кровать там больше — для более удобных обнимашек, которые альфа очень любит. Простыни замечательно хрустят и пахнут стиральным порошком. Хонджун подпрыгивает на матрасе, оказавшись на кровати, и хочет, чтобы губы Сонхва поскорее вернулись к нему. Он тянет Сонхва на себя. Но тот продолжает стоять и смотреть. Хонджун хнычет высоко и жалобно, хотя если б его таким кто-нибудь увидел, он непременно смутился бы, — но Сонхва может видеть эту его сторону. Только он. — Я знаю, щеночек, но позволь мамочке насладиться моментом. Дай мамочке посмотреть на тебя. Хонджуну снова хочется хныкать. Хочется капризничать — но когда Сонхва задирает его футболку, чтобы расцеловать грудь, выясняется, что уже и не нужно. Футболка летит прочь, и Хонджун наконец целует губы, которых жаждал многие годы. Когда они обычно делают это, Хонджун бывает сверху, седлая узел Сонхва, пока он не лопается, наполняя его вкуснейшей молочной спермой. Настолько, чтобы живот сводило. Сонхва всегда отдавал инициативу ему. Но сегодня Хонджун позволяет устроить всё наоборот. Пускай Сонхва пригвоздит его к кровати. Растянет своими великолепными пальцами и голодным языком. И потом входит в него одним движением, совершенно уничтожая. Чтобы Хонджун чувствовал его член в животе. Чтобы он истекал смазкой, а губы саднили от поцелуев и укусов, как и шея — от засосов. Чтоб у Сонхва на спине остались красные царапины, а на ключицах — кровоточащие следы от зубов. Чтобы выбить воздух из них обоих. У Сонхва, как всегда, больше энергии, чем у Хонджуна, который после нескольких оргазмов чувствует сонливость. Убедившись, что они хорошенько вымылись, Сонхва даже успевает перестелить кровать, чтобы не спать на липких пятнах. Сонхва умеет управлять собой слишком хорошо, оставляя Хонджуна в восторге. Тот лезет обняться первым, когда они ложатся в постель. Кладёт голову на всё ещё голую грудь Сонхва. Он уже практически засыпает, когда Сонхва зовёт его по имени. Хонджун разлепляет глаза, и даже с выключенным светом всё кажется ему слишком ярким. Поэтому он снова закрывает глаза и мычит в ответ. — Когда мне повязать тебя? — говорит Сонхва, громко урча. — Нам нужно будет снять отель, уехать на выходные куда-нибудь. И щенков взять, конечно. Нужно сделать всё как надо, не думаешь? Это заставляет Хонджуна почти мгновенно проснуться. Чёрно-серая комната Сонхва освещается луной, затекающей через окно. Хонджун вздыхает и смотрит на грудь Сонхва, которая двигается от дыхания. — Сонхва, мы не станем парой. Я не буду поступать так с тобой. Сонхва отзывается звуком, похожим на тихий визг. — Это только причинит тебе боль. Ты не представляешь, как это отразится на твоём теле. Мы оба знаем, что это не продлится долго. Я слишком сильно люблю тебя, чтобы так поступать. — Но это того стоит. Это будет того стоить для меня. Будет стоить, потому что это ты. Хонджун садится, чтобы взглянуть на Сонхва. — Нет. Этого не случится. Сонхва смотрит на него со слезами на глазах, но Хонджун должен защитить его, пусть Сонхва противится и не понимает этого. После его смерти Сонхва может погибнуть из-за своего альфы. А как стая останется без альфы и омеги? Они тоже погибнут. Хонджун не хочет быть причиной этому. Поэтому этого не случится. Никогда. — Прошу, Хонджун. Дай мне частичку себя, оставь шрам, который будет напоминать о тебе. Позволь носить частичку тебя на себе, пока я не умру. Если я не смогу быть рядом, дай мне хотя бы чувствовать рядом тебя. — А если это тебя убьёт? — Я буду рад умереть. Хонджун фыркает, слезая с Сонхва. — Нет. Сонхва, у тебя впереди такая длинная жизнь, ты ещё сможешь найти пару. Завести щенков. Будешь любить нашу стаю. У тебя ещё так много времени есть. Ты не должен страдать от разорванной связи месяцами, если не годами. Или умирать, не дай Бог. — Я умру только если мы окажемся истинными. Не думал, что ты веришь в такие вещи… — Да, люди меняются, представляешь. — Ты правда думаешь, что мы истинные? — нотки надежды в чужом голосе вызывают у Хонджуна желание сбежать и никогда не возвращаться. Сонхва звучит мягко, наивно. Словно вот-вот сломается. Хонджун ужасно злится от того, что ему хочется взять его тёплое бьющееся сердце в руки и долго лелеять. От того, что ему нужно убить в Сонхва надежду. Расстроить ещё больше. — Не знаю. Может быть. Возможно, — он сглатывает. Ему не хочется разбивать Сонхва сердце. Не хочется, чтобы Сонхва грустил из-за него. Как же он хочет, чтобы всё изменилось. Чтобы они говорили об этом в совершенно других обстоятельствах. Как же он НЕНАВИДИТ думать о том, что должен отторгать альфу, которого любил на протяжении всего пути. В мире и правда не существует больше таких, кто был бы похож на Сонхва. И Хонджун не только оставит его одного, но ещё и сердце разобьёт. Он чувствует себя злодеем. Ужасным и жестоким. Он не хочет ранить Сонхва. Не хочет ранить никого из стаи. Его обнимают тёплые руки. — Я люблю тебя. Что бы не произошло, я хочу, чтоб ты это знал. Я любил тебя с самого первого дня нашей встречи, Хонджун. Неважно, пара мы или нет. Моё сердце всегда будет принадлежать тебе. Хонджун кладёт ладонь поверх рук, обнимающих его за плечи. — А моё — тебе. /// Хонджун глядит на розовую одежду, которая была белой. Пока не подошла фрустрация, он закидывает всё обратно в машину и для верности утрамбовывает кулаком, не прекращая материться. Это всё уже слишком для умирающего человека! Какого хера он всё ещё должен стирать одежду! Слыша, как открывается дверь, он не оборачивается. Неважно, кто там прискакал на его несчастье. — Что тут происходит? — Ничего, — дуется Хонджун. Он слышит, как Сонхва опускается на колени, чтобы поглядеть в машинку и понять в чём дело. Они давно успели повзрослеть — но Хонджуну по-прежнему не догнать Сонхва. Он надеется, что Сонхва встретит того, кого полюбит. Кого-нибудь ещё, кого можно будет так же успокаивать. И спать вместе. — Разве никто тебя не учил, что белое с цветным стирать нельзя? — Тупая херня, — ворчит Хонджун, снова ударяя по стиралке и в этот раз чувствуя боль. — Я буду скучать по таким моментам. — А я нет! Ебучая стирка. Сонхва только смеётся в ответ. Он целует Хонджуна в лоб и забирает постиранную одежду, чтобы высушить. — Не думаю, что Минги сильно обидится за то, что его новая рабочая рубашка теперь лососёвого цвета, а вот Сану для футбола придётся купить новые носки. — Ага, ага, окей. Сонхва снова целует его, в этот раз дольше. — Поможешь мне с ужином? — Ты же знаешь, что меня нельзя подпускать к плите. — О, знаю конечно, но ты можешь сесть за стол и читать мне рецепт. Так ты точно ничего не испортишь. — Что за детские поручения? — Слушай, если бы ты справлялся со взрослыми, то мы не оказались бы здесь, да? — Да это было один раз! Сонхва молча смеряет его взглядом. — Ладно, может, не один, но я быстро всему учусь! Тебе придётся признать, что я- Сонхва отзывается смехом, пока Хонджун продолжает болтать, идя вместе с ним на кухню. Минги покупает себе новую рубашку, а Сан продолжает ходить в розовых носках. /// Время не заставляет их чувствовать себя лучше. Сонхва и Ёсан не отходят от Хонджуна. По каждому малейшему поводу Уён взрывается гневом или бежит плакать к нему на грудь. Если кто-то из стаи и находит это странным, то не подаёт виду — а Хонджун постоянно чувствует взгляд Уёна на себе. Всех пробирает любопытство. И все становятся подозрительно наглыми — заставляют Хонджуна делать вещи, хотя раньше не стали бы. Заставляют больше есть, больше пить. Принимать витамины, следить за тем, чтобы он не питался одними чипсами в своём кабинете. И да, Хонджун не может сказать точно, как Ёсан обо всём догадался, но однажды ночью тот объявляет об этом. Говорит, что заметил изменившийся запах. Их луна стал более притягательным. Ёсан не понимал, почему ему так хочется находиться рядом с ним, но просто не мог его бросить, потому что становилось тоскливо. Его можно понять. А вот кого понять было нельзя, так это Сонхва, который тоже совсем изменился! — Хонджун, выпей свои лекарства, это не мне нужно. — Мне от них плохо, я не буду их пить. — Неважно, хочешь или нет, — фыркает Сонхва. — Ты знаешь, что врач просто хочет продлить тебе жизнь, — он глубоко вздыхает, пытаясь подавить гнев. — Пей! Или я затолкну их в тебя! — шипит он. На крик не срывается — но Хонджун видит выступающие клыки и замечает, как лицо Сонхва искривилось от злости. Из чужой груди звучит тихое рычание. Хонджун рычит в ответ. Он умирает, но это не значит, что Сонхва получает право говорить ему что делать. Он не должен относиться к Хонджуну, как к ребёнку. — Кажется, я не спрашивал у тебя, пить мне их или нет. Я их пить не буду. Конец. Никто из них не слышит шаги, приближающиеся к двери. Не видит позади них широко раскрытые глаза. Не замечает, что их слова заставили кое у кого сжаться сердце. — Ким Хонджун, если ты не будешь пить эти таблетки, я заставлю тебя сам. — Сонхва, я всё равно умру! Ты мне не родитель! Хватит относиться ко мне, как к ребёнку! — Если ты продолжишь так безрассудно относиться к себе и приближать свою смерть, уж лучше я буду относиться к тебе, как к ребёнку! Не хочешь по хорошему, значит, будет по-плохому! — По-твоему, если я не хочу умереть в блевотине, то я иду против тебя? Сонхва, серьёзно? Ты даже не подумал, ПОЧЕМУ я не хочу их пить! От них мне не становится лучше, а только тошнить начинает! Я не буду их пить, и ты меня не заставишь! — В смысле ты умираешь? — говорит Юнхо, осматривая их огромными глазами с порога. Лицо Сонхва тут же расслабляется. — Юнхо… — голос снова делается мягким, таким, к которому привык Хонджун. — Я… Мы… Я так… Хонджун скрещивает руки на груди. Он устал бегать вокруг да около. — Я умираю. Врач диагностировал неизлечимое заболевание. Ничего уже не сделать. К следующему году вы будете меня хоронить, если не похороните и того раньше. Юнхо сносно справляется с услышанными новостями. Тут же бросается в слёзы, то бишь. Всхлипывает, пытается понять — почему? Почему Хонджун? Почему ничего нельзя сделать? Хонджун пытается найти в себе силы его успокоить. Но он устал от этих разговоров. Он вздыхает, пока Сонхва подлетает к Юнхо. Тот плачет, уткнувшись в грудь альфы. Тот наконец переводит взгляд на Хонджуна. — Мог бы и помягче выразиться, — шипит он. — А что? Я сказал правду. Чего сюсюкаться? — эти слова заставляют Юнхо зарыдать ещё громче. — Я умираю, Сонхва. И каждому из вас придётся это принять! Мне… придётся это принять. Теперь скрывать незачем. Я умираю, и никто из нас не сможет ничего с этим сделать. Хонджун подхватывает бутылочку с таблетками, открывает крышку и высыпает их на пол. Давит под подошвой, глядя на Сонхва. — И мы не остановим это. Нужно смириться. Он проходит мимо них, чтобы выйти из кухни. Подальше от плачущего Юнхо и Сонхва, ударившегося в заботу. Подальше от альф, которых он любит больше всего на свете. Он сгребает своё пальто и ключи и забирается в машину. На сегодня с него хватит. Он уже не может здесь находиться. Впервые с тех пор, как ему поставили диагноз, он приезжает в студию и сидит там несколько часов. Стены больше не внушают сосредоточение, тишина больше не успокаивает, а кресло кажется совсем не таким удобным, как объятия членов стаи. Но студия остаётся единственным местом, куда он сейчас может сбежать ото всех, от осуждения, жалости и… хуже всего, от бесконечной любви и доброты. Он не знает, сможет ли вынести всё это сейчас. Поэтому вместо того, чтобы находиться дома, Хонджун сидит здесь в темноте. Зная, что смерть поджидает за углом. В ту ночь он засыпает в студии. С выключенным телефоном, закрытыми дверьми и наушниками в ушах. /// Он просыпается от стука в дверь. Что ж, этого стоило ожидать. Кто-то снимает с него наушники, и он так пугается, что падает со стула. — Я пришёл сказать, что хочу извиниться за вчерашнее, но кажется, теперь нужно извиняться дважды, — говорит Сонхва, и смех в его голосе ударят по гордости Хонджуна. — Отъебись, — отвечает он. И Сонхва перестаёт улыбаться. Блять. Хонджун не этого хотел. — Хонджун, прости, правда. Обдумав всё это, я понял, что не хотел заставлять тебя причинять себе боль. Я хочу, чтобы ты был счастлив, счастлив, как никто другой, что бы не происходило. Я не хочу, чтобы ты жалел о чём-то перед смертью. Я не должен был давить. Я думал только о себе и о том, что буду по тебе скучать. Мне и в голову не пришло спросить, почему именно ты не пьёшь таблетки. Я просто… я ни о чём не думал. И сказал то, что сказал. Я виноват. Я больше не буду давить на этот счёт. Хонджун принимает его извинения. Он понимает. Дураком был бы, если б не понимал. — Спасибо, Сонхва. Я ценю это. Но если ты ещё раз сделаешь что-то подобное, я тебя прикончу. — Понял, — хмыкает Сонхва. Они молчат некоторое время. Не знают что сказать. — Как там Юнхо? — Хонджун наконец находит в себе уверенность заговорить. — А-а… Да он… — Всё плохо. — Ну да. Но по крайней мере, теперь все знают. Хонджун кусает губу, а затем вздыхает: — Как они приняли это? — Не очень хорошо, — говорит Сонхва, садясь на диван. Хонджун решает присоединиться к нему. Садится рядом, поджимая ноги под себя. — Я бы тоже, наверное, не был бы рад на их месте. — Не стоило тебе уходить. Все хотели поговорить с тобой. Мне пришлось отгонять их от машины. Я знаю, что тебе необходимо пространство, но ты нужен им. Хонджун вздыхает, зарываясь лицом в ладони. — Я не хотел причинять им боль. — Они это понимают. Они просто… Это сложно принять. Такие новости. Это тяжело для нас всех. Но я представить не могу, каково сейчас тебе. Поэтому и не позволил им вчера погнаться за тобой. Поэтому чувствую себя таким виноватым. Я отобрал у тебя возможность рассказать всё самому. Я просто хотел ещё раз извиниться, Хонджун. Сонхва с трудом сглатывает. Он вот-вот расплачется, по нему видно, и от этого только хуже. — Всё будет хорошо. Ты не сделал ничего такого. Это… должно было случиться. Я и так слишком долго тянул. Они заслуживают знать. Хватит бегать от проблем. Я бегал слишком долго. Это должно было произойти, так что всё хорошо. Несмотря ни на что. — Не хотел бы я, чтобы мы сталкивались с такими проблемами… — тянет Сонхва, глядя на диван. — Они только об одном попросили. — О чём? — мычит Хонджун с любопытством. — Хотели прийти на твой следующий приём к врачу. Мне пришлось пообещать, что они все пойдут с тобой, чтобы они не бросились за тобой в студию. — Они собираются задать миллиард вопросов со скоростью света? — Хонджун закатывает глаза. — Они собираются помочь тебе. Мы все хотим придумать наиболее хороший план. — Вы своими планами пока только головную боль у меня вызываете, — мычит Хонджун в ответ. — Я уже позвонил. Приём назначен на следующую неделю, твоего постоянного врача сейчас нет, поэтому увидишься с практикующей медсестрой. И всей стае разрешили пойти тоже. — Сонхва… — Сделай это ради меня, Джуни, ради нас. Позволь нам помочь. Хонджун шумно и протяжно вздыхает. — Если вам так хочется. — Отлично, — говорит Сонхва, вставая, и подбрасывает ключи в руках. — Как насчёт того, чтобы вернуться и посмотреть всем в глаза? Или хочешь посидеть здесь ещё немного? Хонджун молчит, думая, что ему делать. — Можешь поступать, как хочешь, но я хочу, чтоб ты знал: мы на тебя не злимся. Мы все тебя любим и хотим лучшего для тебя. Хонджун поднимается вместе с ним. — Да, поехали домой. Он волнуется; тревога поедает его изнутри. Но он в порядке. Сонхва похлопывает его по спине, пока они идут на парковку: — Ты поступаешь правильно. Как и всегда. — Хочется верить. /// Хонджун вздыхает, сидя за столом, пока члены стаи осматриваются в кабинете, и кое-как держится, чтобы не наорать на всех. Он уже давно прошёл через ту форму смущения, когда хочется выглядеть так, словно у тебя всё в порядке. Он не в порядке, и его стая — определённо тоже. Если они хотят толпиться вокруг убогого цветка и спорить о том, погрызли ли его вредители, если они хотят накидать кучу стаканчиков у кулера — ему всё равно. Иначе подскочит давление. Сонхва садится с левой стороны от него. А Уён, напившись наконец из кулера и посовав стаканчики себе в карман, садится справа. — Ты же знаешь, что они не бесплатные, Уён? — пробует спросить Сонхва, но, как всегда, из этого ничего не выходит. Уён отвечает улыбкой. — Да пошли они на хер! — говорит громче, чем следует. И именно поэтому Хонджун никуда не вытащил бы свою стаю — пришлось бы слишком много заботиться о том, чтоб их не выгнали. Эти люди имеют образование и работу, но тут же теряют мозги, оказываясь в одной комнате. По правде говоря, Хонджуну это нравится. Пусть это и не значит, что он признается. Они ждут, и время тянется. Хонджун забывает о нём, наблюдая, как Чонхо и Ёсан спорят о том, какие такие жуки могли погрызть листья, пока Минги с Юнхо дуются друг на друга — это часть какой-то игры, в которую Хонджун не собирается вникать до тех пор, пока им весело. — Хочешь, я подержу тебя за руку? — спрашивает Уён. Это выводит Хонджуна из транса. Он смотрит на Уёна, на его сведённые вместе брови, на постукивающие по полу ноги. На руки, сцепленные вместе. Уён улыбается, но это больше похоже на гримасу. — Ну, знаешь, чтоб ты не волновался. Хонджун молча улыбается в ответ. Пробует выпустить успокаивающие феромоны. Он берёт Уёна за руку, и тот тут же притягивает его на свои колени, прижимая руку к груди. Ёсан наконец подходит к ним и садится на пол, что… Ладно, лучше вообще его не трогать. Юнхо подходит к нему, чтобы проверить, обработали ли они руки антисептиком перед тем, как войти. Минги с Саном обхватывают Хонджуна руками за плечи, садясь на стулья сзади. А Чонхо, пользуясь возможностью, обходит всех и садится прямо Хонджуну на коленки. — Ох! И так вся стая сидит минут десять. Хонджун не перестаёт ворчать, но всё же эта картина греет душу. Ему ужасно повезло иметь такую замечательную стаю. Когда их вызывают в кабинет, щенки успокаиваются и ведут себя лучше. Занимают свободные места или остаются стоять. — Всех приветствую, рада знакомству! — говорит весёлая женщина. Она обрабатывает руки и приступает к изучению карточки Хонджуна. — О… Прежде чем мы начнём, могу ли я взять кровь на анализ? — Конечно. Она провожает Хонджуна в другую комнату, где медсестра берёт у него кровь. Затем его отправляют обратно. Напряжение растёт с каждой секундой. — Не дадите ли нам немного времени? Нужно убедиться, что мы получим результаты как можно быстрее. — Да, мы не против подождать, — отвечает Сонхва за всех. Потому что тревога уже дошла даже до Хонджуна. Ему становится хуже? Что она скажет? Что ему остался не год, а несколько дней или недель? Они ждут, и ждут очень долго. Напряжение и кисло-испуганные запахи только добавляют масла в огонь. — Что ж, у меня есть хорошие и плохие новости, — говорит практикующая медсестра, вернувшись к ним. Она держит карточку Хонджуна и улыбается. А тот едва ли сдерживает рык в себе. — С какой начать? Он всё-таки рычит на неё. Как она смеет играть с ним подобным образом? Сонхва быстро кладёт руку ему на бедро. Это помогает остановить ярость в груди. — С плохой, если можно, — просит Сонхва. Женщина улыбается шире, и Хонджуну хочется её обматерить. Вот поэтому он и не меняет докторов. Все они — просто коррупционированные ублюдки-манипуляторы, которые никогда не приходят с хорошими новостями. Как она смеет так играть с ним? Она вообще понимает, насколько всё серьёзно? Насколько это важно? Насколько сильно это повлияет на всю стаю? — Вы же не серьёзно? — Погодите, что? — Хвала богам! Ох. Он всё прослушал. Сонхва, вдавливающий ногти в бедро, помогает выбраться из мыслей. — Вы, должно быть, чувствуете облегчение, Господин Ким, — она снова улыбается. Но вместо того, чтобы злиться, Хонджун начинает недоумевать. Почему кабинет наполнился запахами его радостной стаи? Он пытался игнорировать горькие нотки в их ароматах вот уже почти неделю. — Простите, не могли бы вы повторить? — О, конечно! Господин Ким, ваш диагноз был поставлен неверно, у вас нет сердечной недостаточности. По правде говоря, ваше здоровье в полном порядке! — Вы не шутите? — Хонджун смотрит на неё, сузив глаза. — Почему мне постоянно так плохо тогда? Я знал, что мне не стоило к вам идти. Он готов опрокинуть стол и сбежать из этой шарашкиной конторы, но сестра продолжает: — Я могу ответить и на это, если вы хотите. — Прошу, Хонджун, просто послушай, — умоляет Сонхва. — Что ж, плохие это новости или хорошие — зависит от ваших семейных планов, — Хонджун раскрывает глаза, чувствуя, как всё тело начинает гореть от шока. — Но у меня было странное предчувствие, так что мы попросили сделать повторный анализ крови, и, проверив его, я теперь могу сказать с абсолютной уверенностью: вы беременны. — Что? — Вы ещё сходите на УЗИ — для верности, — но все тесты показывают, что вы беременны. — Но я не могу? У меня стоит спираль. — Иногда они дают осечки. Никакие контрацептивы не дают стопроцентной гарантии. — Я не могу быть беременным. — Если вы хотите прервать- — Нет! Нет… Я просто… Ему требуется время, чтобы собраться с мыслями. Беременность. Внутри него растёт новая жизнь. Это так много объясняет. Скачки настроения, слёзы, головокружение, тошноту. Он кладёт руку на живот. Неужели внутри него зарождается жизнь? — А какой срок? — спрашивает Сонхва. — Когда начались симптомы? — отзывается женщина. — Примерно четыре месяца назад, — отвечает Уён. — Могу сказать, что срок уже неплохой. Но разве это не должно быть заметно? Или как? Не должен ли он чувствовать, как ребёнок толкается, или что-то вроде того? — В это время — обычно нет. — Почему вы так уверены, что это беременность? — хнычет Хонджун. Он уже прошёл через столько всего и, честно говоря, уже не знает, во что верить. — Хотите взглянуть на результаты анализов? Я могу сначала показать вам, а потом, когда мы закончим со всем, я дам вам направление в другое отделение, где вам обеспечат дополнительный уход и сделают УЗИ, чтобы вы посмотрели на плод. Она протягивает ему результаты анализов. На листах большими жирными буквами написано «беременность». — А вы уверены, что прошлый диагноз неверный? Что я не… Вместе с ребёнком… «Что мы не умрём оба», — хотел он сказать, но не смог вытолкать слова изо рта. — На все сто. Ваш врач, кажется… немного… сексист? Мягко говоря. Все, кто не похож на традиционных омег, в его глазах становятся бесплодными по умолчанию, потому что «настоящие омеги так себя не ведут». В этом и… причина, по которой его сегодня здесь нет. Он в суде. Хонджун впитывает информацию. Вот только что за хрень с ним творится-то? Он… провёл несколько месяцев, думая, что умирает… и… всё это… было неправдой??? Он не в силах справиться с эмоциями теперь. С этим ещё предстоит разобраться. С тем, что на него только что навалилось новое давление; он не знает, что чувствовать, глядя на свой плоский живот. У него будет ребёнок. Не слишком ли рано ему иметь ребёнка? Не слишком ли поздно? Он не замечает, что вновь отвлекается от беседы вокруг, но Сонхва вдруг придвигается к уху. — Ты в порядке? Хонджун глубоко вздыхает. Поворачивает лицо к нему. Позволяет себе положить голову на альфу. — Я не знаю. Три часа назад я думал, что мне осталось жить несколько месяцев. А теперь оказывается, что я в полном порядке. И ношу твоего ребёнка. Эти слова поднимают в альфе рычание, и он притягивает Хонджуна ближе. — Спокойно, альфа, — призывает Хонджун, но в его словах нет ни капли уверенности. — Не зови меня альфой. Ты не представляешь, как я сейчас схожу с ума, — в его голосе всё ещё слышно рычание. Мышцы подрагивают. Он двигается всё ближе и ближе к Хонджуну. — Хороший омега. — Окей, Сонхва, попридержи свой кинк на беременность, мы не одни. — Я держусь. — Если ты перестанешь рычать, возможно, я дам тебе, когда вернёмся домой. — Возможно? — Если будешь хорошо себя вести. — Я всегда хорошо себя веду. — Посмотрим. Сонхва обнюхивает Хонджуна, положив руку ему на макушку. — Как думаешь, когда это уже будет заметно у тебя? — Не знаю. Я ничего не знаю про беременность, я… Ты же знаешь, я откладывал это на далёкое будущее, если вообще собирался носить щенков. — Тогда я сам узнаю про всё. А ты отдыхай. Будешь дома каждый день. Больше никакой работы. — Я и так каждый день дома. — Я глаза с тебя не спущу, — шёпот Сонхва скользит по коже. Хонджун отталкивает его. — Какой ты прилипчивый, а. Сонхва тут же возвращается обратно. Целует открытую шею. Хонджун мычит только; не хочет сопротивляться. — Теперь я смогу тебя пометить. — Ты там говорил что-то про дорогой роскошный отель подальше от щенков, да? — говорит Хонджун, касаясь губ Сонхва своими губами. — Всё, что захочешь, щеночек, — бормочет тот в ответ и, наконец сдавшись чужим губам, целует Хонджуна, прощупывая почву. Когда тот отвечает, Сонхва пробивает дрожь. С Хонджуном всё будет в порядке, как и с ними всеми. У них будет щенок, и они пометят друг друга. Они засудят того идиотского врача и подкопят ещё денег для стаи. Может, их даже окажется достаточно для нового дома. — Э-э, ребят, мы всё ещё в кабинете. Медсестра буквально здесь, — морщится Уён. Он изображает рвоту, словно перед ним целуются его настоящие родители. Хонджун продлевает поцелуй ещё на несколько секунд, просто потому что может, а потом отстраняется, игнорируя ниточку слюны между ними. Она разрывается, и тогда Хонджуну почти становится стыдно… Почти. — Эй! Ты как разговариваешь с луной? Ты хоть подумал о щенке, хочешь её расстроить? — он кладёт руку на щенка в животе. — Это девочка? — подскакивает Сан. — Откуда ты знаешь, что это девочка? — спрашивает Минги. — Да не знает он, придурки, — фыркает Чонхо. — К материнским инстинктам нужно прислушиваться, — встревает Юнхо. — Моя мама вот говорила- Голоса вновь перестают звучать для Хонджуна. Он улыбается, глядя на Сонхва. — Как думаешь, сможешь выдержать прибавление в нашей стае? — Нет ничего, чего мы не могли бы выдержать вместе. — Чур подгузники будешь ты менять. — Это совершенно крошечная цена за ребёнка.