Верное средство

По дороге в Элсдон Гай всё ещё волновался, выйдет ли задуманное. А куда деваться? Замучал его шериф, опостылел хуже чирья на заднице. Всё не так, и всегда ты дурак и везде будешь виноват. Да, виноват, что не успел за день в десять разных мест и что рук у тебя только две, а не шесть, как у заморских великанов. Точно не было у шерифа де Рено другого занятия — только к помощнику цепляться. Всё ему скучно. Засядет ли за шахматы сам с собой, за книгу, да хоть и в переписке своей, жуками еденной, копаться, так будто и ничего. Но пройдёт с полчаса — и всё, беда. Разносится по коридорам зычный, совсем не для этого тощего тела, шерифов голос. Гисборн да Гисборн, и в эти мгновения Гай всегда жалеет, что звать его Гисборном, и особенно — что лишний раз задержался в замке. Лучше уж денно и нощно трястись в седле, чем слушать бесконечную болтовню господина, эти его пустые попрёки. Но на днях кое-что случилось. От весенних сквозняков прохватило у шерифа поясницу: разлёгся он по привычке в своём резном кресле, а вот встать так скоро не смог. Еле выполз, хватаясь за стол, и ходил теперь согбенный, как столетний старец. И с лицом таким приветливым, точно отведал с кашей мышиного дерьма. Не помог ни пояс из овечьей шерсти, намотанный под одеждой, ни растирание прогорклым бараньим жиром, в который усердные кирклисские монашки от души сыпанули благовоний, дабы перебить прескверный родной запах того жира. Вот один слуга, чистивший Гаю сапоги, и припомнил Дженет. Есть, мол, в Элсдоне такая травница. Не ведьма, Боже упаси, но из знающих. Может и принять роды, и грыжу вправить, и даже зуб вырвать без боли. Даже бывало, что после снадобий Дженет облегчалась у пожилых людей хромота и сухоручие, а это многого стоит! Тут-то Гая и осенило... Ехать решил не к ночи, а светлым днём, и с собой прихватил двоих солдат. «А то решат люди, что я к такой бабе за любовными делами полез, или за чем тайным. Ещё придумают, что заговорщик, отравитель. Ну к чёрту!» Получил на поездку добро от шерифа. «Хоть молока мне из-под сукиной матери достань, Гисборн, лишь бы помогло!» — кряхтел среди подушек де Рено, не знавший, как лечь, как сесть, чтоб только отступила проклятая ломота. Очень уж его разбирало. Вот показался Элсдон. Гай бывал здесь несколько раз, и, завидев его, местные уже перешёптывались и бежали — кто поклониться, кто наоборот, убраться подальше. У копыт всадников неугомонно вились подсвинки, куры и тощий седой гусь, похожий на бродячего монаха. Молодые девицы, прикрывшись передниками, выглядывали в щели покосившихся, худых плетней. Кто-то из мальчишек состроил было Гисборну крайне паскудную рожу, но тут же получил оплеуху от матери, державшей его за руку. Только Гаю не было дела ни до той рожи, ни до девок: он думал лишь об одном. Травница жила чуть на отшибе. Домик такой низкий, что как будто врос в землю, соломенная крыша осыпается, а вот забор по виду крепкий — есть кому управить. И дверь новая навешана, доски ещё свежие, не рассохлись, не посерели. У ворот привязаны две гладкие, ухоженные козы, а поодаль копошится толстобрюхая свинья с пятком поросят. «Значит, не из нищих эта Дженет, — подумал Гай, спешившись, — ещё и замужняя, наверное. Только где она, слышит ли, что явились гости? Дома ли вообще? И одна ли там?» Тут же отослал солдат собрать по дворам «чего Бог даст» на подарок шерифу. Нечего им тут отираться и слушать — дело-то предстояло деликатное. Сунулся в двери, по пути треснувшись шлемом о низкий косяк, чертыхнулся — то людское жильё или нора кроличья? Внутри оказалось темновато, пахло чудно — горелым и травами. И валил клубами пар, как на кухне замка в большой праздник, когда варят, жарят и пекут на целую толпу. — Эй женщина! Ты травница Дженет? — проревел Гай, разглядев за завесой какую-то смутную фигуру, вроде бы в длинном синем блио. Фигура ойкнула, отшатнулась и уронила на пол пару сковород и здоровенную жердь, подпиравшую полки с нехитрой посудой. — Да-да, это я и есть, а вы-то кто будете? — голос тоже оказался женским и даже не старушечьим. Гай смекнул, что обратился к травнице тем наиболее внушительным тоном, которым обыкновенно говорил с разными висельниками, потому прокашлялся и взял повыше, полегче: — Сэр Гай Гисборн, помощник шерифа ноттингемского. А дома ли твой муж? — Нет, милорд, он на ярмарке, этим утром уехал. Пар, наконец, повытянуло в крошечные окошки, так что Гай смог увидеть Дженет как следует. Лет сорока на вид, одета весьма прилично, скорее, как горожанка. С лица не особо хороша, но и не безобразна. А вот что было в травнице действительно красивого, так это длинные, до пояса, золотистые волосы, которые она, замужняя, почему-то держала завязанными в косу. «Должно быть, сложно упихать под покрывало такое богатство», — подумал Гай. Видимо, Дженет не понравился его взгляд и вопрос про мужа, потому что она вновь отступила подальше, ссутулилась и опустила голову. «И эта туда же... На кой мне сдалась женщина чуть моложе моей матери?» — Да дьяволовы же потроха! Если думаешь, что я на тебя польстился, так нет. По делу пришёл. Говорят, ты из знающих? — Ну так, понемножку... Детишкам простуду, старикам колени лечу, младенцев повиваю. Но всё с молитвой Христовой, не подумайте ничего такого! — Это хорошо, что с молитвой. А то будь ты в самом деле ведьма... Ладно. Нужно мне средство одно, может, ты знаешь, как его сделать или раздобыть. — Какое, милорд? — Дженет уже глядела на него с интересом ремесленника, ждущего, когда бы приняться за прибыльный заказ. Она подошла к полке, где кроме обычной утвари стояли разные крохотные горшочки, мешочки и пыльного вида склянки. — Надо бы одного человека... Не отравить, Боже упаси. А так сделать, чтоб не лез ко мне, не искал моего общества. Чтоб покоя хоть дал. А то ведь вцепился, как вошь поганая. Шагу ступить не даёт. — Жену что ли отвадить? Жена старая надоела? — рука потянулась к шкатулке с пергаментным ярлычком, гласившим «От чрезмерной похоти». «Парень-то совсем молодой, небось, сосватали за богатую старуху. Сама в могилу глядит, между ног уже всё мхом поросло, а покоя мужу не даёт, знаем таких!» — Да не жену! Я пока что холостой, — отмахнулся Гай. «И пёс его знает, когда вообще женюсь, с таким-то господином», — добавил он уже мысленно. — Любовницу бывшую? Давно оставлена, а всё преследует? — рядом со шкатулкой замаячил мешочек «Для охлаждения сердечных порывов». От предыдущего это снадобье отличалось тем, что должно было ослабить не только похоть, но и всякие нежные чувства опостылевших любовников. — И не любовницу. Это вообще не сердечное дело, женщина. Даже не знаю, как и объяснить, — Гай замялся, чувствуя, что зря, наверное, проделал долгий путь. Ну откуда у деревенской бабы, хоть бы и знахарки, возьмётся средство, которое бы помогло от злого шерифа! Что ж тот шериф, влюблённая девка или вошь, чтобы от него вообще было средство? — Может, то от пьянства у него? — не сдавалась Дженет. Она уже перебрала все возможные варианты и вдруг вспомнила, как, бывало, сельчанки приходили жаловаться на мужей. Заливает, мол, супруг за воротник, сил нет, помоги! А однажды — речь пошла о том, что нужно бы излечить наперёд мужниного приятеля, который, собака такая, каждый раз сбивает с пути истинного. Уже и муж протрезвел давно, а друг всё искушает. «Или хоть такое попробовать?.. Шериф-то с утра до ночи в кубок заглядывает, может, добрая половина его дури действительно от винища». — Верно, дело в пьянстве! — и Гай принялся вдохновенно врать, ощущая, как наливаются жаром щёки. Плевать, ведь кто ему эта знахарка? Пусть думает, что от жара и духоты покраснел. — Просто не хотел говорить. Есть у меня один приятель — всё время зовёт в таверну. А то сам с вином приезжает, слуг присылает с бочонками и записками. А я ведь дал рыцарский обет: не притронусь к выпивке, пока не будет убит последний сарацин на Святой Земле. Как тут пить? И драться с ним не желаю, вот бы ещё биться из-за треклятого вина да пива. Один позор. — Конечно же, никак нельзя пить, ваша милость! Вот как раз и хорошее, значительное средство от этого дела, — Дженет ухватила круглый горшочек, зачерпнула оттуда пепельного цвета порошок, перетёрла в пальцах и ссыпала обратно. На ярлычке была расплывшаяся от времени надпись «От неумеренного пития и расслабления воли». Само по себе снадобье не работало как должно, следовало ещё довести его до ума, соединив с жидкостью из пор болотной жабы и отваром африканской сенны. У Дженет как раз заканчивался серый порошок, а вот сенны было в избытке. Листья последней она помаленьку брала у монашек, взамен разбираясь с их больными суставами и чихающими козами. «Ничего, вино уж точно с неделю не будет трогать, а то и больше. А что до воли... если её у того господина отродясь не было, то откуда возьмётся?» — И что, он бросит таскаться за мной? Найдёт, наконец, чем заняться? — Именно так! Не будет больше ему дела ни до вас, ни до пьянки поганой. Сделается трезвее, чем святые постники, — Дженет возвела взгляд к закопченному потолку и перекрестилась. «Надо же, и креста не боится!» — Только нужно сначала наладить кое-чего. То ж ещё не само снадобье, а заготовка. Я сейчас варить стану, а вы пока подождите, ваша милость. Вон там в углу, где получше. Гай послушно уселся на старую, скрипучую лежанку, одеяла с которой спускались до самого пола. За ними что-то возилось, шуршало. Вдруг послышался тихий кашель. — Кто это там у тебя, женщина? — Крысы, кому ж ещё быть, — но по её изменившемуся лицу Гай понял: лжёт. Да и разве у травницы не нашлось бы яда от этих тварей? Разом соскочив с постели, он опустился на колени и поднял край шерстяного одеяла. Из открывшегося закутка пахнуло пылью, глянули перепуганные глаза: одни карие, другие жёлтые. Девчонка пяти, а может, семи лет — не разобрать — лохматая, как веник. И тут же с ней толстая, в полоску, кошка. Кошка открыла пасть, зашипела. — Хороши же у тебя крысы, — усмехнулся Гай, поворачиваясь к побледневшей Дженет и возвращая одеяло на место, — так девка твоя, значит, подслушивала? — Ох... Это Энни, мужнина племянница. Бедняжка сирота и с рождения глуха, как придорожный камень. Вы можете кричать ей прямо в ухо с этой минуты и до следующего рассвета — ничего не услышит! — И как ты с ней говоришь? — Энни немного читает по губам, милорд. А больше ничего, — развела руками Дженет. Она не врала: девочка действительно была глухой, а спряталась просто от страха при виде огромного, под самый потолок, воина в блестящей броне. И утянула с собой кошку — мало ли, вдруг этот жуткий чужой господин отдавит той хвост. — Ну, тогда ладно. Губ она из-под этой лежанки не увидит, — Гай порылся в поясной сумке, вытащил оставшееся с завтрака зелёное яблоко и сунул его в закуток. В ответ еле слышно прошелестели «шпашибо». Тут же вылезла кошка, вскочила на сундук и, по обычаю этих созданий, принялась гонять задней лапой блох за ухом. Она явно больше не видела в чужаке угрозы. Гай вновь сел на прежнее место, а травница тем временем стала доводить до ума своё средство. И тут же напустила от очага столько чада, что у Гая начало щипать глаза и нос. «Да тут и угореть можно к чертям собачьим, у эдакой-то хозяюшки!» — подумал он, оглядывая от нечего делать потолочные балки в связках растений, из которых узнал разве что лавровый лист, ромашку и можжевельник. Дженет сыпала в огонь маленькие тёмные корешки и пламя играло то синим, то закатно-розовым, а дым становился сладким; тошно, сильнее прежнего щекотал в горле. После кормления огня, в котелок пошли две щепотки из горшочка «От неумеренного пития» и большая пригоршня листьев сенны. Сенны было достаточно, чтобы покрыть недостачу серого порошка. И вода была сильной, настоянной на свете растущей луны. Дженет надеялась, что всё получится, как следует. — Сейчас ещё Ромашка нужна, — Гай ожидал, что она возьмётся за висящий прямо у него над головой пучок, но вместо этого травница вытащила из тёмного угла клетку, где сидела крупная, противной внешности жаба. Серая в пятнах, как замшелый валун. Дженет потёрла о спину твари пару листиков и отправила их в котёл. — Почему... почему Ромашка? — Да что ж мне, христианским именем жабу-то звать? Она — Ромашка, а кошка, что около вашей милости на сундуке, — Мирта. Гай только молча кивнул. «Лучше потерплю, не зря ведь ехал». — Стоит тёмный лес, а в лесу глубокий овраг, а в овраге том травы без счёту. Сколько на небе звёзд, сколько у волка на хребте волос, сколько песчинок на дне морском — столько и травинок в овраге лесном. Одна от жизни, вторая от смерти, третья от глаза дурного, человека лихого, вина недокислого, пива прокислого. Сядет дурень пить — будет чрево ныть. Станет наливать — будет его рвать. Как с гуся вода, так пьянство с мужика. И во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь! — А чего ты такое бормочешь? — почему-то Гай не мог задать этот вопрос, пока Дженет не закончила. Но, на всякий случай, уже сам трижды осенил её со спины крестом. По всем правилам, после этого ведьма должна была показать рога, коровий хвост, громко захрюкать и вылететь в трубу или, за отсутствием таковой, — в окно. Но единственным хвостом у Дженет оставалась её золотая с проседью коса, змеившаяся по спине. И на макушке не было ни малейших признаков рогов. — Молюсь, ваша милость. Это так уж принято, чтобы над снадобьем читали благословение. — А почему совсем непонятно? Я только про «во имя» да «аминь» и разобрал в самом конце, а остальное у тебя не на латыни. — Так я на ирландском молюсь. Бабушка была из Ирландии, она так и научила. У них по деревням плохо по-латински знали. Боялись слова переврать. Говорят, если переврёшь, то сам дьявол призовётся. Гай еле удержался от крепкого словца. Дикари, как есть дикари! То поминают какого-то Херна, то носят хлеб и цветы к каменным столбам, называемым кольцом Рианнон, то вот это. Грамотная ведь, а молитву как следует запомнить не может. Вот дура! С другой стороны, пока так и не сработал ни один безошибочный способ определения сатанинских слуг, потому приходилось признать: Дженет никакая не ведьма. Баба с чудинкой, это верно, но в этой саксонской глуши таких каждая первая. Вдруг всплыло в памяти: конец лета, Гаю десять лет, они с отцом — сэром Эдмундом — и слугами стоят во дворе у засёдланных лошадей — готовятся ехать на коронацию. Две древние старухи из служанок вынесли во двор какой-то горшок и хотели было окурить господ «на дорогу» горящими травами, да сэр Эдмунд разошёлся. Назвал служанок сукиными дочерьми, нехристями, перевернул горшок... Дым шёл по всему двору. Дым... Воспоминания в голове переплелись, как спутавшаяся пряжа. «Дьяволовы потроха, как же тут душно!» Голова кружилась, и на мгновение Гаю показалось, что у запрыгнувшей уже ему на колени Мирты не два, а четыре глаза, искрящихся, как драгоценные камни. Четыре, восемь, шестнадцать — целое море ярких самоцветов дождём сыплется с колен на пол, скачет по всей маленькой комнатке, отлетая от стен. Было б столько у Гая, бросил бы службу, завёл бы свое хозяйство и молодую жену. Но как бросишь? Разбойники кругом, нищета, воровство. Пропадёт всё, солдаты поразбегутся, сопьются, сами разбойничать пойдут... — ...Готово, ваша милость! Он завертел головой как одурелый. Нет больше ни дыма, ни самоцветов. За окнами черно, глухая девчонка в постели — спит —, и кошка свернулась поверх одеяла. А Дженет уже суёт в руки тёплый кувшинчик, увязанный в тряпки. Когда же стемнеть успело? Или заснул? — На тебе, за работу, — Гай бросил на сундук несколько монеток и выскочил в двери, по пути опять приложившись шлемом. Нужно было скорее убираться отсюда. А Дженет за спиной кричала: — Пусть берёт по три капли с вином, ваша милость! По три капли, это важно! Проводив гостя, она устало оперлась о стену. — Странный какой-то. Хоть бы не к беде... Вечно этим господам неймётся, да, Ромашка? Жаба в клетке утвердительно квакнула. За порогом был поздний вечер. Солдаты нашлись в ближайшем амбаре — дрыхли на мешках с подарками. Около одного из солдат бродил, уныло покрикивая, гусь с верёвкой на лапе. Рядом же валялись объедки, яичная скорлупа. Как водится, часть подарков шерифу перекочевала солдатам в желудки. Дуралеи, конечно, очень удивились, с чего это командиру приспичило возвращаться в Ноттингем на ночь глядя? Но Гай живо ободрил их, пару раз плеснув в сонные рожи холодной водицы из стоявшей тут же кадки. Выпустил за амбарные ворота гуся. Хватит, и без того нагребли всякого как в день сбора подати. Гай не желал и лишней минуты оставаться в этой деревне. Колдовство не колдовство, а было здесь что-то не так, как подобает. И крепко не так. И только уже порядочно отъехав от Элсдона, он вспомнил, и, вспомнив, хватил себя от злости ладонью по шлему. «Собачье дерьмо, да я ведь забыл про средство для шерифовой спины!..» ***** Утром, по возвращении, пришлось наскоро сочинять ложь. Что переданное знахаркой зелье надобно не втирать в поясницу, а пить с вином. Так бы Гай подливал тайком, выгадав минуту, когда рядом не окажется слуг, но... как скажешь шерифу, что зря ездил и ничего не привёз? Начнёт орать больше прежнего, швыряться костями, тарелками и всем, что только ни стоит на столе. «Пахнет посредственно, но я ожидал худшего. Да, спасибо, если она не настаивает своё варево на коровьем навозе. Впрочем, наши лекари недалеко ушли. Варят чёрт-те что, шарлатаны», — ворчал господин де Рено, вертя в руках кувшинчик. А потом, прежде чем Гай успел открыть рот и сказать о важности трёх капель, шериф вылил в кубок мало не половину кувшинчика. И тут же залпом выпил. «Ну, пронеси Боже!» — подумал Гай. Оставалось только ждать: как покажет себя чудесное снадобье? Надо сказать, от ломоты в спине и скованности ходьбы шериф де Рено действительно излечился за один миг. Потому что через полчаса после выпитого его самого пронесло так, что не беги шериф со скоростью хорошей легавой собаки — опростался бы с обоих концов прямо посреди главного зала. А так хотя бы успел до ближайшего нужника. И уже не покидал его до полудня, и не было ему дела не только до помощника, но и до самого короля, если б тот вздумал приехать. Только сновали туда-сюда напуганные слуги, таскали миски и вёдра с горячей водой, тряпки и прочее, что необходимо в такой беде. Унесли в стирку богатые одеяния. «Отравили таки, отравили», — вился по углам шёпот. Гисборн, на котором лица не было, тут же послал гонца за аббатом Хьюго. «Иисусе, да ведь я просто хотел, чтобы чёртов шериф от меня, наконец, отстал! А не чтобы он выблевал и высрал себе всё нутро!» Наконец, позвали к господину в спальню. За спиной сразу же заперли двери. Войдя, Гай нервно закашлялся и потупил взгляд. За прошедшие часы шериф, и без того человек хилый, как будто усох вдвое. Только два злобных, ввалившихся глаза светились на пожелтелом лице. Де Рено больше, чем когда-либо, походил на облезлого птенца, выпавшего из гнезда. Он снова был обложен подушками со всех сторон и держал в трясущихся руках глубокую миску. Рядом на столике стояли кувшин с водой и кубок. Больному надлежало накачиваться водой, чтобы «из нутра вышла вся дурная мокрота и сменилась полезной». У изголовья кровати топтались два здоровенных стражника-валлийца, самых рослых во всём гарнизоне. Каждый из них был на пару дюймов выше Гисборна и держал по тяжёлой палице. — Су... сукин ты сын, Гисб-борн! — голосом шериф тоже напоминал осипшую больную птицу. — Что, яд п-подсунул, да? — Но, милорд... — З-заткнись и п-пей! — де Рено взглядом указал на проклятый кувшинчик Дженет, стоявший на другом столике. — Д-до дна п-пей! И сразу согнулся над тазиком. Выбора не было. Молодцы у постели убить не убьют, а скрутят, точно козлёнка. Гай покосился на кинжал за поясом. Как начнёт разбирать, то он скорее перережет себе глотку этим самым кинжалом, чем доставит шерифу удовольствие зрелищем корчей в луже блевотины. «Жаль только, что вот так, а не где-нибудь в поле, как подобает воину». На вкус зелье оказалось похоже на то, чем Гая однажды лечили от горячки. Такое, да не совсем. Свежая, будто мятная горечь травы, терпкий дым и ещё что-то кислое, наверное, та слизь с тела ведьминой «Ромашки». Шериф пялился на него словно голодная шавка, пожирающая взглядом окорок, подвешенный к потолку харчевни. Тянулось время. Вот в желудке Гая что-то заурчало тоскливо, громко, подкатило к горлу и... отпустило. И больше не вернулось. — Т-так н-не яд? — проскрипел де Рено со странной смесью облегчения и разочарования. — Нет, милорд! — обрадовался Гай. — Я ж и хотел сказать! Это просто знахарка-дура перепутала и дала вместо снадобья от спины — поносное. Я со вчерашнего дня не ел, вот, как бы, и нечем. А вы, не во гнев будь сказано, употребили слишком много жареной свинины, да с мёдом, потому... — Ч-чёрт с т-тобой уже, м-молчи! — откинулся шериф на подушки. А Гай чувствовал себя так, словно заново родился. Смерть, бесчестная ли, честная, — отступила. ***** На другой день господин де Рено малость окреп и хотя бы мог съесть корочку хлеба без того, чтобы она немедленно вылетела наружу. Он вновь потребовал к себе Гисборна. — Дело это так оставлять нельзя. Совсем нельзя. Сельская баба стряпает какую-то мерзость, от которой может быть ущерб высокой персоне, вроде меня. Мало ли, а если она и ядами промышляет? Участвует в заговорах? Вы понимаете масштабы скандала, Гисборн? Шериф, уже гораздо менее похожий на умирающего, всё ещё пребывал в кровати и не собирался покидать её, самое малое, до конца недели. Деловую переписку перенесли в спальню, так что теперь пергаменты и книги были разбросаны по всей постели. А вот вина нигде поблизости больше не было. — Понимаю, милорд. — Тогда поручаю вам расследование. Землю ройте, а достаньте мне недовольных этой вашей Дженет и её семейкой. И соберите с них показания, чтоб всё было как положено по закону. Перед глазами промелькнули Энни, кошка Мирта. Тонкие пальцы, стиснувшие яблоко. «Спасибо», которое глухой ребёнок произнёс с трудом. — Вы хотите уничтожить это семейство, милорд? — осторожно спросил Гай. — Для начала, я хочу, чтобы был судебный процесс. А после... Знаете, таких людей можно и использовать в свою пользу. Если она создаёт средство, от пары глотков которого у человека разрывает потроха в клочья, подумайте, что с помощью этой ведьмы можно сделать с одной компанией мерзостных внезаконцев. Тех, которых вы уже который месяц не сподобитесь выжить из Шервуда, Гисборн. Гай прекрасно знал, о ком речь. Помнил это тошнотворное чувство унижения, когда приёмный сын мельника, Робин, привязал его в одном исподнем к седлу. Как тряс за волосы, словно нашкодившего мальчишку. Такое не забывается. — О да, милорд, я обязательно всё исправлю. Обязательно. Теперь перед Гисборном мелькали совсем другие образы: весёлые, глумливые рожи лесных разбойников, красивое, но такое же глумливое лицо их предводителя. Предстояло очень важное дело, так что для излишней жалости уже не оставалось места и времени. Как и для настоящих выяснений: а точно ли Дженет из Элсдона — ведьма?..