ЭТСС

На утро Йеджи нет. Ни в кабинете, где они заночевали, ни в коридоре, ни в туалете. Своеобразные барикады, что они построили вечером около больших двойных дверей с обеих сторон закрыты. Снаружи их так не закрыть. Хван испарилась, подобно воде при кипении. Она и есть вода, или любая другая жидкость, помеченая знаком «опасно». Йеджи одним своим присутствием внушала животных страх, была хладнокровной на язык и грозной на вид. Рюджин пыталась отрицать свои мысли, — Хван Йеджи ужасна, она наверняка убийца в бегах, что прячется за спиной Го Киён, — но успехов это не давало. Она идёт в одиночестве и тишине. Вокруг никого. Ни на улице, ни в коридоре, и, вероятно, даже в здании. Она одна, совсем одна — все умерли от эпидемии, а она осталась одна, кто не дошёл до пятой стадии заболевания. Всё вокруг нереально — нереальна она, её мировозрение, её философия. Сзади шаги. Тяжёлые, размашистые, крупные и агрессивные на звук массивной подошвы. Рюджин оборачивается, надеясь увидеть кого-угодно. Она за минуту вышла из стадии «как меня все..!» в стадию «не хочу быть одна». Самовнушение пожизненного одиночества дали ей надежду на то, что все люди хорошие, — и бесчисленное количество доверия ко всем, кто будет у неё на пути. Все слова хорошие — плохих нет. Маты — иллюзия грязного общества, которого больше не существует. Это Хван Йеджи. Не такая — другая. Смотрит на неё как обычно: холодно, нервно, нездорово. Её глаза в очередной раз олицетворяют гнев и зло, но насколько она знает, насколько наслышана, Хван Йеджи всегда такая: черствая, мрачная, неприятная персона, почему-то притягивающая к себе людей. Она заносит топор высоко у себя над головой. Хван Йеджи всегда была выше Рюджин на половину головы, теперь же на все восемь. Замахивается, выносит руки вперёд и раскалывает сухое бревно японской сакуры, которую как сувенир привезли с соседних островов. Сухим бревном японской сакуры становится голова Рюджин. Она без капли сожаления, без каких либо эмоций — грустных или не очень — убивает Шин, нагло и без сочувствия убивая самым извращённым доступным способом — разбивает череп, разрубает головной мозг, прекращая его активность. Боли нет. Есть страх. Страх величать принято «Хван Йеджи». Рюджин резко подскакивает с импровизированной кровати, одеяло спадает в ноги и она в ужасе трогает свою голову, убеждаясь, что та не расколата, целая и невредимая. Рядом лежащее девушка недовольно спросонья стонет, мямлет вполне разумно: — Чего ты тут шумишь? Переворачивается на другой бок, спиной к Шин Рюджин и накрывается одеялом сильнее, мол, холодновато здесь. Девушка обессилено откидывается назад, встречаясь спиной с твёрдым полом. Сон приходит сам собой. Жданный и желанный. Рюджин уходит в царство сновидений назад, рассчитывая, что в этом мире ей больше никто голову топором пробивать не будет. В тишине и от сильного стресса спится хорошо, спокойно — может и не совсем. Шин раньше могло разбудить жужжание холодильник, а теперь, видимо, даже самый громкий шум не в состоянии. За окном летают вертолёты военных, что-то высматривая в окнах больницы. Йеджи психует, закрывает окно, оставленное с утра на проветривание, чтобы шум от лопостей доносился сквозь сантиметры стекла, и задергивает темные шторы, чтобы не усиливать звук в своей голове, видя эту машину. Шин точно не может сказать на сколько времени она уснула после кошмара, но когда проснулась, то напугалась излишку темноты в комнате. Неужели сутки проспала? Это Йеджи просто закрыла шторы. Хван снова нет в кабинете. Дверь закрыта с другой стороны, замок не повёрнут, как они закрывались на ночь. Йеджи куда-то ушла. Может, она ушла за топором, чтобы все таки проломить Рюджин голову, пока она будет спать? В коридоре полная тишина. Она выходит в опаской, крутя головой по сторонам, чтобы, в случае чего, заметить Йеджи с топором сразу. Выглядывает за поворот вправо — тела Го Киён уже нет, ну не приснилось же ей! На полу чётко виден след запёкшейся крови. Значит это действительно было. Значит Хван просто унесла её куда-то. Всё таки, Го Киён не заслужила того, чтобы просто лежать и гнить посредине коридора. Маленькими шажками двигается дальше, подходя к двери, которую закрывала вчера всей возможной мебелью, которую могла сдвинуть, вчера. Она приоткрыта, дорогостоящие и не особо тяжёлые элементы декора сдвинуты в сторону от двери. Кто-то точно это всё двигал, чтобы пройти на лестницу. Йеджи же нигде нет, наверняка она просто ушла с этажа. Не будет же нормальный человек, даже в таких условиях, сидеть в четырёх стенах. Им все равно осталось не так уж и много. Шин возвращается в кабинет, убедившись, что это всего лишь кошмар и голову ей никто не проломит, никто не убьёт. Может они и вправду были одни в больнице. Все остальные уехали в другую, в более хорошую клинику на лечение от этой непонятной болезни. А вдруг лекарство уже существует, но они, заперевшись здесь, за ночь не смогли об этом узнать. Может их никто уже и не будет искать, чтобы вылечить. Вряд-ли кто-то сунется в больницу, где первые, как минимум, первые два этажа уложены трупами жителей Сеула. Через пару минут дверь открывается, заставив Рюджин выйти из пессимистичных мыслей. От Йеджи пахнет странно. Чем-то неприятным, напоминающим смесь спирта и какого-то очищающего средства. Да и сама Хван с ног до головы мокрая, а с её волос падают маленькие капли. На улице был дождь? Слишком тяжёлый воздух, совсем без озона, влажность не чувствуется. Их нашли, сказали, что лекарство есть и её обработали чем-то от заразы? Она бы разбудила Рюджин, и если бы хотела бросить без лекарства, сейчас бы не вернулась. Хван пожимает плечами, когда на её тихое «доброе утро» девушка отвечает задумавшимся выражением лица и пальцами у подбородка и на висках. Психиатр садится на своё спальное место, замечая неодобрительный взгляд темноволосой через плечо. Секунд через десять Рюджин не выдерживает и поворачивается, всё теми же задумчивыми и неодобрительными глазами смотрит на неё. — Где ты была? — зло. — В бассейне, — Шин меняется в лице — становится непонимающей сказанного, — в неврологическом отделении есть бассейн и даже спортзал, помоему, потому что там ДЦПешников и всех в этом духе лечат. Ну, вернее, делают так, чтобы болезнь не ухудшилась. Им же всем будет легче в воде, у кого с мышцами проблемы, поэтому главный врач, ещё до того, как передал права на больницу Го Киён, одобрил строение бассейна. Ты вообще ничего о других корпусах не знаешь? — Знаю, просто я не думала, что сейчас что-то работает, — почёсывает затылок, — как думаешь, есть ли смысл нам тут сидеть? Йеджи ничего не отвечает. Фыркнув носом, отворачивается и уходит из кабинета. Венеролог хвостом идёт за ней, по лестнице, по пустому коридору. У Хван начинает чесаться спина от этой слежки. Молча идут, как обиженные друг на друга. Вокруг пустота. Только они. Во всей больнице. Девушка останавливается в кишке по переходу в неврологический центр, не выдержав, с грозным взглядом оборачивается. Рюджин от испуга и резкости делает шаг назад. — Зачем ты всё время ходишь за мной? — мужчина кричит бассом, занося руку вверх. Девушка закрывает голову руками, испугавшись боли. — Я тебе сколько раз говорил не шастать за мной! Какие студенты недогоняющие, какие практиканты сволочи! Ты не видишь разве, что я занят? Корейский не понимаешь? Шин смело убирает руки, не обдумывает до конца. Резкая боль где-то около глаза. Резкая боль в плече. Рюджин помнит лишь размытую картинку пола и чужих ног перед лицом. Помнит возгласы сзади, ворчание мужчины старше, но тихо и думает, что это всё был сон. В сознание приводит что-то белое и пахучее противно в нос. Рюджин кашляет от резкого запаха и тут же пытается встать, вспомнив, что ей вроде как по лицу зарядили. Руки рядом укладывают её назад, а грубый голос приказывает лежать и не двигаться. — Да, для него вполне обычно студента ударить, — разговаривает с только проснувшейся Рюджин, медленно впрыскивая новую дозу обезболивающего в капельницу, — ты не злись сильно на него, все равно никак от него не избавится. Правда, чтобы он до режущих ран доходил, это впервые конечно. Шин дёргается, чётко услышав «бьёт студентов, до режущих ран». Её вновь прижимают к койке, давая в руку, свободную от капельницы, небольшое зеркало. Рюджин смотрит в него с трудом, перед глазами по прежнему не чёткая картинка после такого удара, и видимо, был ещё один сверху. Под правым глазом виднеется пластырь. Девушка перекладывает отражающий предмет во вторую руку, ей уже не мешают, даже если второй рукой шевелить не желательно. Через лёгкую боль отклеивает белый край, сразу видя утянутую красную полосу и первый шов. От страха заклеивает назад. — Не буду я тебя бить, хотя очень сильно хочется, — фырчит Йеджи, разворачиваясь, — если идёшь за мной, то не крадись в тишине хотя-бы. Без новых ран и синяков — все намного лояльнее, чем ожидала Рюджин. — Так ты всё таки не ответила откуда умеешь так хорошо драться, — подбегает со стороны, пытаясь подстроиться под шаг, – отвечай! Я же должна знать с кем теперь живу. Шин выходит вперёд, разводит руки в стороны и останавливается перед Йеджи. Её отпихивают в сторону, игнорируя недовольные возгласы и громкое ворчание. Рюджин замечает, что она останавливается у определённого кабинета и просто так заходит туда. У неё много вопросов на одну тему: зачем же Хван Йеджи понадобился кабинет нейрохирурга? Медленно заходит следом, предварительно заглянув из-за косяка, убедившись, что у Йеджи нет топора или чего-то похожего. Рюджин никогда здесь не была, да что уж там, она даже не знает, кто владелец этого кабинета! В этот корпус ей сильно не надо было, коллег слишком много было, чтобы всех узнать и запомнить. А Йеджи, похоже, очень частый гость здесь, раз зашла уверенно и теперь копается в тумбочке у стола, что-то собирая в пакет, что нашла здесь же. Йеджи замечает силуэт в двери ещё с самого начала подглядываний. Она подходит к дверном проёму, опустив руку в пакет, достаёт что-то продолговатое, закрытое с бумажный коричневые пакет. Он неприятно шуршит, одним своим появлением вызывая в глазах Рюджин ненависть, в горле рвотные позывы. — Ты пьёшь? «Ты пьёшь?». Слова заходят через одно ухо, желая выйти через второе, но что-то им не даёт. Рюджин стоит в ступоре, уставившись на отца. Почему он спрашивает у неё это? Зачем? Запах градусного в квартире уже въелся в стены, в мебель, в предметы. Рюджин тошнит от этого, выворачивает, и получив такой вопрос, сразу же бежит в туалет, чтобы опустошить желудок. Рюджин отвечает кивком. Сейчас она действительно хочет выпить, не смотря на то, что пила в жизни всего раза четыре и алкоголь всегда ассоциировался с чем-то плохим и белой горячкой. Выпить вместе с Йеджи она была не против. Откуда психиатр узнала, что именно здесь можно достать алкоголь, она не знала, но догадывалась. Ли Даын, будучи первоклассным нейрохирургом, параллельно был сильным любителем выпить. В больнице об этом знали все, что он распивает прямо на работе. Рюджин никогда не пробовала вино. Её единственный опыт в алкоголе — соджу. Нужно было попробовать в первый раз. Они далеко не отошли от кабинета, совсем, усевшись в кишке. Все равно их никто тут не увидит, никто не накажет. Наказывать не за что. Они все равно внутри мертвы. Пьют молча, изредка поглядывая друг на друга. По Йеджи заметно, что она особо пить не умеет, наверно, не больше чем Рюджин пила, но в сложившейся ситуации она на грани становления алкоголиком или наркоманом. Шин готова заняться тем же, лишь бы не осознавать, что скоро она умрёт от новой появившейся эпидемии. — Знаешь, — начинает Йеджи, делая новый глоток красной жидкости с горла, — а я сидела, — делает ещё один, — в тюрьме сидела. Рюджин наполняют две эмоции одновременно: страх и удивление. Йеджи не похожа на убийцу, на преступника. Она, на вид, простой человек, воспитанный, врач же всё таки, высшей категории. Больше ничего не рассказывает, залпом допивая половину бутылки, ставя пустую рядом с собой на пол. Сильно перепила — решила о прошлом рассказывать. — У меня отец был алкоголиком, — решает вставить о своём прошлом, — несколько лет был в запое, считай. Бывало прерывался на неделю, бывало на две, но перерывом это не назвать. Он без выпивки либо спал, либо бил меня, либо бил мать. Не переношу ничего, что имело бы градус. Но сейчас хочется, просто хочется. — Сильно бил? — нескромно спрашивает, открывая последнюю бутылку. Задавать такие вопросы некультурно, неправильно, но сейчас плевать. Им просто нужна тема для разговора. Рюджин, судя по всему, и не обижается на этот вопрос. Много спрашивали, или, может, не боится вспоминать об этом и рассказывать посторонним. — Смотря когда, — пожимает плечами, — если перепил, или наоборот, недопил, или если не выспался, то бил сильно, а если выпил свою норму, то обычно не бил. Один раз мне маленькой сломал руку, а маму почти пырнул. Запил ещё сильнее, когда мама умерла, и, тогда, выпив слишком много и узнав, что я в медицинский собралась, рассёк мне половину лица топором. Больше я с ним не общалась. — А у меня не было отца. Была гулящая мать. Когда меня судили, она даже не пришла. Ни разу ко мне в тюрьме не пришла. Пришла только когда я вышла досрочно, и то, я последнее время лежала в больнице. Пришла пьяная и избитая, сказала, мол, новый сожитель побил и деньги забрал, на соджу не хватает. Просила деньги. Я тоже больше с ней не общалась. — Почему ты сидела в тюрьме? Рюджин поздно понимает, что спросила слишком много лишнего. Ставит на пол бутылку, с которой сделала один глоток, и, едва поднявшись, касаясь из стороны в сторону, уходит в кабинет, где они устроились спать. Шин остаётся одна. Смотрит в стену, допивает обе бутылки, что ей остались, и не спешит идти спать. Ей плохо от количества выпитого. Три бутылки на неё слишком дурно влияют. Идти спать в одну комнату с психиатром было страшно где-то глубоко внутри. Спать с сидевшей в одной комнате не слишком хорошая идея. Одну ночь пережила — вторую нет. Принимает не трезвое, но разумное, по её мнению, решение — уснуть прямо здесь. В окружении черного пакета и четырёх пустых бутылок. Йеджи нашла Рюджин лежащую там, где они решили выпить, только уже на утро. Она так и не вернулась, испугалась что-ли. Она смутно помнит, что рассказала Шин вчера, может и лишнего болтнула, но почти не помнит. Будит её — не просыпается. Закидывает на спину, с трудом, голова болит и кружится. С трудом доносит, укладывая Рюджин на её место, накрывая одеялом. Она что-то мычит через сон: бредит во сне, говорит во сне. Шин спит ещё час, два, и не просыпается. Не протрезвела ещё что-ли за ночь. Хван сидит рядом и никуда не уходит, вдруг произойдёт что, а Рюджин такая беззащитная и удобная для убийства. Йеджи почти засыпает, начинает клевать носом, наблюдая за тем, как сладко спит вторая. — Помогите! Крик с нижнего этажа будит Рюджин, а Йеджи придаёт бодрости. Шин недовольно мычит, едва открывает глаза и переворачивается на спину. — Помогите! Повторяется ещё раз. Йеджи подскакивает и неосознанно подходит к двери. Крик слышно слишком плохо, а может быть, она вовсе неправильно разобрала что там кричат? Постояв секунду, решилась — открыла дверь и бегом к лестнице. Венеролог остаётся одна. Она не полностью поняла, что произошло, но первый крик слышала слишком четко, слишком сильно. Голова раскалывается от количества выпитого перед сном. Она спускается на минуту позже Йеджи, забыв о сильной жажде и ноющей голове. Хван принесла ящик из машины скорой помощи, стоящих во дворе больницы. На полу много крови, тянущейся от входа. — Что у вас? — обеспокоенно. — Анархисты пришли, — запыханно, — девушку пытались топором убить, но попали только по щеке. Шин впадает в ступор.