Вечные дети

Женька не стал стучать, просто нажал на ручку, и дверь открылась так, словно Гоша ждал его. Женька уверенно шагнул внутрь, уже почти поглощенный мыслями о Гоше, но все еще под впечатлением от того, что увидел. Гоша не особенно удивился, но все же вздохнул, усаживаясь на стул прямо у балконной двери. — Полнолуние вроде уже прошло, а семейство Волковых положительно сходит с ума не по одиночке, а группой. Целым прайдом. Безумства Волка передаются по воздуху… Я тоже в опасности? Гоша не мог рассердиться, конечно, но сам факт того, что Женькин отец вот тут вот, в двух шагах, нервировал необычайно. Не говоря уж о том, что после такого выступления, старший отряд бы не улегся, обсуждая увиденное, а значит заметил бы отсутствие Женьки. Снова. — Ты не оставляешь мне шанса, Жень. Меня изгонят с позором, и ты на все лето останешься бесить Волка, — Гоша опять вздохнул. — Ну, иди сюда. Один поцелуй, и дуй в палату, — Гоша протянул Жене руку. Женька уловил что-то особенное в Гошиной интонации. Что-то тревожило того, но он все же не гнал, точнее гнал, но с привилегиями, и Женька рассчитывал использовать их на полную. Он шагнул к Гоше, ловя его ладонь в свою, склонился к нему, опираясь коленом на краешек его стула и поцеловал в висок, потом в раковину уха, вползая в нее шепотом: — Мне кажется, что сегодня тебе не до поцелуев. Но… Уходить я не хочу, зато хочу знать, что случилось? Я… Чем-то дискредитировал тебя? Расстроил? Это ведь не я исполнил для тебя серенаду под окнами, а потом побежал в парадную. Почему же тебя должны выгнать? Это ведь мой… Папаша ведет себя, как сумасшедший. Хотя я его понимаю, я бы тоже так сделал, будь я директором лагеря. Женька мечтательно вздохнул и потерся носом о Гошину шею, задаваясь вопросом, насколько уместно вот сейчас уронить себя на его колени, или лучше устроится внизу — у ног? Гоша притянул Женю ближе, скользя пальцами свободной руки под его футболку, поднимаясь так к лопаткам. — Если ты немного задумаешься, то поймешь, что сделал в точности то же, что папа. Не считая собственно пения. Но, ах да, ты же пел вчера. И при твоей конспирации, Жень… даже если дядя Митя не решит, что этот позор смывают кровью, это недопустимо для репутации лагеря. Я не просто твой парень — я вожатый, а ты воспитанник. И нет, ты не можешь, как Волк ночевать, где вздумается, пока выполняешь свои обязанности. Твои поверят, что вы с Волком забежали поболтать к отцу, радуясь встрече, но… Несмотря на это «но», Гоша уже притянул Женю так, что тот оказался на нем, отчего стул чуть скрипнул. Женька почти обиделся, но руки Гоши и его колени не оставили ему шанса: Женька замер, а потом придвинулся к Гоше еще чуть ближе. И это чуть — решало. Теперь Гоша мог почувствовать Женькин стояк и жар. Женька обнял, стараясь упираться носками в пол, чтобы Гоше не было слишком тяжело. В этой позе было что-то потрясающее: если бы не одежда, Гоша мог бы войти прямо сейчас. Дыхание стало рваным, прерывистым, и вместо обвинений Женька выдал покорное: — Я… понял. Но ведь минут пятнадцать у меня есть? Может быть, даже полчаса? А потом я уйду спать к себе. Обещаю, что именно туда. Я не стану теряться и не доставлю никаких беспокойств, я умею это отлично, Гош. Только сейчас… Не отпускай меня еще немного. А то… Как-то несправедливо. Волк вон может ночевать у своего доктора, а мой… отец исполнять серенады у всех на глазах и оставаться потом. Так честно и откровенно. А я… нет. Женька говорил с трудом, слов было так много, а чувств еще больше, он немного захлебывался. Он уже решил, что все расскажет отцу. И это будет первый их честный разговор. И если Волку можно, то и Женьке тоже. И он скажет, что Гоша ни при чем, что он сам его соблазнил. «Пусть, если отцу взбредет в голову, он придаст анафеме… меня». Мысли чуть горчили, но не потому, что Женька боялся рассказывать. Это как раз было самое простое. Он даже прикусил себя за язык, чтобы не сказать: «Пойдем, я прямо сейчас скажу отцу». То, что чувствовал Гоша было важно, а из этого рождались условия. Женьке они не нравились, но он готов был согласиться. — Полчаса, если хочешь, без поцелуев… и… если скажешь, то я перестану приходить сам. Можешь писать и назначать время. Я буду появляться, когда ты скажешь, и исчезать по команде. Женька не смотрел на Гошу, зато скользил ладонями по его спине, а договорив, коснулся языком его ключиц. Желание становилось почти болезненным, и никакая зависть к отцу и Волку с этим чувством сравниться не могла. Женька ненавидел зависеть, но уже зависел от Гоши. И это падение нужно было как-то пережить. Женя надеялся, что после того, как мать уехала — такого не повторится. Но с Гошей все шло еще хуже: Женька вовсе не хотел отказываться от него, не ждал времени, чтобы сбежать. Он так… мечтал остаться, а шансов не было. — Помнишь ты говорил…? Так вот, я буду — буду твоей страшной тайной. — Сладкой, — поправил Гоша. — И это вообще-то только на время. В городе будет иначе… Гоша едва заметил, как перешел к столь долгосрочному планированию, как потерял свою идею: не давить, не спешить, дать Жене время очухаться. И мысль, что тот перестанет приходить была очень здравой, но и очень грустной. — Когда ты все это говоришь, — Гоша отвел волосы Женьки от лица, — звучит жутко, конечно. Я вовсе не хочу, чтобы ты не приходил. Но ночью и правда нельзя… так часто, точно. Ты ведь не отец, и не Волк, ты вообще-то еще школьник. У тебя есть товарищи… И если можно тебе, почему нельзя, к примеру, Свете? Когда будет новая смена, а ты останешься не как ее часть, а просто… как сын своего отца — куда ни шло, но кто-то из ребят ведь останется и на следующие смены… Тяжело вздохнув, но не выпуская Женю из объятий и печально глядя ему в глаза, Гоша продолжил: — Ну, что мне с тобой делать? Я даже уволиться не могу и поселиться в городе, чтобы тебя ко мне отпускали. Не потяну. Но на тихий час Волк нас прикроет. И когда у вас свободное время, можно просто гулять… Жень… — Гоша почти застонал и от возбуждения, что накатывало, и от того, как уступал, сдавая позиции. С этим было отдельно сложно, Гоша плохо справлялся, когда его желания не соответствовали его возможностям, и обычно от таких желаний отказывался, но от Жени отказаться было… уже невыносимо. И такое с Гошей было впервые. Он легко расставался, чаще сам разрывая отношения, просто от того, что они начинали тяготить, и чужие притязания на его жизнь мешали его планам, но тут… Если бы речь шла об одной лишь личной Гошиной репутации — он бы забил, но подводить дядю Митю не хотел. Слова Гоши успокаивали, Женька усваивал их по капле, глотал и чувствовал, как они катятся из горла в желудок и укладываются там горячими воздушными облаками, а боль отступает вместе с обидой. Женька больше не чувствовал себя просителем и легко решил, что все эти сложности преодолимы. — Я понял, правда. И… Я сделаю все так, как ты захочешь. Я дождусь, а пока мы будем таиться и прятаться, как шпионы. И я стану ночевать в своей спальне и снить только тебя одного, обещаю, — Женька уже улыбался и льнул к Гоше сильнее. — А сейчас… Пока наши полчаса не закончились… Люби меня? Женька не хотел настаивать, он спрашивал, но уже тянулся за поцелуем, вползая пальцами под пояс Гошиных джинсов. — Стул такого не выдержит, — оповестил Гоша, чуть улыбаясь. — И мои нервы, когда твой папаша так близко тоже. Ты… вообще не переживаешь про него, про Алису? Ты знал? Он чуть толкнул Женю, чтобы встать, но рук не убрал — они поднялись почти синхронно, и Гоша отступил к кровати Волка — она была ближе. Гоша еще решал, как лучше провести маневр, но Женька выбрал: начал опускаться на матрас, увлекая за собой. И после нескольких секунд возни и сопротивления, они улеглись напротив друг друга. Женька улыбнулся и обнял Гошу, приближаясь, но не слишком-то, чтобы возможно еще было о чем-то думать и что-то отвечать. Гоша и правда был взволнован и более напряжен, чем обычно. Сам Женька, конечно, был впечатлен, но скорее… Никогда он не чувствовал такого доверия и такой близости с отцом, как сейчас. И даже говорить с ним о своих отношениях уже не казалось странным: из последних событий Женька понял одно — отец способен понять его в чувстве к Гоше. И не просто позволить, а принять. Это чувство было приятным и теплым. — Гош, мой отец, не оборотень и не вампир, он не может услышать что-то через стены и уж тем более понять, что эти звуки исходят от меня. Может, с Волком у него и такая глубокая связь, но… Не со мной, — Женька чуть усмехнулся. — Так что… забудь о нем, мы в безопасности. И если ты хочешь… Я могу не говорить отцу, пока мы не вернемся в город. А что до их отношений с Алисой… Не знал, конечно. Но… Это же Алиса! Что может быть лучше? Само провиденье нам ее послало. Если честно, после моей матери можно было ждать, чего угодно. Так что я… В восторге. Ты даже не представляешь, как нам всем повезло. Вот о ком, а о матери Женька ничего знать и помнить не хотел, но… Помнил. Хоть и старался забыть. Рядом с Гошей это было легко, и мысли об Алисе лишь упрощали задачу. Женька плохо понимал, чему тут можно расстраиваться? Алиса ведь… Ну в общем-то — чудо? Женька украдкой оплел Гошу ногами, тайно мечтая расстегнуть ширинку, потому что молния нещадно впивалась в член, а белья Женька не надел и нечему было принять на себя удар. — Я уже совершенно не уверен, что вы не семья оборотней, — усмехнулся Гоша, потом сказал почти строго: — Не ерзай! — но добавил мягче: — Раз ты опять такой покладистый — просто полежи. Гоша поймал Женькины губы, целуя очень нежно, пока торопливо расстегивал Женькины ужасно узкие джинсы. Он не хотел тратить время на объяснения о том, как ему… неловко, что ли? Хотя дядю Митю уж точно сейчас меньше всего могло взволновать, что Женя с кем-то целуется, сам-то он целовался с Алисой. — О, да! — выдохнул Женька с восторгом, когда легкая, но постоянная ноющая боль сменилась ладонью Гоши. Зрение мгновенно расфокусировалось, реальность наполнилась переменчивым мерцанием и поплыла невнятными пятнами. Женька не мог спорить, хотя что-то подсказывало ему: Гоша поразительно альтруистичен во всем, что делает, и очень мало думает о себе. И это сбивало все Женькины грандиозные планы по соблазнению, но возражать Гоше и так было трудно, а уж его губам и рукам — вовсе нереально. Гоша гладил, снова и снова, изучая тело Женьки и почти не думал о большем, ему вполне хватало тех ощущений, что были, пока Женя… отдавался. И то, как он выгибался, стонал, замирал, как он… смотрел, многократно усиливало все ощущения. И вроде бы разница между сейчас и всем Гошиным прошлым опытом была невелика, но с Женей все казалось Гоше новым и неизведанным. Не потому, что это было иначе, чем с девушкой, но потому, что пленяли не столько ласки, сколько сам Женя, каждая его реакция. От его чувственности сносило крышу и остановиться было невозможно. Женька таял и восходил одновременно, разгорался и вовсе не стремился отбирать у Гоши инициативу, но… это как-то само получилось. И теперь Женька улавливал движения Гоши навстречу, чарующие и побуждающие самого Женьку выпадать из реальности, закрывать глаза, вслушиваясь и ожидая. Глаза Гоши горели падающими звездами и точно исполняли все Женькины желания. Женька беззастенчиво позволял себе применить все, что только мог представить, к Гоше, мечтая сорвать его границу, но плавясь и снова уступая. И, когда они закончили, доходя почти одновременно, больше всего Женьке хотелось остаться, но он дал себе всего несколько минут, прежде чем сказать: — Я должен уйти сейчас, пока все еще в экстазе, а то придется начать сначала. А ты… ужасно терпеливый. Женька говорил с легкой досадой, но много больше с восхищением, а Гоша не спешил отпускать, хоть и сам придумал свой план, но Женя менял его под себя, и было в этом свое очарование. — Моя мораль требует тебя проводить, — Гоша все же разжал руки. — Хоть это и выбивается из легенды про долгие семейные разговоры. Ты вьешь из меня веревки, — Гоша не вздохнул, но улыбнулся, целуя Женьку в висок.