погоня за эфемерным

диме плохо. его с утра самого штырит кошмарно: рутина больно хлестает по щекам, все из рук валится, а внутри воет заунывно и тянет назад, спрятаться под одеяло, как в детстве, глаза зажмурить и быстро-быстро шептать, что все хорошо, что все нормально, что вот это — необъятно страшное и необъяснимо пугающее — временное. или вообще не существует. он сейчас выглянет из-под одеяла, а там нина дмитриевна — наивное «мама» у него никогда не получалось — завтрак готовит. оладьи. пусть маленький витя их никогда не любил, зато родное и привычное. но «маленького вити» уже давно нет. есть взрослый и состоявшийся дима, у которого есть взрослые дела и обязанности. взрослый дима, как бы сильно его не штормило и не разносило изнутри, должен сейчас взять себя в руки, изображать присущую его роли непосредственность и радостно скакать по подмосковному лесу вместе с каким-то экстрасенсом. хотелось закурить. дима не курит, дима стоит в огромных очках без стекол, и ему кажется, что от него за километр несет дешманским средством от комаров, купленным на заправке. ему бы сейчас жаловаться — звезда всё-таки, имеет право, но он лишь послушно тупит на одном месте и наблюдает за тем, как его будущий недоинтервьюер бегает вместе со своими помощниками и даже операторами, пытаясь развести красивый блядский костер. как будто не плевать, как он выглядит, когда в кадре вместе с ним существуют раскладные стулья и дима билан. градация соблюдена. от места импровизированного кострища громче всего раздается украинский говор вперемешку с матами. дима не в первый раз ловит себя на мысли о том, что пацану сейчас перед камерами придется тяжко. не то, чтобы он его жалел, — все перед камерами играют роль, просто кто-то настолько хорошо, что его искусственность кличат «естественностью», — лишь было интересно, как экстрасенс с этим справится. — да чего они там так возятся? — а вот яне, нервно топчущейся рядом с ним, интересно только то, что они не укладываются в график. дима равнодушно пожал плечами, не желая отвечать. ему нравилось — просто стоять вот так, когда утренняя истерия отпустила, а прохладный вечерний воздух, смешиваясь с резким диэтилтолуамидом, наполняет легкие. мысленно дима представил, как сидит в самолете, в моменте между очередными концертами, и вспоминает эту атмосферу: закатное солнце, — пара мгновений до темноты, — журчание воды, легкий шелест листьев. дайте диме волю — и он растворится в природе, как в глупой детской выдумке: руки — палки, пальцы — кривые ветки, ноги — корни, голос — дуновение ветра, лицо наконец не играет роли, а туловище… туловище тоже что-нибудь крутое. дима еще не придумал, но точно уверен, что не пресловутый ствол дерева. — вода. резкий голос рядом заставляет вздрогнуть. оказывается, сам того не заметив, дима ковырял носком ботинка землю, сложив руки в карманы, и хмурился, словно бы сосредоточенный на своем незамысловатом занятии. дима голову поднимает, все еще хмурится и тупо переспрашивает: — что? — не знаю, если честно, — влад плечами жмет. — просто в голове всё шло: вода, вода, вода. подойди и скажи: «вода». ну, я и подошел. дима прикидывает. туловище — вода — это странно. его собственное даже на озеро не потянет, так, маленькая лужица. но, с другой стороны, за счет «странности» концепция и выезжает. дима своих фантазий подобным образом протолкнул — множество неимоверное. так что пусть зачтется этому бесноватому пареньку, хоть какая-то из кучи случайных диминых загадок получила свой глупый ответ. — вам помогло видимо, да? ну, можете не рассказывать, конечно, — до этого молчавший экстрасенс, словно бы почувствовав, что дима пришёл к согласию со своим внутренним голосом, решил напомнить о себе. — я чего подошёл-то. мы начинаем уже скоро. там кадр нужно подогнать, все такое. дима послушно кивает и бредет следом. спрашивать, куда успела подеваться яна, не хочется, а пацан шагает широко, долговязому диме даже не приходится подстраиваться под него, приятно. разве что, кажется, будто тот сейчас обернется, а в его темных глазах станет взаправдашний огонь гореть, яркий такой. только необычный, как и все в пацане, — холодом обжигать будет. и рога вырастут. отчего-то диме кажется, что череватому они подойдут. козлиные такие, закрученные. но рога у экстрасенса не отрастают, а в глазах — только отблеск костра, перед которым они сидят. — что-то не так? — нет, с чего бы? — не знаю, пялитесь как-то. словно подвоха какого-то ждете. у меня рога не вырастут, и вообще все практики только по согласию. дима думает, что у него появилась новая дурная привычка: вздрагивать и охать аки девица каждую третью фразу экстрасенса. тут даже не сказать почему. то ли из-за излишней фамильярности (пацан сам словно стушевался как-то, поняв, что за языком не уследил), то ли из-за того, что дима вновь ментально получил в глаз, а, быть может, даже без него остался — череватовский демон залез и оттуда на все диминым взглядом глядит, чтобы человеку своему подсказывать, какими фразами диму легче добить будет. картинка представляется больше смешной, чем пугающей, и смеются они с владом одновременно. дима себя больше аналитиком считал. только вот посредственным и очень запоздалым: всё обрабатывалось спустя дни и недели, как только появится время остановиться и выдохнуть. а вот влад явно был человеком момента, отсветом бенгальского огня, ярко вспыхнувшей звёздочкой, которая потухнет, дай боже, не быстрее, чем загоралась; излишним доказательством того, что за рассветом всегда наступает закат, а в проморзглые зимние дни они сливаются воедино. почему-то в димину бедовую голову только «зима» и идет, когда он на влада смотрит. то ли в глазах этих, до которых улыбка на самом деле никогда не доходит, дело, то ли в ауре, которую он распространяет. а может и не он — вымоленный им у судьбы демон. диме в принципе все равно. дима внезапно думает о том, что ему мерзнуть нравится. даже немного жаль, что за зимой следует весна, а долго выстраиваемый пионерский костер потухнет раньше, чем позже: как только они договорят, он сам зальет его водой. и куртку нужно будет сжечь: при одном только взгляде на неё дима начинает представлять себе оскорблённые полчища комаров. мерзость. вторую часть интервью они снимают в новой диминой квартире. той, что с окнами на красную площадь и ужасно толстыми стенами. кричи сколько хочешь — никто не услышит; и шума улицы тоже не слышно — удобно. почему-то именно это влада и привлекает, почему-то дима не удивлён. наоборот, предлагает жилплощадь под следующий колдовской шабаш. череватый смеется и говорит о том, что дима несерьёзно. а диме кажется, что он никогда более серьёзным не был. дима проводит экскурсию по квартире, рассказывает о ней, как о полноценной и живой экологической среде, спрашивает, какая из череватовских нечистот на нее посягнуть может. влад, истинный профессионал, чуть ли не глаза закатывает и все димины устои смывает своими усмешками и внезапной уверенностью; все еще «выкает», но как же ему идет рассказывать о том, чем он увлечен. этого дима, как истинный ценитель искусства, не может не заметить, залипает на том, как пацан руками размахивает, рассказывая о связи зеркал и потустороннего. дима кивает, не верит, верит, опять кивает, иронизирует; для димы, даже во все это эфемерное верящего, то, о чем так серьезно рассуждает влад, по большей мере — сказка. но дима любит сказки. и маленький витя внутри него тоже. возможно, маленький витя еще немного восхищается экстрасенсом. и дима тоже. еще диме неловко. почему-то смешки по поводу пластикового контейнера действительно доходят до цели. доводят до того, что диме хочется его вырвать из рук влада и показать, какой он на самом деле смелый мальчик. но влад не дает. контейнер открывает сам, а диму разворачивает, успокаивает. и это опять демонические проказни — теперь дима в этом практически уверен. довести до ручки, подтолкнуть к обрыву, раззадорить, а потом внезапно притянуть обратно, успокоить да погладить, не забывая при этом ухмыляться и нашептывать что-то с ужасным украинским акцентом. с этого момента все демоны, которых только дима может представить, имеют татуировку на шее, скалятся во все тридцать два отбеленных зуба и таскают с собой старинное зеркало, которое не раз разбивали и из осколков которого еще больше раз собирали набившее оскомину «вечность». потому что в их интерпретации в аду не жарко, а холодно. и снежная королева — местная баба яга, стоит между мирами живых и мертвых. по крайней мере, по мнению димы это звучало поэтично. сидеть перед разбитым зеркалом в окружении свеч, когда за тобой стоит тот, кто за короткое время родил в тебе слишком много эмоций, — страшновато. понимать, что этот человек не показал и половины своих возможностей, — еще более пугающе. — смотри перед собой. мысленно тяни руку к зеркалу, касайся его и задавай свой вопрос. резкий переход на «ты» отчего-то не заставляет морщиться. сейчас диме кажется, что «выкать» должен именно он. а еще диме кажется, что он будет спрашивать не то, что намеревался вначале. его собственное мысленное «покажись» отлично гармонирует с тем, которое нашептывает влад. только вот диме неинтересно узнавать, кто подложил ему в дом шелк и цыганскую иглу. его интерес растет по экспоненте в абсолютно иной стезе, и дима хорошо играет роль «ладно, я примерно угадал, но по большой части идут не те и вообще здесь слишком много людей…». он знает, что влад знает. он знает, что влад за его спиной ухмыляется. череватый просит всех покинуть помещение. дима оборачивается, смотрит вслед тем, кто слушается экстрасенса, и замечает ободранную на двери белую краску, пыльный скатавшийся угол ковра, конец скрипучей половицы. думает о том, какие в этой квартире толстые стены. — а теперь давай, не манерничай, спрашивай, что хочш. шепот в ухо, чужая рука на спинке стула, чужая рука на острие коленки, нос зарывается в уложенные волосы, а димины очки внезапно оказываются на носу у ухмыляющегося череватого. дима смотрит снизу вверх, у него слова обычным способом, через рот, не идут, он просто думает о том, что готов и согласен, а влад, что уже стало привычным, понимает. действо второе, сцена та же. дима сглатывает громко, смотрит через зеркало на себя красивого и внутренне скандирует «покажи-покажи-покажи-покажи… влада череватого». в отражении влад не появляется, и за спиной он пропал — но дима оборачиваться не решается. дима глаза закрывает, и шепчет, шепчет, шепчет. а потом снаружи словно взрыв сверхновой — ярко, больно, быстро. и вот дима уже совсем не дима — он маленький витя, который лежит под одеялом. он испуганный витя, который стал храбрым и сам покинул свой островок иллюзорной безопасности еще до того, как услышал запах оладий, но вот нины дмитриевны здесь нет. смелый витя один на лесной поляне, а напротив него маленькое озерцо. глупый витя ещё не знает откуда, но он уверен, что лес — могила всех мечтателей, кто совсем недавно думал о том, чтобы вернуться к истокам естественности. любознательный витя шагает вперед, пока не доходит до воды. — привет! — говорит ему отражение. но в отражении не маленький витя, не испуганный, не смелый, не глупый и даже не любознательный витя. там вообще вити нет. на диму смотрит влад. примерно такой, какого дима себе раньше и представлял: в глазах — пламя, на голове — рога, только из-за спины торчит хвост, а руки нездорово синие. дима думает не долго, в последнее время ему кажется, что он в принципе не думает. дима хватает влада за руки, делится своим теплом. череватый изумленно приподнимает брови, но таять ему совсем не нравится. он по-птичьи склоняет голову на бок, а дима представляет, как один из перевесивших рогов падает на землю под тяжестью собственного веса. или наоборот взлетает — в физических законах метафизического дима силен не был. демон, похожий на влада, — или влад, похожий на демона; кто там их местные причинно-следственные разберет? — долго собой любоваться не дает. он встает, заслоняя солнце, и дима пытается вспомнить, какая часть его собственного «я» должна была стать светилом. лицо роли не играет, а вот душа пригодится для чего-нибудь другого. нина дмитриевна ему говорила, что душу беречь нужно, но дима, смотря на влада перед собой, уже составил трагичное сообщение о том, что не уберег, продал — и счастлив. возможно, из этого он создаст собственный magnum opus, а в солнце пусть обращается лицо. отчего-то дима уверен, что влад доволен его выбором, и кончик хвоста прикрывает мужчине глаза. диме хочется рвать глотку, как майскому коту. — ну что? увидели, что хотели? на диму смотрит влад. обычный такой, человеческий, а над его головой весит советская лампочка. — потолок нужно побелить, — невпопад отвечает дима, и череватый смеется. дима тоже. прощаться диме не нравится. выходит скомкано. еще недавно он хотел наблюдать за чужим падением и сам отважно тушил костер, но сейчас дима уверен, что уронили его. грубо, с высоты собственного эго, так, чтобы он отбил коленки, — а дима не уверен, хочет он сказать «извините» или «еще». лучше всё вместе и сразу, чтобы в паломничество по девяти монастырям потом отправиться отмаливать тоже всё — дима любил задаваться глупыми вопросами и сейчас искал ответ: «сколько раз нужно обратиться к богу, чтобы перестать желать встречи с дьяволом?». последняя улыбка череватого дала прямой намёк — такой цифры еще не изобрели.