Детский реабилитационный центр №213. Семь смертных грехов.

Как червь, зарождающийся в дереве, прежде всего поедает самое дерево, так и зависть прежде всего сокрушает саму душу, породившую её. А тому, кому завидует, делает не то, чего желала бы, а совсем противное… Ибо злоба завидующих доставляет только большую славу тем, которые подвергаются зависти, потому что страдающие от зависти преклоняют Бога себе на помощь и пользуются содействием свыше, а завидующий благодати Божией легко впадает руки вверх. (38.516) Голова разрывалась с самого утра. Она пухла, была безумно тяжелой и ощущение, будто по вискам стучали как по наковальне. Хёнджин очень плохо спал этой ночью. Ему то и дело снились кошмары. Он видел то довольную ухмылку Чеширского кота у брюнета, убирающего деньги подальше в карман, то маленького Чонина, захлебывающегося горстями белоснежных пилюль. Просыпался в холодном поту, засыпал, и все повторялось. Ощутил себя белкой в колесе. Пришлось просить мед сестру дать ему обезболивающего, потому что оторваться от подушки оказалось не при подъёмной ношей. Приняв лекарство, парень умылся и оделся в теплый, вязаный кардиган мятного цвета, и в светло-бежевые штаны. На удивление, сегодня было довольно прохладно. Хван не стал закрывать окно, которое, как оказалось, было открытым всю ночь. Он не помнил, как открывал его, но быстро отмахнулся от этой мысли. Знакомый запах бил в нос, отчего у парня сводило зубы. Свежий ветерок раздувал шторы, пробирал до мурашек и обдавал голые щиколотки. Хёнджин торопливо натянул носки. Вчера он твёрдо решил для себя, что сегодня извинится за всё сказанное перед Феликсом. Затягивать не стал. До завтрака еще оставалось полтора часа, а значит и время на разговор найдется. Однако, о чём вообще говорить и с чего начать, блондин понятия не имел. Поэтому, весь путь до палаты номер семь, от автомата со сладостями, куда он решил заскочить за двумя баночками бананового молока, у него потели ладони. Пару раз постучав и успокаивая биение сердца, Хёнджин толкнул дверь и вошел, не дожидаясь разрешения. В палате никого не было. Так могло бы показаться на первый взгляд, но парень знал, что брюнет здесь. Запах с улицы его выдал. Он протыкает мягкие крышки с напитком, отодвигает чужие тапочки от подоконника и наваливается на него грудью. Голова вылазит в окно и в глаза тут же бьет ментоловый дым. Обжигает. Хван щурит глаза, трет их колючими рукавами, пару раз задевает лоб острыми трубочками от молока и наконец смотрит. Феликс стоит на улице, переобутый в старые кеды и курит. На Хёнджина не оборачивается, хотя тот наверняка видел, что он здесь. Блондин молчит, смотря в растрепанный затылок. Он не видит чужого лица, но уверен, что Ли выглядит не лучше его самого. Бессонная ночь была у обоих. - Зачем пришёл? Доносится до ушей тусклый голос. Не грубый и не низкий как обычно, а именно тусклый. Какой-то обесцветившийся и печальный. - Хотел извинится, – Так-же тихо отвечает Хван, ставя вторую банку с напитком на угол подоконника. – лишнего наговорил. Я был не прав. У Феликса подрагивают плечи, и парень не понимает, смеется он или мёрзнет. - Тебе не за что извинятся. Ты сказал правду. Сказал то, что думаешь, и ты был прав. - Нет, Ёнбок. - Да, Хёнджин. И не называй меня так. Брюнет скидывает одним движением пальцев не затушенный бычок, перелазит через окно, игнорируя банановое молоко и на ходу снимает кеды, ныряя в больничные тапочки. Хван качает головой и смотрит смиренно. Он заранее рассчитывал на то, что парень может послать его. Всё-таки, сказанные слова действительно были очень грубыми и не обдуманными. Но почему-то именно сейчас, мирится с этим не хотелось. Он хотел, чтобы Ли понял, что он действительно так не считает. Даже если вчера Хёнджин и вправду так думал, даже если ему сегодня всю ночь снились кошмары, он не считал его убийцей. - Извини, не буду. Давай поговорим, Феликс. – Блондин проходит вглубь палаты и усаживается на край чужой кровати, куда пару секунд назад приземлился парень. Тот смотрит в экран телефона, игнорируя чужое присутствие. - Эй, не молчи. - О чём? – Он как-то резко убирает старенький смартфон, сведя брови на переносице и тяжело дыша. – Я думал ты вчера мне всё сказал. - Прекрати быть эгоистом и давай все обсудим. Ты же на самом деле не такой, я знаю. – Хёнджин слегка повышает голос и чувствует раздражительность. Он редко когда срывается, но с этим человеком по-другому не получается. И отчего то, ему это нравится. - Такой - это какой? Ты же уже не раз думал о том, какой я хреновый человек, так ведь? – Брюнет поднимается на локтях и опирается ими на собственные колени. - Перестань. - Нет, это ты перестань. Перестань делать вид что ты святой, Хёнджин. Перестань изображать из себя правильного. Скажи мне, какой я? – Феликс оскалился и начал загибать пальцы. – Гопник, хамло, ставлю свои интересы выше других. - Хватит. - Подставляю дорогих мне людей, ради кражи таблеток. – Из его горла раздавался хрип, тяжелый, еле заметный. Если не знать того, что этот хрип означает, можно и не услышать. Но Хван услышал. - Я тогда плохо знал тебя, что я еще должен был подумать? - Рискую жизнью друзей, только потому что мне нужны сраные деньги. – Голос Ли осип, дыхание было тяжелым. - Да замолчи ты! - Я не… - Феликс резко вздохнул и тут же весь покраснел. Воздуха не хватало, выдохнуть не получалось. Он схватился за ткань простыни, скомкал её в своих руках и зажмурил глаза. - Где твой ингалятор, Феликс? – Хёнджин заметался по комнате в поисках лекарства. Страх нарастал все больше, а хрипы парня становились все сильнее. Время поджимало. – Где он? Брюнет указывает пальцем куда-то в сторону стола, и парень тут же подлетает к нему. Шарится руками по деревянной поверхности, открывает все ящики подряд. Игнорирует старые пачки от сигарет, блистеры с таблетками и кучу непонятного мусора. Ли продолжает задыхаться, сжимая теперь ткань футболки на груди. Краснота кожи переходит в синеву, в глазах мутнеет. Картинка плывёт, а в ступнях ощущается онемение. Хёнджин нащупывает ладонью в глубине полки ингалятор, вытаскивает его и трясет. Подбегает к парню, снимает с сальбутамола крышку и подставляет его к чужим губам. - Давай же, дыши. Феликс обхватывает ладонь парня, тянет её на себя и одновременно с нажатием вдыхает. Гортань обнимает горечь и жжение. Онемение рук и ног сходит на нет. Постепенно сердце успокаивается, как и хрип внутри бронхов. Не до конца, но уже намного меньше. - Вот так, молодец… - Хван выдыхает вместе с ним. Страх уходит на задний план. Его слегка трясет, что не скрывается от темных глаз брюнета. Запястье все еще ютится в холодный руке. Феликс оглаживает пальцами кожу, успокаивая его. Он понимает, почему тот напуган. - Спасибо. – Шепотом поизносит он, смотря то на лицо, чьи глаза бегают по пространству вокруг, то на чужие, пухлые губы, что сейчас находились настолько близко. - Угу… - Хёнджин чувствует, как к ушам приливает краска. Чувствует, как брюнет отпускает его руку и щекочет ладонью подбородок. Поднимает лицо, заставляя смотреть на него. - Всё хорошо? Блондин считает, что это очень глупый вопрос. - Это я должен спрашивать. – Он наконец заглядывает в карие глаза, где тлеется теплота. Пальцы рук ледяные, словно у мертвеца, а внутри горит пожар. – У тебя всё хорошо? Дыхание в норме? Феликс молчит с пару секунд, а потом происходит странное. Он мажет своими губами губы Хёнджина. Так по детски-быстро и неловко. Радостно улыбается, словно совершил шалость. - Теперь все отлично. У Хвана внутри бабочки кружат и живот сводит где-то внизу. Мелкая дрожь снова облепляет тело, а брюнет держит его за плечи, не давая сбежать. Сбегать, что странно, не хочется. Хочется лишь повторить и он это делает. Срывается с места, ударяется носом о чужой нос и прилипает к столь желанным, как оказалось, губам. Руками обхватывает шею, тянется ближе, сливается с ним в одно целое. А Феликс притягивает парня ближе, крепко сжимая его за талию, без возможности отстраниться хоть на миллиметр. Хёнджина размазывает по этой душной палате, по чужим рукам, губам и коже. Это все чертовски неправильно, грешно и вообще, но противится этому он не может. Более того, он сам на это пошел. Нырнул в пучину ведомой чувствами, с головой и бесповоротно. И как же ему это нравилось. *** Прогуливаясь перед завтраком по больничным коридорам, Джисон вспоминает, что они с Феликсом договаривались на небольшую авантюру, и что ему обязательно нужно к нему зайти. Хан попросил друга, прикупить для одной красно-розовой бабочки подарок. Ему совершенно без разницы было то, что за вещь это будет, но, когда Ли прислал ему фотографию кулона в виде лунного кота, Хан понял, это оно! Вдоль светлых стен летали медсестры, словно ведьмы на метлах, которые должны были проконтролировать, выпили ли их пациенты, назначенные им пилюли до завтрака. Врачи постепенно приходят на работу и расходятся по своим кабинетам за белыми, как снег, халатами. На улице солнце вымахивает из облаков своими лучами и приветствует новый день. Добравшись до палаты темноволосого, он замечает, что дверь слегка приоткрыта, а это значит, что можно зайти без стука. Заглянув в сформировавшуюся щель в дверном проеме, Джисон чуть ли не начал приветствовать Феликса, но вовремя закрыл свой рот ладонью. Щеки покрылись пунцовым оттенком, а стыдливое чувство добралось до ушей. Ведь за тонкой деревянной дверью, он застал двух прижимающихся друг к другу, и целующихся парней. Неловко. Подглядывать он не стал. Быстро свернув в обратную сторону к своей палате, он накрыл своими холодными ладонями разгоряченные щеки. Все чувства смешались в странный коктейль, с привкусом малинового варенья. Ему было и неловко, и стыдно, и боязливо, но самой яркой эмоцией оказалась зависть, она и придавала этот малиновый вкус. Хёнджин не побоялся осуждения, он даже не испугался себя. Почему же Джисон так не может? Он влетел в свою комнату, закрыл за собой дверь и с разбега плюхнулся на мягкий матрас кровати. Щеки все еще горели. Хану нужен огнетушитель. Он увидел то, что явно не должен был видеть. Он не хотел этого видеть, ведь теперь, он будет думать об этом постоянно. А самое ужасное, он будет сравнивать себя с ними. Вот у них всё складывается, а у меня нет. Хёнджин решился на первый шаг, а я нет. Феликс признался ему, и Хван его принял. Минхо же молчит, а Джисон не может и предложения рядом с ним связать. Зависть пожирала внутренние органы, растекалась чем-то липким и щекотала в носу. Хану это не нравилось. *** В послеобеденное время, компания ребят из блока номер восемь, решили не прозевать прохладный денечек в комнате отдыха за играми, а вытащить из палат пару пледов и посидеть в больничном палисаднике на свежем воздухе. Последние дни были весьма жаркими и душными, что на улицу было не выйти. Парни расселись в полукруг, играли в дурака на картах, отвешивали щелбаны проигравшим и шумно смеялись. Медсёстрам даже пришлось выходить и отчитывать мальчиков, потому что их громкий смех доходил до одного из младших блоков, проживающих на первом этаже, у которых сейчас был тихий час. После недолгих уговоров, ребята таки убрали колоду и молча наслаждались чуть пригревающим солнцем, раздувающим волосы ветром, и тихой историей о вреде курения от Со. Феликс слушал внимательнее всех. А еще ластился к Хвану, отчего тот заливался краской и делал вид что разглядывает листья деревьев. Изменения в поведении этих двоих заметили все. Даже вечно летающий в облаках Чан выгнул бровь и одобрительно покачал головой. Спустя час все постепенно начали расходится: Чанбину было пора колоть инсулин, у Хёнджина назначена вторая стадия химиотерапии, Феликс, кажется, ушёл с ним за компанию, а Банчан, посмотрев на Джисона и Минхо, просто молча испарился, напоследок бросив многозначительный взгляд. - Как ты себя чувствуешь? – Послышалось сбоку. Бабочка лежал спиной на мягком пледе, с прикрытыми веками, покрытыми красными пятнами и умиротворением на лице. - Как обычно. – Джисон пожал плечами, поджимая ноги ближе к себе. - А как обычно? - Обычно не очень. Ли открыл глаза и тут же зажмурился от солнечных лучей, усевшихся на его не однотонной коже. Он привстал и внимательно оглядел русоволосого. Парень, как всегда, был в маске, откуда проглядывались мозоли на переносице. Его оленьи глаза хлопали пышными ресницами, челка спадала на брови, щекоча веки, а колечко серьга поблескивала и отражала свет. И Минхо готов был поклясться, этот свет был вовсе не от солнца, а именно от Джисона. Настолько яркий, что глаза слепил. - Это плохо, потому что я ждал момента, чтобы кое-что обсудить с тобой. – Ли зачесывает длинными пальцами рук растрепавшиеся волосы и садится чуть ближе. - Обсудить? Что именно? – Хан не глупец, нет. Он видел его выражение лица, то, с какой интонацией тот говорил. Он заметил, что Минхо пододвигался к нему, и почувствовал невесомое касание руки. Поджилки внутри затряслись, захотелось откашляться. - Нас. – Бабочка смущённо улыбнулся, отводя глаза в зеленую траву. – Если, конечно, у тебя есть желание. Просто мне показалось, что между нами что-то происходит. Думаю, это стоит обсудить. Хан был готов копать яму в земле, сто миллионов часов, лишь бы провалиться в неё поглубже. Ладони неожиданно вспотели, кончики ушей загорелись, сердце отстукивало биты из двухтысячных, а зрачки расширились, не оставив после себя и крупинки цвета. - Я… - Джисон неловко сводит брови, прочищает горло и мечет взгляд. – Да, ты прав. – Он поднимается на ноги под вопросительные взгляды парня и отряхивает что-то невидимое со своих штанов. – Только вот знаешь. У меня сейчас, это самое, в общем, я занят. Поговорим потом! – Русоволосый глупо машет рукой, торопливо отступая в сторону входа в больницу. Несколько раз задевает кроссовками камни, чуть ли не падает, но умело выворачивается и не оборачиваясь бежит во внутрь. Хочется вернуться, безумно хочется, но он не может. Ему стыдно. Стыдно, что он снова не смог, снова не решился. Остается лишь отвесить себе пощечину и снова придумать план. Только теперь уже с извинениями за побег. *** За окном ожила ночь. Стрекот кузнечиков и цикад в парке поселился во всей округе. На лицо Джисона смотрела Луна и приветствовала его своими глазами - кратерами. Хан был бы рад уснуть, только вот сегодняшний день прокручивается кинопленкой у него в голове. Мысли распирали черепную коробку, давили куда-то ниже трахеи, не давали покоя рукам, которые то и дело перебирали веревку на больничный шортах. Куда бы деть эти навязчивые мысли? В какой мешок их засунуть, чтобы выкинуть из головы? Джисон не знал куда самого себя спрятать, что уж там говорить про чувства в его сердце. С тяжелым выдохом он надавил на уголки глаз и решил снова наведаться к Хёнджину за советом. Шаркая по коридору в своих тапочках, на него обратил внимание мед брат, оставшийся на ночную смену. – Эй, Джисон, долго не гуляй, скоро спать. Молчаливо кивнув головой, он остановился у палаты Хвана и робко постучал по дереву. Как только блондин увидел, кто пришел к нему погостить на ночь глядя, тут же пустил внутрь. – Что-то ты опять поникший. Давай выкладывай, что там у тебя? У меня есть леденцы, будешь? – Хван протянул ему небольшую коробочку разноцветных конфет с разными вкусами, но Джисон отрицательно покачал головой. – Я чувствую себя страусом, который закопал голову в песок. Но не могу вылезти, не получается у меня. Понимаешь? – Если честно, не очень. – Брови блондина сами поддались к переносице, а удивленный взгляд бегал по лицу Хана. – Господи, не заставляй меня заново переживать этот момент. – Хан будто бы правда взмолился и поднял голову наверх. – Когда вы сегодня все начали уходить из палисадника, мы остались вдвоем с Минхо. Он, кажется, хотел сказать что-то по поводу нас, но как будто все сложилось против меня. Я ведь хотел признаться ему первый, просто никак решится не мог. Во-первых, я утром не смог забрать для него подарок, ну не важно почему не смог. Во-вторых, он сам заговорил на эту тему, а я испугался и убежал. – Стыдливо склонив голову к полу, Хан ждал, когда блондин хоть что-нибудь скажет. – Ничего страшного, Хан. Видишь, он даже первый заговорил об этом, значит он тоже что-то чувствует к тебе. Но почему ты убежал? – Хван слегла опустил свою голову, чтобы заглянуть в смущенные оленьи глаза. – Как ты себе это представляешь? Ты же видел его, видел какой он красивый, у него отличное тело и даже эта бабочка его не портит. А тут я, слабый, страшный, с вечными мозолями от масок на лице. Красавица и чудовище. – Хан положил лицо в свои ладони и нервно дышал. Чувство разочарования в самом себе, витало в воздухе. – Джисон, это полный бред. Ты очень милый парень и мы все видим, как Минхо на тебя смотрит. На тебя давит стеснение, тебе просто нужно его побороть. – Хёнджин старался поддержать своего друга, но видимо, получалось плохо. – Нет, не бред. Посмотри на меня, как я могу перебороть это? Как же я завидую, вам, ребята. Тебе и Феликсу, у вас есть силы и отсутствует страх. А я заперся в клетке. Мне кажется, я завидую тут даже кустарнику на входе в центр, даже он красивее меня. Минхо ведь такой красивый, уже сам зарабатывает себе на жизнь. А я что? А я сижу на шее у родителей, которые молятся, чтобы я дожил хотя бы до двадцати пяти. – Хан устало упал спиной на кровать Хёнджина. В голове, трубой паровоза, гудели мысли. Уши закладывало, а безысходность и зависть, словно положили свои руки на шею и душили его. – Джисон, я понимаю, что ты чувствуешь. Но подумай сам, стал ли Минхо на тебя так любоваться, пытаться быть с тобой наедине и говорить на эту тему, если ты ему не интересен? Конечно, нет. – Хван поглядывал на усталого друга, который утопал в собственном унынии. – Я уверяю тебя, вам нужно поговорить, ты сильный парень и со всем справишься. Раз у тебя есть силы бороться с болезнью, то есть и силы переступить через страх. Когда был младше, ты уже переступал через него, когда убегал из дома. Если сил хватило тогда, то сейчас хватит и подавно. Забери завтра утром свой подарок у Феликса и после завтрака позови его прогуляться. А там разговор сам пойдет, я уверен. У тебя все получится. Переставай в себе сомневаться, особенно из-за внешности. Ты красивый и ты не уступаешь ему в красоте. – Хван лег рядом с ним и ждал, когда Джисон переварит всю информацию. Джисон прикрыл глаза, в голове, словно в старом фотоаппарате, проявлялась пленка воспоминаний с Минхо. Он вспомнил: как они познакомились, как первый раз сидели вместе за столом, как играли в приставку, как он вытирал ему слезы, после смерти друзей. Вспомнил его сегодняшний взгляд в парке и это слово “Нас”, которое заставило его сбежать. Как чувствует запах лилий рядом с ним, как чувствует пустоту, когда его нет рядом. Нужно набраться сил, Хёнджин прав. – Ты прав. Раз мне хватило смелости пойти против просьб родителей, то мне и хватит её сейчас. Спасибо тебе, в очередной раз. Ты настоящий друг, помни об этом. – Хан обнял друга, да так крепко, словно прощался с ним. Будто больше его не увидит. Пожелал ему приятных снов и вышел из палаты. Лежа в кровати, он крутится и продумывал всё, о чем они говорили. Образы ребят вспыхивали в голове, они все были такими сильными, в отличие от него. У Хвана родители, которые приезжают к нему каждые выходные, а у него даже не звонят так часто. Он знает, что они его любят. Конечно, он это знает. Но иногда ему чертовски их не хватает. Феликс никогда не лезет за словом в карман и делает все, что он хочет, а Джисон так не может. Чонин был таким стройным и красивым, а Хан лишь набирает вес. Сынмину давали всё, что он хотел, а Джисон сидел взаперти собственного дома. Чанбин никогда не унывал и всегда ходил с улыбкой на лице, а для Хана уныние и зависть стали вторым именем. А Чан заменил ему старшего брата, которого у него никогда не было, настолько светлой души он не встречал ни у кого. Хоть он и знал, что всем им было не легко по жизни, у всех разные истории и разные судьбы, но он точно знал, что все они сильнее его. Глубоко в душе продолжали расти и распускаться цветы зависти, выпуская свои жёлтые, как солнце, лепестки. Они дурманили его и сводили с ума, но каждый раз он велся на их поводу. Уснуть не получалось. Хан крутился по своей оси еще добрых полчаса, но снова подумав о Минхо, он понял, что даже если он ему завтра откажет, после его побега, то жизнь на этом не заканчивается. Жизнь заканчивается на мусковицетозе. Он понял, что в этой жизни ещё не было настолько близких ему людей. Хватит им уже завидовать. С них надо брать пример, а не грызть локти. У всех паршивая судьба, они все балансировали на грани жизни и смерти. Нет, пора брать всё в свои руки, пора наконец-то повзрослеть и выбросить эти жёлтые бутоны из своей души. Завтра он признается, точно признает. Завтра он начнёт менять свою жизнь. Выключив теплый свет ночника, Джисон впервые засыпал с улыбкой. Впервые он не грыз себя и других, впервые он понял и принял себя такого, какой он есть. Легкая улыбка так и сияла, а сознание погружалось в мир сновидений. Ему снились яркие сны. Ровно до того момента, пока не приснился сад цветущих жёлтых лилий, которые тут же вяли от его прикосновений. Он почувствовал какую-то сдавленность, будто с каждым падшим бутоном становилось труднее дышать. Хотелось заорать в голос и наконец-то проснуться, но цветочный сад держал его, хватал его за руки своими стеблями и не отпускал. Лилии вокруг вяли. Когда-то яркий жёлтый сад превратился в поле мертвых цветов. Сердцебиение учащалось, дышать стало невозможно. Как вдруг он увидел один маленький цветок, в центре сада, с которого вот-вот упадет бутон. Как только тот упал и коснулся земли, сразу стало спокойнее. Он не нуждался больше в кислороде, ему не хотелось сделать вдох, чувство сдавленности пропало из грудной клетки. Ощущение, что он сам стал одним из этих цветов. Ведь он и правда им стал. Его душа распустилась, превратилась в розовый гиацинт. В саду тишина, жёлтые лилии исчезли, а розовый гиацинт распускал свои прекрасные лепестки. Возможно, когда-то на него прилетит розовая бабочка, которая так же будет наслаждаться тишиной сада, но этого Джисон не узнает. *** Минхо бродил по своей палате кругами. Что-то не так, почему Джисон его так избегает? Впервые захотелось стать с кем-то ближе, впервые захотелось почувствовать на себе чужие объятья, впервые захотелось услышать чужое дыхание на своих губах. Парню хочется быть рядом с тем вечно кашляющем мальчиком, один взгляд которого согревал душу. Физически не было сил бороться, ни с болезнью, ни со сменами на работе. Хотелось бросить все, ради этих оленьих глазок напротив. Рядом с ним душа радовалась, душа возрождалась, очищалась от грязного прошлого. Но почему же Джисон убегает? Его боятся? Его стыдятся? Его не принимают? Все дело в бабочке, которая тоже переродилась? Теперь она не нежно розовая, она почти малиновая и крылья ее лежат практически на все лицо. Голова превратилась в улей, а пчелы-мысли жужжали в ней не переставая. И всё из-за одного единственного парня в маске. Ли крутился на кровати, накрывал себя подушкой, пытался выветрить мысли стоя у открытого окна, но те так и зудели в подкорке. На часах за полночь, в коридорах тишина, половины врачей нет. Ночные дежурные уже не бродят по коридорам, а значит пришло время выпускать этих надоедливых насекомых из головы. Не получилось избавиться от них классическим образом, значит действуем авангардом. Пробравшись на цыпочках из своей комнаты, розовая бабочка порхнула к палате, где уже давно должны были спать глаза олененка. Терпение было на исходе. Ожидание превращалось в гнев, а нервозность заставляла идти на отчаянные меры. [Tom Odell- Can’t pretend.] Открыв аккуратно дверь, в нос, руки, ноги и все тело ударил откуда-то взявшийся холод. – Если ты думаешь, что я оставлю это просто так и дам тебе и дальше играться с моими чувствами, то это не так, Джисон! – На лице Минхо была то ли гримаса недовольства, то ли страха, но он продолжал свой монолог. - Мне тоже тяжело, тоже тяжело это принять, но я устал бегать от своих чувств и устал догонять тебя. – Глубокий вздох отразился эхом от стен ледяной палаты. – Если ты не хочешь быть со мной из-за этой чертовой бабочки, то так и скажи! Поверь, я правда пойму. И дай мне хотя бы шанс на общение… Я не могу так, мне тебя не хватает. – Последние слова он произнес совсем тихо, понимая, что начал слишком грубо. В палате воцарилась тишина. Не слышно хриплых вздохов, не слышно ночного кашля, не слышно ничего, кроме раздражающих цикад за окном. – Эй, Джисон, ты меня слышишь? - Ли медленно подходит к кровати спящего мальчика, ватные ноги начали подавать тревожные сигналы, а в глазах уже начинал скапливаться соленный океан. – Джисон? Джисон, проснись, молю тебя, проснись! Голос срывался от паники. Бабочка судорожно начал дергать тело Хана, проверять пульс и вслушиваться в дыхание. Но ничего не было, вообще ничего, даже намеков на что-то. Никаких признаков жизни. – Не может быть, этого не может быть. Эй, Джисон, хватит, это уже не смешно, а ну просыпайся! – Холодный пот покрыл тело, паника управляла его движениями, голосом, мыслями. – Джисон, пожалуйста, открой глаза, открой свои глаза, прошу тебя! - Ли кричал нечеловечески, а как животное, попавшее в беду, которое звало на помощь, но никого не было рядом. Минхо нажимал на всевозможные кнопки вызова персонала и тряс руку Хана пытаясь его разбудить. Он все еще не верил, а сможет ли поверить когда-то? По щекам текли слезы, плачь усиливался, осознание приходило в голову, но принятие даже рядом не стояло. В палату ворвался персонал, а за ними вбежал Чан, который услышал невменяемые крики соседа. Минхо словно оказался в кино. Он погрузился в вакуум. Действия врачей казались слишком медленным, а их голоса звучали так, будто он под тяжелым слоем воды. Взрослые оттолкнули Ли в руки Чана, а тот сжал его так крепко, насколько смог. Подростки забились в угол, обнимая друг друга. Старший одной рукой вытирал соленые слезы с впалых щек, а другой держал Ли покрепче, чтобы тот не мешал персоналу своей истерикой. Что-то нашептывал на ухо, но эти слова так и не доносились до Минхо. Врачи пытались помочь тому, кого уже не спасти. Чья душа распустилась гиацинтом, чья душа уже отдыхала, чья душа уже не знала боли, зависти, сомнения. Чья душа уже обрела свой покой. Один делал искусственное дыхание, другой пытался запустить сердце с помощью непрямого массажа, но все впустую. Они отошли от кровати. Смахнув капли пота со лба, один из врачей сказал: - Всё. Уже всё, мы не успели. Записывайте… [Медицинская карта больного] Фио: Хан Джисон. Полных лет: 17. Заболевание: Муковисцидоз. Причина смерти: Скопление обильного количества мокроты в легких, перекрывших доступ к кислороду. Палата № 3. Мужчина тяжело вздохнул, сняв медицинскую шапочку с головы. - Точное время смерти определит патологоанатом, а пока займитесь Минхо. А Ли всё сидел. Сидел как запуганный котенок в углу, который видел всё и слышал всё. Но верить отказывался. В голове вместо жужжащих мыслей, раздавался только звон сломанного телевизора и лишь одна мысль крутилась, словно пластинка в патефоне “Время смерти… Время смерти… Время смерти… Время смерти…“ Его вынесли из палаты на плечах. Он не мог стоять и не мог пошевелиться. Единственное, что он мог, это пускать горькие соленые реки, которые по-прежнему вытирал Чан. Он все это время был рядом, а Минхо и не заметил. В палате его накормили транквилизаторами и попросили старшего остаться с ним. Ли и Чан сидели на кровати. Парень все гладил его, успокаивал, пытался убаюкать, чтобы пластина на том самом патефоне хотя-бы на время перестала думать. – Чан, а я ведь мог его спасти, представляешь? Я так долго не спал, все хотел пойти к нему, но не мог собраться. - Слезы снова скапливались в уголках глаз, а голос стал неживым, хриплым, бездушным. – Получается, я не мог решиться, а он умирал, я трусил, а он умирал… - Минхо отрывисто выдохнул, шмыгая носом. - Напомни мне утром спросить время смерти. Это время не только Джисона, а еще время, когда моя душа окончательно похоронила себя в темноте. Света больше нет и не будет. Чан молчал. Старший его прекрасно понимал, прекраснее всех, наверное. Близких терять невыносимо, невыносимо тяжело, невыносимо страшно и невыносимо не вовремя. Время лишь идет, а ее подруга Смерть всегда где-то рядом, и никогда не сможешь угадать, когда они объединятся. Когда время закончится, и когда над уже бездушным телом произнесут его время. Минхо уснул под действием таблеток, а Банчан оставался с ним до утра. Он тихо, чтобы не разбудить, позволил своим эмоциям выйти наружу. Соленые ручейки спускались по его щекам, капая на полотенце, в котором несколько минут назад ютились слезы другого.