Сон, который не кончится

Весна принесла с собой запахи цветущих деревьев и лёгкое тепло, но в квартире Уилсона всё оставалось серым. Он лежал на кровати, завернувшись в тонкое одеяло, и, казалось, не ощущал времени. Силы покидали его всё быстрее, и каждый день казался тяжелее предыдущего. Время от времени его тело сотрясал приступ боли, но он научился её игнорировать. Самое сложное было не это. Самое сложное было смотреть в глаза Хаусу. Хаус сидел на краю кровати, держа в руках планшет. Он не произносил ни слова, но каждый раз, когда Уилсон начинал кашлять или стонать во сне, взгляд Грегори становился мрачнее. Он всегда знал, как скрывать свои чувства за язвительными шутками и сарказмом, но сейчас у него просто не было сил притворяться. В воздухе витало чувство неотвратимого конца, и оба это знали. — Не хочешь шутку? — тихо пробормотал Джеймс, заметив затянувшуюся тишину. Хаус не отреагировал. Он продолжал смотреть на экран планшета, но его пальцы оставались неподвижны. Он просто делал вид, что занят, не желая смотреть в глаза правде. — Ты начинаешь утомлять меня своим оптимизмом, — наконец ответил он, пытаясь придать голосу насмешливый тон, но тот прозвучал надломленно. Уилсон горько улыбнулся. Он знал Хауса лучше, чем кто-либо другой. Даже сейчас, когда слова сарказма выходили из его уст, внутри была пустота. Джеймс закрыл глаза, чувствуя, как сердце сжимается от усталости. — Я всегда думал, что уйду последним, — произнёс Уилсон после долгой паузы. — Но, кажется, ты меня обошёл. — Ещё не вечер, — пробормотал Хаус, наконец откладывая планшет в сторону. Он посмотрел на друга, и в его глазах читалась боль, которую он скрывал за всей этой внешней суровостью. Хаус встал и направился к окну. В комнате было душно, и он открыл его, впуская немного свежего воздуха. На улице цвели деревья, пели птицы, и всё казалось таким живым. Контраст с тем, что происходило в этой комнате, был невыносимым. Хаус сжал руки в кулаки, стараясь не поддаться отчаянию. — Я не хочу, чтобы ты видел меня таким, — снова заговорил Уилсон, он был слаб, но в голосе звучала твёрдость. — Я не хочу, чтобы это было твоим последним воспоминанием обо мне. Хаус молчал, смотря в окно. Он не знал, что сказать. Все его гениальные диагностические способности были бессильны перед неизбежностью, и это злило его. Он ненавидел беспомощность. А ещё больше ненавидел то, что не мог сделать для Джеймса ничего, кроме как быть рядом. — Ты всегда был дураком, — тихо сказал Хаус, не оборачиваясь. — Думаешь, я хочу запомнить тебя таким, как на работе? Или когда ты обедал со своей очередной подружкой? Нет, я запомню тебя вот так — упрямым, слабым, но не сдающимся. Это... Это ты, Уилсон. Тот слабо улыбнулся. Он уже почти не чувствовал боли — только нарастающую усталость, которая поглощала его тело и разум. Каждое движение давалось с трудом, и даже дыхание стало тяжелым. Но Хаус был рядом. И это давало странное ощущение покоя. — Ты будешь справляться, — прошептал Уилсон, его глаза начали закрываться. — Когда меня не станет… ты найдёшь способ жить дальше. Я знаю. Хаус резко обернулся, в его глазах загорелся огонь, будто он хотел возразить, но слова застряли в горле. Он просто не мог сказать то, что хотел. Не мог признаться, что без Уилсона жизнь станет пустой и бессмысленной. Но он не мог показать этого. Не сейчас. А когда? — Ты всегда был слишком оптимистичен, — пробормотал Хаус, возвращаясь к кровати и садясь рядом. — Неужели ты думаешь, что я буду развлекаться после твоего ухода? Я, возможно, начну обедать с чужими женами или заведу новую привычку — наблюдать за тем, как пациенты умирают без твоей нудной моральной поддержки. Он ожидал услышать насмешку в ответ, но Уилсон лишь посмотрел на него с благодарностью, улыбнувшись сквозь слабость. — Спасибо, что ты здесь, — произнёс он, закрыв глаза. Прошла минута, потом другая. Уилсон всё глубже уходил в сон, его дыхание стало ровным, но слабым. Хаус смотрел на него, сжимая кулаки и чувствуя, как всё внутри него разрывается. Он не знал, что делать. Он никогда не знал, что делать в такие моменты. Но он не собирался уходить. Не в этот раз. Грегори откинулся на спинку кресла, продолжая наблюдать за тем, как Уилсон дышит. В эти последние моменты, когда жизнь покидала его друга, Хаус чувствовал всё, что он всегда пытался скрыть. Он знал, что, когда этот день закончится, мир уже не будет прежним. Прошло несколько часов с тех пор, как Джеймс погрузился в сон. Снаружи солнце уже начало садиться за горизонт, заливая комнату мягким оранжевым светом. Хаус сидел в кресле, устало потирая лицо. Его голова была тяжела от бессонных ночей, но он не мог позволить себе уйти даже на минуту. Знал, что это могло быть последним мгновением, которое они проведут вместе. Каждый вздох Джеймса был для него невыносимо важным — как отсчет времени, ускользающего с каждой секундой. Наконец, Уилсон слабо зашевелился, его веки дрогнули, и он открыл глаза. Глаза, когда-то полные жизни, были тусклыми и усталыми. Он взглянул на Хауса, который сидел рядом, и его губы едва заметно дрогнули в слабой улыбке. — Ты ещё здесь, — прошептал Джеймс, его голос был тихим, почти неразличимым. Хаус хмыкнул, услышав эти слова. — А куда мне деться? Все мои развлечения сегодня в этом кресле. — Он попытался улыбнуться, но чувствовал, что эта шутка не принесла облегчения ни ему, ни Уилсону. Между ними повисла долгая пауза. Оба понимали, что времени осталось мало, и от этого молчание стало почти осязаемым, давящим на них. — Я рад… что ты здесь, — с трудом произнёс Джеймс, и его голос прервался на полуслове. Он попытался поднять руку, чтобы прикоснуться к Хаусу, но не хватило сил. Грегори заметил это и наклонился, осторожно взяв его за руку. Кожа Уилсона была холодной и сухой. — Да, я тут, — тихо ответил Хаус, не зная, что ещё сказать. Он никогда не умел выражать эмоции, особенно такие. Но сейчас, глядя на друга, который лежал перед ним, уходящий, он чувствовал, как что-то внутри разрывается. Что-то такое, чего он боялся всю свою жизнь. Уилсон закрыл глаза, его дыхание стало едва различимым, но он ещё был здесь. Хаус сидел рядом, держась за его руку, и в этот момент он понимал, что не мог уйти. Не мог оставить его одного, как бы сильно он ни боялся этого прощания. — Ты был моим лучшим другом, — прошептал Джеймс, не открывая глаз. Эти слова прозвучали в комнате словно эхо, отдаваясь в голове Хауса. Он знал это. Всегда знал. Но услышать это сейчас, когда всё подходило к концу, было невыносимо. — Ты тоже был не самым ужасным другом, — ответил Хаус, его голос дрожал, хотя он и пытался скрыть это. Впервые за много лет он не смог сдержать боль, которая пронизывала его изнутри. Снаружи начали гаснуть последние лучи солнца, и комната погружалась во тьму. Хаус чувствовал, как холод и тишина окутывают их обоих. Это был тот момент, которого он боялся больше всего — прощание, которого нельзя избежать. Уилсон вдохнул глубже, чем обычно, и на мгновение показалось, что он собирается что-то сказать. Но вместо этого его дыхание оборвалось. Хаус сжал его руку крепче, ожидая, что услышит очередной вздох. Но его не последовало. Тишина. Мир застыл. Хаус продолжал сидеть, не отпуская руки Уилсона, хотя внутри себя он уже знал. Всё кончилось. Джеймса больше нет. Прошло несколько минут, прежде чем Хаус наконец позволил себе подняться. Его движения были медленными, словно каждая часть его тела сопротивлялась необходимости делать следующий шаг. Он медленно отпустил руку друга и накрыл его тело одеялом. Затем встал и подошёл к окну, смотря на утихающий за горизонтом закат. Он всегда знал, что этот момент настанет, но не мог подготовиться к нему. Это был конец. Не просто конец жизни Уилсона, а конец и части Хауса. Той части, которая всегда нуждалась в друге, всегда полагалась на его присутствие. Теперь этого больше не будет. Хаус закрыл глаза, чувствуя, как горечь поднимается к горлу. Он не позволил себе плакать. Слёзы никогда не решали проблемы, и он не верил, что они принесут облегчение. Но боль была реальной, и с ней он не знал, как справиться. Все его привычные механизмы защиты — цинизм, сарказм, лекарства — оказались бесполезны. Хаус выпрямился и вновь посмотрел на своего лучшего друга. В этот момент он понял, что теперь ему придётся жить дальше в одиночестве. В комнате стояла полнейшая тишина, нарушаемая лишь его собственным дыханием и, как казалось, ужасно громким тиканьем часов. Всё вокруг представлялось странно нереальным: мягкий свет, льющийся из окна, неподвижное тело Уилсона под тонким одеялом, его лицо — спокойное, без следов боли. Это всё казалось сценой из сна. Да, именно сна. Хаус чувствовал себя, как человек, застрявший между двумя мирами, в одном из которых Уилсон по-прежнему был здесь, а в другом — его больше не было. — Это всё просто кошмар, — прошептал он себе. — Тупой, бессмысленный кошмар, от которого я сейчас проснусь. Он встал с кресла и прошёл к окну, надеясь, что движение разрушит этот морок. Снаружи тёплый весенний воздух шевелил листья деревьев, и от этого картина за окном казалась живой. Он открыл окно шире, вдыхая запах цветущих деревьев, и на мгновение закрыл глаза, представляя, что если он откроет их снова, Уилсон будет жив. Хаус вернулся к кровати. Его взгляд снова упал на неподвижное тело друга, но он отказался принять это. Он не хотел верить, что Джеймс ушел. Это был просто ещё один его сон, как тот, что преследовал его после аварии, или после множества ночей, проведённых под воздействием викодина. Да, произошедшее должно было быть сном. Иначе всё это не имеет смысла. Он подошёл ближе, внимательно вглядываясь в лицо Уилсона. Слишком спокойное. Слишком неподвижное. — Ты ведь просто притворяешься, да? — голос Хауса звучал устало и надломленно. — Ты ведь всегда любил такие игры. Подождешь, пока я отвлекусь, а потом начнёшь смеяться. Он ждал. Ждал, что Уилсон ответит, откроет глаза или хотя бы улыбнется своей типичной мягкой улыбкой. Но ничего не произошло. Только тишина. — Давай же, Джеймс! — выкрикнул Хаус, в его голосе звучало отчаяние. — Это просто чертовски плохая шутка! Проснись! Я знаю, что ты жив! Ответа не последовало. Хаус нервно прошёлся по комнате, будто пытаясь найти зацепку, которая докажет, что всё это не реально. Он нашёл на столе старую книгу, которую Уилсон читал несколько недель назад. Открыл её, пролистал страницы, надеясь найти там что-то, что скажет ему: это всего лишь сон. — Я же видел тебя только что! И вчера! Мы говорили о... о... да о чём угодно! — пробормотал Хаус, сжимая книгу. — Ты был жив. Ты не можешь просто... не быть. Он начал трясти книгу, словно ожидая, что из неё выпадет что-то важное — ключ к разгадке этого кошмара. Но страницы просто тихо шелестели, напоминая ему о том, что время неумолимо продолжало свой ход. Хаус медленно вернулся к кровати. Он сел на край, а по щекам неожиданно потекли горячие слезы. Ему хотелось найти способ доказать себе, что это всё неправда. Уилсон был жив. Он должен был быть живым. Иначе... Иначе всё это не имело смысла. Их дружба, все эти годы борьбы и прощений. Все те моменты, которые они прожили вместе. Как можно просто… исчезнуть? — Это просто сон, — прошептал Хаус, пытаясь успокоиться. — Через минуту я проснусь. Я открою глаза, и ты будешь здесь, рядом, как всегда. Это был лишь страшный сон. Но когда он поднял голову и посмотрел на Джеймса, реальность снова ударила его в лицо. Всё осталось таким же. Никаких шуток, никаких улыбок. Только тишина. Хаус снова опустился в кресло, чувствуя, как всё внутри него пустеет. Он хотел бы, чтобы это был сон. Хотел бы, чтобы всё это можно было просто стереть. Но с каждой минутой он понимал, что это не так. Что сколько бы он ни пытался убедить себя в обратном, ничего не изменится. Прошло много времени, прежде чем Хаус поднялся снова. Он подошёл к Уилсону и осторожно коснулся его щеки, как будто последний раз прощался. Это был жест, в котором было столько боли и столько любви, что он едва мог выдержать. Грегори закрыл глаза и на мгновение позволил себе поверить, что Уилсон всё ещё здесь. Но когда он открыл их, ничего не изменилось. — Прощай, — тихо произнёс Хаус, опускаясь на колени у кровати. Он так и остался там, рядом с Джеймсом, не двигаясь, словно пытался удержать хоть какую-то часть своего друга. Темнота, боль и одиночество сжирали его теперь не только изнутри, но и снаружи.