С неба до земли и обратно

      Теодор.       Грейнджер отстраняется от меня в тот самый момент, когда я уже готов сдаться ей полностью, признав себя слабаком.       — Я мечтала сделать это с третьего курса, — неразборчивые слова слетают с ее губ, и она вновь тянется ко мне, пока мой внутренний голос борется с желаниями.       «Вот, сейчас, скажи ей, чтобы она остановилась!» — твердит он.       «Но я не хочу!»       «Мало ли чего ты хочешь, говори!»       — Я… — пытаюсь произнести слова, но она не дает мне и шанса, прижимая за затылок так плотно, что я едва не задыхаюсь.       «Оттолкни!»       «Да-да, сейчас».       «Прекрати!»       «Еще минуту».       Тик-так, тик-так.       Я опускаю ладони на ее талию, думая о том, что должен отодвинуть ее от себя, пока не стало слишком поздно, но вместо этого придвигаю ближе, вынуждая сесть на меня сверху.       Гермиона.       Сердце заколотило в груди, кровообращение ускорилось, отдаваясь шумом в ушах. Руки перестают слушаться и словно ватные опускаются на его плечи. Я замираю в предвкушении, когда, наклонившись, Теодор оттягивает лямку моего топа и касается губами ключиц.       Зарываясь пальцами в его волосы, слегка оттягиваю его голову назад. Этого недостаточно для того, чтобы он отстранился, но вполне хватает, чтобы с его губ слетел хриплый стон. Касаясь языком моей ключицы, он сжимает ладонью мою талию, и я выключаю весь самоконтроль.       Проведя руками по его плечам, лопаткам, я спускаюсь ниже и, хватая края черной футболки, тяну ее наверх. Тео внезапно останавливается, уткнувшись носом в мою шею, что-то неразборчиво бормочет, после чего слегка отстраняется и, потершись носом о мое плечо, произносит почти с болезненным шепотом:       — Я не могу.       Зажавшие ткань футболки ладони, замирают. Задыхаясь, я встречаюсь с его глазами, но он тут же отводит взгляд в сторону. Облизывая губы, я чувствую его вкус, и от этого отстраниться от него становится еще труднее, почти болезненно, словно мне приходится отрывать кусок собственной кожи.       — Прости, — он шепчет едва слышно, и желание провалиться сквозь землю обжигает внутренности.       — Я что-то сделала не так? — поправив на себе одежду, я отодвигаюсь подальше и обнимаю поджатые к груди ноги.       — Нет, все так.       — Тогда в чем дело?       «К тому же я уверен, что совсем скоро мы поменяемся с ней ролями».       — Не хочу все усложнять.       — Ясно.       — Грейнджер, ты милая, и я уверен, что не раз прокляну себя за то, что сейчас даю заднюю, но мне правда сейчас не до всех этих любовно-романтических развлечений.       «А кто говорит об отношениях?»       — Я тебя ни к чему не обязывала, — я пожимаю плечами. Возможно, это унизительно, но еще перед тем, как позвать к себе Тео, я заранее подготовила себя к тому, что эта ночь не будет иметь для него значения.       — Мы оба знаем, что это ложь, — роняет с горечью в голосе он, вставая с кровати. — Ты же не такая.       — Откуда тебе знать, какая я? — ядовито прыскаю я, будучи оскорбленная отказом, отчего слова сами наполняются яростью уязвленного эго.       Тео усмехается, и я заправляю передние пряди волос за горящие огнем уши.       — Хочешь сказать, что потрахаться без обязательств для тебя норма? — спрашивает он с оттенком презрения в голосе, и все внутри меня сжимается.       — Я…       — Вот и я об этом. — с усмешкой произносит он, зачесывая волосы назад. — Может быть, ты и считаешь меня говнюком, но я не пользуюсь слабостями других, чтобы унять свой собственный зуд в штанах.       — Слабостями? — приподняв брови домиком, непонимающе спрашиваю я.       — Да, Грейнджер, слабостями. Я твоя слабость, — пронзительный шепот обнажает мои мысли догола, заставляя чувствовать себя беззащитной и уязвимой.       Горячий воздух заполняет комнату, словно пылающий огонь, который одновременно согревает и жжет душу. Его слова проникают в самые глубины существа, разбивая все защитные барьеры.       — Ты целовал меня не менее жадно, — неуверенно начинаю я. — Так что могу предположить, что это и твоя слабость, Тео.       Смешок срывается с его губ:       — В том-то и дело. Ты дезориентируешь, и это чертовски не вовремя.       «Не вовремя? Разве любовь может быть вовремя?»       Я могу судить лишь по историям из сотни прочитанных книг. В них любовь чаще всего приходит, когда ее не ждешь и когда находишься в самом глубоком отчаянии, когда тебе кажется, что выхода уже нет.       Но почему она не может прийти, когда ты действительно нуждаешься в ней? Почему не может быть решением всех проблем и обстоятельств, которые окружают?       Может быть, любовь — это испытание? Она приходит в самый неподходящий момент, чтобы проверить нашу силу и веру. Хочет убедиться, что мы готовы принять ее в свою жизнь целиком и полностью. Поэтому и приходит именно тогда, когда мы ее не заслуживаем. Врывается, чтобы перевернуть мир с ног на голову, невзирая на проблемы и обстоятельства и ожидая, что мы примем ее такой, какая она есть: несвоевременной, болезненной, но искренней.       — Но на метле ты же научишь меня летать? — с улыбкой спрашиваю я, стирая с лица все прочие эмоции.       — Грейнджер…       — Просто дружба, Теодор, — я смеюсь, стараясь скрыть истинные эмоции. — Обещаю, держать себя в руках.       Он смотрит на меня несколько мучительных секунд, а затем расплывается в улыбке, от который на душе в мгновение теплеет.       — У тебя же есть метла? Просто после твоих историй про разгром курятника свою не предлагаю.       — Есть.       «Вот и все, он уходит».       «Нет, еще минута».       — Тео?       — М-м?       — Джинни занимается балом, и у нее возникли проблемы с алкоголем, ты не мог бы посодействовать?       «И снова эта улыбка».       Тик-так. Тик-так.       — Что-нибудь придумаем.       Тик-так. Тик-так.       «Ушел».

***

      — Ну что там? — Гарри выпрямляет спину, а Рональд нервно ерзает на кресле, пока я в сотый раз прохожусь глазами по тексту письма.       — Гермиона? — спрашивает Джинни, когда с моих губ слетает протяжный выдох.       — Близзард пишет, что готов принять меня в первую неделю после Рождества.       — Это же отлично! — восклицает Рональд и, потянувшись ко мне с объятиями, останавливает сам себя, чтобы задать уточняешь вопрос: — Так ведь?       — Да-да, конечно, — быстро тараторю я, откладывая письмо на стол. — Это просто чудесно.       — Думаю, Макгонагалл разрешит нам поехать с тобой. Конечно, не на все время лечения, но неделю-другую мы сможем быть рядом.       — А потом будем писать тебе каждый день или навещать, если вдруг процесс лечения затянется, — дополняет речь Гарри Джинни.       Натянуто улыбнувшись, я меняю тему разговора о предстоящих рождественских танцах и, пока Джинни, размахивая руками, рассказывает о танцах, погружаюсь в свои мысли.       Вчера ночью случился новый приступ, и утром я едва смогла встать с кровати. После того, как Тео принял решение, что ничего, кроме дружбы, между нами быть не может, мне стало чертовски стыдно смотреть ему в глаза. При этом пропускать занятия, ссылаясь на плохое самочувствие, тоже не хотелось, но пришлось, потому что стоило сделать лишь пару шагов, как предательская дрожь разлилась по телу, и я упала, даже не дойдя до ванной.       Раньше я никогда не сдавалась так быстро, а вчера просто осталась лежать на полу, смотря на изученную вдоль и поперек трещину на потолке.       — Гермиона, что думаешь?       — А?       — Пойдешь со мной на танцы? — поджав плечи к ушам, неуверенно переспрашивает Рон.       — Оу, я не собиралась идти на танцы.       — Гермиона! — вскидывается Джинни. — Мы говорили об этом уже тысячу раз, ты идешь, и это не обсуждается. Если не хочешь идти с моим братом, можешь пойти со мной.       Рон краснеет, а затем в одно мгновение становится бледнее снега, Гарри же свешивает голову, исподлобья наблюдая за моей реакцией.       — Что? Нет! — сев вполоборота, я натягиваю на лицо притворную улыбку. — Я с радостью пойду с тобой на бал, Рон.       Рональд грустно улыбается, и я чувствую укол совести за то, что поставила друга в неловкое положение.

***

      Отказ Тео и разговоры о предстоящем визите к целителю нагнали вселенскую тоску. Несколько дней я нахожусь где-то между миров: вроде бы здесь, сижу, смотрю, говорю, но мысленно где-то очень далеко, чувствую, тоскую, думаю.       Рон и Гарри целыми днями пропадают на тренировках, так как им все же удалось выбить у Макгонагалл возможность тренироваться на поле несколько раз в неделю в удобное для них время. Джинни сутками проводит время с Браун, боясь, что оставь она ее одну хотя бы на час, та испортит все ее приготовления к танцам, и если Забини несколько раз уже высказывал Джи свое недовольство из-за ее излишней занятости, то Рона, наоборот, устраивало такое положение вещей, мол, пусть сестра занимается чем угодно, лишь бы не зажималась с слизеринцем.       Кстати, о слизеринцах. Завтра должно состояться наше занятие с Тео. Нет, не то занятие, о котором вы подумали. Нотт должен начать учить меня летать на метле, но вот только со вчерашнего утра он пропадает невесть где, и я с трудом подавляю желание унять любопытство и спросить Забини о том, куда запропастился его друг.        Похоже пропадать после поцелуя становится традицией. До жути бесящей и нелепой традицией.       Вчера Джинни вытащила меня на прогулку по Хогсмиду, дабы разговорить о том, как прошло наше последнее занятие, и я надавала себе мысленных подзатыльников за то, что рассказала подруге о своих намерениях выйти из зоны комфорта.       Все два часа, что мы бродили по улицам, я старательно увиливала от наводящих вопросов Джини. Увиливала, да так и не увильнула, потому что Уизли не выдержала и огорошила прямым вопросом в лоб:       «Так вы переспали или нет?»       Ну до чего не тактично, я бы даже сказала унизительно, рассказывать о том, как меня отвергли, соглашаясь на предложенную дружбу, практически выклянченную мною.       Но я не жалею, ведь это уже хоть что-то. Нотт, как чертов наркотик — попробовав однажды, становишься зависимым.       Мерлин, почему нельзя отмотать время назад и засунуть язык не в рот Теодора, а поглубже в собственную глотку?       Не выдержав расспросов Джинни, я в итоге просто сбежала, сославшись на договоренность помочь профессору Стебель пересадить прыгучие луковицы в теплицу, дабы сберечь их от приближающихся холодов. Фактически это была не ложь, просто небольшая недоговоренность о том, что помочь можно в любой другой день.       Пересадка озорных фиолетовых мешочков заняла оставшуюся часть вечера, а также изрядно утомила, поэтому вечером я заснула достаточно быстро и даже не воспользовалась зельем сна без сновидений.       После выходных Тео таки объявляется, и я не знаю, радоваться мне его присутствию на совместном занятие на рунах или же расстраиваться, ведь я нисколечко не понимаю из того, что говорит Бабблинг, вернее, не стараюсь понять, потому что все мое внимание сосредоточено исключительно на рассматривании Нотта.       Откинувшись на спинку стула, вновь вперяю в него взгляд, на этот раз засматриваясь на непослушную прядь волос, что выбилась из общей массы, щекоча под бровью.       «Интересно, от кого Теодор унаследовал шевелюру цвета золотого каштана?»       Губы, формы бровей, нос — все будто скопировано с лица Нотта-старшего, даже форма глаза один в один: миндалевидный разрез со слегка опущенными вниз уголками, из-за чего выражение лица всегда казалось немного грустным. Их сходство просто поразительно. Закрась седину и сотри морщины старшего, и получится точная копия младшего.       Почему-то мне хотелось думать, что болотный цвет глаз достался ему от матери, возможно, тогда смотреть в них было бы не так тяжело. Скорее всего, так оно и есть, ведь этот глубокий, проникающий в душу взгляд не мог достаться ему от человека столь жестокого и циничного, как мистер Нотт.       «Интересно, какой была его мама?»       Ходили слухи, что миссис Нотт умерла, когда Теодору не было и семи, но сам Тео никак не комментировал эти слухи и лишь говорил, что в поместье Ноттов женщины не задерживаются.       Как бы то ни было, но в отличие от его печально известного отца, Джиневра Нотт никогда не была замечена в связи с Волан-де-Мортом, точнее, о ней вообще было неизвестно ничего, кроме имени. И это немного странно. Я имею ввиду, что слухи о чистокровных семействах ходили постоянно, нередко украшая заголовки «Придиры» или «Ежедневного пророка».       «Особняк Паркинсонов выставлен на продажу за долги Министерству»;       «Нарцисса Малфой отказалась комментировать заключение мужа под стражу»;       «Лайза Забини похоронила шестого мужа. Мужчина скончался в возрасте сорока лет из-за отравления неправильно приготовленным Веселящим зельем»;       «Миранда Пьюси попыталась оправдать действия мужа, утверждая, что его связь с «тем-кого-нельзя-называть» была вынужденной»;       «Грегори Гойл старший был казнен сегодня утром, ровно в тот день, когда миссис Гойл объявила о скорой помолвке с новоиспеченным аврором Джаспером Фолке».       А вот про Ноттов ни слова, лишь маленькая статейка на последней странице «Пророка» с информацией о том, что Нотт-старший не признает себя виновным. И это несмотря на то, что после победы над Волан-де-Мортом в газетах часто появлялась информация обо всех, кто хотя бы косвенно был связан с Пожирателями. Помнится, я даже видела статью о двоюродном брате сестер Гринграсс, который скончался в возрасте тринадцати лет после неудачного опыта первой аппарации. Удивительно, но даже его сумели приплести к Реддлу, утверждая, что юный волшебник оттачивал свои умения, желая стать самым молодым Пожирателем Смерти, а вот о миссис Нотт абсолютно никакой информации.       Почему-то появилось желание покопаться в старых газетах, ведь хоть какие-то записи о ней должны быть?       Теодор.       Сидя на рунах, я не могу разобрать ни слова Бабблинг, ибо все мои мысли крутятся вокруг Грейнджер, эдаким волчком противоречий и тайных желаний. После занятия в состоянии овоща я дохожу до главного зала, следуя за белобрысой головой Малфоя и, сев рядом с Забини, брезгливым взглядом окидываю тарелки с едой, будто передо мной лежат не сочные мясные стейки с пряными гарнирами, а протухшая еда для стервятников.       Ха! Знал бы отец, что его сынуля не только не пойдет по стопам отчаянного ненавистника маглов и полукровок, но еще будет ходить с кислой миной из-за того, что отшил грязнокровку, точно бы утопил меня в пруду сразу же после рождения, сетуя на гены нерадивой гулящей мамаши.       Смотря на лежавшей перед глазами кусок мяса, я чувствую, как желудок скручивает тошнотворным болезненным спазмом от отвращения к самому себе.       Никогда раньше я не говорил о матери в подобном контексте, хотя и считал ее побег предательством, и долгое время таил обиду на нее. При этом цеплялся за детские воспоминания о ней, как за спасательный круг, брошенный в трясину воспитания отца.       Мама была невероятно красивой и загадочной женщиной, которая всегда окутывала своей любовью и заботой. Мать научила меня моему первому заклинанию, я как сейчас помню, с какой улыбкой на лице носился по холлу главного зала поместья, когда перо наконец запарило в воздухе.       Однако самым прочным спасательным кругом стало воспоминание о том, как мама оживляла статуи зайцев на заднем дворе поместья. Я наблюдал, как безжизненные каменные фигуры превращались в игривых и подвижных зверьков. Одно лишь простенькое заклинание, и я чувствовал себя самым счастливым мальчиком на свете.       Тогда все ощущалось иначе: солнце грело теплее, птицы пели громче, цветы пахли сильнее, но все изменилось точно по щелчку пальцев. Мама бросила меня с такой же легкостью, с какой оживляла проклятых зайцев.       Честно говоря, я прекрасно понимаю причину ее ухода. Жить с таким мужчиной, как мой отец, наверняка отвратительно. И все же меня мучают два вопроса: почему она не забрала меня с собой и как вообще согласилась выйти замуж за драгоценного папашку?       Если бы я совсем не знал мать, то мог бы предположить, что дело было в деньгах, но ее никогда не интересовало, сколько галеонов в хранилище Ноттов. Мама вообще была противником поверхностных вещей и образа жизни высшего общества. Она предпочитала простоту и естественность, уход за садом и проведение времени со мной. Это было ее настоящим счастьем, а не блеск и роскошь, которые так ценились в высших кругах. Она никогда не стремилась к славе или богатству, она просто хотела быть счастливой и заботиться о тех, кого любила.       Мама всегда была свободной душой, независимой от общественных норм и ожиданий. Она не боялась быть самой собой несмотря на то, что это противоречило стереотипам и предрассудкам. Она была сильной и всегда следовала своему сердцу, делала то, что считала правильным.       Пропустить какой-нибудь аукцион из-за того, что хулиган-сынишка хочет поиграть в прятки? Как нечего делать.       Она не подходила отцу, вернее, отец совершенно не подходил ей. Папаша полон высокомерия и эгоизма. Он никогда не проявлял заботы к ней или нашей семье. Он был занят только своими делами и своими интересами.       Так как она могла согласиться выйти за него? Был ли у нее выбор? Семейство Ноттов не первое столетие считалось баснословно богатым и устрашительно влиятельным, поэтому не удивлюсь, если маму просто вынудили выйти за него. По крайней мере, мне хочется в это верить.       Насколько я помню, мама почти не рассказывала о своей семье, да и вообще не любила говорить на эту тему, поэтому частенько угощала меня чем-нибудь сладеньким, стоило мне только спросить про дедушку Геральда или бабулю Хейзел …или Хейли, я так и не запомнил.       Не помню, чтобы видел их хотя бы раз, но колдографии на комоде в гостиной указывали на то, что они приезжали в поместье на мой первый день рождения. Несколько раз я заставал маму за рассмотрением снимка, на котором полненький высокий мужчина в полосатом свитере, круглых очках и залысиной на темечке старается удержать меня на руках, пока я тяну руки к шляпе бабушки, чтобы отодрать с нее брошку.       Сколько бы раз не заставал, но так и не смог понять, с какими эмоциями она смотрела на колдографию. Это было похоже на тоску, перемешанную с счастьем и заправленную болью. Однако стоило ей заметить мое присутствие, как улыбка тут же смежала все эмоции, будто я являлся светлым пятном в ее темной жизни.       И все же она оставила меня с отцом, преподав ценный урок, показывающий, насколько сильно можно ошибаться в людях, и сегодня я преподнесу такой же отцу.

***

      Не успеваю я переступить порог кабинета прокурора, как меня окутывает тьма угрюмых стен, проникающая прямо в душу, сковывая движения и мысли. Воздух в этом маленьком, душном помещении настолько спертый, что легкие бьют тревогу, и я мысленно делаю отметку, что никогда не хотел бы связывать свою жизнь с работой в Министерстве Магии, где такое чувство удушья кажется нормой.       В центре этой камеры пыток, которую можно ошибочно принять за обычный офисный кабинет, сидит невысокий, толстый мужчина. Его жаккардовый костюм до абсурда смешно обрамляет его фигуру, а очки, заляпанные жирными отпечатками, лишь добавляют его образу несуразности. Но самое ужасающее — это его выражение лица. Оно настолько надменное и вызывающее отвращение, что я моментально начинаю чувствовать себя мизерным и незначительным. Хочется плюнуть в эту недовольную рожу и бежать как можно дальше от этого места.       Казалось, время замирает в том помещении. Прокурор медленно глядит на меня через свое королевство бумаг и папок, складывая руки на столе таким образом, будто готовится к решающей битве. Его голос разрезает тишину холодно и безжалостно:       — Приступайте, я слушаю.       Собравшись с духом, я буквально на одном дыхании вываливаю все, что мне известно о связи отца и Темного Лорда. Начинаю с банальностей, пытаясь обойти острые углы рассказа, затем рассказываю о том, что отец владеет темной магией не хуже самого Темного Лорда. Затем перехожу к более интересному — способности отца управлять магией времени. Я объясняю, как он проводил ночи за изучением древних текстов и экспериментами с временными порталами, стремясь создать маховики времени, способные перемещаться не только в прошлое, но и будущие.       Голос дрожит, когда я приближаюсь к сути своих опасений. Я делюсь мыслью о том, что если отец когда-нибудь выйдет на свободу, то несомненно воспользуется одним из своих тайных маховиков времени. Его цель будет одна — изменить историю таким образом, чтобы помешать Гарри Поттеру одержать победу над Волан-де-Мортом. Для меня это не просто предположение, а неоспоримая истина, но, кажется, прокурора это ничуть не беспокоит.       Все это время он слушает меня, не проявляя никаких эмоций. Его надменное выражение лица не меняется даже тогда, когда я рассказываю о потенциальной угрозе для всего магического сообщества.       — Может, скажите уже хоть что-нибудь?       — Например?       — Не знаю, — с хрустом разминаю кулаки и облизываю пересохшие губы. — Что-нибудь о полезности моих сведений.       — Мистер Нотт, — прокурор откидывается на спинку кресла, кладет ногу на ногу и скрещивает руки на груди. — Позвольте быть с вами предельно честным. Предоставленная вами информация определенно очень полезна для Министерства, но вот в суде вряд ли будет иметь ценность.       — К чему вы клоните?       — Я не клоню, Теодор, а говорю абсолютно открыто. Ваши показания никак не повлияют на срок заключения Нотта-старшего. Если только вы не хотите сказать что-то еще?       — Волан-де-Морт давал отцу индивидуальные миссии: сбор информации о планах Ордена, поиск и похищение важнейших артефактов, которые могли усилить его силу. Отец лично спланировал нападение на жилище Уизли, пытал Полумну Лавгуд и ее отца в Малфой-Мэноре.       — Есть более весомые сведения?       — Он убил Аластора Грюма, а также был одним из тех, кто пытался убить Поттера во время Турнира Трех Волшебников в лабиринте.       — У вас есть доказательства?       — Мои воспоминания.       — Вы были?..       — Нет. Я был только в поместье Малфоев во время пыток Лавгуд, а остальное отец рассказывал мне сам. Если этого недостаточно, то я готов говорить на суде под Веритасерум, а также предоставить свои воспоминания о встречах отца с Пожирателем и Волан-де-Мортом в нашем семейном поместье.       — Хорошо, это уже что-то. Скажите, вы можете утверждать, что ваш отец был на стороне «сами-знаете-кого» во время битвы за Хогвартс?       — Утверждать могу, но доказательств не имею, так как в это время находился далеко от Британии.       — Что вы хотите взамен на показания?       — Малость, — теперь руки на груди скрещиваю я. — Никаких опекунов по мою душу.

***

      Несмотря на решение держать от себя Грейнджер подальше, я все же собираю необходимый инвентарь, чтобы провести с ней занятие на метлах. В этом же нет ничего особенного, правда? Она помогает мне с трансфигурацией, при чем довольно успешно, раз последний тест я написал не на «тролль», а на «отвратительно», что в моем случае уже успех. Ну так вот, она помогает мне, а я — ей.       Хочет, чтобы я научил ее летать на метле? Что ж, я вполне могу помочь ей, держа член в штанах, так ведь?       Ну конечно же.       — Солнце только встало, — недовольно бормочет распластавшийся на диване в гостиной с подушкой на голове Забини. — Так что прекрати шуметь и иди спать.       — Что ты тут делаешь? — продолжая собираться, спрашиваю я.       — Сплю.       — Почему здесь?       — Малфой ругался с Асторией в спальне, и я решил, что не хочу быть свидетелем.       — Они ругались всю ночь?       — Нет, но крики вроде «ты пытаешься слепить из меня идеального парня и игнорировать мое прошлое, но это невозможно, Тори» доносились около двух часов.       — И ты не пошел в спальню, боясь попасть под горячую руку?       — Нет.       — Тогда что?       — Что-то, — бурчит Забини и, понимая, что поспать ему уже не удастся, садится и оборачивается в плед. — Потом Малфой мирился с Асторией по моим подсчетам три раза. А где был ты?       — Да так, развлекался кое с кем.       Ага, развлекся так, что после возвращения от адвоката целый час пролежал на полу Астрономической башни, глазея на созвездие Большой Медведицы и раздумывая о том, что заслуживаю звание «самого хренового сына в мире».       — Ясно, — усмехается Блейз. — Все трахались, кроме меня.       Ага, только в этот раз меня трахали собственный мозг и совесть. Двое против одного — нечестно, я бы даже назвал это изнасилованием, после которого я обессиленно отключился, лежа на холодном полу.       — Не только же тебе с Уизлеттой занимать спальню.       — Куда ты собираешься так рано?       — Хочу полетать.       Блейз переводит глаза на настенные часы возле входа:       — В шесть утра?       — Почему нет? — я пожимаю плечами и закидываю рюкзак на спину. — Раньше начну — раньше освобожусь. Увидимся на прорицании. — отдав честь сонному Забини, я разворачиваюсь на пятках и направляюсь на поле для квиддича.       Гермиона.       Отдавая дань природе, трава потускнела и придала полю унылый серо-желтый оттенок.       Шаг по слегка подмерзшей траве. Удар. Шаг. Удар. Сердце сжимается от волнения, а душа содрогается от эмоций. Теодор уже пришел.       «И почему я раньше не замечала, как ему идет спортивная форма?»       Шаг. Удар. Шаг. Удар. Сердечный ритм сбивает.       — Ты собираешься летать в джинсах? — недовольно восклицает он.       — Да, а что?       — Ты не сможешь нормально двигаться и рухнешь раньше, чем долетишь до колец.       — Но это самое подходящее, что я нашла.       — Еще бы бальное платье надела.       — Может, прекратишь ворчать, и мы приступим?       — Ты не полетишь в таком виде, Грейнджер, — с этими словами Тео забирает у меня из рук метлу, что уже больше походит на исцарапанную Живоглотиком когтеточку.       — Но у меня нет формы.       Тео закатывает глаза и, вздохнув, разворачивается ко мне спиной, начиная уходить.       — Иди за мной!       — Куда?       — Раздобудем тебе более подходящую одежду.       Быстро преодолев поле, мы доходим до небольшого одноэтажного здания без окон. Судя по висящей на двери табличке «Вход только для команды Слизерин» — это их раздевалка.       — Кажется, мне туда нельзя, — произношу я, когда Тео отрывает дверь и жестом руки приглашает меня внутрь.       — Но ты же со мной, — улыбается Теодор. — Заходи.       — Фу, что за запах? — спрашиваю я и тут же зажимаю нос рукой, потому что царящий вокруг запах буквально сбивает с ног.       — Это раздевалка, Грейнджер. Чем, по-твоему, тут должно пахнуть? Ромашками?       — Вам бы сюда хоть освежающие чары наложить, — бормочу я, следуя за Тео в самый конец помещения и останавливаясь возле небольшой двери.       — Это кладовка, в ней оставляют старую форму и запасной инвентарь. — Нотт проходит взглядом по моему телу. — Думаю, моя форма с четвертого курса должна тебе подойти.       Отрыв чулан, Теодор заходит внутрь и, быстро пробегая глазами по сложенным на стеллажах вещам, достает нужную стопку одежды.       — Какой у тебя размер ноги?       — Седьмой.       — Значит, обувь менять не будем. Самые маленькие сапоги восемь с половиной, — покопавшись еще несколько секунд, Тео добавляет еще пару вещей, выходит из каморки и протягивает их мне: — Переодевайся, я подожду на улице.       — Спасибо.       — Всегда к твоим услугам, — Тео подмигивает и покидает раздевалку.       Разложив вещи на скамье, я быстро избавляюсь от своей одежды, а затем задаюсь вопросом, куда должна ее убрать. Не оставлять же ее на лавочке, чтобы она впитывала в себя запах чужого пота и носков? Оглядевшись по сторонам, замечаю выгравированные на каждом шкафчике инициалы, среди них присутствуют знакомые Б.З; Д.М; Э.П; Т.Н.       Инстинктивно подхожу ближе и, вытянув руку, кончиками пальцев провожу по буквам, плавно огибая завитки выгравированной «Т». Щелк. Внезапно дверца открывается, и губы трогает едва заметная улыбка.       Он же не будет возражать, если я уберу свои вещи к нему в шкаф?       Ой, даже если и будет, что меня останавливает? Иногда лучше немного понаглеть, чем долго мучиться с провонявшими вещами, которые ни одно заклятье не очистит так быстро. К тому же шкафчик Нотта пахнет вполне нормально — значит он поопрятнее многих. Хочется покопаться в его вещах, но я подавляю в себе это желание.       Лосины садятся как родные, а вот шорты болтаются на талии. Мерлин, я выгляжу просто нелепо. Ситуацию спасает только то, что несмотря на многолетнее хранение в кладовке, вещи Теодора все еще пахнут его парфюмом, видимо, он не меняет его уже несколько лет.       «Постоянство — залог успеха», — так всегда говорил папа.       Папа… Мама…       Как я скучаю по ним! Но в тоже время рада, что целители Мунго не смогли вернуть им память. Вспомни они меня сейчас и сразу столкнутся с новой новостью о том, что скоро снова потеряют меня.       И все же я эгоистка, раз несмотря на все плюсы безвозвратного действия Обливейт, я до жути хочу с ними попрощаться. Обнять маму, прижаться к папе так же, как делала это, когда была совсем маленькой. Мама всегда была рядом, поддерживала в трудные моменты и делясь своей мудростью. Папа же был моим главным наставником, учил меня быть сильной и не опускать руки. А теперь я даже не могу сказать им о том, как я благодарна им за это, как люблю их и скучаю и как это осознание разламывает душу на сотни крохотных частей.       Каждую ночь я просыпаюсь в холодном поту, сердце бешено колотится в груди, словно пытается выбиться наружу. Мне снится один и тот же кошмар: я заперта в своей комнате, окруженная темнотой и одиночеством. Но потом все меняется: мама входит в комнату, чтобы проверить меня, и я понимаю, что никакого проклятия и Обливиэйта не было. Впереди меня ждет счастливая жизнь в кругу родных. Она движется ко мне, чтобы обнять и успокоить, я стремлюсь к ней на встречу, но каждый шаг вперед лишь еще больше отдаляет меня. Я вытягиваю руки к ней, прошу не оставлять меня одну, слезы наворачиваются на глазах. Затем картинка снова меняется: мама нежно обнимает меня и ласково успокаивает. Я ощущаю ее тепло и любовь, вновь становлюсь счастливой.       Потом я просыпаюсь, и все исчезает. Я снова оказываюсь в жестокой реальности жизни, где нет маминых объятий и успокоительных слов. Жестокая реальность заключает в тиски, сдавливая хребет до хруста и боли.       Как же сильно я жажду ощутить тепло маминых рук на своих щеках… хотя бы на мгновение.       — Ты там уснула? — слышится голос Тео.       — Не могу застегнуть молнию, — выкрикиваю я, и покачав головой прогоняю грустные мысли. — Можешь помочь, пожалуйста?       После непродолжительной тишины дверь в раздевалку открывается, и Тео заходит в раздевалку, а я задаюсь вопросом, покраснели его щеки от утренней прохлады или смущения.       — Кажется, застежку заело, — на одном дыхании произношу я и, разворачиваясь к нему спиной, указываю пальцем на застрявшую посередине молнию спортивной кофты.       Сердце забилось сильнее, а голова начала кружиться. Сохраняя молчание, Нотт делает несколько шагов, снимая на ходу перчатки, и вот я уже чувствую, как теплые пальцы касаются позвоночника.       — Собачка зажевала ткань, — тихо произносит Нотт.       Я задерживаю дыхание, когда дыхание Теодора начинает ласкать шею, сотрясая до основания костей своей теплотой. Он поднимает руку и осторожно проводит ею по моей спине, словно ощупывая каждый маленький шов на ткани. Я смыкаю губы, пытаясь сдержать тяжелый вздох, который вместо меня испускает Тео, чувствуя под пальцами мою дрожь.       — Вот здесь, — он касается области между лопаток. — Ткань повредилась, и застежку заело из-за этого.       Душа пылает от желания, и я не хочу, чтобы это заканчивалось, буквально жажду, чтобы он стоял за моей спиной целую вечность. Был рядом. Но все хорошее всегда заканчивается слишком быстро.       — Репаро, — произносит он, и молния застегивается по самую шею. — Надевай мантию и пошли, у меня не так много времени.       Тео вновь покидает помещение, а мне требуется ещё несколько минут, чтобы перевести дыхание и успокоиться. Всего одно прикосновение, ощущение его теплой груди за спиной, и данные общения о исключительно дружеских отношениях катятся в пропасть.

***

      — Вверх! — метла скользнула в ладонь.       — Отлично, теперь садись, — указывает Нотт, повторяя мои движения. — Нет, сдвинься немного вперед.       — Мадам Трюк говорила, что нужно садиться по центру, — подозрительно нахмурившись, произношу я.       — Да, если в тебе есть хотя бы 110 футов, — поясняет Нотт и, прижимая ноги на метле, начинает эффектно парить в воздухе, даже не держась руками. — Прижми ноги к метле, можешь даже ступнями обвить, если получится.       — Так? А-а! — первая попытка заканчивается падением на пятую точку.       — Почти, — Теодор не сдерживает смешок и, приземлившись, с улыбкой подходит ко мне, чтобы помочь встать.       — Спасибо.       С радостью принимая его помощь, мне приходится напоминать себе, с какой целью я здесь нахожусь.       «Это не свидание с Ноттом, Гермиона! Всего лишь урок полетов на метле, а присутствие Теодора не более, чем приятный бонус к выполнению давнего желания».       Повторяя попытку, прижимаю ноги к метле и стараюсь не потерять равновесие. Внезапно метла начинает качаться, угрожая сбросить меня на землю. Я паникую, не зная, как сохранить равновесие, но тут же чувствую касание руки чуть ниже колена.       — Когда прижимаешь ноги, старайся не заваливаться набок, — Теодор помогает мне принять верную позу, ладонями придерживая меня за ноги. — Если чувствуешь, что начала наклоняться, уводи корпус в противоположную сторону и так до тех пора, пока не восстановишь равновесие.       — Так?       — Да, отлично, — Нотт ослабляет хватку, но все еще придерживает меня. — Теперь наклонись вперед и сдвинь руки так, чтобы локти прижали метлу с обеих сторон.       Я следую его указаниям, но метла снова начинает раскачиваться.       — Уводи корпус.       Вправо, затем влево, снова вправо, и вот я наконец принимаю ровное положение.       — Теперь попробуй пролететь по полю, но не дави слишком сильно, а то начнешь петлять со скоростью снитча.       Адреналин пробирает до костей, сердце начинает биться быстрее, а дыхание учащается. Я делаю глубокий вдох и начинаю двигаться вперед, краем глаза замечая, что Тео летит следом.       — Теперь очень осторожно ускорься!       Тело напрягается, когда я сильнее наклоняюсь вперед и начинаю ускоряться. Ветер развевает волосы, а земля проносится под ногами сменяющимися картинками.       Что если я упаду? Разобьюсь или сломаю шею?       Тошнотна предательским комом подступает к горлу, легкие сжимаются в удушающем спазме, ладошки потеют, и хватка становится менее цепкой.       Мне страшно.       — Ты теряешь равновесие! — выкрикивает Теодор. — Потяни метлу на себя! Только очень медленно!       Плавно переставляю руки вперед и начинаю поднимать основание метлы вверх, но ладони предательски скользят, вынуждая паниковать еще больше.       — Так, — внезапно чужая рука хватает мою метлу, и, повернув голову на боку, я вижу обеспокоенное лицо Теодора. — Я тут, все хорошо, просто тяни вверх, а корпусом дави вниз.       Основание метлы вверх, вес тела — вниз, затем выставить ноги. Вроде все просто. Секунда, две, и вот подошвы ботинок скользят по влажной от утренней росы траве.       — Ты в порядке? — спрыгивая с метлы и отбрасывая ее в сторону, Теодор снимает меня с проклятой когтеточки и ставит на землю, придерживая за талию.       «Да, Тео, я в порядке, только давай постоим так подольше. Ну так, на всякий случай».       — Да, все хорошо.       — Может, закончим на сегодня?       Тик-так, Гермиона.       — Нет, я хочу еще, — протестую я, то ли от того, что Нотт убрал ладонь с моей талии, то ли от того, что собирается прекратить занятие.       — Ты чуть не разбила себе голову минуту назад, уверена, что стоит?       — Да-да! Я просто испугалась, что упаду, и на панике забыла, что делать.       Теодор тяжело вздыхает, смотрит на наручные часы, а затем поднимает мою метлу с газона.       — Но в этот раз без ускорения.       Теодор.       Что ж, кажется, Грейнджер соврала, когда сказала, что совершенно не умеет летать не метле. Как по мне, у нее достаточно неплохо получается, надо только немного поработать над техникой, посадкой, сосредоточенностью и будет вполне себе для человека, ненавидящего квиддич.       — Спускайся, Лоренцо Морти, — выкрикиваю я, прикрывая ладонью глаза от солнца.       — Кто это? — пролетая мимо меня на расстоянии ста ярдов от земли, спрашивает заучка.       — Капитан сборной Испании, — смеюсь я.       Грейнджер делает еще один круг по полю и, опускаясь на землю, спотыкается.       — Так, над приземлением нужно будет поработать, а так вполне неплохо. Молодец.       — Спасибо, — улыбаясь во все зубы, произносит она. — Когда повторим?       — Пока не знаю, у меня много дел, — блеск в ее глазах слегка затухает. — Может быть, в следующий вторник?       — Отлично, — от радости она чуть было не начинает скакать. — Спасибо еще раз, — произносит Гермиона уже более тихо.       — Не за что.       Проходит секунда, десять, а мы все так же стоим, глазея друг на друга. Надо бы валить готовиться к занятиям, но, как вы уже поняли, я не дружу ни с собственным языком, ни с головой.       — Хочешь, прокачу тебя вокруг школы?       — Даже не знаю, страшновато как-то.       — Сомневаешься в моих умениях управлять метлой? — облизав нижнюю губу, я достаю из-за спины метлу и сажусь на нее верхом.       — Тео, занятия вот-вот начнутся.       — Прекрати искать оправдания своей трусости, Грейнджер, до занятий еще полчаса, садись.       — Ладно, только не лети быстро.       Останавливаясь за моей спиной, Грейнджер кладет руку мне на спину и уже собирается сесть позади меня, как я останавливаю ее.       — Так ты свалишься и утащишь меня за собой, — усмехаюсь я, поворачиваясь к ней лицом. — Садись вперед и прижми ноги к моим так, чтобы ступни касались моего голеностопа. Неужели друзья ни разу не катали тебя?       — Нет, — скромно произносит она и, тяжело дыша, садится вперед.       — Сгорбись немного, — шепчу, практически касаясь губами ушной раковины.       Вцепившись пальцами в рукоять, Грейнджер округляет спину и, кажется, собирается что-то сказать, как через мгновение метла поднимает нас в воздух.       — А-а! — вскрикивает она, когда мы оказываемся возле крыши замка. — Не так высоко! — зажмурив глаза, отворачивает голову в сторону и прижимается щекой к моему плечу.       Я не сдерживаю смешок и немного снижаюсь, оказываясь на высоте достаточной для того, чтобы разбиться, но и успокоить Грейнджер.       — Не бойся, я тебя держу, — шепчу я и, оставив метлу в одной руке, вторую кладу ей на талию. Ненадолго. Только чтобы успокоить. — Наклонись вперед.       Сложив губы трубочкой, заучка прерывисто выдыхает, но слушается, практически ложась на рукоять. Прижимаясь к ней грудью, я передвигаю ладони так, чтобы она оказалась между моих рук.       — Видишь, ты никуда не денешься, — немного раскачиваю метлу, дабы показать, что она никуда не денется.       — Лети уже.       — Как скажешь.

***

      Сколько бы раз Грейнджер не говорила, что это была глупая идея, нарушающая все правила безопасности, я видел, что ей понравилось, буквально физически ощущал ее наслаждение каждой минутой. Да, сначала она боялась, продолжала закрывать глаза на каждом повороте, но спустя две минуты расслабилась, как раз в тот момент, когда мы пролетали над Черным озером, и дальше уже не могла оторваться от красоты природы.       Не знаю, кого я в тот момент пытался успокоить, но на одном из поворотов вновь переставил руки и поочередно накрыл ее ладони своими.       Тебе же понравилось, Грейнджер?       Я чувствовал это, потому как стоило только прикоснуться к тебе, я сразу ощутил бешеное биение твоего сердца через прижатую к моей груди спину. И пускай для тебя наш последний полет был ошибкой, но ты никогда его не забудешь.       2:0 в пользу Теодора из списка твоих желаний.       Понравилось, да?       Мне тоже.