Любовь имеет слишком много оттенков, чтобы понять её раз и навсегда

Гром мечется, стонет во сне. Простыни мокрые от пота. Его трясёт. Проснуться от чужого кошмара невозможно, остаётся только бродить по закоулкам Сереженого сознания и страдать вместе с ним. Разумовскому снится детский дом в декорациях жуткого средневекового замка. Тёмный и кишащий человеческими монстрами. Игорь чувствует каждый удар и злое слово, каждую неудачу и пинок, он ощущает чужую боль и ничего не может сделать. Пока не может. Они мучаются до 6 утра, потом Грома дёргает из сновидческого ада противно пищащий будильник. Игорь остаётся лежать в кровати, уставившись в дореволюционный потолок.  Майор знает, что все его дальнейшие действия разрушат его карьеру и знакомую жизнь, но он не может теперь отступить. Игорь малодушно надеялся, что в больнице Серёже помогут. Возьмут Птицу под контроль. Но чтобы не делал психиатр с Разумовским, на лечение это походило слабо. Сереже не становилось лучше, напротив: фиксация на боли и прошлых травмах расшатывала и так хрупкую психику, а лекарства не облегчали ситуацию. На все попытки Грома вмешаться и помочь, врач отвечал уклончиво, ничего менять не стремился. Разумовский был убийцей и преступником, но не заслуживал становится жертвой карательной психиатрии. Пытки не должны применяться ни к одному живому существу. Никогда. Тем и утешался Игорь, планируя выкрасть Серёжу из больницы. Его совесть молчала, погребенная под чужими страданиями. Это было спасение, а не преступление. Кроме того, Гром честно пытался решить проблему в правовом поле. Писал жалобы, пытался сменить врача, запросить альтернативное мнение, перевести Серёжу в другую больницу в конце концов. Ничего. Одни отписки, а потом и сакраментальное от коллег рангом выше: Разумовский - убийца и псих. Его не жалко.  Тогда Гром и понял, что у него остался только один путь. Незаконный. Игорь злился на Серёжу, очень злился. Но оставлять его умирать в мучениях на попечении равнодушной системы не собирался. Все последние недели Гром заготавливал все необходимое для побега и ненавязчиво прощался с Юлей и Димой. Гром был уверен, что Дубин не сможет принять его поступок. А ставить друга перед моральной диллемой Игорь не хотел. Чем меньше напарник будет знать, тем выше вероятность, что его чужое падение не затронет, и Дима сохранит свою должность, пойдёт дальше уже самостоятельно. Юля его бы поняла, но у них вырисовывался конфликт интересов. Их шанс на потенциальные отношения исчез, стоило Разумовскому появится на горизонте. И это было больно. Для обоих. Но Пчелкина кажется переживала это тяжелее, так и не растеряв совсем не дружеские чувства к хмурому полицейскому. Просить её о помощи было бы слишком жестоко. Гром надеялся, что у девушки все будет хорошо, рано или поздно. А самое главное подальше от эпицентра скандала и самого Грома.  Они немного общались в последнее время, и Игорь считывал это как добрый знак. Юля заслуживала большего, чем Гром когда-либо смог бы ей предложить, даже без истории с Разумовским.

***

Взломать замки и отключить систему безопасности было легко. В старом, отреставрированном здании немного места для технических новшеств. Игорь крадется по коридорам тихо и осторожно, надеясь не столкнуться с немногочисленным ночью медицинским персоналом. Бить незнакомых людей не хотелось. Лишний шум и возня. Гром находит Разумовского в позе эмбриона на почти голом полу. Тот то ли спит, то ли провалился в беспамятство. Игорь совершенно не рад, что видит и серость бетонного пола и зелень плесени на старых стенах, и бурые пятна непонятного происхождения на единственном порванном с края одеяле. Игорь осторожно трясет Сережу за плечо и оперативно отскакивает, когда глаза цвета золота наконец распахиваются. - Я пришел с миром. Вытащить тебя и Сережу. Давай ты будешь нападать на меня, когда мы выберемся отсюда, - тихо произносит Гром, чтобы не создавать лишнего шума. - Ну попробуй, - усмехается Птица, но портить план Игоря не спешит. - Пойдем, пока никто не поднял шум, - и протягивает руку, ладонью вверх, выражая тем самым все возможное дружелюбие. Они заполняют лодку, включают фонарь на половину мощности и плывут. Игорь отдает Разумовскому запасную куртку, спрятанную под лавкой, работает веслами и ждёт момента, когда можно будет включить мотор. Они добираются до другого берега благополучно, Гром помогает Птице вылезти из лодки, бережно придерживая за локоть. Если бы вторая личность Разумовского хотела, она бы уже его убила. Они быстро пересаживаются в машину, едут подальше от цивилизации. На заднем сидении лежит новый ноутбук для Сережи. Игорь достает с пола пакет в нем еще несколько пакетов с бутербродами и походным термосом. Консервы блестят металическим боком в свете автомобильной лампы. - Поешь, пожалуйста, - осторожно просит Гром. Птица смотрит на него цепко, с легким пренебрежением, но без лютой ненависти. Выдергивает пакет из чужих рук, снимает фольгу с бутерброда почти брезгливо, но ест. Игорь сжимает руль в руках сильнее, чем нужно, аккумулируя стресс в подушечках пальцев. Они едут в тишине, прерываемой шуршанием пакетов. Разумовского вот-вот начнут искать, если уже не. Их ждёт непростые недели и выезд из страны. Грому остается лишь надеяться, что Птица принял его жертву и не будет творить дичь, пока они будут выбираться. Сил остановить Чумного Доктора в одиночестве у него нет. Игорь все еще смотрит на дорогу, но протягивает руку к Разумовскому и положив её на чужую худую коленку, говорит: Прости. - Ты не виноват, - тихо отвечает Сережа и кладет свою руку сверху, - Он пока ушел. Устал от твоих виноватых глаз, так Птица сказал. Но на самом деле, это жест благодарности. Оставил нас вдвоем. Пока, - продолжает Разумовский и смотрит на Игоря уже голубыми глазами. Гром слышит, чувствует изменения в человеке рядом и поворачивает голову на пару секунд. Любуется знакомым цветом вокруг чужой радужки. - Виноват, я тебе не помог, обрек на насилие. Это сродни предательству. Никто не должен так мучаться. Мне жаль, - убеждено говорит Игорь, желая поскорее все между ними прояснить. - Спасибо, - отвечает устало Сережа, - я посплю? - Конечно. Я тебя разбужу, когда мы достигнем пункта назначения, - уже более расслабленно продолжает беседу Гром. На душе удивительно тепло и спокойно, а ведь он теперь преступник. Замазался черной краской, но совесть абсолютно не мучает, давая надежду на другое будущее без непереводимого на язык слов чувства вины.