Четвёртый закон

      Меня зовут Сид. Идентификационный номер 30.34.38. Я работаю на заводе по производству косметических средств для людей. Тестировщиком. Несмотря на технический прогресс и прославление гуманизации, к сожалению, все эти кремы, гели и мази по-прежнему опробуют на животных. Естественный ущерб. Вот в такой лаборатории я и работаю младшим научным сотрудником с девяти утра до пяти вечера. Бесконечная вереница бесполезных тюбиков, баночек, скляночек, запахов, консистенций, формул... На самом деле, эта работа довольно иронична для меня. Потому что, представляясь, я бы мог, конечно, сказать, что я — обычный парень, но это не совсем так: я не совсем обычный парень, хотя физиологически, психически и интеллектуально я вряд ли уступаю любой среднестатистической особи мужского пола, но вот мой внешний вид — отличается.       Родился я обычным ребёнком, гладким, милым и славным, и до двенадцати лет оставался вполне симпатичным парнишкой, но с началом пубертатного периода что-то в моем хрупком живом организме сменилось, сломалось, может, перестало работать вовсе. Никто так и не смог понять и объяснить мне и моей семье, что же произошло, но факт в том, что кожа моя стала вначале покрываться огромными прыщами, потом язвочками, язвочки подсыхали и отходили струпьями, оставляя багровые кляксы по всему телу, которые вновь покрывались новыми высыпаниями, бугрились, шелушились. Не болели, нет, не причиняли мне физического страдания, но деформировали всю мою кожу, и как следствие — облик. В итоге после долгой череды пустых, ни к чему не приводящих обследований, посещений клиник, врачей, светил — ничего не поменялось. От макушки до пят я с тринадцати лет покрыт этой неведомой хворью. С точки зрения медицины я абсолютно здоров, никаких отклонений, никаких причин для такой вот мутации нет и не выявлено. Все, к кому обращались мои родители, а после уже я самостоятельно, все разводили по итогу исследований руками. Я был дилеммой, загадкой, а по факту — бракованным экземпляром, к сожалению, живорождённым, а значит, не поддающимся исправлению и изменениям. Я — человек, и переделать меня невозможно. Мой удел — жизнь и страдания.       Как бы пафосно это всё ни звучало, но да, я страдал! Я не болел, не испытывал дискомфорта, но я был несчастен. Всегда. Всю свою подростковую, а после и взрослую жизнь. Я — живое и дышащее доказательство того, что даже в нашем прогрессивном, высокотехнологичном, во всём удобном, сказочном мире можно быть изгоем и совершенно, абсолютно, невыносимо несчастным и одиноким! Человечество сделало огромный скачок в развитии всяческих технологий, медицины, качестве жизни, возможностях. Человечество, но не общество. Не люди в своей сути и отношении к инаковым. Ничего не изменилось со времён таких древних, что и книг о том не осталось. По-прежнему, если ты не такой, как все, если ты отличаешься, выходишь за норму, ты будешь отвергнут и отлучён. Неприкасаем! В моем случае — даже буквально. Из-за моего такого неприятного взгляду недуга люди меня сторонятся, прячут глаза, а уж коснуться... об этом можно и не мечтать! Всегда неприязнь, плохо скрытое недовольство, брезгливость, желание отстраниться, отойти подальше, а лучше и вовсе не видеть. Для всех я уродец. Рептилия, так густо покрытая чешуёй и струпьями, что не сразу понятно, а человек ли я, живое ли я существо? Но я живой!!! Я дышу, я питаюсь, я думаю, и я страдаю. Я чудовищно одинок. Может быть, я вообще самый одинокий человек на этой планете.       Впрочем это не совсем так, разумеется. У меня всё же есть брат. Старший брат, и, в отличие от меня, он просто красавец, ну, или на моем фоне. Хотя на фоне меня любой выглядит как принц Бранниган из популярных теленовелл. Так вот, у меня есть мой брат — Глоу. И он классный. Он единственный, кто не отвернулся до сих пор от меня, единственный, кому не наплевать, что я есть, и именно он дарит мне, редко, но всё же, ощущение близости и хоть какой-то контакт. Глоу не боится касаться меня, обнимать. Да, не часто — он семейный и занятой человек, но всё же три-четыре раза в год он приезжает ко мне: в новый год, в день весны, в день тумана и на мой день рождения. Дарит подарки, рассказывает истории о семье, мы ходим вместе на кладбище к маме и папе и иногда в ресторан, и он не стесняется быть со мной, брать за руку иногда, трепать по волосам. Он хороший.       Глоу очень добр ко мне, он один видит не чудовище, исполосованное страшною плотью, а того весёлого двенадцатилетнего пацана, который умел улыбаться, шутить, бегать без спросу в долину стали, выискивать там выброшенные остатки изломанных дроидов и делать из них всякую движущуюся ерунду наподобие гигантских пауков-истребителей. В детстве я любил мастерить и фантазировать, делать что-то руками. В глазах Глоу я был прежний, просто скрыт под коркой нароста и струпьев. И я благодарен праматери за то, что он есть. Если б не Глоу... я давно бы, наверно, ликвидировал свою запись в реестре живых. Тем более, что с моей работой это не трудно, через меня ежедневно проходят разные яды, лекарства, я бы с лёгкостью мог принять что-то и уже по дороге домой освободить это никому не нужное тело. Но Глоу был у меня, а ещё... Ещё я, наверное, трус и всё равно зачем-то цепляюсь за эту никчёмную, совершенно пустую, безрадостную, сиротливую жизнь.       На работе, кстати, ко мне притерпелись. В лаборатории я всё время в скафандре, на проходной — в маске и капюшоне. За руку, конечно, со мной не здороваются, но я привык. И в первую же неделю главный смотритель попросил меня не посещать общую столовую, дескать, другие сотрудники невежественно опасаются заражения, некоторые теряют из-за меня аппетит и покой, а это плохо сказывается на производстве. Я согласился и стал носить завтраки и обеды с собой. Я привык. Это нормально. Я и сам себя не очень-то выношу. В доме моём нет зеркал и любых глянцевых поверхностей — я не хочу себя видеть, так проще хотя бы порой представить, что я не такой, какой есть.       Работаю я хорошо и усердно. Я учился на фармаколога — это моя специализация. Когда-то я наивно надеялся, что такая стезя поможет мне найти выход, какое-то средство от той беды, что настигла. Я восторженно думал изобрести что-то новое! Ну или узнать от кого-то в нужных кругах что-то большее о себе, но... все мои чаянья бились годами о скалы необратимости. Учился я хорошо, но, увы, гения из меня точно не вышло. У меня не было озарений, и я не нашёл в фармсреде какого-нибудь старика-мудреца-лекаря, что открыл бы мне тайну алхимической формулы или источника красоты. Нет. Я закончил учебу, устроился на завод, получил место жительства возле работы, стандартные выплаты и пополнил собой список деятельных единиц. Я работаю в специальном защитном костюме, по улице хожу в маске, перчатках, всегда плотно укрытый от постороннего взгляда. Я стыжусь себя. Нет, не так... Я стыдился. А теперь я уже так привык быть никем, невидимкой, что уже и не думаю о том, что может быть по-другому. Я безликий, пустой, незаметный. Я — тень. Хотя иногда мне так хочется чувствовать ветер и солнце, а еще руки! Это мои неизбывные грёзы — прикосновение рук, капля ласки.       Иногда в отчаянье я вызывал на дом обольстиллов. Это служба, предоставляющая услуги по ублажению тела. Как пишут в книгах — древнейшая из профессий.       В первый раз на мой вызов приехал высокий, красивый, просто лоснящийся парень, но, увидев меня, развернулся и просто ушёл.       Во второй раз приехал статный мужчина, хмыкнул досадно, так же, как первый, с порога сказал, что о таком надо предупреждать, но вошёл все-таки. Попросил оплату в два раза больше, но в итоге и это его не удержало. Стоило мне раздеться.... Если честно, я их не виню. Я себя ненавижу, и я понимаю, как выгляжу, как они меня видят!              В последний раз я попросил, чтоб прислали ко мне девушку, и хоть она не вызвала бы во мне желания, но я надеялся, что по женскому своему естеству она будет мягкосердечнее, может, добрее, уступчивей, что она меня пожалеет. Не знаю, на что я тогда уповал. Я не хотел даже коитус, не хотел непосредственно акта, и едва обольстилла явилась ко мне на порог, я сказал ей, что совсем не жду секса, не хочу её тела, а прошу лишь потрогать меня, погладить мне спину и руки. Я сказал, что даже брюки не стану снимать, не буду и шевелиться, просто лягу рядом с ней на кровать, оплачу сколько скажет, это будет её самый лёгкий и безопасный раз. Просто погладить меня. Плечи, спину, руки, может быть, шею... Я хотел ощутить чужое касание, лёгкое, ласковое. Пусть за деньги. Хоть как-то. Больше десяти лет меня никто не касался. Даже случайно.       Обольстилла тогда согласилась, но что это были за муки!.. Я слышал даже в густой тишине, слышал, как она дышит почти через раз, как страшится дотронуться, я чувствовал, как ей неприятно быть рядом. По быстрым лёгким движениям я ощутил, что ей мерзко. И мне было мерзко. Не от неё, от себя. От жалкого и ничтожного человека, которому приходится умолять о простом тёплом касании. Я — ничто. Я заплатил тогда много, благодарил, подарил ей набор всяких дорогостоящих кремов, что производят на нашем заводе, улыбался ей, я был действительно благодарен — за то, что решилась, за то, что не отказала мгновенно, за то, что я получил эти крохи... двадцать минут бабочек по спине. Это было ужасно и стыдно, но сладко и долгожданно. Теперь я хотя бы немного, но понимал... как это. Но после её ухода я рассыпался, искрошился до космической пыли. Лежал на полу в душевой, выл, будто сирена в день мглы, и царапал себя, я хотел содрать с себя кожу, я хотел смыться в слив и стать частью воды, воздуха, звёзд — чем угодно, только не быть тем, кто я есть, только не быть, не быть здесь вообще.       После того раза, истерики и упадка, я не пытался больше искать взаимодействия, не искал никакой близости. Мир сузился до простой формулы — сон, работа, дорога, дом, сон. Интернет! Сеть. Сеть спасала. В ней я был королём. Крутым мужиком. Сексапильным бродягой. У меня с десяток виртуальных романов. Я сгенерировал себе новую личность — лицо, голос, смех, имя и возраст, даже пол иногда в настроение изменял. Я прыгаю через сеть от парня на парня, веселюсь, расстаюсь, злюсь, ругаюсь, мирюсь, трахаюсь. Я там живу. Хотя нет, не я. А Аскольд Ид — широкоплечий брюнет, кареглазый и смуглый, забавный и вздорный, сильный, непостоянный и даже порою поэт! Аскольд развлекался по полной, соблазнял, дурил головы всем подряд, исчезал, появлялся, снова кружил. Аскольд был тем, кем мог бы стать я, если бы... Если бы не был ничтожеством, жалким, убогим, трусливым, гадкою гусеницей, что никак не вылупится в этот мир восторга, успеха и повсеместного счастья. Я — гусеница, что так и осталась гнить внутри кокона и уже даже не пытается прогрызть на свет лаз.              В тот день мне исполнилось тридцать. Круглая дата. Мы с Аскольдом планировали покутить вечерком. В закладках экрана нас ждали два белокурых сладеньких близнеца, два безупречных жеребчика, что обещали облизать меня во всех потаённых местах. А ещё я купил немного вина и настоящего сыра. Вышло дорого, всё настоящее вообще дорогое, но повод же, да и на что мне копить? Днём я ждал визит Глоу. Обязательно. Он никогда не пропускает мой день рождения. Я приготовил обед, включил систему-уборку, переоделся во всё светлое. Не люблю огорчать брата, пусть он видит, что у меня всё спокойно и хорошо, что я всем доволен.       Ровно в три я услышал сигнал оповещения — моя дверь среагировала на отпечаток руки Глоу и открылась. Брат у входа стоял не один, и я тут же напрягся, отступил в тень, привычно ретируясь от чужих глаз.       — Сид, братишка! — громко приветствовал Глоу. — Не пугайся, это отгрузчики, они сейчас внесут мой подарок.              Двое высоких и мускулистых мужчин, судя по безупречности данных и неприметному штриху на лбах — дроиды, внесли в мою комнату большой короб, поставили его в середине и вышли. Глоу запер дверь, хлопнул в ладони, активируя свет, и принялся меня обнимать и осматривать, ворошить мне затылок. Было приятно.              — Что это ты там приволок? — смеясь, уворачивался я шутливо от братских рук. Я всегда делал так. Не льнул сильно, чтобы не выдавать своей жажды, чтоб не расстраивать Глоу своим стервенением до касаний.       — Он не новый, — загадочно растянулся в ухмылке мне Глоу. — Я неплохо подзаработал, скопил, и мы с Каренс решили, что на твой юбилей раскошелимся. Так что владей!       Я смотрел на большую коробку с сомнением. Я не знал, что внутри, не догадывался. Но раз Глоу надо было копить, видимо, дорогое. Сразу стало неловко. Я сам не баловал брата. Ни фантазии у меня до подарков, ни денег особо. А Глоу расстарался. Он много работает. Любит работу. Он — пилот очистителя атмосферы. Почётное дело. Даже с риском, хотя и не большим. Но и не тестировать кремы и гели. Глоу — герой. И пример для меня. Пример славной и правильной жизни. У меня так не будет. Мне кажется, он так старается, словно живёт за двоих.       — Можно открыть? - спросил я и дотронулся до коробки.              — Давай позже, - хмыкнул Глоу. - А то не сможем нормально поговорить и поесть, — глаза его так и лучились, и мне было приятно. Он явно был очень доволен подарком. — Если откроем сейчас, то внимание сразу же переключишь, а я хочу поболтать со своим младшим братцем. — Глоу снова меня приобнял и потянул за собою к столу. — Там нет инструкции. Но ты ж у меня головастый. Разберёшься. Но учти, он со старого склада — форматированию, возврату, ремонту уже не подлежит, если что, только деактивация и утиль.       Я опешил. По словам Глоу я стал догадываться, смело предположил, но... Это было бы чересчур. Личный дроид — это дорого! Всё равно, что купить человека — так делали в древние времена, я читал. А по нашим нынешним меркам, стандартам и ценам... это как самая дорогая машина или жильё, большой дом, в общем дроид — это дорого! Невозможно! Дроиды сейчас — это сорок процентов всего населения, они выполняют работу, тяжёлую и опасную, большая часть сотрудников на заводе, где я работал, были андроиды. Они жили как люди и среди людей, но и ДЛЯ людей в основном. Исключение составляли артисты, танцоры, художники, в общем, синтезированная элита. Их обожали. Дроид — это ведь улучшенная версия человека. Они сильнее, умнее, красивее, каждый запрограммирован, создан для какой-либо цели и выполняет эту программную цель безупречно. Рабочая сила преобладала, но были средь них и творцы, и просто модели — совершенные обликом, по желанию компании производителя, изменяемые в ту или иную специальность, выносливые и почти неуязвимые. Все патрульные, например, были андроиды, все военные, все спасатели и пожарные, все водители транспорта, все продавцы. Многие годы человек как рабочая единица был вторичен, но создавать самих дроидов могли только люди. А ещё лечить, писать книги, картины, придумывать что-то, создавать новое, развивать, скрещивать. Видимо, для всего, что не было систематизированным и механическим, всё-таки требовалась... душа. А её синтезировать невозможно. Человек по-прежнему был вершиной, но теперь почти полностью зависел от созданных им же андроидов. Вот такая петля. Одно без другого...       Глоу много болтал и смеялся, рассказывал про детей и полёты, мы славно провели время, но в этот раз я впервые хотел поскорее остаться один. У меня даже пальцы дрожали, так не терпелось открыть свой подарок. Увидеть его! Если там правда андроид!.. Я больше не буду таким одиноким. Моя иллюзорная жизнь в сети обретет воплощение, а может, утратит всяческий смысл. Ведь с дроидом я смогу быть каким захочу. Он — машина, и ему всё равно кто я, какой! У андроидов нет чувств, нет желаний, эмоций, только те, что я сам в него наберу. И в отличие от популярных и дешёвых теперь голограмм, дроид может потрогать тебя, и ты можешь потрогать его, а на ощупь они ничем не отличаются от людей.              После сытного и смешного обеда Глоу засобирался, как всегда сделал снимок на память — это традиция, и уходя сказал:              — Извини, на крутого и нового у меня б не хватило. Он не из рабочих. Опытная и маленькая серия. Последний совсем экземпляр. Сказали, что толкового он ничего не умеет, но я думаю, ты... Что тебе... — он смутился. — Я решил, что...       Я тоже смутился, опустил глаза. Я понял, что Глоу хотел этим сказать. Что мне нужен хоть кто-то! Что я одинок. Что он знает, что я каждый раз притворяюсь. Мы знали оба. И оба смолчали. Я улыбнулся. Глоу тоже.       — Люблю тебя, — махнул он уходя.       И я остался наедине со своим фееричным подарком. Бережно я срезал коробку, смотал плёнку и… увидел ЕГО!

fuckтически все замечательно... даже более чем

каждый день по накатанной, по заезженной полосе

кто-то жизнью доволен и радуги краски считает

перепрыгивая с цвета на цвет

ты же каждое утро себя заставляешь дышать

слепо щурясь в холодный промозглый рассвет

соблюдаешь приличия, держишь улыбку

корректно дистанцию, правильный тон

...и безумно при этом фальшивишь

словно грубо изломанный камертон

ты никто и ничей - так давно разучился о чём-то мечтать

и не веришь, что в мире найдётся и тот

кто подарит тепло и однажды поможет тебе зазвучать

Domenik Ricardi