Детский реабилитационный центр №213. Семь смертных грехов.

Надеюсь, ты хорошо спал. Больничная кровать казалась слишком просторной, стены палаты не родными, а белый потолок давил, опускаясь всё ниже и ниже, вдавливая в жесткий матрас. Феликс отвык спать у себя, отвык спать один. Отвык существовать без Хёнджина. Привязался, очень. Вот черт… По комнате разносится тяжелый, отчаянный вздох. Взгляд бегает по разбросанным, по полу, вещам. Он сорвался, в очередной раз не смог сдержать порывы съедающего изнутри гнева. Не смог объяснится, решить вопрос на месте, не давать пищу для размышления ни себе, ни ему. Голые ступни опускаются на прохладный пол, глаза ищут носки, а руки трут плечи, пытаясь избавится от мурашек. Холодно, и курить хочется. Феликс чешет веснушчатый нос, вытаскивает из-под матраса мятую пачку сигарет и проходит босыми ногами к подоконнику, у которого его уже ждут изношенные кеды. Упомянутые повидали много, и не только в пределах больничных стен. Пока табачный дым проникал в легкие, щекотал их и готовился к очередному приступу кашля, а холодный воздух пробирался под тонкую ветровку, в спешке натянутую на плечи, Феликс шмыгал и жмурил глаза, лишь бы не думать о том, кто вчера сердце вырвал с корнем, оставив его в зеленом саду. Или спрятав в карман. Ли этого не знает, но в тайне надеется. Ментоловый запах раздражал и заставлял заламывать пальцы. Горло немного саднило, а пятки морозило, ведь те так и не спрятались в старой обуви, придавив собой задники. Ненавижу мяту, какая все-таки параша. Утреннюю тишину разрывает трель звонка телефона за окном, немного приглушенная, где-то под подушкой кажется, или в запутанных недрах белоснежного одеяла. Феликс смиренно выдыхает последнюю затяжку, чиркает бычок о сырой после дождя асфальт и быстро забирается обратно в палату, на весу снимая грязные кеды. На экране высвечивается входящий от матери. - Уже проснулся? – Доносится недовольное из динамика. Брюнет проглатывает разочарование, растирая уголки глаз и сдавливая переносицу. - Ага. Что-то случилось? - Ты еще спрашиваешь, Ёнбок? Меня полиция каждый день выдергивает с работы, а все из-за моего непутевого сына. Ты хоть представляешь, что ты творишь? Соображаешь, хотя бы немного, своей глупой головой? Феликс стискивает зубы, скрипя ими и сжимая кулаки. - Мам, послушай… - Нет, это ты меня послушай! Я устала, слышишь меня? Устала разгребать за тобой все это дерьмо, постоянно выслушивать на тебя жалобы, выплачивать штрафы и просить полицию сжалится над тобой. - Мам! - Я думала, что ты образумишься со временем, думала, это все переходный возраст, горе от потери! Надеялась, что хотя бы находясь в больнице, ты станешь рассуждать иначе, возьмешь пример с нормальных детей! Но я ошибалась. Ты, неблагодарный кусок идиота, только и делаешь что создаешь мне проблемы! Прямо как твой папаша, ты точно его сын. – На той стороне усмешка мерзкая, с примесью желчи, - Надо было сдать тебя в детдом сразу, после его смерти, а я, наивная дура, пожалела ребенка. - Не смей приплетать сюда отца! - А ты не смей так разговаривать со мной! Завтра я еду в участок, а на следующей неделе состоится слушание. Адвокат сказал, что опеки меня ни лишат, только штраф выпишут, снова. Сумма приличная, так что ни на что не надейся, вернешь мне все до последнего вона. Услышал? - Не волнуйся, мам, верну, а потом свалю от тебя, как только стану совершеннолетним. - Я мечтаю об этом, Феликс. И прекращай меня так называть, я не твоя мать. Может я тебя и воспитала, но это не значит, что я ей являюсь. Твоей мамаше - алкоголичке несравненно повезло что она покинула этот мир во время родов. Никому не пожелаю того, что мне приходится проживать с таким “замечательным” сыночком. Правильно говорят, любовь зла – полюбишь козла. Жизнь от меня отвернулась, когда я встретила твоего папу. - Какая же ты всё-таки сука… Отключаюсь. Женщина что-то выкрикнула вслед, но Феликс не разобрал, да и не хотел особо, нервно нажимая на красный кружок на экране. Пальцы взъерошили волосы, телефон улетел обратно в кровать, а глаза беспокойно забегали по поверхностям, в поисках ингалятора. Воспоминания нахлынули неожиданно, прокручивая на пленке весьма нерадостные события и забирая остатки воздуха с легких. Нажатие и вздох. Немного задержать дыхание, считая в уме до пяти. Выдох. Ненавижу, ненавижу, ненавижу, блять! [Медицинская карта больного] Фио: Ли Феликс Ёнбок. Полных лет: 17. Заболевание: ХОБЛ. Симптомы на момент поступления в детский центр: Постоянный кашель, отхождение мокроты, отдышка. Палата № 7. Я воровал сколько себя помню. С юных лет, на постоянной основе, тем самым зарабатывая лишние деньги и поднимаясь в глазах сверстников. Мне просто хотелось быть как все другие дети – нормальным. Не бедным парнем из неблагополучного района, у которого не гроша в кармане, а таким же ребенком, как и остальные. У моей семьи никогда не было денег. Мой отец был прекрасным человеком. Несмотря на то, что он любил выпить, он старался. Иногда казалось, словно в нём сидело два разных человека. Когда он был трезвым, всегда работал и помогал мачехе по дому. Он был честным, хотел для меня лучшего. Всегда говорил, как сильно любит меня, а я очень любил его. А когда был пьяным, он… Его просто не было, в смысле дома, он уходил и возвращался только после того, как пропьется. Папа хотел быть хорошим родителем, и он им был, наверное… Я не знаю, что значит быть примерным отцом. Но надеюсь, что мой не уступал. В итоге: его сожрала зависимость. Он умер, когда мне было двенадцать. Цирроз печени. Это был его последний загул. Папы не было дома несколько месяцев, мы с мачехой выживали как могли. Помню, как она плакала каждый вечер. Не знаю, от усталости на работе, или потому что скучала по отцу, наверное, и то, и другое. Тогда я еще не знал, что она мне не родная. А потом нам позвонили из полиции. Его труп нашли в заблеванной подворотне, полураздетого, сине-желтого, а при себе у него был только паспорт, фотография моей настоящей матери в пустом бумажнике и старый кнопочный телефон, который ничего не стоил. Вот так я лишился своего последнего родственника. И сразу после, узнал о том, что моя родная мама умерла во время родов. Полиция тогда была у нас в доме и разговаривала с Чунхи по поводу смерти отца, передачи в собственность недвижимости, и обо мне. Да, так её зовут. У хуёвых людей, даже имена хуёвые. Она, совсем не церемонясь, зная, что я сижу рядом, выложила им всё как есть. Что женщина, родившая меня, по словам отца, погибла от Кесарево. Что отец долго страдал, много пил, а Чунхи пыталась вытащить его. Плакала и говорила о том, как любила его, и хотела ему помочь. А дальше я не слушал, лишь видел её растерянный взгляд, когда мужчины в форме спросили по поводу детского дома, или оформления опеки надо мной. Других вариантов не было. Иногда мне кажется, что лучше бы она от меня отказалась. Ведь после этого, моя жизнь разделилась на до и после. Именно тогда я и вышел на улицы. *** В коридоре восьмого блока пахло дождем и хлоркой. Уборщица открыла окна после мытья полов и гоняла дежурных врачей, чтобы те не ходили по помытому. В центре бурлила жизнь, но Хёнджин этого совсем не ощущал. Для него, жизнь остановилась еще вчера. Когда он прошел мимо брюнета, а тот даже не бросил взгляд в его сторону, словно они не знакомы, когда он не пришел ночью в палату, хотя на улице была гроза, а Ли знает, что Хёнджин её боится. Парень двигался в сторону столовой, думая о том, что судьба развела их до необратимых последствий. Возможно, решение, не идти извинятся к Феликсу перед сном, было верным. Возможно, Хван поступил правильно, когда всерьез задумался о том, что им с хулиганом не по пути, что они абсолютно разные. И возможно… Возможно, пройти сейчас мимо него, гордо задрав нос, тоже не было ошибкой. Хёнджин, шаркая тапочками по скользкому полу, встает в конец очереди на раздаче и чувствует на себе его взгляд. Держится из-за всех сил, чтобы не посмотреть на того, к кому тело и сердце тянется. Сжимает поднос с такой силой, что костяшки белеют и немеют, а во рту разливается вкус крови, от сжатых зубов и щеками между ними. Феликс смотрит с пронизывающей силой, пробираясь под кожу, щекоча нервы и что-то внутри. Смотрит так, что под землю провалится хочется, но под ногами фундамент в целый метр и надо постараться, чтобы суметь спрятаться от пытливых глаз. И сигналы посылает, что все органы дрожат, до прерывистого дыхания и отчаянных выражений лица. Он заметил, конечно, он заметил, ведь знает Хёнджина всего, успел узнать. Чувствует, когда ему плохо, когда хорошо, когда не выспался, волнуется или голоден. Изучил его наизусть, так что догадаться не сложно. Хёнджин растерян, обижен, плохо спал и совсем немного на взводе. А ещё ведет носом. Играет в неприязнь, показушно кривит брови, но трясется как банный лист, потому что замерзает. Не надел тёплое худи, которое сам же у Феликса забрал, а сейчас жалеет об этом, но старательно не показывает. Однако, Ли все равно не понимает. Он чувствует, что Хёнджину не всё равно, что он всё еще дорожит и прижимает к сердцу эти дробящие в крошку чувства, но при этом враждебно настроен, глаз не поднимает и не ищет примирения в чужом взгляде. Феликс надеется, что бывший блондин на него посмотрит и он обязательно всё узнает, сразу сообразит, что нужно подойти самому, извинится, если понадобится, встать на колени, но Хёнджин не смотрит. Хёнджин не смотрит, строит безразличное лицо и молча продолжает стоять в очереди. А у Феликса срывает башню. Он совсем забывает, что на подносе уже его завтрак ютится, что перед ним стоят дети, что он в столовой и что минуту назад готов был свалится к чужим ногам, лишь бы с ним заговорили. Хотя бы заговорили. С его рук, куда-то в стену, улетают тарелки, кружка с горячим чаем, ложка и здравый рассудок, утопая в осколках, на уже не чистом полу. По столовой разносится грохот, крики поваров, причитания завтракающих врачей и испуг детей. А ещё испуг Хёнджина, затерявшегося в толпе зевак, собравшихся у раздачи. Брюнет, надув ноздри и сложив в кулаки руки, вылетает из столовой в сторону блока по коридору, а Хван остается на месте, чувствуя себя виноватым, пытаясь успокоить быстро бьющееся в груди сердце, и чувствуя, что у него только что забрали нечто важное. А когда у ребенка забирают конфетку, он либо расстраивается и плачет, либо злится, и гневно топает ногой. Хёнджин не плачет, лишь раздраженно выдыхает, подхватывая с раздачи булочку с бобами, яблочный сок и тарелку каши, и уходит в самый дальний, пустующий угол. Стол восьмого блока, остается за завтраком в одиночестве. *** Ли влетает в свою комнату. Со стороны он похож на вихрь, смерч, ураган, он готов с землей сровнять все - что встанет на его пути. Один только косой взгляд заветных глаз свел его с ума, поднял все то, что старательно скрывалось внутри. По венам, вместе с кровью, смешивается норадреналин. Феликс зол. Феликс и есть гнев, в чистом его проявлении. Он похож на вулкан, который вот-вот взорвется, который покроет своей огненной магмой всех, кто рядом с ним. Нужно бежать. Бежать куда глаза глядят. Этот центр, его запах, это все уже невыносимо, это все играет на остатках струн нервной системы. Сигареты. Зажигалка. Ингалятор. Да где этот чертов ингалятор? Сигареты. Телефон. Зажигалка. Деньги. Наушники? А похуй, умирать так с музыкой. Надо бежать. Скрыться. Исчезнуть. Испариться. Пропасть, будто бы меня и не существовало. Пора домой. Быстро залезая в черное худи, а на голову натягивая капюшон, Феликс, словно птица, вылетает из своего гнезда и бежит так быстро, как только хватает сил. Феликс бежит несмотря на людей, бежит и сам не знает куда. Подальше от клиники. Подальше от этого запаха больницы. Подальше от этих глаз. Добежав до соседнего района, он наконец-то остановился. В груди закололо, кашель с новой силой начал пробивать ребра. Казалось, что еще чуть-чуть и он выкашляет свои бронхи на грязный асфальт. Парень нашел себе место, где можно спокойно перевести дыхание. Легкие снова заполнились дымом, а мысли заполнял лишь один только взгляд. Взгляд полный презрения, полный ненависти, хотя раньше в этих омутах он впервые увидел любовь, впервые поверил, что в нем, в этом проблемном подростке, кто-то заметил и другую его сторону. Но все это оказалось фальшью. В ушах снова забили слова: что он убийца, что на его руках смерть Чонина. А сердце отчаянно призывало почувствовать поцелуи с этих, до боли нужных, губ. За что? Почему? Я же доверился тебе. Ты стал моим центром мира. За что? Нутро снова начал подогревать гнев. Можно убежать от чего угодно, от кого угодно, но от себя убежать не получится никогда. Феликс хотя бы попытается. Прогуливаясь по старым кварталам, с помощью поддельных документов, он купил себе несколько бутылок самого дешевого пива и пачку обычных сигарет, без привычного, но настолько надоевшего уже ментолового фильтра. О Хёнджине напоминало вокруг все: срывающиеся капли с неба - его слезы, отражение в витринах магазина - его глаза, спускающиеся ветки деревьев - его руки. Он видел его везде и нигде одновременно. Ему хотелось забыться и забыть все, что произошло за последние месяца. Лучше бы он никогда не попадал в эту клинику, лучше бы он просто умер один в той проклятой, старой квартире, лучше бы его убили в какой-нибудь подворотне. Всё лучше, чем видеть презрение в любимых глазах. Всё лучше, чем чувствовать холод от того, кто согревал тебя по ночам. Феликс решил вернутся в то место, что когда-то звал домом, к тем людям, что когда-то шли рядом с ним. Пройдя половину города, он оказался в своем районе. Побитые глаза на многоэтажках, расписанные стены, мусор в каждом углу и пьяные доходяги, пытающиеся доползти до своей обители - вот его дом. Добравшись до поломанной детской площадки, ранее любимого его места, он сел на качели и открыл бутылку дешевого спиртного. Алкоголь согревал горло, а вкус его был настолько паршивым, что он практически сразу просился обратно. Но душевное состояние было еще хуже, поэтому оставалось гасить его тем, чем приходится. Мысли подкидывали новые - старые воспоминания: как блондин приехал в центр, как шарахался от него первые дни, тот самый плетеный браслет, на который Феликс потратил пол ночи… Сынмин… Первый мягкий взгляд, первое прикосновение… Чонин… Объятия… Джисон… Слезы в плечо… Чанбин… Мимолетные поцелуи… Минхо… Совместные ночи… Чан… “Ты убил Чонина”… Ненависть… Обида… Боль… Воздуха снова не хватает. Алкоголь не помогает. Куда же спрятаться от собственных мыслей? Куда же спрятаться от себя самого? Пока Феликс путался в собственном я и внутренне сгорал от боли и гнева, его заметила компания подростков и подошла к нему на площадку. - Посмотрите-ка кто вернулся! Неужели это наш Фел? Вырвался из лап больнички для богатеньких и спустился с небес на землю? – Подросток с ёжиком на голове подошел практически вплотную. С старой кожаной куртки стекали капли прошедшего дождя, на лице красовались зажившие шрамы, а рот кривился в странной полу улыбке. За ним стояло еще четверо, богом забытых подростков. Все они были похожи друг на друга, в особенности схожи кривыми улыбками. Словно стая бродячих собак оголяла свои клыки, предупреждая, что вот-вот нападет. - И тебе привет, Ёнсун. Смотрю ты собрал себе новую компанию? А как же наши старые друзья? - Дёрнул головой Ли, делая очередной глоток пива. - О ком это ты? Ты о тех трусах и слабаках, которые были раньше с нами? Они были никчемные и ты это знаешь. Я всегда тебе говорил, что в нашем районе или ты, или тебя. Ну вот я их и заменил, если ты конечно понимаешь, о чем я... А Феликс понимал, прекрасно понимал, о чем ему говорит старый знакомый. Ёнсун стал первым его другом, научившим всему. Он был старше Ли всего на пару лет. Они познакомились, когда Феликсу было двенадцать. Тогда-то он и стал пропадать на улицах больше обычного. Ёнсун научил его драться, воровать, курить. Они были сплоченной компанией, которой боялись остальные, а потом к ним присоединились и другие. Так бы продолжалось и сейчас, если бы Ли не увидел другую жизнь, за пределами района. Если бы Ли не познакомился с другими людьми, давшими понять ему, что такое жизнь, и к чему надо стремится. - Зачем ты пришел, Фел? Разве ты не должен быть в больнице, м? - Зачем надо, затем и пришел. Иди куда шел, я тебе не мешаю, вот и ты не трожь меня. - Ты не мешаешь? Еще как мешаешь. Скажи-ка, давно ли ты пидором заделался? – Глаза Ёнсуна загорелись огнём, а по спине Феликса пробежал холодок. Блять. Нужно бежать, хорошим это не закончится. Мне ли не знать. - Не неси чушь, Ёнсун! Ты не охуел ли мне такое говорить?! - А ты хочешь поспорить? – Ёнсун засунул руки в карманы своей кожаной куртки и исподлобья посмотрел на Феликса, – Мы тут с ребятами на днях хотели к тебе забежать, ну знаешь, таблетки имеют свойство заканчиваться, а ты с радаров пропадаешь, приходится всё брать в свои руки. Подходим к твоему окну, а ты там с каким-то хуем в обнимочку спишь. И не пизди мне что это была случайность, мы за тобой следили. Ты с тем парнем не расставался, а некоторые ребята даже видели, как вы сосались. Так что же это, если не пидорство, а? Ты позоришь наш район, Фел. Раньше тебя тут боялись и уважали, а теперь уважать будут того, кто сровняет тебя с землей. Феликс не успел среагировать, прежде чем понял, что бывший друг ударил его по челюсти. На него тут же налетела свора его ребят. Они били нещадно, били не переставая. Сначала Ли пытался им сопротивляться, но долго выстоять против пятерых не смог. Он упал на траву, а удары продолжались. Если меня сейчас убьют, я не буду жалеть ни о чем. Только лишь о том, что не успел с ним помириться. Как же больно. Удар по животу. Во рту почувствовался привкус метала. Больно. Удар по спине. Ощущение, что позвоночник рассыпается как домино. Больно. Еще удар. Больно. Удар по лицу. Как же, сука, больно. Они били и били, пока Феликс не перестал двигаться, пока его тело не начало обмякать на траве. Лишь после того, как Ли перестал шевелиться, а его лицо превратилось в кровавое месиво, они остановились. - Уходим, пока нас не увидели. Оставьте его тут, собаке - собачья смерть. – Скомандовал Ёнсун и его компания, как дрессированные собачки, двинулись за ним с площадки. Суки. Твари. Как же мне больно. Блять, как же больно! Я не чувствую лица, не чувствую руки, кажется мне сломали нос. Дышать тяжело. Мамкины ссыкуны, лучше бы добили. Даже Хёнджин мне сделал больнее. Он лежал на влажной, после дождя траве, и смотрел заливающимися кровью глазами на плавающие облака в звёздном небе. Боль, после драки, разрывала каждую клетку тела, боль, после ссоры, топила душу в озере из кислотных отходов. А он лежал и смеялся своим мыслям. Влюбленный дурак. Даже сейчас, когда не чувствует лица, он думает лишь об одном: Надеюсь, тебя не тошнит после химии, надеюсь, с тобой все хорошо. Он бы лежал на траве, казалось бы, вечность, но желание покурить было сильнее. Дойдя до первой попавшейся лавочки, он свалился на неё, закурил, достал разбитый телефон, открыл галерею и уставился на последнее сделанное фото. На том они с Хёнджином сидят у кровати в его палате, бывший блондин положил голову на плечо и улыбается одними краешками губ. А в глазах обоих сплошная нежность и любовь. Первая сигарета. Как же мне выкинуть тебя из своей головы. Ты ненавидишь меня, и ты прав. Я приношу одни проблемы. Со мной тебе будет хуже. Вторая сигарета. Какой же я трус. Я даже не смог поговорить с тобой, я напугал тебя. Я не достоит даже стоять рядом с тобой. Легкие заполняются тяжелым дымом. После ударов и без сигарет дышать тяжело, а с ними почти невозможно. Снова накатывает кашель. Третья сигарета. Как же я по тебе скучаю. Я не выдержу без тебя и нескольких дней. Мне тебя не хватает. Я хочу снова почувствовать твою руку, хочу снова тебя обнимать. Я скучаю по тебе. Кашель разрождается с новой силой. Дышать практически нечем. Кружится голова. Феликс отхаркивается с кровью. Я не могу без тебя. Бронхи сжимаются и просятся вылететь из груди. Не получается набрать воздух. В глазах мутнеет. Я люблю тебя, Хёнджин. Кажется, я и правда люблю тебя. Кашель душит, хуже веревки. Кислород не проходит в легкие. Мир потемнел. Глаза закрываются. Феликс падает на мокрый и грязный асфальт. А вокруг никого. Сплошная темнота и лишь побитые глаза многоэтажек, спального гетто района. Он лежит на спине, весь побитый и в крови. А рядом никого нет. Из приоткрытого рта струйкой вытекает кровь и мешается с грязью. Его нашла женщина, возвращавшаяся домой. Побитого мальчика, всего в крови. Без слез на него не взглянешь. Казалось бы, она ведь видела таких каждый день и проходила мимо, она и сейчас хотела пройти мимо, но услышала редкие хрипы от безнадёжно лежавшего подростка. Пульс еле чувствуется. Его еще можно спасти. Через десяток минут приехала скорая и забрала подростка с собой. - Что это у него на руке? Смотри, – Фельдшер поднял еле живую руку и из-под рукава черной кофты показался белый браслет, с надписью - “Детский реабилитационный центр Химан №213” - А клиент то не наш... Звоните в Химан, пусть готовят реанимацию. Как же тебя занесло в этот район, парень? Скорая помощь мчалась по вечернему городу, а Феликс всё не приходил в сознание. Ему надели кислородную маску, врачи постоянно следили за работой сердца и всей бригадой надеялись, что они успеют. *** Несколькими часами ранее. Машина доезжает до церкви в рекордные тридцать минут. Миссис Хван заставила Хёнджина одеться по приличнее, ведь на календаре выходной, а значит сегодня служба. Парень ворчит, недовольно поправляет воротник клетчатой рубашки и прячет под капюшоном легкой куртки лысую голову. Отец же замечает раздражение сына и просит после пообщаться со священником. Хёнджин, конечно же, соглашается. Вечерняя служба начинается в шесть вечера и длится пару часов. Проводит её, как и все предыдущие, на которых присутствовала семья Хван, иерей Ким Мин Ир. Выглядит он как обычно, всегда в одном и том же облачении, с одним и тем же выражением лица, и одинаковой энергетикой. Хёнджин раздражается ещё больше, от мыслей о том, что у мужчины, судя по всему, не бывает плохих дней. В отличии от самого его, готового разнести весь храм прямо сейчас. - Веруя в бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли… Откровенно признаться, Хван его почти не слушает. Мысли занимает лишь один человек и уходить, кажется, не собирается. Да и отпускать ему не хотелось, если говорить совсем уж честно. Но бесился Хёнджин, неимоверно. Он уже смерился с тем, что его злоба и гнев совсем не относятся к Феликсу, и что он погорячился вчера, и утром в столовой. Жалеет о сказанных словах, хочет извинится, но молитва на периферии играет, сбивая с толку и напоминая, что объект его обожания – парень. Феликс ему нравится, нравится очень сильно, до дрожи внутри, до покалывания кончиков пальцев. Бесит лишь то, что Хёнджин с этими чувствами справится на может, не думать о Феликсе не может, видит его во всех и во всем и прогнать из головы, образ хамского брюнета, не в силах. Хочется плюнуть на всё и побежать обратно в центр, вломится в палату парня, зацеловать звездное лицо и просить прощения до тех пор, пока язык не отсохнет. Но горячее плечо матери слева, будит сомнения и возвращает с небес на землю. Парень рассматривает присутствующих, по привычке ковыряет заусенцы, следит за свечами, считает ряды, кусает губы до крови и продолжает думать о нём. Хочется стукнуть себя по лбу, но отцу это не понравится, за что Хёнджин, вероятно, получит подзатыльник. Когда служба заканчивается, люди нерасторопно покидают церковь, а родители подталкивают Хвана к священнику, для разговора. Они молча двигаются вдоль рядов. Никто говорить первым не начинает, но бывший блондин знает, что иерей ждёт. Ждёт, когда парень будет готов, когда исповедуется, признаваясь во всех грешных поступках. А Хёнджин все больше думает о том, что по непонятной причине, психологу он стал доверять гораздо больше. - Кажется, на меня напал самый страшных грех из всех, - Начинает Хван, нервно вздохнув. – последнее время, меня все безумно злит и раздражает. Иерей склоняет голову на бок, поджимает губы и интересуется: - Что именно, сын мой? - Да всё. Я злюсь на врачей в центре, на судьбу, потому что мои друзья умирают, на несправедливость, ведь жизнь обходится с ними ужасно. А ещё я злюсь на того… на близкого мне человека, – Парень прикусывает язык, чуть не сболтнув лишнего. – мы поругались, и я не могу справится с гневом внутри меня. Я хочу с ним помирится, но сильно злюсь на него. - Прости ближнему твоему обиду, и тогда по молитве твоей, опустятся твои грехи. Если же не простишь, то и Отец наш Небесный не простит тебе согрешений твоих. - Я понимаю, конечно. Просто это сложно, хотелось бы об этом не думать. – Хёнджин бросает беглый взгляд на родителей, что уже стоят у выхода. - Не бывает ничего легкого, сын. Нужно стараться, ведь без старания не бывает награды. Сможешь простить своего друга, и гнев сразу покинет тебя. Я вижу, что совсем скоро, ты избавишься от последнего греха. Да будет Бог к тебе милостив. *** Дорога до дома казалась мучительно долгой. Хотелось поскорее приехать и увидеть его. Хёнджин осознал, наконец принял решение, принял себя и свои чувства. Принял Феликса в сердце, понял, как скучает по нему. Впервые ощутил что-то вроде ломки, словно от запрещенных веществ. Только ломка эта была по человеку, по Феликсу, являющимся его личным наркотиком, личной дозой. Сравнение пугало Хвана, но назад он уже не повернёт. Не отвернется от брюнета, а протянет ему руку и будет защищать. Вернувшись в Химан, первое, что сделал Хёнджин, побежал в уже ставшую родной палату, не под его номером. Однако, в ней никого не оказалось. Как обычно, открытое настежь окно, разбросанные по кровати вещи. Внутри до сих пор пахло его сигаретами. Единственное, что отличалось от того, как было всегда - ингалятор. Этот ингалятор Феликс всегда носил с собой, он ведь ему помогает, а сейчас он валялся на полу у тумбы. Наверное, подумалось Хёнджину, Ли где-то недалеко гуляет, раз он оставил столь важную вещь в комнате. Пробыв в седьмой палате добрых полчаса, Феликс так и не появился. Скоро идти на химию, а поговорить с ним Хвану так и не удалось. Переодевшись в одну из его огромных толстовок, и вдыхая родной запах, Хёнджин ушёл на процедуру. Все было как обычно: желтоватая жидкость, мягкая трубочка, плед, книги рядом, но не было и намека на присутствие заботы Феликса. Стало тоскливо. Не хватало его присутствия. Не хватало его табачно-ментолового шлейфа, теплых рук, нежных объятий. Вроде бы все как обычно, все, как всегда, но Хёнджина будто лишили кислорода, лишили неба над головой, лишили мира снаружи и внутри. Не хватало его. Хван решает обязательно найти его, поговорить и извиняться до тех пор, пока брюнет его не простит. Он виноват перед ним. Он это всё начал, а значит он и должен закончить. Впервые казалось, что время так медленно идёт. Докапав лекарство и не смотря на головокружение и тошноту, Хёнджин принялся бродить по центру и искать ту самую темноволосую макушку. Он обошел все кабинеты, зашел во все блоки и палаты, Феликса нигде не было. Волнение застилало разум, руки дрожали сильнее обычного. Хёнджин, не дойдя до своей палаты, сел в главном холле. В голове крутились мысли о Ли. Он вспомнил всю их ссору, всё в мельчайших подробностях. Но больше всего в его памяти отпечатался тот разочарованный взгляд брюнета, который быстро скрылся за огнями гнева. Хван хватался за голову и думал о том, что же он всё таки наделал. Как он мог такое ему наговорить? Где же ему теперь искать его? Он должен извиниться. Он наговорил слишком много неправильного, и он поймет, если его не простят. Без Феликса Хёнджину нечем дышать, без него ему нечем жить, без него ему, в принципе, жить не хочется. Он влип по уши, и по уши влюбился. Из мыслей Хёнджина выгоняет внезапная сирена скорой помощи, подъезжающая к центру. Врачи засуетились. Несколько дежурных с кислородными баллонами подбежали к входу, а мед сестры стояли наготове. Гул сирены усиливался. Сердце Хёнджина почему-то стало биться быстрее, появилось странное, нехорошее предчувствие. Двери клиники раскрываются и в холл ввозят каталку, на которой лежит человек без сознания. Доктора суетятся вокруг него и до бывшего блондина доходит диалог врачей и работников скорой помощи: - Как давно он без сознания? - Понятия не имеем. Когда нас вызвали, он уже лежал на земле, мы только в машине увидели браслет Химана и сразу к вам. - Понятно. Спасибо Вам. Ничего, Феликс, мы за тебя еще поборемся. У Хёнджина пол из-под ног, а в ушах родное имя слышится. Мимо него провозят каталку, на которой лежит он. Тот, кого он искал. Тот, на ком живого места не было. Все лицо в крови и синяках. Он почти не дышал. Мир окунулся во тьму. На каталке лежал его Феликс. Хван взглядом проводил дежурных, бегущих в реанимационное отделение. Сердце замерло. Перед глазами появились соленые озёра. Его Феликс в реанимации. Его Феликса сейчас будут спасать врачи. Хёнджина ждала очередная ночь без него. Без того, без которого не хотелось дышать, жить, да и вообще существовать. Ночь будет бессонной, Феликс будет бороться за жизнь, а Хёнджин проведет всё это время на коленях перед Библией, моля Бога только об одном: Прошу, пусть мой любимый останется жив.