This Bitter End | Этот горький конец

Драко — настоящее время, октябрь 2009 года Лучи, проникающие из эркерного окна, расцвечивают нейтральный интерьер множеством розоватых и оранжевых оттенков, создавая в спальне атмосферу весеннего сада. Драко прижимает ладонь к глазам, словно этот простой жест поможет унять пульсацию в голове. Утренние головные боли становятся всё более частыми и настолько мешают, что накануне вечером Драко написал Гермионе, информируя её о произошедших переменах. Ведь он всё-таки старается. Она попросила — нет, потребовала — от него честности, и теперь, когда каждая неделя оборачивается новыми изменениями, он вынужден неохотно признать: Гермиона права. Время горделивого упрямства давно прошло. Она тут же ответила, и по взлетающему вверх росчерку ручки он догадался, что в её голове роится вихрь мыслей, потому что она пытается решить, как поступить дальше, но, не имея чёткого пути, лишь просит дать время. Несмотря на то что песок в его песочных часах постепенно пересыпается, что ему остаётся делать, кроме как дать то, что она просит? Ведь другого варианта у Драко нет. Он переворачивается на спину и всматривается в краску цвета индиго, покрывающую потолок. Время. Время — роскошь, которой он никогда не придавал особого значения, но сейчас, когда его кости словно полые, как у птицы, хрупкие и готовые вот-вот сломаться, а голова раскалывается от боли, будто вызванной ножевыми ударами, Драко не может не пожалеть о том, что прежде столь тщетно распоряжался им. Сколько времени в юности он растратил впустую, прячась за фасадом напускного безразличия? Он расхаживал по Министерству как клоун, полный решимости выйти из тени имени своего отца в погоне за собственным счастьем. Драко не знал. Он и представить себе не мог, что найдёт отраду в объятиях соперницы времён своего детства. Он был глуп и наивен. Когда Драко обрёл счастье, он не знал, что с ним делать — как к нему относиться и лелеять; он был слишком молод, чтобы это понимать. И даже сейчас, спустя годы, он анализирует каждую ошибку своего прошлого, как будто заглядывает в Омут памяти, порицая себя за всё, что мог бы изменить. Он мог бы быть смелее и мудрее. Если уж на то пошло, то последние три недели работы с Гермионой показали ему, что время не имеет границ. Они с Грейнджер всё те же, но вместе с этим совершенно другие люди. С каждой неделей он видит в Гермионе проблески той женщины, которую любил, но при этом она держится с некой особой уверенностью в себе, которая могла появиться только после того, как она узнала себя как личность. Драко ненавидит осознание того, что его не было поблизости, чтобы наблюдать за её преображением и ростом. Ненавидит, что не был частью этого. Ненавидит, что Гермионы не было рядом, чтобы заметить, как её отсутствие заставило его измениться, чему он научился. Впрочем, возможно, в течении времени есть своя прелесть. Оно меняется, как прилив, никогда не ударяясь о берег одинаково. Это вселяет в Драко надежду. С тех пор как они с Гермионой слегка повздорили на день её рождения, они медленно продвигаются по руслу дружелюбия. Словно начинают всё сначала, только на этот раз уже зная друг друга, и это больше похоже на повторное знакомство с давно потерянным другом. Они — напарники и единомышленники, которые каким-то образом молча договорились забыть о былых обидах и проступках. Но даже несмотря на хрупкий мирный договор, в её янтарных радужках Драко различает тени боли, пробивающейся на поверхность, когда она задерживает на нём взгляд, и понимает, что, даже если не хотел этого, то в первые годы их общения сильно ранил её. И всё же ни один из них не говорит об этом ради прогресса, а просто старается двигаться вперёд. Однако при всём прогрессе между ними всё равно возникают неловкие моменты, когда его рука касается её во время обмена ингредиентами для зелий, или, когда она улавливает нежность в его глазах, пока он слушает её рассуждения о теории и диапазоне возможностей. Он ничего не может с этим поделать: она для него — маяк на берегу, он сам — потерян в море. Это происходит естественно. Нередко они пускаются в знакомый вальс, когда часы над камином словно замедляют ход, а они теряют счёт времени. В присутствии Гермионы Драко чувствует себя чуть менее сломленным и ведёт себя как эгоист, жаждущий ощутить себя цельным. Это вызывает у него ощущение дежавю, напоминая о том, как когда-то давно Гермиона раскрыла его блеф. Разоблачила его, проникла куда глубже, чем за тот облик, который он пытался поддерживать после войны, и подтолкнула его к тому, кем он хотел стать. К сожалению, он слишком поздно увидел эту версию себя. В скромных покоях раздаётся громкий треск трансгрессии, и Драко приподнимается на локтях. У изножья кровати стоит Тинси с широко раскрытыми фиалковыми глазами, сжимающая в ручке утреннюю порцию Животворящего эликсира. — Доброе утро, хозяин Драко, — пищит она, подходя к нему и протягивая флакон. — Доброе утро, Тинси, — хрипло отвечает он, забирая зелье и залпом глотая его. В голове всё ещё стучит, как град о стекло, и он щиплет уголки глаз, закрывая их в слабой попытке прогнать боль. — Сэр? — спрашивает Тинси дрожащим голосом, ещё шире раскрыв глаза, словно ожидая, что он в любой момент взорвётся. — У нас есть обезболивающее зелье? — стиснув зубы, интересуется он, в отчаянии сильнее прижимая пальцы к векам, пытаясь получить хоть какое-то облегчение. Тинси ничего не отвечает, а просто исчезает, и двойной треск, раздающийся в воздухе в подтверждение её возвращения, заставляет Драко вздрогнуть. Маленькая рука обхватывает его запястье, отводя то от глаз, и суёт в ладонь зелье. — Молодой хозяин болен, — бормочет эльфийка, помогая Драко влить зелье в горло. Насколько же хуже может стать? Малфой закрывает глаза, ожидая, пока зелье расслабит каждый нейрон в мозгу, и не испытывает ни капли стыда от вопроса. Ощущение приходит медленно, как тепло первого весеннего дня. Зелье разливается по организму, заставляя каждый болевой рецептор подчиниться. Драко медленно открывает веки и моргает, глядя на Тинси, сидящую перед ним со слезами в больших круглых глазах. Теперь, пока боль отступает, Драко может оценить своё состояние. Он чувствует, что пот покрывает тело, как вторая кожа; он липкий, что заставляет Малфоя быть предельно чутким к себе, когда он откидывается на изголовье кровати. Невзирая на то что ему удалось проспать целых восемь часов, он чувствует усталость, как будто налетал кучу миль. Драко сглатывает, во рту пересохло, и он говорит: — Спасибо, Тинси. — Вы болен, вы гораздо хуже, сэр, — повторяет она более настойчиво с мольбой во взгляде. Но как объяснить эльфу, что от его недуга нет лекарства? Как объяснить болезнь, которая разъедает и разрушает сложную систему его организма? Не существует правильного способа объяснить суть неизлечимого заболевания. Поэтому Драко вздыхает и улыбается поджатыми губами. — Со мной всё будет в порядке, Тинси.

***

Пиппи трансгрессирует с Драко в укромный переулок неподалёку от Хогсмида, и впервые после официальной постановки диагноза он чувствует себя подавленным. Он уже было решил, что смирился с потерей способности трансгрессировать, но встреча с Пэнси и Невиллом в Хогсмиде проливает безжалостный свет на новые обстоятельства: зависимость. Реальность отрезвляет Драко, пока он осматривает осенний пейзаж, а Пиппи за его спиной исчезает. Таково его будущее — в необходимости полагаться на кого-то, кто переместит его, когда он не сможет воспользоваться камином. Это потеря независимости. От собственной слабости к горлу подступает желчь. Он поклялся, что впредь не позволит себе испытывать эту эмоцию. Очередное вынужденное изменение, очередная трещина. Драко отгоняет воспоминания о своей юной версии, скрючившейся под тяжестью Круциатуса, в глубины памяти, намереваясь сосредоточиться на текущем дне. В конце концов, всё это в прошлом, однажды прожитом и однажды свершившемся. Расправив плечи, Драко засовывает руки в карманы пиджака и делает шаг вперёд в сторону людных улиц. Учащиеся Хогвартса, смеясь и крича, выбегают из «Зонко» и «Сладкого королевства», и он замечает, как семикурсник подхватывает ничего не подозревающую девушку на руки, закидывает её на плечо и бежит в сторону Визжащей хижины. Драко чувствует, как дёргаются губы при виде этой картины. Он искренне рад, что над этим поколением студентов не витает призрак войны и отцовских грехов. Он испытывает облегчение — осязаемое и вселяющее уверенность в том, что они каким-то образом рисуют себе лучшее завтра. Драко не до конца понимал интерес Невилла к преподаванию травологии, но благодаря Пэнси сумел осознать, что карьера профессора в Хогвартсе приносит ему приятное удовлетворение. Невилл умеет настраивать и направлять своих учеников, пока они не расцветут, точно так же, как подрезает и придаёт форму своим растениям. Он заботится о каждом из них, взращивая и лелея их так, как много лет назад поступила с ним профессор Стебль. Рост Невилла — свидетельство того, что семена нередко выдерживают бури, разрастаясь в нечто неожиданное и прекрасное. Подобный комплимент Драко вряд ли бы сделал, но, учитывая недавнюю помолвку Невилла с Пэнси, он старается меньше походить на засранца. Он лавирует в толпе, обходя беспечных студентов, наслаждающихся погожим днём. Наблюдение за тем, как они живут и расцветают без тени войны, переносит Драко в опасное место. Он не может не задаться вопросом, кем бы стал без Тёмного Лорда. Научился бы он смирению и принятию? Или же слепо последовал бы по стопам отца, стремясь надеть его мантию министерского кукловода? По окончании восьмого курса Драко понял, что хочет заняться чем-то другим, чем-то интеллектуальным, чем-то, что бросит ему вызов, взбудоражит его. Однако пристальные взгляды и осуждение общества оттолкнули его от многих карьерных возможностей. Именно Пэнси предложила ему выбрать Отдел тайн, за что он вовек будет благодарен. Анонимность, присущая работе в этом подразделении, пришлась ему по душе, и он даже уговорил Тео присоединиться. Карьера была тем достижением, которое они могли назвать своим, — чем-то, что они построили самостоятельно, а не с помощью фамилии. Возможно, Драко не воспитывает будущие поколения, как Долгопупс, но он занимается полезным делом. Или так он считает. Так он надеется. Он знает, что оставил неизгладимый след в области магической науки и целительства, но осознание того, что карьера прервётся, пронзает его до глубины души. Он не сможет заниматься магическими исследованиями без магии. Его лишают ещё одной вещи, а он не в силах этому помешать. Он думал, что утраты остались в прошлом, но ошибался. У него всегда что-то отбирают, никогда не оставляя выбора. Когда Драко входит в шумный паб, в воздухе вихрем носятся кувшины с лагером и сливочным пивом. Из волшебного беспроводного устройства, расположенного у барной стойки, доносится музыка. Мелодия плавная, напоминающая магловский джаз. Малфой поворачивается, вдыхая ароматы тушёного мяса и сладость сдобных котелков. В каком-то смысле это ошеломляет. Несмотря на то что мадам Розмерта простила его выходки на шестом и седьмом курсах, Драко по-прежнему чувствует укол сожаления каждый раз, когда переступает порог паба, но он понял, что принимать прощение легче, чем пытаться простить себя. Это то, чему он всё ещё учится. Мадам Розмерта машет ему, приветливо улыбаясь, и перекидывает через плечо косу с проседью. Он склоняет голову в знак приветствия, после чего она возвращается к обслуживанию очередного посетителя, стоящего у барной стойки. Драко поворачивается и замечает ониксовый боб-каре Пэнси, сидящей за маленьким столиком с Невиллом. Он пробирается через столы и гостей, пока не пихает легонько ногу Пэнси. Она вздрагивает, поднимая голову, но, встретив его взгляд, тут же перестаёт хмуриться и расплывается в улыбке. Вскакивает со стула и крепко обхватывает его за шею. — Я соскучилась по тебе, — выдыхает она, отстраняясь и с нежностью улыбаясь. — Как и я, Паркс, — сухо смеётся он. И это правда. Любовь Драко к Пэнси безгранична. Она — его старейший друг, первая любовница и краеугольный камень. Последние несколько лет она периодически встречалась с Невиллом, пока наконец не поставила ему ультиматум: брак или никакого секса. Когда Драко всё-таки поинтересовался, почему Невилл медлит, тот признался, что боялся, будто Пэнси не захочет выходить замуж, ведь она всегда с особой горячностью и резкостью высказывалась о помолвках и договорах. Но, возможно, в этом и заключается разница, когда ты женишься по любви, а не ради политической выгоды? Когда ты добровольно и охотно хочешь связать себя с другим? Интересно, будет ли у Драко возможность испытать подобное когда-нибудь? Возможно ли связать себя магическими узами, когда его магия исчезнет? Очередной вопрос, который щиплет его, как утренний морозец. Он отгоняет эту мысль, видя, как Невилл наблюдает за ними и улыбается. Он сумел разглядеть в Пэнси мягкость, которую не замечали другие. Там, где мир видит шипы, Невилл видит красоту. По своей совместимости они могут посоперничать с Даф и Тео или даже с Блейзом и Падмой. Драко рад за их пару, по-настоящему рад, но он бы солгал, если бы попытался отрицать, что не завидует их отношениям. Когда Пэнси придвигается поближе к Невиллу, Драко оттесняет на второй план зависть к их счастью. Волнистые пряди песочного цвета падают в карие глаза Невилла, когда он с нежностью смотрит на свою невесту, и, как обычно, в их присутствии Драко ощущает запах свежей земли и жизни. Может, это издержки профессии? Невилл неустанно ухаживает за многочисленными школьными теплицами, а Пэнси держит небольшой цветочный магазинчик в Косом переулке. Тем не менее этот аромат совершенно точно отражает их предназначение — способность создавать жизнь и красоту из земли и её даров. — Как проходит семестр? — спрашивает Драко, принимая пинту пива, которую пододвигает ему Пэнси. Невилл пожимает плечами, на его губах мелькает полуулыбка. — Вроде неплохо. — Он скромничает, — возражает Пэнси, закатывая глаза и отпивая пиво. Она отправляет в рот картошку фри, толкая Невилла плечом. — Вот он, наконец, представит дьявольские силки своим семикурсникам, сдающим Ж.А.Б.А. Брови Драко взлетают до линии роста волос. — Я что-то не могу представить, что это чудовище хорошо уживается с другими растениями. Невилл качает головой. — Для него есть отдельная теплица. Занимались этим всё лето. Мы должны были построить её, сделать непроницаемой для света и при этом добиться поддержания влажности на уровне семидесяти процентов. — И как тогда твои студенты смогут увидеть силки? — интересуется Драко, ковыряясь в своей порции картошки. Пэнси ухмыляется, заправляя прядь волос за ухо. — Мне удалось зачаровать защитные очки так, чтобы ученики могли видеть ночью. Вот этим я занималась всё лето, пока на нём был весь ручной труд. Драко впечатлён их изобретательностью и командной работой, но при виде них в его груди появляется дыра размером с Грейнджер. Он пробирается вперёд, полный решимости не покориться глубинам коварных вод. — Я под впечатлением, Долгопупс... блядь, Паркс, — морщится он, потягиваясь, чтобы потереть рукой голень. — Какого чёрта? — Я помогала, — подтрунивает Пэнси, изогнув красные губы. Она отправляет в рот ещё одну картофельную палочку. — Как у тебя дела? Ты неделями игнорировал наши приглашения. — Пэнси смотрит на него расчётливо, как гадюка, готовая к нападению. Драко сглатывает, прижимая язык к щеке. Это был неверный ход. Пэнси набрасывается на его колебание. — В чём дело, Драко? Пока она разглядывает его, из тёмных глаз исчезает весёлое настроение. Малфой мельком смотрит на Невилла, чей взгляд мечется между парой друзей, словно он наблюдает за тем, как перебрасывается квоффл. — Драко, — повторяет Пэнси, на этот раз более серьёзно. Он делает глубокий вдох, концентрируясь на запахе земли, чтобы успокоиться. — Что вам известно о магической дисплазии? — Он откидывается назад, сцепляя пальцы на коленях, и смотрит, как лица друзей искажает замешательство, пока каждый из них осмысливает сказанное. Первым говорит Невилл, и по тому, как он подбирает каждое слово, Драко понимает, что он старается не сделать вывод о неозвученной правде. — Заболевание, которое лечит Гермиона? При упоминании имени Гермионы глаза Пэнси распахиваются, и Драко чувствует, как в её голове, подобно созвездиям, выстраиваются цепочки связей. — При чём здесь Грейнджер? — И Драко вздрагивает от гнева в её голосе. Он знает, что тема Гермионы является больным местом. Несмотря на прошедшее время, Пэнси продолжает питать к ведьме неприязнь с момента их нестандартного расставания годы назад. Невилл же поддерживает контакт с бывшей однокурсницей, пусть они и не так близки, как раньше. Их дружба послужила трещиной в отношениях Невилла и Пэнси, которую они совсем недавно смогли заделать. — Она — мой целитель, — решительно говорит Малфой, не зная, как ещё объяснить их нетипичную договорённость, — и мой напарник по исследованиям в обозримом будущем. Пэнси кладёт руки на стол перед собой, разводя пальцы в контролируемом жесте, который красноречиво говорит о степени её недовольства. Невилл лишь смотрит на Драко с растерянностью в глазах. — Что за хрень, Драко? — шипит она, наклоняясь вперёд. — Перестань говорить загадками, как кентавр Флоренц, и скажи, в чём дело. — Пэнс... — пытается успокоить её Невилл, обхватывая за плечи, но Пэнси отмахивается от него, качая головой так, что её вороные локоны хлещут её по лицу. — Мне поставили диагноз в августе. Слова забирают из каждого лёгкого воздух, крутятся и вертятся в нём, пока не превращаются в нечто неузнаваемое. Драко замечает, как гнев, пылавший в глазах Пэнси, гаснет, словно её окатили водой. — Магическая дисплазия? — повторяет она слова, пробуя их на вкус, как будто они — что-то испортившееся. Он через силу кивает, проводя пальцем по следу от капли конденсата на пинте. — И лекарства нет, да? — задаёт вопрос Невилл, но Драко слышит, что в него вложено знание. Он знает. Драко качает головой, не в силах встретиться с затаённой непроходящей болью во взгляде Пэнси, и ему кажется, что отныне он только и делает, что видит такую боль. — Сколько осталось до того, как магия исчезнет? — спрашивает она отрывистым тоном. Драко наблюдает, как в стену между ними укладывается кирпич за кирпичом, отчего воздух вокруг стремительно холодеет. Он должен был сообразить... Дафна могла простить его за скрытность, но Пэнси? Нет. Она цепляется за неё, использует её, питается ею. Пэнси обладает удивительной способностью превращать свою боль в метафорические доспехи, и Драко беспомощно следит за тем, как на его глазах она возводит свою крепость. — Сколько, Драко? — повторяет она, скрещивая руки на груди. — Я не знаю... По всей видимости, симптомы у меня проявляются в ускоренном режиме. — В ускоренном режиме? — теперь очередь Невилла недоумевать. Он наклоняет к Драко голову, изучая его так, словно он какая-то редкая экзотическая лиана. И именно эта жалость, сквозящая во взгляде Долгопупса, словно подводное течение, разжигает пламя подавляемого Драко гнева. Он сжимает свой стакан до белеющих костяшек, пытаясь притушить вспыхнувшую ярость. Бросает взгляд на Пэнси, которая смотрит на него с отрешённым видом, и чувствует, как в груди бурлит стыд. Сколько ещё подобных ужасных разговоров предстоит провести? — В моём случае всё идёт быстрее, чем в других, с которыми сталкивалась Грейнджер, — сухо отвечает он. Серые глаза фокусируются на ещё одной капельке конденсата, скатывающейся по стенке бокала, и Драко не может не желать, чтобы всё было так просто — подобно растворению безо всякого следа. — Святая Грейнджер не смогла тебя вылечить? — выплёвывает Пэнси. Слова пропитаны ядом, и она наконец позволяет Невиллу притянуть себя поближе. От Драко не ускользает то, как она торопливо вытирает со щеки непрошеную слезинку, поэтому он предпочитает проигнорировать её неприятный выпад. — Пока нет, — говорит он с едва заметной полуулыбкой. — Но я уверен в её способностях. — Блейз знает? — требовательно спрашивает Пэнси. Ещё один камень забивает его желудок, затягивая всё глубже и глубже в пучину вод. — Да. Пэнси усмехается и встаёт, бросая салфетку на стол. На миг она замирает, всматриваясь в открытые балки, тянущиеся по потолку паба. Сжимает руки в кулаки. Её белая рубашка заправлена в твидовые брюки, и при виде того, как она достаёт из кармана палочку, Драко уверен, что она собирается его проклясть. Однако вместо этого Пэнси вздыхает, накладывая на лицо охлаждающие чары, а затем смотрит на него сидящего сверху вниз. Её огорчение кристально ясно: читается в том, как губы поджаты от непроизнесённых фраз, и в том, как изогнута бровь; обида очевидна. Она изучает его, прослеживая глазами каждый кусочек его маски. — Цисса знает? — Нет. — И он смотрит, как Пэнси сдаётся, съёживается, и вот перед ним уже не гадюка, а испуганная девочка времён их юности. — Я... — её голос срывается, и она смотрит на Невилла в поисках поддержки или утешения — чего конкретно, Драко не вполне понимает. — Это не значит, что я пытаюсь свести всё к себе, Драко, — наконец произносит она через мгновение, теребя манжету закатанного рукава, — просто мне больно. Признание произносится второпях, но Драко молчит. Он встаёт и заключает её в объятия. Пэнси утыкается головой в его грудь, и он чувствует, как мелкая дрожь пробирает её стройную фигуру. Он встречается взглядом с Невиллом, и тот склоняет голову в печальном понимании. Ей нужно время. Время, чтобы погоревать. Время, чтобы смириться. Время, чтобы исцелиться. Время — та вещь, которую нельзя заполучить даже с его несметным богатством.

***

Когда Пиппи трансгрессирует с Драко обратно в квартиру, у окна кабинета его поджидает маленькая неясыть. Драко благодарит Пиппи, которая уходит за вечерней дозой бодроперцового зелья, а сам направляется к жёрдочке. Он достаёт из коробки совиное угощение и предлагает его в знак признательности, после чего снимает с лапки птицы письмо. Сова моргает большими золотистыми глазами, как бы говоря: «Мне нужен ответ, тупица». Малфой мгновенно узнаёт почерк. Изгибы в букве «к», изящная «о». Драко не знает, почему трясутся руки, когда он ломает печать. Не то чтобы они с Гермионой не работали вместе весь последний месяц, но он чувствует, что это письмо — поворотный момент, пауза в буре. «Драко, Я изучала твои головные боли, но без диагностических чар мне сложно сделать обоснованное предположение о том, что их вызывает. Можешь заскочить ко мне в офис в понедельник в восемь? А пока что я могу попробовать скорректировать твой режим сна, чтобы в выходные тебе стало полегче. Как у тебя дела со снами? Гермиона». Драко проводит большим пальцем по краю листа, не в силах скрыть ухмылку, играющую на губах. Он достаёт из ящика стола пергамент и ручку и набрасывает поспешный ответ. «Грейнджер, Мне всегда снятся сны, хотя, полагаю, не те, о которых тебе бы хотелось прочитать. Драко. И да, понедельник подходит». Он бросает сове ещё одно лакомство, а затем прикрепляет свиток к её лапке. И это правда. Его сны — это фантазии о прошлом, которое он бы хотел помнить, и о будущем, до которого не добраться. Часом позже Драко отдыхает на угольно-серой кушетке в своём кабинете с «Преступлением и наказанием» Фёдора Достоевского, как вдруг его внимание привлекает повторяющееся постукивание в окно. Сова Гермионы вновь сидит на жёрдочке и выжидательно на него смотрит. Он вставляет между страниц потрёпанный клочок пергамента и идёт открывать окно. На этот раз неясыть принесла небольшую посылку с конвертом, привязанным спереди. После вечернего приёма бодроперцового зелья разум прояснился, и, разворачивая посылку, Драко замечает, что делает это с лёгкостью. Сова в благодарность ухает, а затем исчезает в небе цвета индиго. Прислонившись к письменному столу из вяза, Драко вынимает письмо из конверта и читает. «Драко, Не сомневаюсь, что всё, что преследует тебя в ночные часы, настолько распутно, что заставит покраснеть даже Минерву, но, как бы то ни было, возбуждение контрпродуктивно для того времени, которое требуется твоим нейронам на отдых. В посылке три небольшие дозы зелья сна без сновидений. Они слабой концентрации, но этого вполне достаточно, чтобы замедлить работу гиппокампа — ты будешь видеть сны, но не столь яркие. Ну а если пикантные мысли так и не утихнут, то, возможно, перед сном стоит позаботиться о себе. До понедельника, Грейнджер».