Парашют

С раннего детства в голове настойчивой заповедью крутилась мысль о том, что если он не заберёт с собой частичку того, где был и что видел, то обязательно всё забудет. В началке он незаметно забирал потерянные ручки, коими был набит железный стаканчик с учительского стола, вилки из столовой, перчатки с пола раздевалки и даже отламывающийся от широкого пластикового – и по всем меркам супер-крутого – окна пластик подоконника. Вещица за несколько проворных движений оказывалась в кармане и действовала успокаивающе, согревала ладонь и сердце. Что-то в роде катализатора тревожной вереницы мыслительных процессов. К одиннадцатому классу от мелких краж он перешёл к целым многоуровневым криминальным схемам. Оказалось, что для успокоения того самого головнякового сдвига достаточно было донести вещицу до дома и кинуть под кровать, дальше нужны в ней не было – можно было через время относить обратно, но растущим с каждым днём всё шире и шире амбициям этого было мало. Он начал продавать – запустил предпринимательский маховик (не совсем действенный, к слову, потому что пару раз приходилось хорошенько получать по морде). А ещё начал слышать голоса и видеть стрёмные, уродливо-искажённые рожи. А ещё время от времени его скручивало в странных припадках. А ещё... Ему стало казаться, что его конечности могут отвалиться или сгнить. Ровно на пятом придуприждении от директрисы о том, что заявление в ментовку подать не так уж и сложно, и на третьей попытке заглотить стакан моющего средства, (в попытке заглушить громкие скрипы в ушах) родители беспомощно схватились за поседевшие головы. Отправили в лечебницу. Почему они не сделали этого раньше стояло острым вопросом долгое время, – жертв и страданий было бы намного меньше – но Лапа, приучив себя подобные вещи обдумывать не дольше пяти секунд, забил хуй. В лечебнице было адски плохо. Тошнотворно, невыносимо!.. Болючие уколы, тугие смирительные рубашки и приёмы у ёбнутых посильнее многих пациентов психиатров... Каждый день доверху наполнялся мучительными процедурами и холодным обращением медсестёр. Медсёстры, к слову, там напоминали хищных пантер, таких бессердечнных и непробиваемых, что даже природное обаяние, которое парень частенько тренировал на продавщицах в ларьках, не помогало смягчить острые взгляды-тесаки. Время шло волнительно долго. Он будто всё время находился среди холодного неприглядного тумана, куда время от времени могли нагрянуть дикие звери. Когда его, искалеченного донельзя, наконец-то выдворили за ворота со справкой об окончании лечения, парень первым делом судорожно обыскал свои сумки раз на двадцать – руки всё ещё неконтролируемо сгребали небольшие побрякушки, но он не мог позволить ни одной – ни одному воспоминанию – оказаться с ним в нормальном мире. Хотелось стереть все те два года, проведённые в самом настоящем чистилище, из памяти. Выжечь до косточек как чумных прокаженных. И самым логичным решением в тот момент Лапа посчитал – перечеркнуть прошлое. Он оборвал все ниточки, связывающие с родителями, под корень, сменил документы, нашёл подработку – на нормальную работу из-за отсутствия должного образования и наличия жирного тёмного пятна в биографии устроиться не смог – и переехал под город, в один из самых тихих и пустых районов. Поселился в коммуналке. Когда мужичок непонятно какого возраста, попросивший обращаться к нему лаконичным "Бродский" (и непонятно было – фамилия это или какая-то заурядная кличка), показал ему закуток четыре на четыре, со светло жёлтыми обоями и засаленным камодом, общую кухню с тараканами и ванную с туалетом-блять-что-это-такое, он задумался о возвращении к былой торговле чем-нибудь и как-нибудь. Вспомнил о теснившихся в памяти развалинах прошлого. — Ну как, по рукам? — шмыгнув, пробасил Бродский. Он деловито подбоченился, давая понять, что таких, как Лапа, у него сотни и время на него, такого нерасторопного, тратить не будут. — Да, конечно, — Ломаться смысла не было. Пусть в туалете и несёт мертвечиной – эта комнатушка обязателено станет началом нового этапа. Началом новой жизни. Привыкнуть к тараканам и текущей раковине было легче, чем к уколам рисполепта. Тревожащие мысли растворялись в тягучей рутине и выматывающей работе. Плюсом было и то, что после двух смен тяжёлого труда, уставшему телу не хватало сил на истерики и круговерть загонов. Он плашмя заваливался на кровать и сиюсекундно засыпал до самого обеда. С соседями тоже всё было отлично – Слава из комнаты с начала коридора приветливо здоровался каждое утро, напротив жил Соня (Серьёзно? Соня?..), у которого было хитрое выражение лица и твердая рука. К нему Лапа пару раз обращался за помощью с инъекцией пресловутого успокоительного в особо сложные дни. Ещё с несколькими ребятами можно было переброситься светскими разговорами... ...А потом в соседней комнате (в которой, по слухам, имеется отдельный туалет и ванная! Это же почти пятизвёздочный отель в Анапе!) завёлся Валентин. — Валентин с латинского означает "сильный", – деловито произнёс мужчина. Он постоянно касался своих густых усов и задумчиво склонял голову – создавал впечатление мудрейшего философа. — Вообще, это ведь интересная затейка – выяснять, что означает твоё имя. В смысле, там же столько совпадений бывает, ну! — Приятно познакомиться, Валентин, — Лапа его не приглашал. Даже не здоровался с ним ещё ни разу. — Что вы... — Он растерянно замолчал на мгновение, стараясь осмыслить происходящее. — Можно на ты! — Уверенно перебили. —... Повтори, что ты хотел? — Валентин заселился вчера вечером и, по всей видимости, являлся по натуре ранним жаворонком. До семи часов от него ни слуху ни духу не было(даже на кухню не выходил), но вот как только стрелка часов двинулась к восьми, и за шторами показались первые лучи осеннего солнца, сосед зашумел. Минут сорок он что-то переставлял, двигал, чем-то гремел и шуршал. Лапа, проснувшийся от бурной жизнидеятельности за стеной, устало провалялся на кровати пару минут, сходил умыться и выпить кофе – и тогда Валентин нагрянул в гости как гром среди ясного неба. Он постучался пару раз, сам распахнул дверь и, вальяжно опёревшись на дверной косяк, заявил: "Я Валентин, ваш новый сосед. Приятно познакомиться! А вы не знаете, где тут поблизости можно рынок автозапчастей найти?". Потом он сказал что-то ещё, но Лапа не успел уследить за непонятым бессмысленным монологом. — Так познакомиться! И выяснить, если ли где-то рядом рынок. С автозапчастями. — Не знаю. Не встречал, — Парень попятился вправо, намереваясь захлопнуть дверь. — Совсем-совсем? — Лапа не совсем понял, какой смысл был вложен в это "совсем-совсем". — Да, — раздражённо ответил он. — Совсем-совсем! Чего вы... Ты пристал с утра пораньше? — От наполняющего тело гнева руки затряслись, а в ушах послышался звонкий марш тяжёлых арийских сапог. — Не злись, — как-то совсем искренне и тепло пропел Валентин. Шквал эмоций, достигший кульминационного момента, почему-то шустро спал. Прибить усатого идиота перехотелось. — Ты куда-то спешишь? Может чаю выпьем, поболтаем? — Нет, спасибо, — Лапа, пристыженный собственной совестью за то, что так агрессивно повел себя, перевёл взгляд на пол. — Я на работу иду. — Ох, работа - это хорошо! Помню, как я в шестнадцать на угольном заводе работал... Папка-то умер рано, а матушке помогать было некому, — Ладно, с выводами о желании прибить его Лапа поторопился... *** Парень улёгся на мятую постель и задумался. Жизнь всё также шла своим ухабистым и петляющим чередом, было сложно. С приходом ноября их узкую улочку размыло косами дождями, так что ходить приходилось строго по узкой газонной тропинке вдоль невысоких серых зданий. Лапе ни разу ещё не удавалось дойти до дома чистым – ноги в самый неподходящий момент всегда подкашивались. У него снова начались галлюцинации, пугающие и до ужаса правдоподобные. Как эту проблему решать в голову не приходило. Удавалось только спрятаться от неё: наглотаться дешёвого снотворного из общей аптечки, взять три ночные смены подряд или просидеть все выходные в комнате Вали. Валька оказался въедливым, как яркая краска на белой футболке, прилипчивым, словно жвачка на стуле, говорливым до мозолей на языке, идейным и неугомонным. Обобщая – тем самым человеком, заставляющим отключить мозг и слушать, слушать, слышать... До бесконечности, потому что речевой аппарат у него отточен мастерски, а дар убеждения дан Богом. Как-то раз в его дурную голову заклинило идеей о том, что замечательно было бы грабануть какой-нибудь универмаг и толкать краденые ништяки в подземных переходах. Лапа отказаться не смог. Физически невозможно устоять, когда смотрят так... Ну, так, как умел только Валентин – Слегка прищурившись, он поблёскивал озорными огоньками глаз, улыбался только уголками губ. По-особенному. Он в целом весь из себя такой особенный... Притягательный. Грабануть-то грабанули, но как только начали торговать, – Валя ещё где-то нарыл старую гитару с четырьмя ржавыми струнами и, для привлечения внимания потенциальных покупателей, орал нескладные стишки-рекламки – их почти сразу же загребли в ментовку. Только благодаря трёхэтажным уговорам и данной на лапу пятихатке их выпустили на волю без последствий. Под расписку, разумеется. Расписка потерялась, а Лапа понял, что сидеть в обезьяннике и слушать нудные допросы мента под кривляния и театральные сцены Валентина было в какой-то мере... приятно. И эта приятность отдавала тёплой пульсацией глубоко под рёбрами, стискивала трахею спазмами и скручивала кишки. Была подозрительной и ещё совершенно неизученной. Мысли об этом странном феномене заставили сердце застучать быстрее обычного. По руке электрическим импульсом пробежало... Блять. Что там пробежало такое?! Парень резко вскочил с кровати. В глазах сразу же потемнело, а тело обдало неподъёмной слабостью. На кровати маленькой стайкой ползали тараканы. — Валя, сучара! — Лапа залетел в соседнюю комнату за считанные секунды. — Валентин, ты же обещал, что эти мелкие паразиты подохнут все! Хули у меня опять в комнате тараканное столпотворение? — Каво? — Задремавший в потрепавшемся кресле Валентин непонятливо вскинул подбородок и захлопал глазами. Лапа кинулся к нему, схватился за широкие плечи: — Тараканы, Валя, тараканы! — Просипел отчаянно. — Убери их нахуй, прошу... — Он вымученно скатился вниз и устроил голову на валентиновских коленках. — И чего ты так испугался? — Валя бережно погладил по спутанным волосам – Лапа от удовольствия громко выдохнул и повертелся. Тараканы теперь волновали не больше проворных движений рук. — Не знаю... — Он, кажется, растворялся в горячих прикосновениях. — Тараканы к тебе, наверное с ванной ползут. Там влажно сильно, вот они и плодятся. Завтра разберёмся, — Валентин самодовольно хмыкнул и широко улыбнулся (Лапа это затылком почувствовал), бережно провел за ухом. – Хочешь сегодня поспать у меня? — И зачем-то перешёл на загадочно-интимный шёпот, которым вещал тайны в особо промозглые вечера. Парень, разнеженный поглаживаниями, в ответ часто закивал, а потом резко вздрогнул и густо покраснел. В животе закружил пчелиный рой. У Лапы встал. Вот и разгадка сложного чувственного механизма, истязающего хлипкую душу уже которую неделю. Обалдеть. Вот оно как... — Я... Знаешь, — Слова встали колючим комом в горле. К уголкам глаз от упавшего осознания приступили слёзы. Чтоделатьчтоделатьчто... — Оставайся, — Валя громко зевнул, стрехнув с себя флёр намекающей загадочности, – это совершенно не помогло отодвинуть сковавшее все мускулы смущение – и потрепал по плечам. Лапа постарался незаметно поправить штаны. — Всё хорошо будет. — Ладно, — парень медленно поднял голову и неуверенно взглянул в ехидное лицо. Протянул, запнувшись в начале предложения: — Ты охуенный, Валь. Валя подмигнул.