(Не) Чувствовать боль

      Жизнь — за окном. Шумная и весёлая, она манит к себе, вызывая желание сбежать от забот и испытать все радости, которые должны быть у подростка.       Ёнбок привык, но не смирился. Мама, волнуясь, собирает вещи в большую сумку, непрерывно перепроверяя их, словно он уезжает навсегда из родного дома. Отец стоит на парковке, выкуривая сигарету за сигаретой, нервно кружит у машины, желая, чтобы всё это поскорее закончилось.       Он всегда это говорит, а Ёнбок слезливо спрашивает: «Закончилось что? Я всегда буду болен». Мать же, услышав это, начинает плакать и падать на колени, а отец, стараясь упокоить ситуацию, произносит:       — Ёнбок, люди живут с этим долго и счастливо. И ты тоже будешь жить. Терапия поможет тебе, потерпи немного, хорошо?       Неуверенная улыбка, слабый щелчок по кончику носа и стойкий запах коньяка, который пьёт мать. Ей нужен всего лишь бокал, чтобы обжечь слизистую и остановить слёзы; затем она с новыми силами продолжает собирать документы и необходимые вещи, словно ничего и не было.       Ёнбок не плачет. Он устал и уже стал достаточно взрослым для этого. Больницы больше его не пугают, колючие иглы шприцов стали частью медитации. Ли привык долго сидеть в процедурном кабинете, а медсестра, которая его прекрасно знает, снова и снова, как в первый раз, рассказывает:       — Аллергии на спирт нет? Хорошо. Укольчик под кожу, сразу же нужно будет приложить лёд. Я сделаю тугую повязочку, полчасика посидишь со мной, пока кровь не остановится.       В машине отца всегда тепло и пахнет бабл-гамом, который напоминает Ёнбоку мамины духи; играет джаз, и разговоры утихают.       «Врачам нужно чуть больше времени, чтобы поставить тебя на ноги. Не волнуйся, хорошо?»       Ли привык, поэтому и сегодня терпеливо выслушивает медсестру, сидя в кабинете на кушетке и размахивая ногами. Рука уже давно замёрзла от синего хладоэлемента, и он хочет было попросить помочь с этим, как медсестра отвлекается, когда в процедурку заходит новый пациент.       Обычно Ёнбок остаётся один на один с ней, потому что другим не позволялось прерывать столь важную процедуру, но сегодня что-то пошло не так. Женщина охает, поймав взгляд худого парня с огромной шишкой на лбу — Ёнбока даже передёргивает.       — Хаюн-нуна, я правда случайно!       — Чанбин, это уже не шутки!       Сияющая шишка отвлекает всё внимание от вида парня: у него сломана нога, а колени покрыты синяками и ссадинами. Здорового места на теле нет. Он похож на нелепую детскую раскраску — украшен иссиня-жёлтыми кляксами.       Ёнбок никогда не видел этого парня здесь, но понимает, что перед ним постоялец, Чхве Хаюн всем неизлечимым предлагает называть её «нуна».       Чанбин забирается на кушетку, а Ёнбок, поглядывая на него, испытывает смешанные чувства — отвращение и печальную зависть. Перед ним стоит юноша, полный интересных и забавных историй, но покалеченный юношеской забавой. Ёнбок мечтает о том, чтобы быть таким же.       В кабинет врывается ещё один синий хладоэлемент, который медсестра Хаюн прикладывает к шишке Чанбина. Её волнение становится ещё сильнее.       — Сиди здесь и не дергайся, — говорит она, доставая утку из широкого белого шкафа. — Блюй сюда, если приспичит. Ёнбок, это касается и тебя! Я за коляской и обратно! Рентген будем тебе делать, беспокойный!       И она исчезает, словно её здесь и не было. Ли вновь обращает взгляд на понурого Чанбина. Заёрзав на кушетке, он спрашивает:              — А ты с чем?       Чанбин усмехается, уголок его губ дёргается, будто они в тюрьме и обсуждают срок. Он явно не такой, как остальные ребята, что находятся здесь.       — Я не чувствую боль, а ты?       — Как это не чувствуешь? Совсем? У меня гемофилия.       — Совсем не чувствую.       — Так это же круто!       Чанбин осторожно поворачивает голову, смотря на Ёнбока, как на сказавшего глупость человека, и сощуривает глаза:       — Я ломаюсь.       Хаюн влетает в процедурный кабинет, закатывая коляску, а за ней с беспокойством семенит рентгенолог Ким Дон Хен. Ёнбоку он нравится, ведь шутит много, заставляя всех чувствовать себя «нормальными».       Со машет свободной рукой, и Дон Хен с усмешкой спрашивает:       — Решил отрастить вторую голову?       Ёнбок пугается.       — А как это, не чувствовать боль?       Хаюн присаживается рядом, заботливо перехватывает хладоэлемент, сдвигая его с места прокола, и тревожно выдыхает.       — Подержи подольше сегодня, хорошо? — её прохладные пальцы нащупывают пульсирующую вену на запястье Ёнбока. Сердце колотится быстро, в приятном предвкушении, и так быть не должно. — У Чанбина сенсорная нейропатия. Его мозг не получает сигналы о боли: он не знает опасности, не видит болезни — это плохо.       — Опаснее гемофилии? — спрашивает Ёнбок, опуская голову, но не поворачиваясь.       — Не знаю, милый.

***

      Больничный ужин оказался неудачным. Ёнбок, вглядываясь в лица пациентов за столами, искал Чанбина, но так и не нашёл его. Скука и страх овладели им — они даже толком не успели познакомиться, а он уже сказал что-то глупое. Ёнбок мечтал о дружбе с Чанбином, ведь тот, скорее всего, сможет рассказать ему истории о своих синяках и о свободе. В его воображении разыгрывались сцены их разговоров: в коридорах больницы, в палате или на улице, если позволят. Возможно, они даже поделятся полдником — эта мысль будоражила и очаровывала.       — В этот раз тебе предстоит остаться тут подольше, Ёнбок.       Его врач, строгая на вид, с твёрдым голосом и тяжёлым взглядом — Чхве Ын Чжу, на самом деле, была доброй и отзывчивой женщиной; работа обязывала отключать эмоции.       Вечером, во время обхода, она, как всегда, долго щупает, мнёт, просит высунуть язык, осматривает дёсны, легонько стучит по всем суставам, а потом говорит:       — Фактор сильно снизился, суставы не болят?       Ёнбок отрицательно качает головой, нервно кусая щёки изнутри.       — Из носа кровь? Синячки, старые раны?       — Только дёсна кровят.       Ын Джу улыбается, стараясь смягчить тревогу в палате. Её взгляд скользит по пустой койке, которую пару месяцев назад занимал Ли Минхо — парень, который не справился.       — Не беспокойся, будем лечить тебя. Препараты для тебя есть, увеличим дозировку, а твой отец завтра привезет коляску. Через недельку ты сможешь покататься на улице с ребятами.       А у Ёнбока опускаются руки. «На улицу к ребятам», — смех, да и только.       — Я вполне хорошо себя чувствую, зачем мне снова в коляску?       — Ёнбок, ты всё прекрасно понимаешь, не капризничай. Малейшая травма может вызвать кровоизлияния, и тогда тебе придётся пересесть на неё на несколько месяцев, а не на пару недель. Потерпи, не волнуйся, — у врача холодные руки, которые легонько ложатся на худые плечи Ли, слабо сжимая ткань ночнушки. Хрупкий, раздражающе хрупкий. — У тебя есть вопросы?       — Вы знаете Чанбина? Который боли не чувствует.       — Конечно, но он не мой пациент.       — А в каком он отделении лежит?              — Четвертый этаж, неврология. Подружились?       — Хочу подружиться.

***

      Уже утром верный четырехколёсный друг Ёнбока стоит в палате. Колени дрожат от усталости и сонливости, когда парень пытается встать на ноги. Он шагает медленно и проклинает себя. Странно всё это — не зная своих анализов, Ёнбок летает, словно бабочка, а когда результаты оказываются плохими, жизнь мгновенно престаёт казаться такой радужной. Начинает кружиться голова, появляется отдышка от одной только мысли о ходьбе, и тело без конца ноет от фантомной боли.       Зубы Ёнбок не чистит, только выдавливает доброе количество пасты на язык, набирает воду и поласкает полость рта долго, по несколько раз. Завтрак обходит парня стороной, потому что он первым делом, натянув больничный халат, направляется к лифту. Ёнбок уверен, что создаёт себе проблемы: Хаюн явно забеспокоится, не увидев его в столовой, а после поднимет на уши всё отделение терапии, не застав в палате.       Но Ёнбоку стыдно, и он не может мириться с этим ощущением. У него есть желание извиниться перед Чанбином, исправить ситуацию, а уже после вместе пойти на обед.       В неврологии всегда спокойнее. Пациентов там немного, большая часть — лежачие, стены блеклые — не такие, как в его отделении. У них-то бабочки, то цветочки на стенах красуются; это утомляет и не радует — Ли никогда не испытывает ничего, кроме раздражения, оглядываясь по сторонам.       Незнакомая медсестра из регистратуры замечает его не сразу: он и так маленький, а тут ещё и глупой коляски из-за стойки не видно.       — Я к Чанбину, в какой он палате?       Девушка рассматривает его недолго, печально поднимает брови и отправляет в левое крыло. Четыреста двадцать пятая — одноместная, проплаченная.       Завтрак у него лежит на кровати: пар, исходящий от каши, поднимается и исчезает где-то в воздухе, а в ней плавает жирный кусок сливочного масла. Сок апельсиновый, два тоста с повидлом и кружка какао; всё выглядит таким аппетитным, что начинают течь слюни.       Чанбин всё с той же шишкой на лбу и катетером в предплечье прикован к капельнице; щеки у него красные-красные, а шея влажная от пота.       — Привет, Чанбин.       Он смотрит недовольно и устало, тянется к ложке и начинает утапливать масло в овсянке.       — Привет.       — Прости меня, я был не прав. Не чувствовать боль — плохо, а я тупой баран. Будем дружить? Я Ёнбок.       — Всё в порядке, я привык, — Чанбин придерживает поднос с завтраком и поудобнее усаживается на кровати, освобождая немного места в ногах. — Забирайся, ты завтракал?       Ёнбок, словно счастливый солнечный луч, крутит колеса быстрее, чем обычно, откидывает тапочки в сторону и садится в позу лотоса.       — Утром мне сложно есть, организм просыпается ближе к полудню.       Оказывается, что им есть о чём поговорить. Сначала они делятся переживаниями, страхами, мечтами и сновидениями. Ёнбок показывает выпавший зуб, рассказывает о Минхо, стараясь сдерживать слёзы, говорит, что мечтает о кошке или собаке, но родители разрешили завести только рыбок. Упоминает с нежностью младшую сестру и немного упрекает родителей за то, что они уделяют ему больше внимания из-за «особенности».       Чанбин же живёт в другом мире, несмотря на общие трудности. У него и собаки были, и жёлтый попугай, который постоянно кусается, и чёртов тритон. Недавно у него родился брат, потому Чанбин и оказался в больнице.       Он тяжёлый груз на родительских плечах: ему необходимо есть по расписанию, пить, по такому же расписанию ходить в туалет. Часто теряя сознание из-за лихорадки, Чанбин чувствует, что жизнь превращается в череду обязательных действий. Раньше он ломал себе кости по неосторожности, случайности и не знанию, ходил сутками, пока родители не заметят. Сказать, что упал — он боялся, опять ругать будут и пугать больницами, часто молчал, хотя видел, что что-то не так.       Сейчас же всё намного серьёзнее: развивающийся остеомиелит и ухудшение зрения на одном глазу из-за инфекции. В шутку Чанбин называет себя клумбой для бактерий и отчаянным неудачником.       Родителям всегда было не до него, и сейчас, когда он остался один на один с заболеванием, это ощущение одиночества становится особенно острым. Чанбина другие обходят стороной, он пугает своим молчаливым и раненым взглядом. Но Ли это нравится — недоступное, таинственное, то, что другие не могут понять.       Их глубокий разговор прерывает Хаюн, влетевшая в палату с испуганными глазами. Она хочет было закричать, но вовремя сдерживается:       — Почему не сказал, что будешь тут? Почему не был на завтраке? Где твой телефон?       Медсестра, размахивая руками, словно собирается улететь, крепко обхватывает коляску Ёнбока, делает глубокий вдох и почти шепчет:       — Никогда так больше не делай, Ёнбок. Твои родители уже здесь, у матери истерика.       — Я не такой, я хочу жить, и мама об этом прекрасно знает.       — Ёнбок, милый, тревожность побеждает уверенность, особенно материнская. Вставай, у тебя очередь на МРТ.       Ёнбок дует губы и смотрит на удивленного Чанбина. Им сейчас совсем расходиться не хочется, они только начали расцветать.       И Чанбин едет с ним.       Они, словно сговорившись, устраивают настоящую забастовку с театральными слезами, пока Хаюн всё ещё дрожащими пальцами вынимает систему из катетера и помогает Чанбину пересесть в свою коляску.       «Нуна, вы же знаете, как я боюсь эту процедуру!»       «Нуна, вы сказали, что Ёнбоку нельзя волноваться! Вдвоём ему будет нестрашно!»       А Ким Дон Хен приветствует их с широкой улыбкой, машет рукой на некоторые правила и с осторожностью только спрашивает:       — Чанбин за компанию? Или сегодня фотографируем другую ногу?       Чанбину приятно слышать эти слова. Он садится напротив толстого, идеально чистого стекла, слушает, как начинают работать магниты, а на экране компьютера мелькают изображения. Мозг, хоть и на экране, выглядит пугающим, поэтому он просто рассматривает голые пятки Ёнбока и наблюдает за тем, как тот бесконечно двигает пальцами. Чанбин тоже ненавидит эту процедуру: его раздражают шум и ожидание результатов, а запах в кабинете…       Весь процесс занимает чуть больше тридцати минут, и вскоре Чанбина просят выйти. Он сопротивляется довольно долго, пока не встречает тяжёлый взгляд Дон Хена — не к добру. Взволновавшись, Чанбин принимается крутить колеса, толкает сломанной ногой металлическую дверь и без мыслей смотрит в окно, ожидая Ёнбока.       Ожидать результат всегда тяжело. Это убивающий трепет, который разносит страх по всем клеточкам тела, застревая в чувствительных местах. Чанбин, на самом-то деле, всё бы отдал за неделю спокойствия и обычной жизни.       Тяжёлая дверь снова открывается, и Ли проскальзывает в проёме, натягивая усталую улыбку и просто кивая головой. «Всё нормально», — безмолвно говорит, и Со верит ему, не желая думать о плохом.

***

      Прежде чем отправиться на обед, Ёнбок недолго разговаривает с родителями, после оставляя их наедине с врачом.       За столом Ёнбок снова первым затевает разговор, уводя мысли о происходящем как можно дальше. Его язык спотыкается от волнения, и это сложно не заметить.       «Мне нельзя волноваться, прощай», — говорит Ёнбок после ужина и уходит.       У Чанбина сердце разбивается, и сон уходит. У него появляется желание провести ночь в чужой палате, контролируя пищащие мониторы, словно он может остановить чью-то смерть.       Но на следующее утро всё оказывается в относительном порядке.       Чанбин приходит сам, дождавшись, пока медсестра принесёт завтрак. Еду он прячет в туалете, на небольшом неровном листе пишет записку «Я в терапии у Ёнбока» и долго блуждает по незнакомым коридорам, прежде чем увидеть те самые разукрашенные стены.       Палата у Ёнбока открыта, вокруг гулко. Чанбин смущается, когда видит рядом с койкой его родителей: вокруг пышные букеты ромашек, шарики и маленький круглый торт с пряничной цифрой «семнадцать».       — За ночь, которую я пережил! — усмехается Ёнбок, когда замечает в дверях Чанбина.       В груди у Чанбина ком, и он чувствует спазмы в лёгких. Смотрит на отца и мать, на их измученные лица, и хрипло выдыхает:       — Да ты совсем дурак!       — Шучу я, день рождения у меня.       Чанбину нисколько не смешно, он хочет эту бледную мордашку уронить в торт и лопнуть все шары. Считает до десяти и крутит колеса, врезаясь в проём.       Ли Джи Ен и Ли Енсам замечательные.       Они встречают Чанбина с теплом, которое ощущается кожей. Наливают ему апельсиновый сок в одноразовый стакан и гордо представляются родителями Ёнбока. Даже самый толстый кусочек торта выделяют именно ему!       В этой палате хорошо, не одиноко. Окна выходят на шумную дорогу, и даже если они закрыты, слышно всё, что происходит на улице. На полу неаккуратный ком пряжи тянется к пластмассовому нукингу. Огромный медведь на подоконнике, толстые книги и запах… не такой, как в больничной палате — пахнет чужим, но любимым домом.       — Почему ты не сказал, что у тебя сегодня день рождения?       — Я испугался.       Один испугался, а другой без подарков ест праздничный торт. Со это расстраивает, и Ли принимается утешать его шутками и разговорами. Пытается намекнуть, что мечты неисполнимы, и ему просто нравится чувствовать себя живым.       — Вчера утром ты мне нравился больше, — признаётся Чанбин.       — Вчера утром всё было немного иначе.       — Что сказал врач?       — Аневризма.       — Не много ли тебе болячек?       — Кто бы спрашивал, — Ёнбок натянуто улыбается, и его голос ломается.       — Тогда твои шуточки совсем ни к месту!       — Смех продлевает жизнь, слышал?       — Так найми себе клоуна и смейся день и ночь! — у Со, кажется, даже руки начинают дрожать. Он с трудом забирается на высокую койку, загипсованной ногой тыкаясь в плечи Ёнбока. — А я, может быть, чувства чувствую, когда ты такие неприятные вещи говоришь.       — Если я буду слишком серьёзно к этому относиться, мне станет страшнее. В шутку всё переводить намного проще.       — Ты умирать вчера собирался, не ври мне.       — Я, может, и сегодня собираюсь, никто не знает, как долго эта штука проживет в моей голове.       — А зачем она там… появилась?       — Плакал сильно.       Глупости, его разыгрывают:       — Опять твои шуточки?       — Нисколько! — Ёнбок устало трёт глаза, скатывается по подушке вниз и цепляет потрёпанный бинт на стопе Чанбина, принимаясь теребить его. — У меня тяжёлая форма, кровоизлияния в мозг — не новость в таком случае. А мне было плохо, когда Минхо ушёл. Всегда казалось, что он сильнее меня.       — Он сильно болел?       — Нет, ушёл добровольно.       Чанбин затихает, потому что не находит подходящих слов. Он понимает прекрасно и Минхо и Ёнбока, но молчит.       — Когда я поправлюсь, я сделаю себе татуировку… — мечтательно произносит Ёнбок, закрывая глаза. — И уши проколю, живого места не оставлю…       — Обязательно. Пойдём вместе?       — А если мне будет больно, я могу кусать твою руку?       Чанбин улыбается и кивает. Ёнбок засыпает.

***

      Через две недели у Чанбина остаётся только расплывшийся и пожелтевший синяк, а у Ёнбока появляются новые шутки, и глаза принимаются сиять с удвоенной силой. У них всё хорошо, но у Чанбина в какой-то момент возникает странное предчувствие.       Ёнбок с удовольствием завтракает с Чанбином, отправляется на процедуры и учится вязать полосатые шарфы. По ночам они исследуют неизведанные кабинеты больницы: Со громко стучит гипсом по кафелю, а громкий смех Ёнбока отталкивается от стен звонким эхом, когда он кусает костяшки и хлопает ладонями по собственным и чужим бёдрам.       С конца сентября погода неожиданно холодеет, и все угрозы врача о том, что вскоре Ёнбок будет рассекать воздух своей коляской, оказываются напрасными. Ли не хочет выходить один, а Со нельзя болеть сильнее обычного.       Поэтому в октябре Хаюн бесконечно бегает от главврача к заведующей, чтобы получить разрешение раз в неделю собираться в конференц-зале и смотреть фильмы. Ей разрешают.       Хаюн приносит проектор, украшает жёсткие сиденья цветными подушками и долго выбирает «афишу». Близится Хеллоуин, и в первую субботу октября они смотрят «Чарли и шоколадная фабрика».       Это становится настоящим событием, раскрашивающим серые дни больницы, а у Чанбина и Ёнбока появляются новые темы для разговоров и совместные мечты.       На следующий киносеанс Со решается и звонит родителям с просьбой купить немного снеков и кока-колы, чтобы они могли спрятаться за другими и наслаждаться просмотром наедине.       И всё, правда, замечательно. Чанбин прячет под пледом широкий шарф, в который кутает кукурузные чипсы, и старается не шуршать и не привлекать внимания; газировку они разливают в одноразовые стаканчики с крышечками, ловко украденные из столовой.       И как только тёмную комнату озаряет свет от проектора, а музыка заполняет пространство, Ёнбок пододвигает стул к коляске Чанбина и хихикает, наслаждаясь поеданием чипсов. Этот момент становится таким счастливым и полноценным, что никто не может сдержать улыбку.       Для Ёнбока всё, что происходит на экране, становится неважным. Он тянется за чипсами, и их руки встречаются, словно так и запланировано. Неловко и осторожно они переплетают пальцы. Ёнбок чуть вытягивает шею, чтобы устроить голову на плече Чанбина, и мгновенно обо всём забывает.       В этот час всё становится иным. «Труп невесты» кажется не таким печальным, кола теряет свою важность, а Чанбин с Ёнбоком становятся абсолютно здоровыми и спокойными за своё будущее. Оказывается, что с нужным человеком путь не так страшен и тернист — он тёплый, залит яркими солнечными лучами и приятной прохладой ночи, усыпанный цветущими ромашками и сверкающими звёздами.       — Кем ты хочешь быть на Хэллоуин?       — Не знаю… Если я выберу Эмили, я буду странно выглядеть?        — Нисколько. А почему именно она?        — Мне жаль её, она достойна любви.        — Тогда я буду Виктором.        — Но… Эмили и Виктор никогда не будут вместе. Хоть они и счастливы по отдельности…        — Тогда я буду бабочкой.

***

            Снег начинает ложиться на поверхность земли в октябре.       Ёнбок выглядит достаточно невинно, в отличие от Чанбина, поэтому ему достаётся самая сложная роль — выкрасть марлю для фаты. Они придумывают целый план, где Со отвлекает Хаюн своим падением с кровати, и пока та носится в панике, забыв закрыть процедурный кабинет, Ли вскрывает закрытые шкафчики в поисках нужного.       Ещё зачем-то Чанбин просит украсть немного антисептика и ваты, сказав:       — Верь мне.       Ёнбок верит и делает всё, что в его силах.       В вечернее время, после всех процедур, пациенты плетутся в палаты, медсестры сменяют пост, и тогда они начинают действовать.       Медсестра сверяет списки в кабинете и раскладывает таблетки по маленьким коробочкам на утро, когда Чанбин въезжает к ней на коляске, в сотый раз ударяясь гипсом.       — Хаюн-нуна, я с кровати упал, кажется, головой приземлился…       Хаюн всегда была впечатлительной: журнал у неё улетает в сторону, сама она вскакивает и начинает ходить кругами, набирая номер рентгенолога, чтобы тот бежал в свой кабинет. Затем, не задавая лишних вопросов, схватывается за ручки коляски и быстрым шагом направляется к лифту, тихо ругаясь.       Когда двери лифта отворяются, Ёнбок оглядывается из-за угла, чувствуя себя снимающимся в фильме, и на согнутых ногах, прижимаясь к стене, направляется к заветному кабинету. Он часто здесь бывал, поэтому прекрасно знает, где и что искать. Белый шкафчик для перевязок стоит прямо у кушетки, антисептик в закрытом отделении — ключик всегда в кармане медсестры. Ли берёт только небольшой маток марли и спиртовые шарики из контейнера, что хранятся на металлическом столике.       Вернувшись в палату, Ёнбок всю добычу кладёт под подушку и выходит в коридор, прячась за угол; ждёт, когда вернётся Хаюн. Звоночек лифта, тяжёлый стук небольшого каблука и неразборчивое шипение вызывают улыбку. Ёнбок расслабленно выдыхает и направляется к лестнице, чтобы встретить Чанбина и помочь ему спуститься.

***

      Темнеет рано, и в палате тепло горит только ночник на полу. Чанбин и Ёнбок садятся ближе к нему, рассказывая, как всё прошло.       — Да он даже отказался делать мне рентген!       — А как без фотографии?!       — Осмотрел меня, прощупал, а я потом сам сказал, что успел ладонями опереться! Испугался только, вот и прибежал!       Ёнбок смеётся:       — Хаюн тебе этого не простит!       У Чанбина с собой альбом, из которого беспорядочно торчат белые листы. Он убирает его ненадолго подальше, увлекаясь разматыванием марли. Они долго её крутят, прикладывают к волосам, решая, как лучше прикрепить. Готовиться к Хеллоуину начинают заранее, потому что терпение подводит: учатся гуашью рисовать грим, думают, как же больничный халат превратить в свадебное платье. А про крылья бабочки даже заикаться боятся — сходятся на том, что закажут через интернет.       Эта ночь оказывается волшебной. Полная луна светит в окно так ярко, что Ёнбок часто обращается к ней. Чарующая тишина прерывается смехом и шёпотом, а Чанбин даже не замечает, как у него начинают гореть щеки от смущения. Ли ничего не говорит, только неосознанно подсаживается ближе, чтобы их ладони чаще соприкасались друг с другом.       — Давай сделаем тебе татуировку и пирсинг?       Цветные скрепки, которые Чанбин долго выравнивает, создавая идеальное кольцо; черные маркеры разной толщины и эскизы, что он рисовал всю прошлую ночь. Со действительно хочет исполнить желание Ёнбока, хоть это всё будет не по-настоящему и исчезнет к утру. Это то немногое, что он может сделать для близкого человека.       Чанбин ручкой выводит узоры, аккуратные линии, старается над каждой чешуйкой. А Ёнбок наблюдает, нависая над Со, и нежно придерживает его пряди волос, когда те лезут в глаза. В какой-то момент у него даже руки начинают дрожать от волнения. Он никак не может описать те чувства, что цветут в груди, но они ему нравятся.       Чанбин нежный. Не из-за того, что относится к Ёнбоку как к хрупкому стеклу, а потому что говорит с заботой, действует с любовью и осторожностью, постоянно пытается угодить. Он делится апельсиновым соком, фруктами и мясом в столовой, чтобы Ли поправлялся скорее; отдаёт свой плед, чтобы Ёнбок не мерз, а после сытного полдника считает веснушки на щеках, оберегая сон.       Иногда бывает печально, что они встретились не в том месте и не при тех обстоятельствах, но иначе, может, не были бы так необходимы друг другу.       Чанбин вырезает эскиз, спиртовым шариком смачивает руку Ёнбока и крепко прижимает листочек к нежной коже.       — Пойдём туда, где больше света, я обведу маркерами.       Они включают на всю мощность лампочку у кровати, Ёнбок кладёт руку на бедро Чанбина, а сам ложится, чувствуя сонливость.       — Знаешь, Чанбин, я правда чувствую себя здоровым сейчас.       — Значит, ты здоров.       — Но я не хочу уходить отсюда, без тебя мне будет одиноко…       — Глупости. Свободу на меня променяешь?       — С тобой свободнее, чем дома. Дышать даже легче.       Маркеры быстро высыхают на коже, а Ёнбок всё чаще начинает вздрагивать из-за щекотных прикосновений.       — Хочу поскорее посмотреть! — говорит он воодушевлённо.       — Скоро увидишь.       — Я скоро усну!       — Ну, тогда спи спокойно и не волнуйся.       — А ты не уйдешь?       — Ни за что.

***

      Ближе к утру начинает засыпать и Чанбин. Он заканчивает рисовать намного раньше, но никак не может устроиться поудобнее, поэтому кутает Ёнбока в одеяло и тихо гладит его по плечам, боясь разбудить. Рассматривает в свете луны веснушчатое лицо, нахмуренные брови и чуть подрагивающие ресницы. Успокаивает, но до момента, пока в какой-то момент не начинает мучать температура, что жаром разливается во всему телу. В бреду Чанбин что-то шепчет, не замечает, как слёзы принимаются скатываться по щекам, и лишь сильнее прижимается к Ёнбоку, наконец закрывая глаза и проваливаясь в сон.       А дальше всё как в тумане: беспокойная Хаюн его будит, трясёт Ёнбока за плечи и вызывает врача. Вечером ему ставят капельницу, реанимация, и мысли путаются в хаосе. Он теряет связь с реальностью, погружаясь в полное затмение.       На вопросы Чанбина о Ёнбоке никто не отвечает. Мать, впервые за долгое время, плачет, и в этот момент ему становится снова страшно и одиноко. Уколы следуют один за другим, приходят разные врачи, и каждый из них лишь усиливает его беспокойство. Чанбин чувствует, как мир рушится, и в сердце нарастает тревога.       Оказывается, он молчал. Все вопросы были лишь новой иллюзией, как и плачущая мать за дверью. Реальностью оказались только реанимация и внезапная химиотерапия, из-за которой его рвёт. Каждая волна тошноты накрывает с головой, усиливая чувство безысходности. Чанбин пытается найти хоть какое-то утешение в хаосе вокруг, но лишь ощущает, как уходит в тень, оставляя позади себя мир, который начал казаться безопасным.       Хаюн, почему-то, оставалась с ним. Она не обязана была этого делать, ведь он вообще с другого отделения, но её присутствие хоть немного грело душу.       — Ёнбока выписали?       Она не отвечает, и сердце Чанбина замирает.       — Он же может спуститься ко мне, вы никому только не говорите, хорошо?       — Ёнбок умер, Чанбин, — тихо произносит Хаюн.       — Это вы от него шуток нахватались? — Чанбин усмехается, не верит.       Хаюн поправляет одеяло Чанбина, аккуратно садится к нему поближе и просто молча сжимает его ладонь.       Чанбин пытается встать, но не получается. Его тело работает отдельно от него, а в душе что-то начинает скрипеть и дурно визжать. Той ночью всё было хорошо: они уснули вместе, должны были проснуться к обеду и выслушать недовольство врачей. Что же произошло?       — Но… Он же не увидел татуировку, Хаюн-нуна… Я просто ему надоел, правда? Он посчитал нас неправильными? — его голос дрожит, и в глазах появляются слёзы.       Хаюн уходит, оставив его со своими мыслями наедине, и он вспоминает. Обрывками, смутно, но всё же вспоминает.       Приступ, непонятный хрип. Он помнит, как кричал, пытаясь разбудить Ёнбока, как прижимал тело к себе, гладя по голове и обещая стать его бабочкой, чтобы быть вместе навсегда; в одиночку ведь так тяжело справляться со всеми трудностями. Всё это происходило словно в тумане или в дурном и непонятном сне на фоне высокой температуры. Лица вокруг — чужие, тело — не своё, палата — незнакомая, а все говорят на непонятном языке.       Не может быть, чтобы это было правдой. Они не могли быть счастливыми так мало. Яркая вспышка счастья горела и так быстро погасла.       Слова, произнесённые с колким ядом, прорываются в его мозг, больно расплываются по извилинам и травят каждую каплю крови, вызывая непонятную отдышку и резь в груди.       Всё-таки соврал Чанбин Ёнбоку, сказав, что не чувствует боли. В этот момент казалось, что она не пройдет никогда.