Мор

      Жарким, знойным было лето Господне 1348-го, одно из самых жарких на памяти старожилов. И посему с самого рассвета тесные улочки Парижа наводнили люди, спешащие по своим делам, мимо площадей и фонтанов, мимо пестрых жилых кварталов и мостов через Сену, направляясь в церковь, продуктовую лавку или туда, куда так охотно зазывали лоретки своими певучими голосками.        — Жизнь коротка, не откажи себе в утехах! — кричали девицы, рыжие и черноволосые, низенькие и высокие, полногрудые иль с менее раскошными прелестями, но все как одна в красных шапочках.        Гремели молоты в кузнечных цехах, ревела скотина на бойне. Торговцы расхваливали свой товар, и было их бесчисленное множество. Торговцы рыбой, предлагающие купить кефаль, морского дракона и копченую сельдь, толкались с продавцами свежего мяса, гусей и голубей. Вслед за ними — торговцы медом и чесночным соусом. На другой стороне зазывали купить лук, капусту и свёклу, швейные иглы, свежий хлеб, сыр на любой вкус, парное молоко, веники и щетки, а ещё предлагали отведать горохового супа и свежесваренной фасоли. Вот средь толпы появился церковный звонарь — он бежал по улице с криком:       — Помолитесь за упокой души новопреставленного!        Кто-то из доброго люда останавливался, чтоб прочесть короткую молитву и перекреститься, ну а кто-то из того же люда, кто менее заботился об упокоении души ближнего своего, останавливался лишь, чтобы поглазеть на выступления жонглеров, пожирателей огня и, конечно же, спектакли кукольников, что в это славное утро спешили поведать о том, как рыцарь, оседлавший грифона, спасал даму сердца от богомерзкого герцога-злодея.        Средь восклицаний лореток и крика звонаря, средь громких споров о ценах на чеснок и мягкого голоса рассказчика в кукольном спектакле, средь всего прочего шума утреннего рынка мало кто обращал внимание на худую девчушку в простеньком сером платьице и с желтым вышитым кругом на груди, а если и замечали, брезгливо морщилось и отворачивались обратно. А вот девочка, с рождения наделенная большими и пытливыми глазами, с любопытством рассматривала прохожих, смотрела на товары, на пестрые ткани из Ломбардии, ненадолго остановилась рядом с небольшой сценкой, где кукольный грифон нёс на себе таких же кукольных рыцаря и девушку.       — Аделина!       Услышав собственное имя, девочка вздрогнула и замотала головой, от чего филле* чуть не слетел с головы. Но затем она увидела согнувшуюся старушку-травницу по имени Марго, что несла корзину размером не меньше, чем сама девочка.       — Доброе утро, — вежливо ответила Аделина, слегка наклонив голову, как учила мама.       — Доброе, доброе, — вторила ей старушка Марго. — Мама отправила купить чего?       — Да, — Аделина поправила платок на корзине с хлебом, яблоками и одной капустой.       — А не хотите ли купить лука? Свежий, только сегодня сорвала, посмотри, какие перышки зелёные.        Аделина взяла одну луковицу, осмотрела её, пощупала, не гнилая ли та.       — Я возьму три.        Уплатив за все два гро турнуа, девочка пошла своей дорогой, как вдруг толпа спешно расступилась перед торопящимися конниками. Чтобы увидеть хоть что-нибудь, Аделина встала на цыпочки, но этого ей хватило, лишь чтобы заметить яркие плюмажи шлемов, да и только. Когда же благородные господа скрылись из виду, толпа вновь сомкнулась, подобно Красному морю, и продолжила свое хаотичное движение во все стороны, вновь послышались крики, снова заспорили насчёт цен, а представление кукольников подошло к финалу… Грифон с рыцарем и дамой улетели, а Аделина, пройдя мимо бакалейной лавки «Три восточных царя», пошла прочь с рынка, пока она не стала привлекать внимание горожан слишком сильно.        Солнце поднималось все выше, и, скорее всего, день будет таким же жарким, как многие предыдущие. По небу плыли ленивые облака, такие огромные и причудливые, что любому, кто на них взглянет, могло показаться, что плывут сказочные замки, в коих живут небожители. А вслед за облаками по небу поплыл звон колоколов величественного собора Парижской Богоматери, достроенного всего лишь каких-то три года тому назад. Сначала запели самые огромные из колоколов, потом поменьше, а уж затем хор самых маленьких колокольчиков. Под эту чудесную музыку, эхом разносившуюся над городом, Аделина шла домой в еврейский квартал, а мыслями она стремилась на площадь близ собора, чтобы посмотреть, как блестят и переливаются его витражи. Красные, зелёные, золотые, синие… А затем вдруг голову Аделины пронзила жгучая боль. Девочка вскрикнула, пошатнулась и, чтоб не упасть, ухватилась за стену. Филле перекосилось, Аделина хотела была его поправить, но наткнулась пальцами на нечто горячее и липкое. Подведя руку к глазам девочка увидела ярко-красную кровь и побледнела не то от ужаса, не то от боли.       — Получай, еврейское отродье!        Ошалелым глазами испуганного зверька Аделина уставилась на того, кто кричал. Это был конопатый мальчишка, ровесник самой Аделины, худой как жердь. Вместе с несколькими другими мальчиками он подкидывал на ладони небольшие камушки, а потом, хорошенько замахнувшись, бросил в сторону Аделины!       Девочка лишь в последний миг успела втянуть голову в шею и наклониться, чтоб камни просвистели над её ухом, и, не дожидаясь, когда полетят следующие, бросилась бежать.       — За ней! Взять её! Бей! Бей! Гони еврейку!       Аделина слышала за собой крики и улюлюканье и, стараясь не запутаться в юбке, бежала со всей прыти, на какую была способна. Сердце её рвалось из груди, глаза застилали слезы, а волосы слиплись от крови. Её загонщики не отставали!       «И за что?! За что?! — задыхаясь, Аделина почти не разбирала дороги, ей лишь бы добежать, спрятаться иль на стражу наткнуться. — Лишь за то, что я та, кто есть!»        До еврейского квартала оставалось совсем немного, но вдруг для Аделины случилось самое что ни на есть страшное. Она споткнулась. И прежде, чем девочка успела подняться, её окружили.       — Попалась, жидовка! — зловеще заулыбался рыжеволосый главарь шайки. — Сейчас мы тебя будем остригать и грязью кормить!        Аделина увидела, как в руках мальчика блеснул нож, который тот, словно по волшебству, достал из рукава. Холодные иглы страха вгрызлись в кожу девочки, она не могла пошевелиться, а если бы и смогла, то что ей делать? Бежать? Так собьют с ног и начнут пинать. Драться? Капустой или всей корзиной? Но одно Аделина знала точно, что подобно Давиду, выступившему против Голиафа, она будет отстаивать свою честь до последнего, если даже придется выцарапать глаза этой рыжеволосой жерди!        Но неравной схватке так и не суждено было начаться, так как из тени переулка послышалось громкое безмерно недовольное не то ворчание, не то рычание. Одно было ясно — от одного лишь этого звука Аделина, как и её обидчики, задрожали огоньками свечей на ветру и медленно, очень медленно все повернули головы в одну сторону… И увидели черта.       Аделина ахнула. Тот, что медленным и тяжелым шагом вышел из тени, был, конечно, никаким не чертом. А был это смоляно-черный, исполинских размеров, кот, чью морду пересекали шрамы от когтей, зубов и чего ещё похуже. Снова раздалось недовольное ворчание-рычание. Чёрный кот расставил лапы, его шерсть встала дыбом, делая зверя ещё больше, а в открытой пасти показались острые клыки.       — Дьявольщина! — крикнул один из мальчишек. Другой рискнул бросить камень в сторону исполинского кота, промахнулся… Кот дернулся, сверкнул глазами, зашипел и бросился в атаку. Мальчики закричали. Страшно. Кот метался от одного к другому словно черная молния, причем нападал не как дворняга, а как истинный лев. Рвал клыками одного и тут же отпускал, чтобы взяться за другого, схватить за лодыжку, вцепиться когтями в волосы.       — Беги! Спасайся! Еврейская бестия! Ведьмин кот! Дьяволово чудовище! Спасайся! — вопили те, кто ещё не так давно сами были охотниками, и, хватаясь за пострадавшие места, бросались прочь. Осталась только Аделина, не смевшая даже шелохнуться, и собственно кот, что оказался грознее всякого льва иль даже экзотической пантеры, хоть с последней и имел некоторое сходство. «Сейчас и мне достанется», — пискнула про себя девочка.        Но чёрный кот, до этого с неимоверной яростью царапавший шпану, бросил на Аделину равнодушный взгляд золотисто-зеленых глаз, несколько мгновений пялился, а затем, что-то фыркнув, пошёл прочь по своим, только одному ему известным кошачьим делам. А Аделина собрала рассыпавшиеся яблоки и, пошатываясь, пошла домой.       Ох, и сколько же причитала, трагично вздыхала и стонала, взывала к богу и просто-напросто ругалась мать Аделины, когда увидела свою дочь на пороге их дома. И ведь было от чего вздыхать, взывать и ругаться — платье девочки было испачкано чуть ли не до самых плеч, филле беспомощно болталось на всклокоченных волосах, а на самой голове была свежая рана. Про платок, покрывавший корзину и затерявшийся при бегстве, так и вовсе не вспоминали.        Нагрели полную лохань воды, матушка лично мыла и распутывала волосы Аделины и внимательно выслушивала, как все произошло. Слушала и хмурилась.       — Паршивцы! Негодяи! Чтоб их постигла божья кара! Жабами с неба по пустым головам! — резюмировала достаточно злым голосом женщина. — Мухами и жабами! Так с моей девочкой! Изверги!       Матушка ругалась и распутывала волосы, Аделина ойкала и попискивала.        Когда же с мытьем было покончено, наступила очередь раны на голове, которая оказалось не такой уж и серьёзной, но матушка все же решила обработать её уксусом и наложить повязку. Аделина всеми силами и способами пыталась сбежать, избежать того, чтобы эту пекучую жижу лили ей на голову, но матушка была непреклонна. Девочка стойко терпела, шипела и молилась, чтобы скорее все прошло, но терпела. А потом белым чистым полотном матушка обвязала Аделине голову.       — Но до сих пор я удивляюсь, что Мор спас тебя от этих… — женщина осеклась, сделала аккуратный узелок на повязке и заглянула в лицо дочери.       — Мор?! Это так зовут этого котищу?! — удивилась Аделина.       — О да, и неспроста, — качнула головой матушка. — Ни одна крыса или птица не убереглась от его когтей. Да и, как ты сама уже убедилась, людям спуску он тоже не даёт. А ведь многие пытались его поймать, чтобы отдать скорняку на шапку, но куда уж им. Вот и ходит Мор, как хозяин, по улицам нашего квартала и ближайшим переулкам, да наверное, так хозяином и умрёт. Старый он уже, старый, но свирепый и вольнолюбивый.        Сидящая на своей кровати Аделина посмотрела в открытое окно, где среди домов и крыш наверняка сейчас ходил Мор. Девочка задумалась, как это прекрасно быть свободным, ходить куда только захочется и никого, совсем никого не бояться! Не носить этот дурацкий жёлтый круг! Быть большим и сильным, как же это прекрасно, быть способным расплатиться со всеми обидчиками! Девочке так этого хотелось, но… Она та, кем по воле божьей родилась и ею умрёт. Когда-то, в глубокой старости…       — Полежи, девочка моя, — ласково пропела матушка, поглаживая Аделину по голову, легонько, еле касаясь.        Аделина покорно легла, после столь бурного похода на рынок она ощутила жуткую усталость, а летняя жара, проникающая в комнату через открытое окно, морила и усыпляла ещё сильнее… И она уснула.        Ей снился пестрый рынок, где овощи на прилавках переливались всеми цветами витражей Нотр-Дама — синяя капуста, жёлтая морковка, красные луковицы, ну точно капельки крови. Снилось также, как рыцари в полных доспехах мчатся по небу на грифонах над рынком, а сопровождают их весело хихикающие дамы в красивых платьях… А потом ей приснился огромный чёрный кот по имени Мор, что вымахал до размеров целого замка и чьи глазища сияли, как огни пожара.        Проснулась Аделина после полудня, когда над городом вслед за ленивыми облаками вновь полился колокольный звон. Чувствуя себя уже гораздо лучше, девочка спустилась вниз и принялась по мере сил помогать матери. А уж дел было, как всегда, полным-полно. С кухни доносился такой манящий запах рагу из чечевицы с луком, чесноком, обильно приправленного тмином и перцем, что голова попросту кружилась. А ведь мама ещё хотела испечь сегодня яблочный кугл! Подметая все, до чего дотянется метла, Аделина только и мечтала об этой сладости и о теплом молоке.        К вечеру вернулись отец совместно с Йессием, старшим братом Аделины. Целый день трудившиеся в красильной мастерской, они, как бы не старались, не могли отмыть руки целиком и полностью, из-за чего их пальцы оставались слегка причудливого зелёного оттенка.       — Что с твоей головой? — вместо того, чтоб по своему обыкновению обнять Аделину, отец с ужасом посмотрел на её перевязанную голову.       — Шпана камнями разбрасывается, — фыркнула мама, вытирая руки о фартук. — И неясно, по науськиванию родителей или по своей воле.       Аделина видела, как худое, с острыми чертами хищной птицы, лицо отца стало мрачным, а глаза потемнели. Но потом он со свистом выдохнул, глаза вновь стали добрыми и мудрыми, и, обняв Аделину, он чмокнул её в лоб.       — Пусть раны твои скорее исцелятся, дочь моя Аделина.        После омывания рук, как то было принято, каждую по отдельности и по два раза, последовала молитва «Барух ата Адонай Элохейну, мелех ха-олам, хамоци лехем мин ха-арец», во время которой отец разламывал и раздавал хлеб, а уж после была сама трапеза, большая часть времени проходившая в молчании, пока Аделина не услышала спокойный голос отца, от которого она даже замерла с молоком на губах.       — В понедельник были побиты двое подмастерьев ювелира Нахмана, один даже потерял глаз свой. В среду был избит и ограблен достопочтенный Вайсбурд, и вот пятница, и моя родная дочь, гонимая и забрасываемая камнями. — Мужчина тяжело вздохнул. — История, опять она, история повторяется…        Аделина откусила кусочек кугля, не понимая, о какой истории идёт речь, но слушала, как всегда, внимательно.       — И ничего нельзя сделать? — спросил Йесся.       — Если все так и продолжится, то соберёмся и обратимся к королю с прошением, чтоб напомнить о данном обещании защищать и уважать, — вздохнул отец. — Но короля сейчас больше интересуют англичане, поражение за поражением, что терпит французская лилия, и мысль, где бы содрать ещё денег, какой налог повысить. Эх, война — беспощадная гиена, но доходят вести с юга, что ширится по городам, городкам и селам страшная болезнь, мрут все как один, в страшных мучениях…       — Кхем-кхем, — раздался притворно громкий кашель матушки, тоже не оставленный без внимания Аделины.       Отец умолк, тоже прочистил горло и сказал:       — Думаю, с делами в красильне я пока управлюсь сам. Йеся, ты же побудешь с матерью и сестрой, сопровождай их, если они куда пойдут.       — Хорошо, отец.        Аделина дожевала кугль.       Когда спустилась ночь, ставни в доме остались открытыми, и, даже несмотря на это, было жарко и душно. Аделина не могла уснуть, долго ворочалась, но так и не смогла. Посему, завернувшись в простыню, она выглянула в окно и смотрела на звезды. Этих точек было так много, что казалось, будто какой-то неимоверный гигант рассыпал муку по небу. Аделины прищурила глаза, сосредоточилась и начала считать… «Одна звезда, две, три, четы-ы-ррре… тридца-а-а-ать се-емь…»       Аделина так и уснула, уткнувшись носом в подоконник.       Властвовала ночь. Слабый ветерок тщетно пытался остудить все то, что за день нагрело солнце, и разносил запах тины и летних растений, что цвели и благоухали. В эту пору, когда убывающая луна ещё хорошо освещала улочки дремлющего Парижа, спали немногие — не спали стражники, что с фонарями в одной руке и алебардами в другой, бдительно охраняли намеченные для них посты, не спал наглый воришка, вдвойне рискующий тем, что обчищал чужой курятник в столь светлую ночь, не спали и любовники, что предавались своей тайной страсти, изредка поглядывая на мрачную и печально известную Нельскую башню, не спал монах, усердно читающий ночную молитву и, конечно, не спал и вовсю бодрствовал кот, которого суетливый людской род называл Мор.        Он неспешно совершал ночной обход своих владений, весьма ловко для своих лет перепрыгивая с одной крыши на другую, а то и вовсе растворяясь в темноте переулков, и только сверкающие золотом глаза выдавали его присутствие. Порою одного лишь их взгляда было достаточно, чтоб соперники теряли желание позариться на его территорию, а когда этого было мало, то в ход шли тяжёлые, когтистые лапы и острые зубы. Вот и сегодня пришлось отваживать очередного соперника… Мор остановился, зализывая рану на лапе, оставленную более молодым и прытким врагом… Ещё один шрам, ещё одна победа в череду многих, что были совершены под ликом сияющий луны. Но когда-то и этому суждено будет закончиться. Мор чувствовал, как цепкие когти старости стискивают сильнее и больнее, чем коготь самого злостного врага.        Мор дернул головой, оторвав взгляд от реки, где отражалось небесное светило, и настороженно прислушался. Ему показалось… И вот опять! Нет, это ему точно не чудилось. Откуда-то из глубины улицы доносился жалобный, наполненный болью и страданием писк. Огромный чёрный кот откликнулся на зов, он спустился вниз и пошёл на звук.        Мор не заметил, не мог увидеть, как после его ухода со всех сточных канав появились десятки, если не сотни мохнатых крадущихся черных силуэтов, тихо скрежещущих когтистыми лапками по булыжной мостовой. Эта армия, хищная орда совсем незаметно взяла город штурмом и смотрела на все, что здесь было, жило и дышало, крошечными мерзкими глазами, полными неутолимого голода…       Прошло несколько дней с того рокового утра, когда Аделина получила камнем по голове, и этого времени было достаточно, чтобы от раны не осталось и следа. И в очередное утро она вновь отправилась за покупками, но в этот раз лишь сопровождая матушку, а их двоих в свою очередь сопровождал Йесся. И хоть всякому, в чьих жилах текла еврейская кровь, было запрещено носить хоть какое-то оружие, их могло спасти количество, ведь нападение на одного могло ускользнуть от стражников, но вот нападение на группу уж точно должно было привлечь их внимание. А уж в особенности когда над толпой проходил Йесся в своём желтом корнуте, делавшим его похожим на высоченный гриб, заметить его не составляло никакого труда. Впрочем, в это утро мало кто обращал внимания на вышедшую за покупками еврейскую семью, ведь внимание горожан было приковано даже не к уличным артистам и акробатам, что сами зорко оглядывались, а к многочисленным воинским отрядам, проходившими через столицу на север, чтоб схлестнуться с англичанами, и опять проиграть… или все же вырвать хоть одну победу?       Кроме французских пехотинцев, коих можно было отличить по вышитым лилиям на туниках, надетых поверх кольчуг и стеганок, по рыночной площади расхаживали шотландцы, высоченные, как дубы, и у некоторых за плечами были длиннющие мечи, чуть ли не такие же длинные, как и они сами. — Как-то раз я срубил три башки одним махом! — расслышала Аделина, как похвалялся один из этих великанов с жутким акцентом в грубом, похожим на медвежье рычание, голосе.        Но кроме шотландцев, были и другие. Носившие на своих щитах вертикальные красные и жёлтые полосы своей отчизны арагонские рыцари изучали одеяния французов, а те, горделиво выпятив закованную броней грудь, смотрели на арагонцев светлыми глазами, неподвижные и высокомерные; чувствовалось, что они знают себе цену и не хотят ударить лицом в грязь перед чужеземцами. Хотя по правде говоря, и те, и другие, пользуясь тем, что жены и невесты остались дома, поглядывали на непотребных девиц, на их улыбки и многое другое.       — Интересно, чем они красят плащи, чтоб добиться такого оттенка? — пробормотал сам себе Йесся, но его услышала Аделина.       — Ты только о красках и тканях думаешь, — сказала девочка.       — А о чем мне еще думать? — хмыкнул Йесся. — Мы с тобой правнуки красильщика, внуки красильщика, дети красильщика, и скорее всего твой муж и моя жена тоже будут из семей красильщиков. Расширение цеха как-никак.        От одних только слов о замужестве Аделина скривилась, показала брату язык и хотела была отвернуться, чтоб ещё поглазеть на чужеземцев, как вдруг прямо под её ногами прошмыгнула жирная крыса. Аделина взвизгнула и пнула мерзкое животное башмачком.       — Ну и пакость, — скривилась девочка ещё больше.       — Да, этих тварей что-то в городе прибавилось, — поморщился Йесся, увидев ещё с десяток крысиных хвостов, что мелькали меж рыночными столиками и прилавками.       — Дети, нам не стоит задерживаться сверх всякой меры, тем более мы уже все купили, — мама одернула детей, что могли привлечь к себе излишнее внимание, и зорким, уже умудренным взглядом заметила, как на другой стороне улицы начали громко спорить двое рыцарей, французский и арагонский. А где у благородных господ случался спор, там иногда доходило и до драки, если не до кровопролития. Нужно было уходить, и поскорее. И они ушли, неспешно вернулись в еврейский квартал. Йесся, скинув с головы корнут, побрел к семейной красильне, матушка остановилась поболтать и послушать сплетни с дальними родственницами, а Аделина… А Аделина в кои-то веки могла побыть предоставленной самой себе. Она ходила по улочке, подставляла лицо летнему солнцу, да и вообщем-то радовалась жизни, как вдруг услышала странный звук, не то писк, не то… Аделина обернулась и охнула. Внизу средь бочек и клетей на солнце вышел погреться рыжий котенок, и был он таким крошечным, что Аделина с лёгкостью могла бы поместить его на своей ладони. Котенок тоже заметил девочку, моргнул несколько раз, а потом открыл рот, демонстрируя крошечные зубки, в тихом писке.       — Какой хорошенький! — воскликнула Аделина, всплеснув в ладоши. А затем она присела, подобрав юбку, и протянула руку, намереваясь погладить котёнка. Но тот отшатнулся назад, недовольно запищал и ощетинился, из-за чего стал казаться немного больше.       — Кис-кис-кис. Тише, не бойся, — ласково заворковала Аделина. — Я тебя не обижу.        Но для котёнка это было совсем не убедительно, и он продолжал пятиться обратно под клети, из-под которых и вылез.       — Кис-кис-кис, — Аделина хотела было подманить котенка, да чем же… Девочка осеклась в своей мысли, подпрыгнула, чем заставила подпрыгнуть и котенка, а потом спешно побежала домой. Аделина чуть было не набила себе новую шишку, когда спускалась в погребок, но детская ловкость позволила ей этого избежать. Поднялась она, уже неся в руках плескавшийся кувшин, полный молока, которое в свою очередь Аделина незамедлительно налила в одну из глиняных тарелок. И, вернув все как было, девочка поспешила обратно к тем клетям, где нашла котёнка.       — А что ты теперь скажешь? — Аделина прищурилась, и в ее больших глазах появились лукавые искорки, когда она подталкивала тарелку ближе к котенку. И тот, сначала манимый вкусным запахом, сделал несколько робких шагов, но вдруг остановился, отпрыгнул и недовольно пискнул.       — Ты чего? — протянула Аделина. — Пей. Вон погляди какой ты худенький! Давай, попей.        Аделина хотела было протянуть руку, чтоб взять котенка, но отдернула и ощутила, как по коже пробежали мурашки в то мгновение, как прямо перед ней одна из тёмных теней переулка ожила и заморгала золотыми глазищами.       — Мор! — ахнула Аделина, отскочив назад, точно перед ней вспыхнуло пламя.        А тем временем старый кот нехотя поднялся из своего логова, что было ничем другим, как давно сломанным сундуком без крышки, но полный тряпок, и оценил, что происходит, подергивая ухом, и пялясь, то на Аделину, то на тарелку с молоком, то на рядом стоящего котенка.       «Ой, беда будет», — пролепетала про себя Аделина, боясь даже шелохнуться       Но Мор к удивлению девочки не бросился в бездумную атаку, а степенно, широко расставив крепкие лапы, встал над котенком, закрыв его собой. По виду этого лохматого исполина было видно, что лишь одно неверное движение, и когти его будут обнажены куда быстрее, чем опытные рыцари обнажают свои мечи.        — Я не причиню вам зла, — прошептала со всей лаской, на которую была способна, Аделина. — Пусть только попьет молока, он же такой худенький.        Мор дернул головой, и его глаза сверкнули, но затем, издав невнятный звук, он вновь уставился на молоко. На миг Аделине показалась, что в кошачьих глазах она увидела нечто такое, чем наделен был даже не всякий человек — разум, наполненный глубокой житейской мудрости.        — Он ведь такой худенький, — осмелилась сказать Аделина. — Ему нужно молоко.        Казалось, что Мор размышляет, бросая будто бы недоверчивый взгляд в сторону девочки, и длилось это несколько долгих мгновений. Старый кот пытался проверить, где здесь таиться обман, а девочка пытаясь доказать искренность своих намерений… А потом Аделина облегчённо выдохнула, увидев, как Мор наклонился и толкнул головой котенка ближе к тарелке, мол, «Иди, попей», а всякий протестующий писк заглушал нравоучительным ворчанием. И котенок, не имея иного выбора, наклонил голову и начал лакать молоко, довольно-таки скоро дополнив это действие довольным причмокиванием.        — Вот так, — радостно улыбнулась Аделина. Она так умилилась той картиной, что позабыла об осторожности и собиралась погладить рыжий комок, но тут же очнулась, когда Мор пронзительно зашипел.        — Прости! Поторопилась! — ойкнула Аделина, отскочив назад.       Она встала поодаль, заложив руки за спиной, и стала наблюдать за умилительной картиной, а ещё в мыслях приговаривала: «Ничего, ничего, ты ещё дашь себя погладить.»       День тянулся за днем, ночь сменялась ночью. Солнце щедро одаривало землю своими лучами, нагревая воздух подобно тому, как нагревается чугунный казан. Париж был островом в океане войны, оазисом в пустыне пепла и пожарищ. За его стенами, которые в мирное время давали приют семнадцати тысячам человек, сейчас искало убежище почти еще столько же. Париж сжимался, существовал в тесноте. В атмосфере неуверенности и опасности. В ауре парализующего страха. В удушье притаившейся болезни.       Никто не знал, кто умер самым первым — бродяга, чье искусанное крысами тело нашли близ мостовой, жена кузнеца, славившаяся весьма округлыми формами, но к тому моменту, как она испустила дух, более похожая на обтянутый кожей скелет, или все-таки первым, неожиданно для всех, умер мэтр Филлип де Шазей, которого свалили лихорадка и кровавый кашель. Никто не знал, кто умер самым первым, но все знали, что коса мрачного жнеца уже занесена над Парижем.        Страх воцарился в сердцах людей, и, опутанные им, они стали предпринимать меры для своего спасения от ужасной заразы. Те, кто побогаче, собирали все свои пожитки и отправлялись туда, куда ещё болезнь не добралась, а те, кто победнее, смотрели вслед этим караванам и роптали, что это всё богачи разводят болезни, чтоб истребить их, бедняков. А другие твердили, что все это кара Божья за грехи, за похоть и жестокость! И тогда в церквях становилось тесно, молитвы наполнялись отчаянным желанием избавиться от всех грехов. А когда и молитв оказывалось мало, то в ход шли бичи. Целые процессии флагеллантов наполняли улицы, распевали покаянные молитвы и хлестали себя. Кровь брызгала во все стороны. А в толпе, что собиралась поглядеть на дикое зрелище, слонялись несчастные, движимые древним как мир поверьем, что от хвори можно избавиться, прикоснувшись или дыхнув на другого, вот и старались они с двойным усердием, толкаясь, чихая и плюясь.        В этой людской суете никто не обращал внимания на полчища крыс, толпящихся вокруг объедков, снующих под ногами и глазевших на мир своими крошечными глазенками, пока в них кто-то да чем-то не швырнет. А вот совсем иное дело было, когда на глаза горожанам попадался по-настоящему исполинских размеров котище с чёрной, как уголь, шерстью, шествующий, так гордо задрав голову, словно он был одним из пэров Франции, и неся в своих зубах немаленькую такую рыбу. Ну, а кому уже было знакомо это зрелище, только улыбались и говорили: — Так это ж Мор, свою «рыбную дань» собирает! Он так каждое утро делает!        Впрочем, самому Мору было совершенно безразлично, что там на своём наречии бормотали люди, он, забрав то, что ему полагается, как хозяину здешних мест, шёл туда, где ему будет комфортно поесть и понаблюдать… И последние время таким местом была крыша дома, где жило людское семейство девочки, пробуждавшей в кошачьей памяти смутные образы прошлого.       Взобравшись на крышу, Мор улегся поудобнее и, зажав рыбину в передних лапах, стал неторопливо поедать, наслаждаясь вкусом крови и свежей плоти. Но вдруг внизу раздался звонкий звук, издаваемый людьми, когда у них хорошее настроение, и Мор, наклонив голову, с любопытством уставился на происходящее. Там человеческая девочка, размахивая прутиком из метлы, забавлялась с рыжим котенком, что махал лапками, метя когтями по самому кончику прутика, и мяукал. Тот, к удовлетворению Мора, прибавил в весе и больше не походил на то несчастье, что было найдено им возле уже мёртвой матери… И почему он тогда решил его спасти? Мор уже не раз над этим думал, лёжа вот так на крыше и жуя рыбу. Может, потому, что знавал ту кошку? А может, потому, что старый кот настолько рассвирепел от того, что природный закон был нарушен, что жалкие крысы решили полакомиться отпрыском кошачьего племени. Нет, такого Мор стерпеть не мог! Он вступился и взял котенка под свое покровительство. Ну, а потом… Потом…       Снизу раздался громкий вскрик, и Мор увидел, как девочка машет ему передней лапкой, весело щебеча что-то на своём людской наречии… И Мор задрожал, на один короткий миг, один лишь миг, он увидел ту, кто так же дразнила его прутиком и поила молоком… Но этот миг прошёл, а тепло прошлого сменилось холодным разочарованием настоящего. Мор отвернулся, сосредоточив все свое внимание на рыбе.       Прошло две мучительные и нестерпимо долгие (а ещё жаркие) недели, во время которых Аделине пришлось использовать все знания, какие у неё были, так и знания её семьи, коими они пользовались в торговле, чтобы завоевать кошачье доверие. Подкуп молоком, ласковые комплименты касательно мягкости шерсти и самая обычная кротость, которую еврейские торговцы использовали, чтоб их лишний раз не трогали. И так, мало помалу, шажочек за шажочком, один поцарапанный палец за другим, Аделина сначала смогла приблизиться на расстояние шага к котенку, которого она за цвет меха и бойкий нрав назвала Огоньком. А ведь и котенок понемногу привыкал, вилял хвостом, видя Аделину с тарелкой, полной молока с размоченным хлебом или шкварками, довольно мяукал, когда наедался и становился похожим на шар. Венцом всех этих трудов стало утро, когда Огонёк начал ластиться об её ногу в надежде, что его почешут. Этого Аделине только и надо было! Именно так, с завоеванного доверия, началась прекрасная дружба, у которой был один небольшой побочный эффект в виде здоровенного, чёрного и глазастого Мора, что чернейшей тенью присматривал за Огоньком, то лёжа на крыше, то выглядывая ещё из-за какого-то угла.       — Какой же он все-таки жуткий.        Аделина обернулась на голос мамы. Та только вышла во дворик и ещё отряхивала руки от муки, сегодня у них на ужин снова кугль, и Аделина подметала с особой тщательностью, ну, а пока никто не видел, играла с Огоньком.       — А мне кажется, он хороший, — Аделина улыбнулась с метлой в обнимку. — Просто немного пугливый.        Девочка заметила, как её мама бросила ещё один беспокойный взгляд в сторону чёрного кота, что не без явного удовольствия обгладывал рыбий хвост.       — Хорошо, хватит тебе уже подметать, пошли поможешь мне на кухне, нам до ужина много нужно успеть.       — Хорошо, мама, — Аделина кивнула, оставила метлу и поторопилась в дом, а вслед за ней, чуть помедлив, пошёл Огонек.       Девочка не заметила только, как на мгновение котенок замешкался и взглянул на крышу, как бы ища одобрения. Мор посмотрел с легкими прищуром на значительно младшего собрата по их кошачьему племени и одобрительно качнул головой. Так будет лучше. Мор ещё помнил, какими могут добрыми люди, но и не забывал, какую боль могут причинить… Но эта девочка, словно живое напоминание о прошлом. Его… Мор прислушался к неожиданному шороху и зыркнул на кривые тени, что пробежали меж домов. Острые кошачьи когти со скрежетом прошлись по дереву крыши. Мор чувствовал, этой ночью стоило быть особенно настороже…       Аделине так и не было суждено полакомиться свежеиспеченым куглем, запивая его молоком. Впрочем, этим вечером никто из её семьи не взял в рот ни крошки, не проронил и слова, как и все, кто жил в еврейском квартале. С наступлением сумерек над городом раздался звон, но в этот раз это не была прекрасная песнь, это был натужный, угрожающий рёв, а вслед за ним, со скоростью пожара, что чёрным дымом стал подниматься над городом, разнеслась весть — Погром!       «Братья и сестры! Дьявол ходит средь нас! В правой руке его меч окровавленый, а в левой оскверненное кадило, источающие зловонные миазмы преисподней! Следуют за ним падаль всякая, саранча и волки, и отродья ада! — проповедовал какой-то особо пылкий флагеллант в красном капюшоне, а толпа этому внимала. — А ждут его дьяволопоклонники, еретики и евреи! Они среди нас! Оплетают нас грехом, крадут наших детей для своих черных месс, кланяются они Бафомету, Мамону и Сатане! Совокупляются как звери! Травят наши колодцы! Бейте их, братья и сестры! Бейте, кто в Бога верит! Поборем дьяволово семя!»        И этой искры было достаточно. Толпа вспыхнула, точно сухая солома, рассудок её застилала кровавая пелена. Вооружившись кто чем может, люди хлынули на улицу, точно вышедшая из берегов река. Река живая, распевавшая церковные гимны и воющая как стая диких бестий! Ведомая своими вожаками, она добралась до улицы Бурдонне, где держали свои лавчонки писцы, где мастерили свечи, самые разные, от обычных до церковных. Но всякий, кто жил в Париже и был достаточно охочим до слухов, знал, что в этих же лавчонках и мастерских по баснословным ценам и с бесконечными предосторожностями отпускали таинственные снадобья, которыми пользовались те, кто занимались ворожбой или магией. Продавали змеиные клыки, превращенные в порошок, растолченных жаб, кошачьи мозги, языки висельников, волосы распутниц, корень мандрагоры и дикой моркови, чресла карликов, крылья летучих мышей, печень саламандры. Продавали любовные снадобья для дел, как то полагается, которым покровительствовал Амур, а ещё яды, чтоб всякий желающий мог извести своих недругов, да способом помучительнее.       Именно на улицу Бурдонне и ворвалась толпа, выплеснув на тамошних обитателей свой праведный гнев, а ещё вполне земное желание безнаказанно разжиться чужим добром. Попавшихся в руки честных христиан «ведьм, колдунов и чернокнижников» нещадно били, резали и кололи, лишали одежды и насильничали, грабили и жгли живьём в собственных домах. А когда добра стало на всех не хватать, кто-то выкрикнул, что за всеми бедами стоят евреи, а остальные этот клич подхватили. Но в тот момент, когда толпа двинулась дальше, на них ястребом обрушилась городская стража и шотландские наёмники. Хватило лишь одного вида закованных в сталь конников и нескольких проломленных голов, чтоб парижане вытолкнули вперёд и всяко отреклись от своих недавних пророков, вдохновителей и вождей. Сверкнули мечи, головы покатились по мощенной дороге… А флагелланта в красном капюшоне никто не нашёл.       Еврейская община вздохнула с облегчением, когда умолкли колокола собора. Но уснуть? Разве что тревожным, чутким сном.       Сегодня Аделина не предпринимала попыток посчитать звезды на небе, их попросту не было видно за дымом пожара, и все, что оставалось девочке, это морщить нос от запаха гари в жарком воздухе. На подоконник заскочил Огонёк и пронзительно мяукнул.       — Что, тебе тоже не спится? — подперев щеку, сказала Аделина. — И мне тоже. Кошмары снятся… Я, конечно, не боюсь. Но они все равно какие-то жуткие.        Аделина поежилась, а затем поморщилась, когда лёгкий все еще горячий ветерок вновь донёс до неё смрад пожара. Огонёк согласно пискнул, а потом неожиданно прыгнул вниз.       — Эй, ты куда?! — вскрикнула Аделина. Перегнувшись, она увидела, что котенок довольно-таки легко и с определённой грацией спустился во дворик.       — Ну и зачем ты туда спустился?! — недовольно прошипела Аделина.        Девочка слезла со своей кровати, натянула башмачки и на цыпочках вышла из комнаты. Постаралась, чтобы дверь не скрипела, а ступени старой лестницы не потрескивали. Аделина долго вслушивалась, спят ли родители и старший брат, а потом тенью прошмыгнула во внутренний дворик.       — Огонёк, Огонёк! — прошептала Аделина, путаясь в развешенных простынях. — Кис-кис… Кис-кис…        Что-то заскрежетало у неё за спиной. Аделине показалось, что она вросла в землю, что вцепилась в неё выросшими из пальцев корнями. Она была не в состоянии пошевелиться, не в состоянии была даже дрогнуть.       «Я не боюсь, я не боюсь...» — твердила про себя девочка тихим голоском. — «Я жуть как боюсь!»        Но потом рядом с ней неожиданно замяукал Огонек, от чего Аделина чуть не запрыгнула на домашний колодец.       — Ну, ты меня и напугал! — проворчала девочка, чувствуя, как бешено колотится её сердце. Котенок ничего не ответил, да и не успел. Так же неожиданно, как и появился, он резко вздернул уши, прислушиваясь, прижал их, поднял дыбом шерсть, ощетинился и зашипел, правда, пока совсем не солидно.       — Что такое?! — прошептала Аделина, нащупывая рукой метлу, которую оставила здесь ещё днем.        Воздух наполнил сначала приглушенный, потом все приближающийся многоголосый писк, а вслед за ним в темноте загорелись красные угольки… Глаза! И очень много!       — Крысы, — ахнула Аделина, вцепившись в метлу, как в свое единственное оружие против этих мерзких чудовищ. И ведь это были настоящие чудовища, против которых Огонёк казался совсем крошечным, но, несмотря на весь свой страх, тот продолжал шипеть и скалиться. Крысы хищно защелкали жёлтыми зубами, оглашая лишь одно свое желание — пожрать все, до чего дотянутся. И, похоже, своей добычей они посчитали Огонька.        Видя это, Аделина грозно взмахнула метлой и процедила:       — Не подходите!       Крысы на мгновение замешкались, удивившись такой не то наглости, не то храбрости. Но стояли они так недолго, и тотчас продолжили окружать Аделину и Огонька. В глаза девочке бросилась самая уродливая и жирная крыса, наверное, бывшая вожаком этой стаи.       «Ну, я тебя сейчас как тресну!» — злобно подумала Аделина и хорошенько замахнулась метлой, но не успела девочка пустить свое импровизированное оружие в ход, как с неожиданным грохотом из черноты ночи вылетел Мор и сцепился с гигантской крысой. В воздухе запищало, загудело, послышался звук ударов, а потом все стихло после громкого и безмерно неприятного хруста ломающихся костей.        Мор гордо выпрямился над поверженной уродиной и грозно зашипел, демонстрируя окровавленые клыки. Не желая разделять участи своего собрата, остальные крысы убрались обратно в темноту, жалобно попискивая.       — Фух, — Аделина протяжно выдохнула и чуть не ударила себя по голове метлой, которую она до сих пор сжимала в руках. — Мы победили.       Впрочем, ни младый, ни старый кот не разделили человеческой эйфории. Огонек, гордый собой, что не струсил, присел и задрал нос, поддергивая ухом, а Мор демонстративно отгрыз голову поверженной крысе. Аделина ощутила, как краска отступает от лица, а к горлу подкатывает горький ком. Она поторопилась развернуться, чтобы не видеть этой мерзопакостной картины.       — Мог бы ее хоть на крышу забрать, — проворчала Аделина.       В ответ ей был слышен только хруст и чавканье.       Аделина еще раз осмотрелась. Чистые простыни, слегка похлопывающие от ветра. В небе плыли комки, но из-за темноты было непонятно, это белые облачка или же остатки дыма сгоревших домов и лавчонок с улицы Бурдонне. А еще наступила тишина, такая тяжелая, вязкая и странно пугающая. Стало холодно, почему-то Аделина почувствовала, как замерзает. Ей очень сильно захотелось вернуться домой.       — Пошли, Огонек, — шмыгнула носом Аделина, взяв котенка на руки. Он не сопротивлялся. Потом девочка повернулась к Мору.       — Может, ты тоже с нами? — спросила Аделина.        Старый кот окинул ее долгим взглядом сверкающих золотых, с легким вкраплением зеленого, глаз. Аделина понадеялась, что он пойдет… Мор отвернулся и опустил голову.       Аделина проглотила комок, кивнула и ушла в дом.        Мор оторвал от тушки крысы еще несколько кусков мяса, переживал и проглотил, а затем слизал кровь с морды. Оставшееся от крысы он не стал доедать, оставил, как предупреждение, как напоминание, кто здесь охотник, а кто добыча.        Ночь. Ночь была сегодня особенно темна, и двигающийся Мор растворялся в ней, становился еще одной тенью среди теней. Девочка пыталась заманить его в дом, вновь привить ему доверие к людям, напомнить о тепле человеческого жилища… Мор помнил и не забывал. Ласковые руки, касающиеся его ушей. Иногда ему это снилось, а потом он просыпался с сожалением, что проснулся.        Запрыгнув на оставленный людьми табурет, Мор подобрал под себя лапы, навострил уши и стал дремать. Ночь еще не завершилась, и стоило оставаться предельно бдительным. Ему приснился сон, когда он был маленьким, таким маленьким, что мог протиснуться в любую щель и спрятаться в любой корзине. И просыпался он в одной из таких, средь лоскутков ткани возле самой печи. Поэтому ему было тепло и сухо. А его хозяйка, худенькая как ветка, с глазами огромными и голубыми, словно в них отразилось само небо... Мех на ее голове был таким же чёрным, как его собственный, а может, и ещё чернее. В те далёкие времена его ещё не звали Мором… Правда, своего настоящего имени он уже давным-давно не помнил.        Ему снились ласковые руки его молодой хозяйки, которые чесали его, слегка дразнили, когда она начинала подергивать его за уши… Снилась связка перьев, с которой он всегда с охотой играл… Его разум наполняли запахи теплого молока, трав, что висели под потолком и… невыносимая вонь огня.       Сон обратился кошмаром, когда некогда уютное и тёплое жилище охватило пламя, а внутрь ворвались огромные, злобно воющие фигуры! Он пытался спасти свою хозяйку, пантерой бросался в атаку, но его отшвырнули. Он был так слаб. Её истерзанное тело оставили на поживу огню, а он… Он не помнил, каким чудом не сгорел, но помнил дымящиеся развалины и тельце, что стало чернее, чем он сам. А ещё помнил жуткий звук, наполнявший воздух…        «Бом! Бом! Бом! Бом! Бом!»        Мор неохотно приоткрыл глаза, дернул ушами… и услышал.        «Бом! Бом! Бом! Бом! Бом!»       Старый кот вздрогнул, поднял дыбом шерсть. Это был кошмар, кошмар, что сейчас ворвался в явь гулом пламени и громовым — «Бом! Бом! Бом! Бом! Бом!»        Спрыгнув с табурета и с грохотом его повалив, Мар залетел на крышу и замер!        Колокола били тревогу. Разносился крик. Отблеск пожара подсвечивал окна. Вместе с ветром разлетался угарный смрад. Невдалеке на рынке стоял визг сотен горлянок, сотни факелов сливались в мерцающую волну света. Со стороны старых ворот были слышны крик. Несколько соседних домов уже были объяты пламенем, зарево выползало на небо. Факелы приближались. Земля, казалось, ходила ходуном.        Кошмар повторялся. Мор не мешкал, он спрыгнул и стал из-за всех сил драть горло над окнами дома, где жила девочка, бывшая живым осколком напоминания о прошлом.       Аделина выпала из сна, когда мама неожиданно вытряхнула её из простыней. Сначала девочка ничего не поняла, но потом дом вдруг затрясся, разнесся треск и грохот проломленных дверей, дикий рёв, гул. Бряцание оружия.       — Что…       Аделина не успела договорить, мама просто и грубо завернула ее в плащ и потащила за собой.       — Нужно бежать! Сейчас же! — пытаясь сдержать панику, сказала она.       — Огонёк! — взвизгнула Аделина, хватая на ходу котенка и прижимая к себе.        Снова треск проломленных дверей. Топот ног. Бряцание железа. Визг. Аделина с мамой сбежали на первый этаж, и… Девочка увидела как двое вооруженных людей врываются в их приют, видела выпученные глаза, вспотевшие и раскрасневшиеся лица, оскал взбесившихся убийц! Мама попыталась закрыть Аделину собой. Ее схватили, повалили на пол, дергающуюся впихнули между лоханками, придушили, набрасывая на голову тяжелое мокрое покрывало.       — Мама! — вскрикнула Аделина.        Мужчина сильно ударил кулаком в ухо девочки. Комната затанцевала в глазах Аделины, пол ушел из-под ног. Она упала. Прежде, чем она пришла в себя, мужчина уже придавил ее коленями.       — Сука жидовская, — прохрипел он, но тут же закричал, когда ему в руку вцепился Огонёк. — Ах, ты мелкая тварь!        От мощного взмаха котенок улетел на другой конец комнаты.        Аделина завизжала, выпрямилась, брыкнулась. Он с размаху дал ей пощечину.       — Да я тебя…        Он не закончил. Ворвавшийся в комнату мужчина, в котором Аделина не сразу узнала своего отца, предплечьем перегнул разбойнику голову назад и ножом перерезал горло. Второго мерзавца уже уложил Йесся, невесть взявшимся откуда-то веслом треснул так, что аж загудело.        Аделина осмотрела вверх, на отцовское лицо, посмотрела сквозь слезы, все еще ошарашенная, все еще не до конца уверенная, что это ей не снится.       — Мы должны бежать, — выдавил отец из себя. — И как можно скорее!        Он схватил Аделину и рывком поднял, ноги её не держали. Девочка, шатаясь, подбежала к лежащему на полу Огоньку. Тот был жив, тяжело дышал, но не мог подняться. Аделина подняла его, как самую дорогую ценность.       — Уходим! — перебрасывая на плечо мешок, крикнул Йесся.        Они сбежали в летнюю ночь, в темноту, подсвеченную красным и все еще звучащую криками и шумом битвы. Аделина поскользнулась на мокрых камнях и упала бы, если бы мама не подставила плечо. На женском лице рос и расцветал синяк.        Они вдруг оказались на улице, среди обезумевшей толпы.Из окон пылающего дома старосты стреляли… С шипением летели болты из арбалетов. Это стреляли те, кто тайком держал оружие в подвалах.       — Прячемся, — прошипел отец.        Так они и стояли. Без движения. Как изваяния. Среди ада.        Дом пал, оборону прорвали, орда захватчиков с ревом ворвалась вовнутрь. Под обреченный вой начали выбрасывать людей из окон, на булыжную мостовую, прямо на ожидающие их дубины и топоры. С десяток извлеченных живых и полуживых остриями пик пригвоздили к стене. Тех, в ком еще теплилась жизнь, добивали, топтали, разрывали на куски. Кровь лилась ручьями, пенилась в водостоках.        От пожаров стало светло, как днем. Горело все. Пылали дома восточной стороны еврейского квартала, горели мясные лавки, горели суконные ряды, огонь пожирал мастерские и красильни, прогрызал балки и гребни крыш. Посредь улицы высилась гора трупов, на которую постоянно добрасывали новые тела. Окровавленные. Искалеченные. Побитые до неузнаваемости. Трупы тащили на веревках, набрасывая петли на шею либо на какую-то конечность тела. Волокли их к колодцам. Колодцы были уже переполненны. Из них торчали ноги. И руки. Растопыренные, направленные вверх, как бы взывающие о мести за злодеяние.        Чернь выла, ревела, визжала, обыскивала дома, охотясь за всё уменьшающимся количеством уцелевших. Воздух все еще сотрясался от доносившихся с улочек предсмертных криков. Стоял гул от пожара. Несмолкающим стоном бронзы заходились колокола.       Семья Аделины бежала к реке, переулками, закоулками, словно загнанные звери. Такими они и были. А над их головами неслась живая тень.       — Сюда, скорее! — кричал кто-то.        Аделину с мамой посадили в лодку, а мужчины, напряжено пыхтя, столкнули ее в реку. Задвигались весла, заплескала вода. И только в этот момент Аделина смогла осознать, что произошло. Погром. Страшнейшее слово для любого еврея. Ужас, о котором, когда была жива, рассказывала бабушка.        В переполненной лодке то и дело кто-то начинал реветь, но их тут же просили умолкнуть, иначе они могли погубить всех. И пускай Аделина чувствовала, как слезы выжигают ей глаза, но молчала, даже не потягивала носом и потому услышала громкое, уже очень знакомое не то ворчание, не то рычание.       — Мор! — вскрикнула Аделина, задрав голову. Посмотрели вверх и остальные.        На фоне пожара чёрный котище вырос, казалось, ещё больше, и кричал, громко, и трагично.       — Мор! — снова крикнула Аделина, положив Огонька на руки мамы. — Давай сюда! Прыгай! Прыгай! Я поймаю!        Лодка двигалась дальше и вот-вот отдалилась бы от берега совсем далеко. Аделине казалось, что Мор не прыгнет, он ведь никогда ей не давался, но тут этот котище, разбежавшись, как сорвался с крыши и огромным снарядом устремился вниз! Аделина поймала кота, хоть и сама этому удивилась. Правда, от силы удара не устояла на ногах и растянулась на дне лодки. Мор не менее удивился.       — Выбросьте это в реку! — заверещала одна из женщин. — Эта тварь проклята!       — Замолкните, — зашипел отец Аделины с тёмным, гневным ликом. — Если б не этот кот, если б не гвалт, который он поднял под окнами нашего дома, моя б семья была мертва! Он остаётся.        И Аделина радостно улыбнулась, прижимая к себе старого кота.       — Ты нас спас, но почему? — шёпотом спросила девочка, заглядывая в золотые глаза.        «Потому, что ты моя хозяйка», — молчаливым взглядом ответил ей кот, толкая ее руку лбом. — «Моя хозяйка.»