Код их Сердец

      Голова словно очистилась от навязчивых мыслей, словно после долгой грозы, небо стало ясным и безоблачным. Тяжесть длинных волос больше не давила вниз, не тянула ее к земле, не напоминая о ее прошлом, о ее боли, о ее страданиях. Пустота. В голове не было ни голосов, ни мыслей, лишь тишина, глубокая и безмятежная, как поверхность озера в безветренный день. И в этой тишине, словно из самой глубины ее души, сверкала одна-единственная мысль, четкая и ясная, как утренняя заря.       Чтобы другие были счастливы, она должна уйти. Она должна исчезнуть, словно тень, растворившаяся в свете солнца, она должна прекратить свое существование, чтобы не причинять им больше боли, чтобы не подвергать их опасности, чтобы позволить им жить своей жизнью, не оглядываясь на нее. Она должна завершить этот бесконечный цикл насилия и боли, который тянулся за ней, словно длинный шлейф, оставляя после себя лишь страдания и разрушения. Она должна сделать последнее доброе дело, которое, возможно, искупит все ее грехи, которое, возможно, позволит ей обрести покой, хотя бы в смерти.       На кровать она положила записку, оставленную для Вай, в которой толком ничего не было, лишь несколько слов извинений, накарябанных неаккуратным почерком и просьба позаботиться об Ише. Оставленный на прощание поцелуй Экко все еще горел на ее губах, словно маленький огонек, согревающий ее душу. Она коснулась губ, чувствуя его тепло, его нежность, его любовь, и в этот момент в ее сердце зародилась грусть, но она была не такой болезненной, как раньше, она была грустью, наполненной теплом и благодарностью.       Собрав рисунки Иши, наивные и красочные, словно маленькие кусочки счастья, она оставила их рядом с ее кроватью, на которой та сладко спала, обнимая свою любимую плюшевую игрушку. А так же она оставила ей оставшуюся краску для волос синего цвета, словно желая, чтобы та помнила ее, чтобы та не забывала их совместные игры, их совместные приключения. Она посмотрела на Ишу, на ее невинное личико, и на ее глазах выступили слезы, но она не позволила им скатиться. Она нежно погладила ее по щеке и, собравшись с силами, ушла из убежища как только забрезжил рассвет ее последнего дня.       Она не злилась на Силко, что он снова обманул ее, что он снова предал ее доверие, она просто пропустила это через себя, словно воду, которая не задерживалась на поверхности, а просачивалась сквозь нее, оставляя лишь легкую прохладу. Она не чувствовала ни обиды, ни гнева, лишь печаль и какую-то обреченную усталость.       Его кабинет, хранивший в своих стенах столько воспоминаний, как светлых, так и темных, в это утро был тих, как могила. Тут не нужно было ни слов, ни записок, ни упреков, ничего, что могло бы нарушить эту тишину, словно она была священной. Она не собиралась кричать, она не собиралась ругаться, она просто хотела попрощаться, хотела оставить после себя лишь пустоту, лишь воспоминания, которые с течением времени должны были угаснуть, как догорающий костер.       Она лишь посмотрела на пепельницу и кружку, которые когда-то сама разрисовала для него глупыми детскими рисунками, на которых были изображены смешные рожицы и нелепые животные. Она вспомнила, как она, будучи маленькой Паудер, дарила ему эти поделки, как она надеялась на его похвалу, на его улыбку. Она вспомнила, каким любящим он казался тогда. Она нежно коснулась этих предметов, запоминая, и ее губы искривились в легкой, печальной улыбке.       А затем резким движением руки она разбила их об деревянный пол, на мелкие осколки, словно она разбивала свое прошлое, словно она освобождалась от оков, которые связывали ее с этим местом. Она не плакала, она не кричала, она просто наблюдала за тем, как осколки разлетаются по полу, словно падающие звезды.       Ее собственная комната, в которой она жила последние годы, словно старая знакомая, встретила ее привычными звуками и запахами. Тихий гул работающих механизмов, еле уловимый аромат машинного масла, и терпкий запах флюса, смешанный с запахом ее собственного тела, все это создавало неповторимую атмосферу, одновременно уютную и тревожную, домашнюю и опасную. Это было ее личное пространство, ее крепость, ее мир, который она сама создала, и который теперь она должна была разрушить.       На экране монитора, словно зловещий символ ее безумия, все еще красовалось ее последнее творение, ее вирус, который должен был стать ее оружием, но который, она теперь понимала, не поможет никому, а лишь причинит больше боли и страданий. Она посмотрела на него, и в ее глазах не было ни гордости, ни удовлетворения, лишь разочарование и печаль. Она понимала, что ее гениальность была проклятием, что она создавала лишь разрушение, что она была подобна темному ангелу, несущему смерть и погибель.       Джинкс тихо шагала по своей комнате, словно призрак, ее движения были медленными и плавными, словно она боялась нарушить тишину. Ее взгляд зацеплялся за многочисленные вещи, разбросанные повсюду, за чертежи и наброски, за мониторы и провода, за фотографии и письма, которые хранили в себе воспоминания, которые хранили ее саму, словно она искала хоть что-то, за что можно было бы зацепиться, что-то, что могло бы ее удержать от ее намерения. Но нет, ничего не смогло.       Взяв из дальней подсобки тяжелую канистру с горючим, она принялась методично заливать все, что видела, словно готовилась к ритуалу жертвоприношения. Ее движения были спокойными и размеренными, словно она выполняла свою работу, словно она знала, что это единственный выход, словно она была готова к этому, и не собиралась отступать. Она не боялась огня, она не боялась смерти, она лишь боялась причинить еще больше боли тем, кого она любила, и поэтому она знала, что она должна была это сделать, что она не имела права медлить, что она должна была покончить со всем этим.       Стоя в центре комнаты, залитой горючим, который обволакивал ее босые ноги и впивался в ее ноздри, заставляя голову кружиться, а разум мутнеть, словно она находилась под воздействием наркотика, она держала в руках коробок спичек, словно это было ее оружие, словно это было ее последнее слово. В ее глазах не было ни страха, ни сожаления, лишь усталость и смирение, словно она уже видела все, и ее больше ничего не могло удивить. Она была готова покончить со всем этим, была готова отпустить все свои страдания, все свои обиды, все свои разочарования.       "Пусть все горит…" — эта мысль, словно пламя, разгоралась в ее голове, и она больше не могла ее контролировать, не могла ей противиться. Пусть сгорит ее боль, пусть сгорят ее воспоминания, пусть сгорит ее прошлое, которое преследовало ее, словно темный призрак, не давая ей покоя. Она хотела, чтобы больше не было боли, чтобы больше не было страданий, чтобы больше не было ничего, что могло бы ей напомнить о ее неудачах, о ее ошибках. Она хотела, чтобы все обратилось в пепел, чтобы от нее ничего не осталось, чтобы она исчезла из этого мира навсегда, словно она никогда и не существовала.       Дрожащая рука, искры, спичка зажжена, осталось только отпустить.

***

      Экко судорожно сжимал в руках записку, словно она была горячим углем, обжигающим его ладони, его глаза, полные ужаса и отчаяния, неотрывно смотрели на Вай. Его губы дрожали, а дыхание было прерывистым, словно он только что пробежал марафон, а его сердце, казалось, готово было вырваться из груди. Он чувствовал, как по его телу пробегает ледяной озноб, и его разум отказывался принимать то, что произошло, словно это был страшный сон, от которого он никак не мог проснуться.       — Что это значит? — спросила Вай, ее голос был тихим, но в нем звучало напряжение и страх. Ее брови были сдвинуты на переносице, а ее глаза, обычно такие уверенные и решительные, сейчас были полны тревоги и беспокойства. Она смотрела на записку в его руках, словно она была змеей, готовой ужалить в любой момент.       — Я даже думать об этом не хочу, — сказал он, его голос был хриплым и дрожащим, словно он пытался сдержать рвущиеся наружу рыдания. Его слова были полны ужаса и отрицания, словно он отказывался верить в то, что Джинкс могла пойти на такой шаг. — Она отрезала волосы, оставила Ише рисунки и краску, тебе записку, — добавил он, его голос звучал глухо и подавленно, словно он говорил сам с собой. А затем, словно молния, пронзившая его разум, в его глазах промелькнула искра понимания, озарив его сознание, словно ослепительный свет. — О боги…— прошептал он, его лицо исказила гримаса ужаса. — Если я все-таки хоть слегка ее понимаю, то она собирается… — он не смог закончить фразу, его слова застряли в горле, словно он не мог произнести вслух то, что крутилось у него в голове все это время.       — Я поняла, Экко, — Вай сглотнула, ее глаза наполнились слезами, и ее руки, словно невольно, сжались в кулаки. Она понимала, что Джинкс собирается сделать, и эта мысль была для нее невыносимой, словно она потеряла еще одну часть себя. — Где она может быть? — спросила она, ее голос был полон отчаяния.       — Где угодно… — он судорожно вздохнул, его плечи поникли, и он провел рукой по волосам, словно пытаясь привести свои мысли в порядок. — Но думаю, она попрощается с Силко, — проговорил он. — Иди туда, а я отправлюсь быстро в ее дом, возможно, там есть что-то, — добавил он, его голос стал более решительным, словно он принял решение и готов был действовать. Он знал, что время на исходе, и что они должны действовать быстро и слаженно, если хотят ее спасти.       Заун, словно раненый зверь, лежал внизу, окутанный серым туманом смога, его улицы были изрыты и покрыты грязью, а здания, словно старые скелеты, возвышались в небо. Здесь, внизу, царил вечный сумрак, нарушаемый лишь всполохами неоновых вывесок и отблесками огня, которые, словно призрачные, танцевали на улицах, погруженных во тьму. Воздух был наполнен запахом горящей резины, химических отходов и человеческой боли, создавая атмосферу безысходности и отчаяния. Здесь каждый день был борьбой за выживание, и каждый житель был вынужден бороться за свое место под солнцем, за свою жизнь. Это был мир, где добро и зло слились в единое целое, где надежда и отчаяние шли рука об руку, и где каждое мгновение было наполнено опасностью и тревогой.       Уже на подходе к ее комнате он почувствовал резкий, удушающий запах горючего, который, словно ядовитый дым, проникал в его легкие, заставляя его кашлять и давиться воздухом. Этот запах был подобен призраку, предвещающему беду, и его сердце забилось с такой силой, что, казалось, сейчас вырвется из груди. Его ноги, словно повинуясь невидимому зову, ускорились, его движения стали резкими и стремительными.       Он бежал, не чувствуя под собой ног, его разум был затуманен страхом, его единственной мыслью было успеть, спасти ее от самой себя, не дать ей совершить непоправимое. Его дыхание было тяжелым и прерывистым, в горле пересохло, а в ушах шумело от бега, но он не останавливался, он не замедлял шаг, он просто бежал, словно гонимый ветром. Он чувствовал, что время на исходе, и что если он опоздает, то он не сможет простить себе этого, никогда. “Только бы успеть…” — эта мысль, словно молитва, вертелась у него в голове, придавая ему сил и заставляя его мчаться вперед, словно ангел-хранитель, спешащий на помощь попавшему в беду.       Джинкс стояла босыми ногами на холодном бетонном полу, утопая ими в жидкости, грязи и запекшейся крови от стертых ног, которые больше не чувствовали боли. Ей было уже все равно на дискомфорт, на холод, на боль, которую она испытывала, словно она находилась в оцепенении, словно она была не в себе, словно она уже перешла черту, за которой кончалось ее страдание, и начиналось долгожданное забвение. Она знала, что еще немного, и все закончится, что ее муки, ее страдания, ее терзания, наконец-то, прекратятся.       Ее глаза, большие и некогда полные жизни, сейчас были заворожено устремлены на горящую спичку, словно это был последний свет, который она видела в своей жизни. Пламя, такое маленькое и хрупкое, но такое опасное и разрушительное, танцевало на кончике деревянной палочки, и отблески этого пламени играли на ее лице, делая его еще более бледным и изможденным. Она смотрела на него, словно зачарованная, словно она видела в нем не просто огонь, а избавление.       — Нет! — резкий, пронзительный вскрик Экко, словно удар грома, разрезал тишину, но он не заставил ее вздрогнуть, не заставил ее очнуться от своего кошмара. Она словно не слышала его, словно она была в другом мире, словно она была отрезана от реальности. Она продолжала смотреть на пламя, и ее рука, держащая спичку, медленно опускалась вниз, словно повинуясь чьей-то невидимой воле.       Парень, словно статуя, застыл в дверях, его глаза, полные ужаса и отчаяния, смотрели на нее, словно пытаясь разгадать ее мысли, пытаясь понять, что творится у нее в голове. Он оглядывал ее родные черты лица. Красные от слез глаза, бледные губы, обрезанные по плечи волосы, все это заставляло его сердце сжиматься от боли, словно оно разрывалось на части. Он видел ее уязвимость, ее слабость, ее отчаяние, и в этот момент он почувствовал себя беспомощным, словно он не мог ничего сделать, чтобы ее спасти. Однако спичка все еще горела, и каждая секунда, словно вечность, отделяла его от неизбежной трагедии.       — Прошу, не делай этого, — проговорил Экко, его голос был тихим и хриплым, словно он только что пробежал марафон, а его дыхание было прерывистым и тяжелым. Он смотрел на спичку, которая все еще горела в ее руках, словно она была бомбой, готовой взорваться в любой момент, и его глаза были полны мольбы и отчаяния. Он медленно и осторожно сделал шаг в ее сторону, словно он боялся спугнуть ее, словно он шел по минному полю, и каждый его шаг мог стать последним. Он знал, что он должен действовать осторожно, что он должен достучаться до ее сердца.       — Уже поздно, — ответила она, ее голос был тихим и безжизненным, словно это говорила не она, а какая-то тень, блуждающая в ее теле. В ее глазах мелькнуло какое-то подобие признания, словно она, наконец, поняла, что она больше не может бороться, что ее силы иссякли, и она готова сдаться.       — Я знаю, я знаю, как тебе больно внутри, ты устала, и ты имеешь на это право, — сказал Экко, его голос был наполнен сочувствием и пониманием. Он подошел еще на один шаг, его ноги были словно ватные, но он не мог остановиться, он должен был быть рядом с ней, должен был дать ей понять, что она не одна. —Неважно, что было в прошлом, важно, какое будущее можно создать, — добавил он, его голос был полон надежды.       Ее глаза, словно от гипноза, оторвались от пламени спички, которое уже почти касалось ее пальцев, обжигая ее кожу, и она посмотрела на него, словно впервые, в ее глазах мелькнуло удивление, и какое-то подобие надежды.       — Я не создаю, я разрушаю, — сказала она, ее голос был полным отчаяния и самобичевания. Она верила, что она была разрушительницей, что она приносила всем только беды, что она была проклятием, которое несло смерть и страдания.       — Это неправда, — возразил Экко, его голос был полным убеждения и веры. — Ты та уникальная личность, которая может как и уничтожить все, так и починить все заново, и ты уже это делала, когда давала шанс всем этим потерянным вещам новую жизнь, — сказал он, его рука махнула в сторону ее комнаты, словно он указывал на все ее творения, на все ее изобретения, на все то хорошее, что она создавала. Он сделал еще шаг в сторону нее, и его рука была уже почти у ее руки, где держала она спичку, готовую ее выхватить в любой момент.       Спичка, словно маленький адский огонь, жгла кожу подушечек ее пальцев, но она уже не чувствовала боли, словно ее тело было онемевшим. Ее глаза, некогда устремленные на пламя, сейчас были прикованы к парню, стоявшему напротив, словно она видела в нем нечто большее, чем просто друга, словно она видела в нем спасение, словно она видела в нем саму себя. Она смотрела на него, и в ее взгляде была нежность, и благодарность, и какая-то отчаянная надежда на понимание.       — Я не знаю, кто я… — прошептала она, ее голос был тихим и неуверенным, словно она потерялась в лабиринте своих собственных мыслей, своих собственных чувств. Она сомневалась в себе, она сомневалась в своем существовании, она сомневалась во всем. Она была подобна кораблю, потерявшему управление, плывущему по бурному морю, без цели и без надежды на спасение.       — Ты - это ты, — ответил он, его голос был мягким и успокаивающим, словно он гладил ее по голове, словно он окутывал ее своим теплом. — Паудер, Джинкс, это все ты, — добавил он, его слова были полны понимания и принятия, словно он видел все ее грани, все ее противоречия, все ее недостатки. — Тебе не нужно выбирать, — сказал он, его голос стал более уверенным. — Мы все многогранные личности. Ты жестокая и ранимая, нежная и безумная, любящая и холодная, — перечислял он, словно он знал ее наизусть, он любил все эти стороны. — Я знаю тебя любую, и любая ты прекрасна, — закончил он, и его слова были полны любви и восхищения.       Спичка, словно отдав все свое тепло, погасла в ее пальцах, и ее огонек, словно искра, угас в темноте, и в этот момент она почувствовала себя живой.Она, словно подкошенная трава, рухнула на пол. Она была сломлена, она была разбита, она больше не могла сопротивляться. Чёрные дорожки потекшей туши, словно дорожки пролитых слёз, дополнились новыми разводами, размазываясь по её лицу, словно маска отчаяния, покрывавшая её истерзанную душу, и в этот момент она была похожа на сломанную куклу, брошенную на произвол судьбы, и от этого зрелища у Экко внутри словно что-то оборвалось, и он, не сдержавшись, поспешил ей на помощь, желая обнять её и уверить, что всё еще может быть хорошо.       — Ты никогда не перестанешь верить в меня? — голос Джинкс был тихим.       Экко мягко провел ладонью по ее волосам, убирая прядь, упавшую на её лицо, и его руки были тёплыми, словно лучи солнца, согревающего в холодный день. Его прикосновение, словно исцеляющая мазь, обволакивала её, успокаивая её дрожащее тело, и заставляя на мгновение забыть о той боли, что разрывала её на части.       — Убегай от меня сколько хочешь, — его голос звучал мягко, но в нём чувствовалась стальная уверенность, — однако когда-нибудь я тебя снова поймаю и никуда не отпущу, — закончил он, и в этих словах было обещание.       — Я устала, Экко, — голос Джинкс дрогнул, словно надломленная ветка, и в нём промелькнула усталость, и безысходность, словно она уже не могла сдерживать свои чувства, и она, словно ища утешения, прижалась к его плечу, словно ребёнок, ищущий защиты у своего родителя. Она чувствовала, как его тепло разливается по её телу, как его запах успокаивает её душу, и на миг ей показалось, что она дома, что она в безопасности. — Я даже умереть нормально не могу, — она сглотнула горький ком в горле, я причинила столько боли тебе, Вай, — она снова замолчала, набираясь смелости, и потом, как будто выплюнула правду, — а вы всё равно продолжаете верить в меня, хотя я за свои преступления заслуживаю только гореть в аду, — в её голосе звучала горечь, и самобичевание, словно она сама выносила себе приговор.       Экко, нежно погладил её по голове, словно успокаивая ребёнка, его прикосновения были заботливыми и ласковыми, как будто он хотел впитать в себя всю её боль, всё её отчаяние. — Ты не должна быть всегда сильной, — его голос звучал мягко, но в нём чувствовалась уверенность, — мы все грешны и вечно будем искупать свои ошибки, пытаясь сделать хоть что-то доброе, тебе не нужно умирать, чтобы обезопасить других, — закончил он, и в его словах звучало обещание и надежда, словно он видел в ней не монстра, а обычного человека, который нуждался в помощи, и которого он, во что бы то ни стало, будет спасать.       — Из-за меня умерли Вандер, Майло, Клэггор, — голос Джинкс, словно надломленный крик, вновь наполнился горечью и отчаянием, словно она зачитывала список своих грехов. Она глубоко вздохнула, пытаясь справиться с болью, которая разрывала её изнутри, но это было бесполезно, каждый её вдох был наполнен виной и отчаянием. — Из-за меня Вай находилась в тюрьме много лет, из-за меня погибло столько людей, — она на миг замолчала, словно собираясь с духом, чтобы продолжить, — из-за меня страдал ты, — она посмотрела на Экко, и в её взгляде было столько боли и сожаления, что у него в груди всё сжалось, — из-за меня болен Силко, — она снова отвела взгляд, словно стыдясь своих грехов, — из-за меня у Иши нет теплого детства, которое у неё могло бы быть, — закончила она свой горький монолог, и её голос стал тихим шёпотом, — я приношу несчастья.       Экко, словно прочувствовав всю тяжесть её слов, мягко взял её лицо в свои руки, и его пальцы нежно коснулись её щёк, стирая с них слёзы, словно пытались стереть и её боль, и её отчаяние.       — Мне кажется, ты слишком много берёшь на себя, — произнес он, его голос звучал спокойно и уверенно. Он поднял её голову, заставляя посмотреть на него, и его взгляд был полон любви и сострадания, словно он видел не её преступления, а её израненную душу. — Это всё следствие поступков, которые совершала не только ты, наши неправильные решения, которые привели к трагедии, — он вздохнул, и его взгляд стал печальным. — Если бы я не нашёл наводку, ты бы никогда не нашла тот вирус, — он смотрел ей прямо в глаза, словно пытаясь убедить её в своих словах. — Если бы Вай верила в тебя тогда, ты бы не решилась на тот поступок, можно долго искать виноватых, однако это будет бессмысленно. Когда ты попала к Силко, тебе нужно было выживать в новых реалиях, и тебе никто не мог помочь, кроме меня, — он вздохнул снова, и в его глазах показалась боль и сожаление, — а я струсил, не смог, вот, теперь исправляю свою самую главную ошибку, — его голос дрогнул, и он, не сдержавшись, поцеловал её в лоб, нежно и бережно, словно пытаясь передать ей всю свою любовь и заботу. Он отстранился, и в его глазах появились слёзы, которые он не стал скрывать, — Силко долгое время принимал мерцание, не твоя вина, что он не следил за своим здоровьем, хотя, я уверен, мы всё ещё можем это исправить. Ишу я нашёл, когда её родные родители погибли в обвале шахты, ты ей подарила то, что отняли у неё, любящую её полностью фигуру. Думаешь, она бы прибежала ко мне, пытаясь объяснить мне, где ты, если бы ты причиняла ей боль? — он закончил, и в его голосе звучал вопрос и надежда.       Джинкс молчала, словно завороженная, впитывая каждое его слово, словно губка, впитывающая воду. Она чувствовала, как тепло его рук согревает её, как его голос успокаивает её, как его любовь исцеляет её раны, но страх, словно змея, всё ещё сковывал её сердце. Она не знала, как ответить на его признание, не знала, что чувствовать, не знала, заслуживает ли она прощения. Она просто сидела, прижавшись к нему, и слушала, стараясь запомнить каждое его слово, каждую его интонацию, каждый его жест, словно пыталась запечатлеть их в своей памяти, чтобы они никогда не исчезли.       — Но тогда… — прошептала она, и её голос звучал тихо и неуверенно, словно она боялась нарушить хрупкое равновесие, — я оттолкнула тебя, — она снова замолчала, собираясь с духом, чтобы продолжить, — соврала, что ты мне не нужен, но ты всё равно не отпустил меня, — она посмотрела на него, и в её глазах было недоумение и удивление, — почему?       Экко, нежно прижался губами к её виску, его дыхание было тёплым и ласковым, словно легкий ветерок, приносящий умиротворение, и его слова, словно клятва, звучали твёрдо и уверенно.        — Потому что я не могу жить без тебя, — он прошептал, и его голос звучал искренне и проникновенно, — и я обещаю, что никогда не перестану преследовать тебя, я больше не совершу эту ошибку, — закончил он, и в его словах было раскаяние и обещание. — Ты с детства была для меня особенной, и больше нигде я не видел тот огонёк, что был всегда в тебе, — его голос звучал нежно и трепетно, словно он говорил о чём-то священном. — Даже выпустив Джинкс, ты показала мне, насколько ты многогранна, — его дыхание обжигало её кожу, вызывая дрожь, — я люблю тебя, Паудер, я люблю тебя, Джинкс, я люблю тебя больше, чем когда-либо, — он обнял её крепче, словно пытаясь защитить её от всех бед. — Поэтому если ты снова исчезнешь из моей жизни, я продолжу искать тебя, даже если это займёт у меня целую жизнь, или всего четыре секунды, — он добавил, и в его голосе звучала какая-то лёгкость, словно он шутил, но его глаза, полные любви и преданности, говорили о том, что он был серьёзен.       — А где твой скейт? — спросила Джинкс, и в ее голосе прозвучала легкая, почти забытая игривость. Экко, оторвавшись от своих мыслей, недоуменно посмотрел на нее, заметив перемену на ее лице. Оно словно светилось изнутри, мягким, теплым светом, а в глазах вновь заплясали привычные, дерзкие огоньки. Она улыбалась – по-настоящему, как в те далекие времена.       — Зачем он тебе? — спросил он, все еще немного удивленный ее внезапной сменой настроения.       — Не только у меня проблемы с пафосными речами, — она тихо хихикнула, и этот звук, словно хрустальный перезвон, наполнил комнату, — тебя тоже треснуть им надо, — добавила она, с хитрецой во взгляде. Затем, внезапно, она прижалась к его губам, вкладывая в этот поцелуй всю гамму своих чувств – благодарность, облегчение и… надежду. Это был не просто поцелуй, а целое откровение, молчаливое обещание.       Экко рассмеялся ей прямо в губы, почувствовав, как сердце вновь обретает ритм, как жизнь наполняется красками. Он обнял ее за талию, прижимая ближе, словно боясь отпустить, словно она могла растаять, как туман. Она была рядом, реальная, и этот момент казался хрупким, словно цветок, распустившийся после долгой зимы.       Экко провел рукой по ее волосам, чувствуя, как они шелковисто скользят между пальцами. Он смотрел на Джинкс, пытаясь заглянуть в ее глаза, в эту бездонную пропасть, где бушевали ее демоны. Она была так хрупка, словно тонкое стекло, и он боялся, что любое неосторожное движение может ее разбить.       — Тебя тоже нужно долбануть хорошенько, чтобы перестала хотеть умирать, — проговорил он, его голос был тихим, но в нем чувствовалась твердость. Он пытался скрыть за шуткой свои настоящие чувства, этот комок боли и беспокойства, что застрял у него в горле.       — Это не поможет, ты же знаешь, — прошептала она, ее голос был еле слышен, словно шелест осенних листьев. В ее словах сквозило отчаяние, усталость от постоянной борьбы с самой собой. Она смотрела на мир, словно сквозь мутное стекло, и он знал, что он должен стать тем, кто поможет ей очистить этот взгляд.       Он крепче сжал ее руку, и Джинкс почувствовала его тепло, его нерушимое присутствие. Он никогда не отпускал ее, даже когда она его отталкивала. В его глазах светилась какая-то упрямая надежда, которая согревала ее в самые темные моменты. Он всегда умел достучаться до нее, и Джинкс в глубине души хотела, чтобы так было всегда.       — Я сделаю так, что поможет, — Экко уверенно сжал ее в объятиях, словно пытался влить в нее свою силу, свою веру. Он прижал ее к себе так, как будто они были единым целым, как будто они могли выдержать все, если будут вместе. Он чувствовал ее трепет, ее хрупкость, и он знал, что должен быть ее опорой, ее защитой. Это были не просто слова, а обещание, пропитанное решимостью и любовью, которая пережила время и разлуку. — Пау-пау, — он снова обратился к ней, используя это детское прозвище, которое они разделяли только вдвоем. Оно было словно мостик в их прошлое, в те времена, когда они были просто друзьями, а не людьми, сломанными жизнью, — обещай, пожалуйста, что не исчезнешь из моей жизни.       Сердце Джинкс забилось чаще, она почувствовала, как ее глаза наполнились слезами. Слова Экко были словно заклинание, словно возвращали ее к жизни. Ей вдруг стало так страшно отпустить это тепло, эту поддержку, эту надежду, которые он ей дарил. Он никогда не просил ничего взамен, только ее присутствия, ее доверия, ее жизни.       — Обещаю, — ответила она, ее голос дрожал, но в нем чувствовалась твердость, рожденная из глубин ее души. Она крепче прижалась к нему, вдыхая его знакомый запах, запах надежности и покоя. Она боялась отпустить эту надежду, которую он ей дарил, потому что знала, что без нее она снова провалится во тьму.       Они сидели так какое-то время, словно ища утешения в объятиях друг друга. Молчание не было неловким, оно было наполнено теплом, пониманием и благодарностью. Они оба знали, что их путь будет долгим и трудным, но они больше не были одни. Они были вместе, и это было все, что им было нужно. Они оба сделали этот выбор - выбрать друг друга, и это был важный шаг на пути к будущему.       Экко отпустил ее из объятий, и на его лице появилась легкая улыбка, это была искренняя улыбка, пронизанная надеждой. Он мягко взял ее за руку и посмотрел прямо в глаза.       — Тогда давай сделаем все, чтобы это обещание стало правдой, — прошептал он. Джинкс кивнула в ответ, ее глаза сияли новым, еще слабым светом. — Мы сделаем это вместе.